Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
10. Корниловский мятеж и разоружение офицеров
Прошло несколько дней. Койранский обедал в офицерском собрании. Он не успел закончить, как его вызвали срочно в Совет.
Койранский побежал в Совет, помещавшийся в городе, в здании учительской семинарии.
Председатель солдатской секции врач Вайнштейн передал Койранскому о полученных телеграммах. Оказывается, Корнилов сдержал свое слово, поднял мятеж против правительства с целью установления своей диктатуры.
«Через час начнется пленум объединенного Совета. Он даст окончательную директиву. А пока мы должны подумать, какие действия следует предпринять полкам.
Телеграммы правительства и Петроградского Совета призывают задавить мятеж и поддержать временное правительство. А Ц. К. большевиков телеграфирует всем, всем, всем о начвшихся переговорах Керенского с Корниловым.
В этой обстановке нам надо быть исключительно осторожными.
Я предлагаю скрыть от полков выступление Корнилова и ждать дальнейшего развертывания событий. А как вы? Согласны? Так и предложим на пленуме», информировал и увещевал Койранского меньшевик Вайнштейн.
«Ну, нет! Я с вами не согласен! Надо сейчас же собрать полки и все сказать солдатам. Надо быть готовым к походу на помощь Москве и Петрограду. Только так надо действовать», – воскликнул Койранский.
«Вы большевик, что ли? Открытый большевик?» – закричал, покраснев, Вайнштейн.
«Я не видел еще большевиков. А если они думают, как я, значит и я большевик! Я – за революцию, против монархии, против диктатуры Корнилова!» – едко и решительно закончил разговор Койранский.
Пока Койранский беседовал с Вайнштейном, а потом удивлялся на пленуме Совета, как растерялись вожаки меньшевиков и эсеров, в полку произошли неожиданные события.
Сообщение о начавшемся мятеже Корнилова дошло какими-то неведомыми путями до солдат.
Это известие взволновало солдатскую массу. Тотчас же стихийно в обоих полках собрались митинги.
Солдаты 234 полка требовали руоводителей полкового комитета.
Но ни председателя, ни секретаря в полку не было. Они на заседании Совета, в городе.
На митинге выступил ккой-то солдат, приехавший из Пензы. Он сообщил, что знал о мятеже и о том, как в Пензе полки готовятся идти на помощь Петрограду в полном составе, вместе с офицерами, т. к. большинство офицеров за одно с солдатами.
Митинг потребовал, чтобы явились командир полка и все офицеры. Была послана депутация к командиру полка с этим требованием. В ответ полковник Атлантов приказал объявить солдатам, что ни сам он не явиться на митинг, ни офицерам не разрешает присутствовать на незаконном митинге.
Когда делегаты сообщили это на митинге, страсти разгорелись.
«А, офицеры за Корнилова! Они против нас, против революции!» – раздавались крики горячих голов.
«Арестовать командира полка!» – кричали одни.
«Разоружить офицеров!» – кричали другие.
«Смерть контре!» – неслось со всех сторон.
К митингу подошло несколько офицеров, не отделявших себя от солдат. Среди них были Феклистов, его брат, недавно прибывший с фронта, Розанов Сережа и Гиацинтов Ваня, друзья Койранского, и еще несколько человек.
Узнав все, и главное настроение солдатской массы, они стали уговаривать взволновавшую солдатскую массу успокоится. Но не так-то просто было утихомирить разволнованное солдатское тысячное море.
Решение об аресте командира полка и о разоружении офицеров было принято.
Феклистов был послан к офицерам, собравшимся в своем собрании, с предложением сдать ему свои револьверы под охрану 14-й роты (шашек тогда уже не носили), а прапорщику Ивлиеву с двумя солдатами поручили арестовать полковника Атлантова и привести его на митинг.
Феклистов пошел первым. Офицеры, выслушав его, объявили, что они отказываются сдать оружие и будут драться, если их захотят обезоружить силой.
По чьему-то неразумному предложению офицеры немедленно, пока солдаты были на митинге, отправились в свои роты, вооружились винтовками и вновь собрались в собрании, деля патроны из захваченных цинков.
Феклистов это видел, но не мог воспрепятствовать.
На митинг уже сообщили дневальные, оставшиеся в ротах, о захвате офицерами винтовок и патронов.
Солдаты, в свою очередь, в течении 15 минут вооружились и, соединившись в огромную колонну, двинулись к офицерскому собранию.
На правом фланге двигавшейся колонны шел Гиацинтов.
Колонна подошла к зданию офицерского собрания и стала окружать его. И тут случилось самое безобразное, что могло быть!
Несколько офицеров из открытого окна дали два ружейных залпа поверх солдатской толпы, сгрудившейся около этого окна.
Выстрелы были неожиданны для всех, как для солдат, так и для самих офицеров.
Толпа солдат опешила. Вдруг раздался крик: «Врача! Офицера убили!» Упавший, облитый кровью офицер, был Иван Гиацинтов, прекрасный человек, талантливый музыкант, замечательный товарищ и друг.
Солдаты бросились в собрание. Они разъярились, перекололи бы штыками какую-то сотню офицеров.
К счастью, поручик Орлов нашелся: он скомандовал офицерам положить оружие и сам первый отдал винтовку и наган.
Перепуганные офицеры сдали оружие.
Когда Койранскому сообщили, он на чьем-то велосипеде приехал в полк. Офицеры уже разошлись, солдаты еще расходились.
У сложенного офицерского оружия уже стояли часовые.
Гиацинтов лежал в околотке на носилках. Он был мертв.
Койранский был страшно удручен. Он понимал, что, если бы он был в полку, не произошло бы того, что произошло.
И напрасно было сиденье в Совете. Пленум не принял никакого решения. Полная растерянность, отсутствие революционной воли, – так охарактеризовал Койранский Совет солдатских и рабочих депутатов, где главарями были меньшевики и эсерв.
Прошло несколько дней. После похорон Гиацинтова и успокоения страстей, большинство офицеров поняло неразумность своего отрыва от солдат, от народа.
Они явились в свои роты и помирились с солдатами.
Полк готовился к походу в Москву для поддержки войск, оставшихся верными временному правительству.
Вместо сбежавшего перетрусившегося полковника Атлантова, которого прапорщик Ивлиев, вместо ареста, спрятал в городе, командиром полка был назначен подполковник Сафронов, еще не успевший выбыть из полка по новому назначению.
Полк был переформирован по штатам боевого полка, вооружен новым, хранившемся на складе оружием, обмундирован во все новое, получил продукты и ждал приказа свыше.
Но корниловский мятеж был подавлен без саранского гарнизона, и полк опять заволновался новыми митингами и требованиями.
Установить, кто убил Гиацинтова, не удалось. Шесть винтовок стреляло, эти винтовки были найдены, но кто именно стрелял из них, узнать было невозможно, а сами стрелявшие не пожелали сообщить о себе.
Да и вряд ли установление убийцы послужило бы на пользу революции, а к жизни незабвенного Ваню Гиацинтова не вернуло бы.
Перед Койранским жизнь поставила новую задачу: надо было удержать солдат от массового дезертирства, хотя цели их задержания в полку были непонятны и для него самого.
11. Октябрьская революция
Узнав, что мятеж Корнилова разгромлен, полк, присмиревший было перед походом в Москву, опять заволновался.
Теперь главным в думах и настроениях солдатской массы была тяга домой.
Большинство солдат в обоих полках было близких, из деревень и сел Саранского уезда и граничащих с ним уездов Пензенской губернии. Они то уходили на день-два домой, то возвращались. Были дни, когда с трудом укомплектовывался внутренний полковой наряд караулов, а гарнизонный приходилось составлять сводный из обоих полков.
Волнения усилились, когда в полку появился присланный из штаба округа подпоручик Гвоздев, молодой и крикливый офицер, сразу заявивший, что он большевик и требует роспуска солдат по домам так как война окончена и нечего задерживать в армии людей. Он выступал на ежедневных митингах в обоих полках с заявлением о соглашательстве временного првительства с буржуазией и внушал необходимость его свержения. «Долой временное правительство! Да здравствуют Советы без меньшевиков и эсеров!»
Этим лозунгом начинались и заканчивались все выступления Гвоздева. Солдат привлекало в выступлениях офицера-большевика не разоблачение временного правительства и призыв передачи власти Советам, а его требования роспуска солдат по домам, т. е. демобилизации.
Хуже всего, что и в полковом комитете, и в Совете солдатских и рабочих депутатов, в котором, как и раньше, первую скрипку играли меньшевики и эсеры, не пользовавшиеся авторитетом в массах, настроение тоже было демобилизационное.
Койранскому было ясно, что надо ожидать приказа сверху, что самочинствовать в этом вопросе нельзя.
Он вызвал Гвоздева и стал уговаривать его не подстрекать полк к самороспуску.
Но Гвоздев назвал Койранского соглашателем и пригрозил революционной карой.
Командование полка растерялось. Офицеры ежелневно докладывали ему о солдатских требованиях, об угрозе им, офицерам, за бездеятельность, о нежелании рот заниматься, нести караульные наряды, а также нарядов по уставу внутренней службы, вследствии чего оружие начинает исчезать из пирамид.
Однажды, когда к командиру полка явилась делегация от митинга, с требованием уволить солдат с военной службы, снабдив соответствующими документами, подполковник Сафронов заявил делегации:
«Если полковой комитет вынесет постановление о демобилизации, командование выполнит это постановление очень быстро».
Тогда солдатская масса устремилась в полковой комитет.
Койранскому сообщили о провакоционных словах командира полка, и он решил не поддаваться провокации.
На другой день, когда Койранский с утра пришел в полковой комитет, огромная толпа солдат явилась туда же.
Койранский вышел к толпе и просил разойтись, не мешать заседанию полкового комитета, который будет обсуждать этот вопрос.
Но солдаты, подстрекаемые Гвоздевым, не пожелпли разойтись и заявили, что будут ожидать.
В таком положении, как понимал Койранский, нечего было ожидать бдагоразумного решения полкового комитета.
И действительно, председатель не мог воздействовать на умы членов комитета, он остался в одиночестве.
Даже секретарь комитета, солдат Каплин, всегда поддерживающий Койранского, на этот раз изменил ему. Он заявил, что раз большевики требуют роспуска, он тоже за это.
Койранский отказался подписать решение полкового комитета и заявил, что он телеграммой запросит штаб округа.
Ему не разрешили это и не разрешили отлучаться из комитета, пока он не подпишет постановление о демобилизации. И поставили к дверям вооруженный караул.
Когда стало темнеть, Койранский спокойно открыл окно в противоположной от двери стороне и вылез через окно. Также спокойно он закрыл его и пошел домой.
Ночью в Совет пришла телеграмма, адресованная «всем, всем, всем», за подписью Ленина, извещавшая об аресте и о низложении временного правительства и о переходе власти к Петроградскому Совету Рабочих и Солдатских депутатов.
Ночью же Койранский, как и все члены Совета, был вызван в Совет.
Едва собрался нужный кворум, солдатская секция собралась без головки: ни председателя, доктора Вайнштейна, ни одного члена президиума не было.
Председатель объединенного комитета, эсер Кочергин, прочитал телеграмму и просил высказаться всех членов совета, как реагировать на телеграмму Ленина.
Кроме Койранского, никто не выступил. Койранский при какой-то тревожной тишине зала, заявил, что, поскольку власть перешла в Петрограде к Совету, нам следует сделать такой вывод: если Совет согласен с полномочной властью, ему следует объявить об этом немедленно и сообщить в Пензу и Казань. Если Совет не согласен на это, ему нужно вынести решение о самороспуске.
При этом Койранский выразил мнение, что, конечно, надо самораспуститься, так как арест временного правительства несомненно произведен большевиками, а в нашем Совете большевиков нет.
Объединенный Совет постановил: выразить доверие Петроградскому Совету и считать настоящий состав Саранского Совета распущенным, но сохранить свои функции до организации новой власти в центре и на местах.
И вторым постановлением Совет отменил решения полковых комитетов обоих полков о демобилизации и призвал оба полка оставаться на службе для возможной борьбы за власть временного правительства.
Это было последнее заседание первого Саранского Совета.
Через несколько дней стало известно, что в Петрограде образовано Советское правительство во главе с Владимиром Ильичем Лениным. События, с быстротой следовавшие одно за другим, приостановили на время тягу солдат к демобилизации.
На ежедневных митингах этих дней выступали присланные партией большевиков из Рузаевки и из Пензы солдаты и рабочие. Они излагали программу большевистской партии о национализации в городе и деревне и о передачи земли крестьянам.
Через неделю в Саранске появился Комитет Социал-демократической Партии Большевиков во главе с Гвоздевым и Каплиным, а еще через неделю половина солдат гарнизона и много рабочих вступили в Партию большевиков.
Все происходило так стремительно, что, казалось, будто во сне.
Комитет укомплектовал Совет своими членами, без всяких выборов, причем солдатскую секцию – солдатами, рабочую – рабочими. И в день открытия нового Совета были сформированы Исполнительный Комитет Совета и его отделы.
Так мирно, без борьбы, оформилась в Саранске Советская власть.
Меньшевики и эсеры либо перекрасились – стали большевиками, меньшинство же притихли, ожидая своего дня для выступления, для активной борьбы против новой власти.
Койранский в Совет не попал. Он многого не понимал, а распросить кого-нибудь, кто хорошо разбирался в происходящих событиях, стеснялся. Он не чувствовал себя врагом новой власти, но и не считал себя ее другом из-за этого непонимания.
Одно говорилось на собраниях: буржуям – конец, капиталистам и помещикам – конец, офицерам и генералам – конец. Их всех нужно ликвидировать. Под этим Койранский и многие другие понимали физическую ликвидацию. И Койранский понемногу стал себя считать потенциальным недругом нового строя. Он, бывший с начала революции с народом, с революцией, оказался на другой стороне.
Это его и озадачивало и огорчало. Но фактически его рассматривали бывшие товарищи по борьбе, как врага, подозрительно на него поглядывали, ожидая, может быть, от него враждебных действий.
Койранскому было неприятно, больно, что он не с народом, и в то же время было такое чувство, будто его народ выбросил на свалку, не считает его своим.
Но он оставался спокойным, перестал появляться в Совете и, хотя оставался председателем полкового комитета, стал безразличным к полковым делам, а Совет уже не интересовался полковым комитетом и никакой связм с ним не имел. Теперь Койранский стал нетерпеливо дожидаться демобилизации.
12. Всеобщее пьянство
Но демобилизация задерживалась. Теперь уже советская власть задерживала роспуск солдат по домам, очевидно, опасаясь распустить твловые части раньше фронтовых, а фронта открывать было нельзя, так как мир с немцами заключен еще не был.
Но солдатская масса опять забурлила, искала случая, к чему бы придраться, чтобы показать свою силу.
И случай нашелся.
В Саранске был спиртоводочный завод. В то время он не работал, но на его складах и в семи цистернах емкостью каждая по десять тысяч ведер, было огромное количество водки и спирта-сырца.
Охрану завода несли части гарнизона. С середины ноября (по старому стилю) караулу от 234 полка удалось проникнуть на склад и вынести оттуда несколько котелков водки.
Караул напился пьяным и принес водку в казармы.
Ход был найден, и скоро в полках началось повальное пьянство. Водка появилась и в городе, и скоро весь город запил.
Завод был открыт теперь для всех желающих, водка и выносилась, и вывозилась, так как из деревень приезжали крестьяне и вместе с землеками солдатами нагружали полные телеги ящиками с водкой.
Склады были опустошены в течении одной недели, и тогда жаждующие пить и наживаться обрушились на цистерны со спиртом.
К каждой металлической цистерне вели металлические же лестницы, по которым взбирались наиболее сильные и решительные, и на высоте до десяти метров черпали спирт кто чем: кружками, бадьями, кувшинами и даже бочонками, открыв крышки цистерн. При этом люди стояли на всех ступеньках лестниц, друг за другом, стягивали один другого, многие падали сверху на каменный пол и разбивались, другие в драке пускали в ход ножи, а стоявшие упорно на верхней ступеньке не выдерживали натиска снизу, и свалившись в цистерны, захлебывались спиртом и погибали. Это не останавливало безумной тяги к спирту.
Поезда, приходившие в Саранск, были битком набиты охотниками за спиртом, из других городов, куда дошла весть о возможности получить бесплатно драгоценную влагу, запрещенную с 1914 года.
Пустые поезда уходили из Саранска, так как редко кто покидал источник богатства и наслаждения.
В полках все было пьяно: и солдаты, и большинство офицеров, беспартийные и большевики.
Самые необходимые караулы несли офицеры, не прельстившиеся пьянством и десятка два солдат.
Разогнать тысячные толпы около завода или с завода, не было никакой возможности: не было в Саранске такой трезвой силы.
По просьбе начальника гарнизона из Ардатова был прислан отряд в 250 штыков, с тремя пулеметами «Максим», при офицерах и с санитарной частью. Отряд прибыл ночью и был расквартирован в пустой казарме 101-го полка. Начальник гарнизона и начальник тройки, образованной уездной властью для прекращения всеобщего пьянства, под утро вызвали Койранского и еще несколько надежных офицеров и поручили им связаться с прибывшим отрядом и провести его к заводу, составив предварительно план действий.
В шесть часов Койранский с товарищами прибыли к отряду, но каково же было их удивление! Отряд уже напился, шла гульба, благо каждый солдат и офицер получил на три дня сухой паек, представлявший хорошую закуску для такого случая.
Командир отряда был трезв и плакал от досады. В комнате, где расположились офицеры, все были пьяны.
На койке, прислонившись к стене, сидела сестра милосердия. Косынка ее валялась на полу, волосы были растрепаны, она что-то бормотала, прислонив голову на грудь с красным крестом.
Лицо ее показалось Койранскому знакомым. Он подошел к ней, поднял ее голову и внимательно посмотрел в глаза. Они были мутными, но искра сознания оживила их. Она внятно произнесла:
«То пан Койранский, коханий Койранский! Поментам, пан, потенг и як пан целовал».
Сомнений быть не могло. Это была Бронислава Витольдовна Коссаковская. Ее пьяный лепет опять стал малопонятным. Она как будто кого-то ругала, на кого-то жаловалась. И беспрестанно выкрикивала:
«Идь до дьябла!»
И вдруг опять пролепетала:
«Муй коханый Койранский, идь до мне, цалуй, кохам те!»
Хорошо, что никто не понимал и не слушал: все были пьяны.
И вдруг она запела сальную польскую песенку, которую еще в Варшаве слышал Койранский.
Он поднял с пола и положилвозле нее косынку и вышел из комнаты, позвал других своих офицеров и отправился в штаб тройки доложить о происшедшем.
Днем на заседании тройки было решено подослать ночью на завод группу слесарей из Рузаевского депо. Они должны были припаять к цистернам трубки против сделанных отверстий, чтобы спустить спирт в протекавшую поблизости речку Инсарку.
Ночью слесари проникли на завод и приступили к работе. На заводе все были в опъянении.
Однако, кто-то сообщил солдатам, и большая толпа их явилась на завод с винтовками, разогнала рабочих, некоторых избила и уничтожила их работу. А сделанные в цистернах отверстия были использованы для набора спирта без лестниц.
Ничего, казалось, сделать было нельзя. Но выход был найден.
Шатаясь часто по заводу для наблюдения, что там делается, Койранский заметил между цистернами на полу люки, плотно закрытые металлическими крышками. На них просто не обратили внимания пьяницы из-за большого слоя грязи, нанесенного тысячными толпами. А то бы люки были, конечно, использованы и могли бы стать источником несчастий.
Койранский понял, что люки можно использовать иначе: можно через них поджечь спирт. А взрывы и пожар выгонят, наконец, жадные рты, и пьянство кончится.
Посоветововшись с офицерами, Койранский предложил свой способ начальнику гарнизона – полковнику Максалитинову. Тот, подумав, согласился.
Но кто возьмется за выполнение этого плана? Дело опасное и для того, кто будет пожигать, и для города.
Вызвали на совещание инженера-взрывника. Он успокоил: взрыв будет не очень сильный, так как газы уже почти вышли и цистерны стояли открытыми 10 дней. А пожар можно локализовать.
Поджечь вызвались Койранский и один молодой офицер, прапорщик Власов.
Когда было получено согласие тройки и было условлено о полной секретности предприятия, Койранский с Власовым и тремя надежными солдатами в три часа ночи пришли на завод.
Трезвых там не было, так как вокруг завода расположился табор почти из четырехсот телег, на которых спали те, кто что-нибудь понимал. Солдаты спали в казармах. Они знали, что могут спать спокойно: спирту им хватит.
На заводе, на лестницах было человек 40 спекулянтов, которые хоть и были опьянены спиртными газами, и полными бочки спиртом, пока на заводе было мало. Да на полу, невдалеке от цистерн валялось человек двадцать пьяных крестьян и горожан.
Койранский и его товарищи открыли все шесть люков. На это ушло больше часа. А потом незаметно бросили сперва только в два люка по зажженой коробке спичек.
Огонь мгновенно осветил здание, в котором мерцали лишь несколько принесенных фонарей.
Спекулянты, завидя огонь, быстро ретировались, а пьяных и спящих выгнать было невозможно. Некоторых выталкивали на двор, но они опять возвращались.
Не дождавшись, пока все уйдут, офицеры подожгли остальные люки.
Взрывы последовали один за другим через 5–8 минут. Они, действительно, были несильны. Как потом выяснилось, стекла полопались в зданиях только отстоявших в непосредственной близости от завода.
Когда люди пришли в себя, завод уже пылал огромным костром.
Спирт разлился по всему заводу, благодаря отверстиям, проделанными в цистернах, и это усилило и ускорило развитие пожара.
Паника началась в таборе, окружавшем завод. Здесь началась давка, ругань, драка, кого-то придавили, кого-то ушибли.
Но все 400 подвод отъехали от завода, горящего факелом, и тронулись по дорогам из города.
Вооруженные офицеры останавливали на дорогах, за городом, подводы и разбивали посуду со спиртом.
Пожар прекратил всеобщее пьянство. Он продолжался трое суток. Но долго еще земля, пропитанная спиртом, во дворе и около завода, горела слабым синим огоньком, а пьяницы гасили огонь и лизали на земле драгоценную для них влагу.
Когда спирта не стало, солдатам нечего было делать в городе. Они почти все время жили в деревнях, дома, приходя в полк за сахаром, за хлебом и за другим, что представляло ценность.
А тайна поджога так и не была раскрыта. Общее мнение решило, что пожар произошел по неосторожности, так как на заводе, не стесняясь, курили и бросали на пол окурки.
Ардатовский отряд во время пожара выехал из Саранска, растеряв треть своего состава.