Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
22. Сапожковщина
С некоторых пор в подразделениях полка, особенно в ротах 1-го батальона, расквартированного в монастыре, на отшибе от города, а также от всего полка, стали замечать посторонних красноармейцев-кавалеристов. Этому ни командный, ни политический состав полка не придавали значения.
Вокруг Бузулука, в больших селах, были расположены полки 11-й кавалерийской дивизии, той самой, с которой полтора года назад Койранский, в составе 6-го стрелкового полка, отходил от Бугуруслана к Самаре.
Штаб дивизии находился в огромном селе Александровка, где, как было известно в полку, была большая кулацкая верхушка.
За полтора года состав дивизии переменился настолько, что Койранский не находил ни одного знакомого в руководящем составе штаба дивизии и полков.
Дивизия, естественно, тяготела к Бузулуку, где она получала все виды снабжения, и Койранскому не раз приходилось встречаться с командиром дивизии, комиссаром, начальником штаба.
Командиром дивизии был Сапожков, бывший офицер-кавалерист старой армии, пользовавшийся большим авторитетом у личного состава дивизии.
Начальник штаба не пользовался таким авторитетом, хотя был знающим и очень популярным в Реввоенсовете Республики. Этой популярностью он и держался.
Начальник Политотдела дивизии был серой, незаметной личностью, и во всем поддерживал командира дивизии. Он настолько разложился, квартируя долго в кулацком селе, что о нем ходили неприличные и невероятные анекдоты среди командного состава, как дивизии, так и полка Койранского.
Комиссаром же запасного полка в то время был Мирошкин, твердый и последовательный большевик. В описываемое время он был на курсах повышения квалификации в Москве.
Ег замещал комиссар 2-го батальона полка Ягупов, малограмотный и чуждый марксизму человек, случайно выдвинутый на политическую работу. И, конечно, никаким влиянием в полку он не пользовался, как и командир полка Аккер, человек как бы посторонний в полку, которым управлял от имени командира помощник его Зубков и адъютант Койранский. Как-то Койранский разговорился в штабе полка с командиром 1-го батальона Барабановым, который жаловался адъютанту, что 1-й батальон, состоящий в большинстве из пойманных дезертиров, очень трудный по воспитанию, разлагается еще кавалеристами и кулаками из Александровки, распространяющими версию, что в Москве будто уже нет Ленина, он уехал за границу, что большевиков всех арестовали и тому подобные нелепицы. Барабанов дополнил, что ни Аккер, ни Ягупов никак не реагировали на его доклад.
В этот же вечер Койранский говорил об этом с командиром полка, уверявшим адъютанта в своей беспомощности что-то предпринять. Койранский посоветовал съездить срочно в Самару для доклада штабу округа. Командир обещал подумать.
Через пару дней к командиру полка явился командир хозяйственной роты Поляков, заявивший, что он был задержан в какой-то деревне разъездами кавалерийской дивизии и доставлен к Сапожкову, командиру дивизии.
Сапожков отпустил его с тем, чтобы он вручил лично своему командиру полка пакет очень срочный и нужный.
Койранского в это время в полку не было: он был увлечен своим новым чувством и проводил вечер с Дудиной.
На следующее утро командир полка, не уведомляя его о причинах, приказал адъютанту полка созвать на 18 часов весь без исключения командный, административный и политический состав полка на собрание. На этом собрании был зачитан ультиматум Сапожкова: немедленно присоединиться к его дивизии, под именем дивизии «Правда», которая берет на себя обязанность овладеть Бузулуком, арестовать всех коммунистов и с этой же целью двинуться на Самару, а отуда на Москву.
Цель дивизии «Правда» установить Советскую власть без большевиков. Если командование полка не согласится перейти на его сторону, весь командный и политический состав будет расстрелян.
Этот ультиматум читал и разьяснения давал секретарь партийной организации полка, командир 5-й роты Ремарчук.
Он заявил, что полку ничего другого не остается, как присоединиться к дивизии «Правда».
Ни командир полка, ни его помощники, ни комиссар Ягупов не выступили. Койранский ждал, что скажут коммунисты. Но те молчали.
Когда молчание очень затянулось, выступил беспартийный командир 1-го батальона Барабанов, сказавший, что стыдно то, что предлагает Ремарчук, что, по его мнению, надо немедленно снестись по прямому проводу со штабом округа и просить выслать воинские части, так как полк почти не боеспособен, как запасный, и сам усмирить мятеж не может.
«Не являйся теперь в батальон!» – дерзко крикнул ему комиссар 1-го батальона Кривенко.
Возмущенный всем слышанным, стал говорить Койранский. Он знал, какой вес он имеет среди командного состава полка.
Прежде всего Койранский выразил удивление нейтральной позицией командования полка, командира, его помощников и комиссара. Он также выразил негодование изменой Ремарчука и предложил немедленно арестовать его и отправить в Самару; полк должен драться, защищать Бузулук до подхода помощи из Самары. Он далее предложил:
«Необходимо немедленно, этой же ночью, составить план обороны города и утром приказом по полку сообщить его во все подразделения полка. Город объявить на военном положении, снесясь немедленно с гражданскими властями».
«Кто будет составлять план обороны?» – спросил командир полка.
«Вы и ваши помощники!» – без околичностей напомнил Койранский командиру полка его прямые обязанности.
«Кто будет докладывать в штаб округа?» – спросил Барабанов.
«Кого назначит комполка», выразил свое мнение Койранский.
«Адъютанту поручить, только адъютанту!» – единодушно потребовал командный состав полка.
Но такого приказания Койранский не получил, никто в этот вечер не был назначен.
Собрание продолжалось до 23 часов, не приняв никакого решения.
Когда стали расходиться, Ремарчук подошел к Койранскому и, угрожая наганом, крикнул в самое его ухо:
«Попробуй позвонить, как собаку пристрелю!»
Койранский ушел в свой кабинет, заперся там, чтобы наметить план своих собственных действий.
Через час, в сопровождении вызванной им охраны из пулеметной команды 1-го батальона во главе с начальником команды Пигулевским, Койранский встретился с секретарями Укома и с председателем Уисполкома.
Уведомив их обо всем, Койранский просил снестись с Самарой и заверил, что полк будет защищать город и защитит, чего бы это ни стоило. После этого Койранский зашел домой, предупредил, что ночью будет работать в штабе.
Маруся отнеслась к этому с недоверием и с ядовитым смехом сказала:
«Знаю я, в каком штабе ты будешь! У Дудиной будешь ночевать! Вот до чего уже дошло!»
Койранский не стал препираться. У него не было времени. На улице ждала охрана и ночь уже подходила к концу, а надо было к утру дать командиру полка на подпись боевой приказ, так как он хорошо знал, что план обороны города командование составлять не будет.
И он с Пигулевским и со своим помощником Смирновым засели за план. Но приказа они составить не успели: ему доложили, что с 6 часов утра в город по радиальным дорогам двигаются кавалерийские полки.
Розыски командира полка и его помощников не дали результатов, а через некоторое время командир хозяйственной роты Поляков сообщил, что Аккер, Зубков и Муран ночью явились в хозроту, приказали заложть командирскую пролетку и тут же куда-то уехали, никому не сказав куда.
Койранский самовольно принял на себя командование обороной города. Он вызвал комсостав 2-го и 3-го батальонов и дал им боевое задание, согласно разработанному ночью плану, разъяснив задачу по карте. Самое ответственное задание получила учебная команда или полковая школа, как ее тогда именовали по штату.
При приближении кавалерии к городу, 1-й батальон вышел из монастыря и устремился навстречу сапожковцам.
Это облегчало оборону города, внушая надежду, что дезертиры внесут дезорганизацию в ряды бунтовщиков.
К 10 часам началось сражение.
Командный состав 1-го батальона, младший и средний, не пошел с дезертирами. Он составил отряд прикрытия штаба обороны и охраны связи его с боевыми участками.
В 11 часов были выбиты с позиций и стали отступать в город части 2-го батальона. Они не выдержали артиллерийского огня. При отступлении их смяла кавалерия и на их плечах ворвалась в предместье города, где их задержали пулеметы полковой школы.
Части 2-го батальона бежали к позициям 3-го батальона и увлекли в город и этот батальон, обнажив фланг и тыл полковой школы.
У Койранского в качестве резерва были хозяйственная рота, рота связи и команда прикрытия.
Этот резерв был направлен туда, где обнажился фланг и тыл полковой школы. Однако через 15 минут он был рассеян сильным артиллерийским и пулеметным огнем противника, а через полчаса полковая школа была окружена сапожковцами и положила оружие, Она была отведена в тюрьму. Сапожковцы перенесли артогонь в центр города и снаряды и снаряды стали ложиться около штаба обороны.
Надо было позаботиться об отходе штаба. Часть писарей (большинство разбежалось), несколько связистов и не растерявшихся командиров и красноармейцев, всего 42 человека, под командованием Койранского, вышли из штаба, намереваясь прорваться из города в южной его части и выйти к железной дороге Бузулук – Самара.
Все были вооружены винтовками, с солидным запасом патронов.
Почти у выхода из города сапожковцы сообразили, что это за отряд отходит из города, и стали окружать его в кавалерийском строю. Огонь пачками отбросил кавалеристов. Их было до двух зскадронов, но они не спешились, а продолжали наседать на отряд Койранского, который, стреляя, медленно отходил, а потом, уже за городом, используя канаву, залег и открыл опять пачечный огонь. Противник, неся большие потери, остановился.
Очевидно трусость заставила его бросить своих раненых и умчаться в город.
Койранский поднял отряд и спешно, переведя его на другую, тоже открытую со всех сторон дорогу, повел на юго-запад.
Отойдя уже около четырех километров, он столкнулся с офицерским разъездом мятежников и заставил его лечь. Разъезд был из трех человек, вдруг раздался женский и как-будто знакомый, голос:
«Мы сдаемся! Не стреляйте! Я брошу винтовку и наган и пойду к вам».
И один человек, действительно без оружия, направился к отряду, но он был тут же скошен пулей своих товарищей, которые, воспользовавшись прекращением огня со стороны отряда Койранского, вскочили на коней и галопом ускакали в город.
Подойдя к убитому, Койранский опознал в нем старую знакомую-польку Косаковскую, одетую красноармейцем.
Но надо было уходить и опять менять направление.
К вечеру отряд, имея только одного легко раненого в руку, остановился на огородах большого села и здесь заночевал.
В его составе были случайные люди. Они пристали к отряду, не разобравшись в обстановке. Один из таких, помощник командира 8-й роты Афанасьев, ночью затеял ссору с Койранским.
«По какому праву вы нас вывели из города, когда весь полк остался в городе? Чье это приказание? Командование полка в городе, а вы, узурпировав его права, удираете от призрачного противника и заставляете нас драться со своими же. Судить вас надо за это!»
Сперва шопотом, потом все громче, Афанасьев кричал в каком-то исступлении.
Койранский понимал, что трусость заставляет Афанасьева бунтовать.
Афанасьева поддержали многие красноармейцы.
А когда Афанасьев крикнул:
«Вот они бывшие офицеры что делают!» – Койранский приказал:
«Кто согласен с Афанасьевым, марш в город! Я не припятствую. У меня в отряде изменникам советской власти не место!»
Поднялись и ушли 23 человека.
У Койранского осталось 19. С такими силами нечего было и думать держаться вблизи города, чтобы тревожить бунтовщиков и поддерживать дух жителей, как раньше предполагал Койранский.
Надо было отходить от города и держаться вблизи железной дороги, чтобы присоединиться к тем силам, которые, в чем ни капельки не сомневался Койранский, будут посланы для подавления мятежа.
Утром определилось, где отряд находится.
У подхода к селу увидели большое озеро. Решили искупаться, освежиться. Кто купался, кто просто умывался.
Озеро было широкое и большое. Чтобы попасть в село, нужно было обогнуть озеро, сделав не менее пяти километров, переправы же через озеро не было.
Койранский решил не заходить в село, продовольствие раздобыть на железной дороге, хотя все были ужасно голодны – почти двое суток ничего не ели.
Кроме того, ни у кого не было шинелей, все были в летней форме.
Койранский разглядывал карту и уже готовился отдать команду двигаться в лес, который был не дальше трех верст, как увидал, что на другой стороне озера к берегу подьехала коляска. Командирская – сомневаться было нечего.
Из коляски вышли Аккер, Зубков, Муран и красвноармеец Мизингалеев, конюх комполка, все пошли к воде.
И неожиданно увидали Койранского и его команду.
Зубков и Муран сейчас же укрылись за коляской, очевидно, стыдясь и не желая встречаться с людьми полка.
Аккер помахал рукой Койранскому и громко крикнул:
«Ложись гусь на сковородку, да поджаривайся!»
Утренний прозрачный воздух хорошо передал «боевой клич» командира полка.
Койранский знаками поманил командира на свою сторону. Тот ничего не ответил.
И тут же коляска отъехала от озера по направлению к селу.
А отряд Койранского вошел в лес, считая, что он хорошо укрывает его от возможного здесь противника.
Действительно, первый день в лесу был удачным: встречавшиеся разъезды Сапожкова не вступали в перестрелку, исчезая на перпендикулярных просеках, которые были прямыми, как стрела, и поэтому хорошо просматривались издалека.
Было много встреч с отдельными группами дезертиров, удиравших в свои родные места.
Дезертиров Койранский не трогал, но отбирал у них оружие, патроны и продовольствие, главным образом хлеб, и махорку, так как все люди отряда изголодались по куреву пожалуй больше, чем без хлеба.
Так продолжалось два дня. Отряд все ближе приближался к железной дороге. В конце второго дня уже явственно слышались гудки паровозов и перестукиванье колес идущих поездов.
В ночь на третьи сутки отряд вплотную подошел к железной дороге. 2–3 версты отделяли от нее.
К 23 часам нашли лесную сторожку. Лесник, увидя красноармейцев, убежал. Женщины безбоязненно рассказали о бунтовщиках и о их появлении несколько раз в день.
Они дали возможность обсушиться, так как весь второй день похода шел дождь и люди промокли до нитки.
Женщины дали отряду пшенной крупы, соли, немного картошки, а сало было отобрано у дезертиров. Сварили военно-полевую кашицу, подкрепились. Разыскали волов и запрягли их в сенные возы, сели и мальчишка лет 14–15 повел отряд к разъезду «Лес».
Подъезжая, услышали громкие крики и смех, увидели зарево костра. Отпустив воловий транспорт, вышли к костру, вокруг которого сидели лесорубы. Они не испугались подошедших военных.
«Наши!» – единогласно признали эти люди. Оказалось, они живут здесь же, в вагонах, стоящих в тупике.
О мятеже они знали и рассказали, что разъезд «Лес» занят бунтовщиками. По их словам, мятежников не больше полсотни. Пьют немилосердно, грабят жителей в поселке, уже вызвали озлобление против себя.
Оказалось, что из Самары на помощь Бузулуку пока помощь не проходила.
Что в Бузулуке, они сказать не могли.
Высушив портянки, люди вздремнули у костра, так как лесорубы ушли в вагончик.
А под утро Койранский повел отряд по шпалам на разъезд «Лес».
Поездов на разъезде не было, паровозов и вагонов тоже.
Испуганный дежурный показал, где спали сапожковцы. Их было 18 человек. Никакой охраны у них не было. Их обезоружили и прикладами погнали в сторону станции «Колтубанка», лошадей же их стреножили и оставили пастись возле разъезда.
Эти бывшие красноармейцы были послушны, как овцы, и трусливы, как зайцы. При этом они еще были сильно под хмелем. Они отказались идти в Бузулук к Сапожкову и просили называть их «пленными». Они разляглись в траве, ожидая распоряжений пленившего их отряда, без всякой охраны с его стороны.
В полдень звонили из Самары и других станций, ближе к разъезду. Дежурный телеграфист вызвал Койранского. Ему сказали, что из Самары на Бузулук выехал эшелоном специальный отряд из всех родов войск под командованием Шпильмана.
Койранский назвался командиром разведотряда запасного полка, доложил о состоянии полка, в 25 километрах от Бузулука.
Вечером пришел поезд с разведротой и с ней прибыл сам Шпильман. Рота высадилась на разъезде и по шпалам, разведывая в ширину не больше километра по обе стороны от железной дороги, двинулась к Колтубанке. В трех верстах от этой станции разведроту встретил отряд Койранского.
Шпильман подробно расспросил Койранского обо всем и послал его отряд в авангарде разведроты, в качестве головного отряда.
Но скоро движение пришлось прекратить: навстречу двигались спешанные эскадроны Сапожкова, с легкой артиллерией.
Начался бой за станцию Колтубанка.
Отряд Койранского оказался между двух огней. Он залег под откосами железнодорожного полотна, а под темнотой прикрытием ему удалось войти в пристанционный поселок Колтубанка. Оттуда его огонь потеснил фланг сапожковцев и даже заставил какие-то его соединения оторваться от наступавших цепей. К ночи бой затих. Койранский тоже прекратил огонь, не желая себя демаскировать.
С рассветом началась стрельба с обеих сторон. К разведроте подошли главные силы Шпильмана с артиллерией и ее огонь понудил сапожковцев к отходу в сторону Бузулука.
Шпильман вызвал Койранского и приказал ему разведать, где остановились кавалерийские части противника, так как он опасался, что они, возможно, нападут на его отряд с тыла и с флангов.
Койранский своим маленьким отрядом быстро обошел лес на ширине до трез километров, но противника не обнаружил, что позволило Шпильману двинуться к Бузулуку. Бегство войск Сапожкова было так стремительно, что, едва увидев цепи Шпильмана, они укрылись в городе. Кавалерийский эскадрон Шпильмана ворвался на плечах сапожковцев в город.
Шпильман приказал Койранскому отдыхать в Колтубанке и здесь ожидать его распоряжений.
Отряд Койранского расположился на траве между двумя дачами.
Все, кроме Койранского, спали. Вдруг его кто-то назвал по имени. Он оглянулся. У ограды одной из дач стояла Вера Дудина. В ее глазах сияла радость. Он тотчас же подошел, перепрыгнув через ограду, поцеловал ее руки.
«Я так боялась за вас. Вчера Афанасьев в Бузулуке рассказывал о вас всякие небылицы. Он высказал предположение, что вы будете скрываться в лесу, недалеко от Колтубанки, и я утром пришла сюда. Здесь на даче моя тетка живет. Меня задержали было какие-то солдаты, но отпустили. Говорят, ночью Сапожков ушел из Бузулука. Как хорошо, что вы целы и невредимы. Я так боялась за вас!»
Вера дала Койранскому чистые носовые платки, перешила воротничок на гимнастерке, выстиранный, высушенный и выглаженный в течение 20 минут.
Шпильман не вызывал Койранского, и весь день онт провел с Верой, а вечером посадил ее в вагон с отбывавшей в Бузулук ротой Шпильмана, так как пассажирское сообщение еще не возобновилось.
Что в Бузулуке? Почему Шпильман молчит? Над этими вопросами ломал Койранский вся ночь голову. Наконец, он решил, что Шпильман, очевидно, в пылу преследования мятежников, забыл о нем и об его отряде. Он подождал до 12 часов следующего дня и, уверившись в истине своих предположений, повел отряд в город, где распустил людей по домам и сам пошел доиой.
Как он был встречен! Маруся плакала и поминутно обнимала его, как бы желая удостовериться, что это, действительно, он. Соседи обнимали и целовали его. Детишки не отходили от отца, держа его то за руки, то за брюки, то обнимая за шею. В их глазенках светилась такая преданная любовь к отцу, что на его глаза то и дело навертывались слезы. И под этим незабываемым впечатлением, оставшись наедине с Марусей, он дал ей честное слово, что их семья не будет разбита, что свою любовь к Дудиной ради детей он вырвет из своего сердца.
«С тобой и детьми до конца, чтобы ни случилось!»
23. Синяки и шишки
Сапожковская рать, ограбив население Бузулука, опорожнив продовольственные и вещевые воинские склады, не задерживаясь, спешно отходила к Оренбургу, стремясь оторваться от нажима Шпильмана, кавалерия которого состояла только из двух эскадронов.
Но из Оренбурга навстречу Сапожкову вышли курсанты кавалерийской и артиллерийской школ.
Это заставило Сапожкова повернуть на юг, к Уральску. Он рассчитывал получить здесь поддержку уральского казачества. Но в Уральске был сильный гарнизон, укомплектованный пролетариями центральных губерний Республики. Части уральского гарнизона, а также части ВЧК из Пугачева и из других пунктов Заволжья двинулись в уральскую степь, и Сапожков оказался окруженным.
После короткого и совершенно безнадежного боя дивизия Сапожкова сдалась, была обезоружена и отправлена в Оренбург. С дивизией был и ее командир Сапожков.
Месяц спустя, когда его везли в Самару, где было назначено судебное заседание Революционного Военного Трибунала над сапожковцами, злополучный бунтовщик пытался бежать. Он на ходу поезда, выбив окно, прыгнул из вагона, но убежать не смог: поезд был остановлен и «лихач» застрелен преследователями.
Личный состав запасного полка стал медленно собираться и являться в штаб полка. Там уже был Койранский, были командиры батальонов и многих рот. Через два дня появилось и начальство: командир полка и три его помощника. Не было только комиссара полка и комиссаров батальонов.
Гражданская власть стала функционировать немедленно после бегства сапожковцев.
Командир полка проявил необычайную энергию: он назначил, ввиду того, что город еще был на военном положении, своего помощника Зубкова комендантом города, а себя – начальником его обороны.
Но комендант и начальник обороны только одни сутки выполняли свои «ответственные» должности.
Через сутки, совершенно неожиданно, приехала комиссия штаба Приволжского военного округа и Самарского губернского Совдепа. Комиссию возглавлял заместитель председателя ГубЧК, Дэль, тот самый, кто сажал Койранского в Саранскую тюрьму и, освобождая, выразил ему доверие Советской власти.
Историю разложения полка и бездействия командования комиссия узнала из десятков и сотен объективных рассказов очевидцев, от штаба Шпильмана, от местной гражданской власти.
Комиссия отменила военное положение в городе, отстранила до особого распоряжения от командования полком Аккера, а Зубкова от ненужного уже коменданства и назначила до решения штаба округа временно исполняющим должность командира полка Мурана.
Койранскому комиссия поручила провести полное дознание, которым выявить виновных в разложении полка лиц, предоставив ему право опрашивать всех, кого он найдет нужным, и арестовывать, кто может скрытьсяя от суда, или мешать производству дознания.
Перед отъездом комиссии из Бузулука Койранский был вызван в УКОМ партии большевиков, где ему был выдан соответствующий мандат от имени штаба округа и губисполкома.
Мандат устанавливал, что Бузулукская Уездная Чрезвычайная Комиссия, по просьбе Койранского, обязана оказывать ему всемерное содействие. Задача и ответственность за ее правильное выполнение были огромны. Это понимал Койранский.
Дэль, прощаясь, обратил внимание Койранского на то доверие, которое заслуженно оказывает ему Советская власть, ему, беспартийному бывшему офицеру.
И это было понятно Койранскому и льстило его самолюбию.
Когда в полку стала известна новая роль Койранского, перепутались все карты: одни стали избегать встречи с ним, другие нашептывать ему о тех, кто, как и они «праздновали труса», некоторые представляли десятки оправданий еще до опроса их Койранским, большинство заискивали и даже раболепствовали.
Так, например, Аккер как-то пришел в кабинет Койранского и завел такой разговор:
«Надеюсь, вы меня ни в чем не можете обвинить. Я все время был лояльным. Но обстоятельства были такие, что ……» и понес все, что, по его мнению, могло отвести от него вину.
Койранский долго терпеливо слушал, не прерывая бывшего командира полка. А когда тот закончил, ответил ему:
«Ложись, гусь, на сковородку, да поджаривайся!»
Затем встал, показав этим, что разговор окончен. Впрочем, Аккер был позднее опрошен и его показания были тщательно записаны Койранским и проверены самим бывшим полковником.
Дознание должно было нарисовать ход обороны города, указать причины поражения его защитников, дать характеристику позиций оборонявших подразделений и, конечно, приложить схемы их, для чего пришлось делать съемку и на месте уточнять все.
Прежде всего Койранский приступил к этой стороне дознания, считая ее наиболее трудной.
Коранский арестовал только двоих: Ремарчука, скрывавшегося в роте, и Афанасьева, бежавшего в деревню, к молоканам.
О разлагающем влиянии секретаря полковой партийной ячейки Ремарчука говорили показания всех большевиков полка, а о действиях Афанасьева – те легковерные, что ушли с ним от первого привала отряда Койранского.
Он повел людей открыто и сдался первому же патрулю сапожковцев. В городе он под охраной кавалеристов привел людей к тюрьме и здесь сдал их, как пленных.
Выяснилось также, что он всячески поносил Койранского, называл изменником, продавшимся «жидам и большевикам».
Маруся также рассказывала, что он предлагал ей сожительствовать с ним и нахально вел себя в квартире Койранского, так что был насильно выдворен соседом-учителем и вестовым штаба Попковым.
Суд над виновными состоялся в Самаре. Ремарчук был приговорен к расстрелу, Афанасьев – к 6 годам, а Ягупов – к 5 лет тюремного заключения. Кривенко, комиссар 1-го батальона, получил строгий выговор, как и по партийной линии, а бывший командир полка Аккер уволен с военной службы, как не пользующийся доверием Республики.
Больше никто из полковых людей не пострадал, хотя судили по обвинительному заключению Койранского 13 человек.
Естественно, что во время производства дознания, т. е. около месяца, Койранский был очень занят, встречался с Дудиной редко и случайно, и не мог объяснить свое намерение отказаться от счастья с ней и посвятить свою жизнь детям и их воспитанию.
Дудина, не зная этого решения Койранского, ежедневно слала ему записки, напоминавшие о ее больших чувствах, просила свиданий.
Записки она пересылала через вестового штаба Попкова, а тот передавал их Марусе.
Ничего не говоря мужу, Маруся читала и уничтожала эти вещественные доказательства верности Койранского своему слову.