Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
19. Барбашина Поляна, Сорочинское, Бузулук
18 июня полк, где Койранский был адъютантом, по приказанию штаба Первой армии, погрузился в товарные вагоны и направился на восток.
Место назначения полка никому не было известно, ни командованию, ни военной комендатуре на железнодорожных путях. Сутками простаивали на станциях, ожидая дальнейшего маршрута.
Прибыли в Самару. Стояли на путях в вагонах больше недели. Наконец получили приказание выгрузиться и пешим порядком следовать в бывший военный лагерь «Барбашина поляна», напротив Жигулевских гор. Здесь расположились в палатках, оставшихся еще от царских времен. Живописные места – Волга, Жигулевы горы – все было, как в сказке. Занятия проводились не регулярно и неумело.
Большую часть дня люди были на Волге, без конца купались, стирали белье, устраивали разные удовольствия.
Командный состав занялся от скуки картежной игрой.
Чем не санаторий?
Одного не хватало для этого: питания.
Снабжение полка было настолько мизерным, что люди начали худеть. Бывали дни, когда, кроме двухсот грамм хлеба по тыловой норме, ничего полку не отпускалось. Красноармейцы острили, что питание у нас водянистое: завтрак вода кипяченная, на обед – жаренная, на ужин – паренная. Командир полка со своим помощником по хозяйственной части обили все пороги в Самаре, как военного, так и гражданского снабжения, но положение не изменилось.
Пришлось обратиться к населению на противоположном берегу Волги. Крестьяне разрешили копать картофель в их полях, но не больше двух мешков от каждого хозяина, хотя картофель и был еще готов.
Однако, в течение нескольких дней полк питался картофелем и, конечно, без масла и без соли.
В конце июля штаб армии, ввиду протестов командира полка, приказал полку погрузиться на баржи и следовать до Самары, а оттуда по железной дороге – до станции Сорочинск, не доезжая Оренбурга, и в селе Сорочинское расквартироваться.
В Сорочинске было хлебно. Появился белый хлеб, мясо, крупы, арбузы. Люди ожили, прекратилось дезертирство, начавшееся было в Барбашиной Поляне и особенно в пути, в Самаре и около нее.
Около месяца пробыл полк в Сорочинском и стал неузнаваем. Красноармейцы и командиры отъелись и засыпали посылками с белой мукой Саранск, где оставались их семьи.
16 августа, в пять часов утра, полк был поднят по тревоге и походным порядком по разным параллельным дорогам направился на восток. Скоро все поняли, что полк идет в бой, скоро звуки боя, сначала артиллерийская, а потом и пулеметно-ружейная стрельба, стали слышны все явственнее и все ближе.
К 14 часам все разъяснилось: под станцией Ново-Сергиевск шел бой с Дутовым, вышибалась так называемая «дутовская» пробка, мешавшая проникновению красных частей в Среднюю Азию, где хозяйничали белые и англичане и где небольшие части красных стойко сопротивлялись им.
Полку была дана задача: прикрыть оренбургское направление, не пустить Дутова в оренбургские степи, для чего обойти с юга село Переволоцкое и атаковать неожиданно для врага левый его фланг и тыл.
Три батареи артиллерии были приданы полку для этой цели.
Атака полка была своевременна, так как казачьи полки Дутова уже были разгромлены и начали отход к югу, в Оренбургские степи.
Наткнувшись на свежую красную часть, Дутов попытался пробиться.
3-х часовой бой у станции Ново-Гиреево был отчаянной попыткой казаков, ожесточенной по натиску.
Но полк выстоял, лишь понес большие потери в людях. Был убит командир полка, 2 комбата и 6 командиров рот. Койранский во время боя заменял то комбата 1-го, то комбата 3, то, наконец, принял командование полком.
Части Дутова, рассеявшись, ушли на восток, где были уничтожены конными частями 1-й армии.
А запасный полк походным порядком ушел в Сорочинское, предварительно похоронив убитых и отправив в Оренбург раненых.
После недельного отдыха ему было приказано по железной дороге двинуться в город Бузулук и расквартироваться там по обывательским квартирам.
Трудное это было дело, но с помощью местной советской власти полк осел, и довольно надолго, в Бузулуке.
Сюда прибыло красноармейское пополнение, состоявшее из большого числа бывших дезертиров, а также пополнение командного состава, в том числе новый командир полка Иван Антонович Ведер, и знакомые уже Койранскому по Саранску Алексей Николаевич Барабанов и Борис Иосифович Пеленевич на должности комбатов.
Дезертиры, пополнившие полк, были сведены в один батальон, которым командовал Барабанов. Батальон был расквартирован в бывшем монастыре и охранялся там приданной батальону пулеметной командой.
Когда жизнь полка наладилась, офицеры снова принялись за картежную игру, при чем обычно собирались в квартире адъютанта полка, Койранского, состоявшей из трех комнат и кухни.
К тому времени Койранский был как бы душой полка, центром, объединявшим командный состав, такой разный по образованию, социальному положению и культуре.
В октябре появилаь возможность перевезти в Бузулук из Саранска и семьи командиров: было ясно, что полк надолго осел здесь.
Для перевозки семей помощник командира полка по хозяйственной части Мишечкин и командир 8-й роты Овсяный были направлены в командировку в Саранск за лаптями, так как кожанной обуви, выделяемой полку, не хватало, и часть людей нужно было обуть хотя бы в лапти. На месте лапти не плелись.
Командированные были снабжены литером на вагоны. И в вагонах с лаптями приехали в Бузулук семьи командного состава, в том числе и семья Койранского, но уже без няньки, не пожелавшей ехать в Бузулук, уехавшей домой под Тверь, где жил ее сын.
20. Бузулукское житье
Устраиваясь, Койранские переменили квартиру на лучшую, с обстановкой. Квартира была брошена бежавшей с белыми буржуйской семьей.
Жизнь наладилась. Скоро возобновились у Койранского сборы командного состава. Почти каждый вечер играли в карты, даже с участием Маруси, предлагавшей гостям немудренное угощение.
Неожиданно вместе с детским письмом было получено из Дмитрова письмо Евлампии Дмитриевны, старшей сестры Маруси, заменившей ее в семье Александра.
Она умоляла сестру как-нибудь ей помочь. Она писала, что Александр выгнал ее без денег, и ее приютила старушка Фуфаева во флигеле, где до Саранска жила Маруся. Она писала, что ей нечем жить, что ее контрабандно питает прислуга Александра.
Нужно было срочно помочь. И Койранский с Марусей решили забрать Дерюжинскую в Бузулук, к себе. Они выслали ей «вызов» и деньги на дорогу. Тогда без вызова, подтвержденного местной властью, нельзя было купить железнодорожный билет. И через некоторое время в семье Койранского появился еще один член.
И это оказалось очень кстати. В это время полк в качестве пополнения стал получать пленных колчаковцев. Разбитая армия Колчака была поражена сыпным тифом, и, естественно, несмотря на тщательный карантин, в полку начались повальные заболевания, перебросившиеся и на гражданское население города, так как большая часть полка жила на частных квартирах.
Военные лазареты и гражданские больницы были переполнены.
К несчастью, лечить было некому и нечем. Врачей не хватало, лекарств не было, и смертность была огромна.
В полку были приняты меры, чтобы сберечь от заражения комсостав и полковую головку – командира полка, его помощников и полкового адъютанта: специальный караул не допускал в штаб посетителей без пропуска адъютанта.
И все-таки командный состав на две трети и почти весь состав штаба полка заболел. Заболели командир полка, Ведер, его помощник по хозяйственной части, Мишечкин, и Койранский.
Всех свезли в полковой лазарет, в котором обязанности главного врача исполнял фельдшер. Люди просто изолировались, они лежали без всякого лечения.
В результате, командир полка и его помощник умерли от сыпняка, а Койранский, болевший не в сильной форме, выжил, но долго пролежал в лазарете.
Через неделю после него заболела сыпняком и Маруся, которую также положили в госпиталь, только гражданский.
С детишками управлялась сестра Маруси, с помощью штабных работников, довольно успешно. Один из ординарцев штаба, Попков, в эти дни обслуживал больше семью адъютанта, чем полк.
Но все кончилось благополучно. Койранский и его жена поправились, а детишки и их тетка не заболели.
В полк был назначен новый командир полка Карл Карлович Аккер, бывший полковник, человек очень напуганный, нерешительный и неумный. Помощником комполка по хозчасти стал Пилиневич, а по строевой – двое, Зубков и Муран, оба молодые, бывшие офицеры, люди интеллигентные и осторожные.
В полк прибыло также много новых средних командиров, из них часть закончивших командные курсы и новые военные училища.
С февраля 1920 года тиф прекратился, в полку начались регулярные занятия для подготовки пополнения фронту. В течение весны и первой половины лета полк дал фронту много обученных маршевых рот, не только в 1-ю армию, но и в другие.
Душевное состояние Койранского к этому времени стабилизировалось, семейная жизнь стала спокойной, а о своих чувствах он не думал и отношений с женой не анализировал.
Маруся также была, по-видимому, довольна своей жизнью и не задумывалась, как, впрочем, и Койранский, над будущим и о возможности каких-нибудь перемен. Но это будущее стерегло их и скоро напомнило о себе. В этот период Койранский сотрудничал в местной газете. Он писал стихи и прозу. Его корреспонденции охотно печатали.
Впервые Койранский попробовал свои силы в очерке и в рассказе. По отзыву главного редактора Койранский «выпишется», так как у него есть для этого все нужное.
Койранский был очень благодарен редактору газеты и одному сотруднику, уже опытному журналисту, Нехожеву, которые своими ценными указаниями очень помогли ему в его прозаических трудах. В то время проза больше занимала Койранского, чем поэзия. Он перестал уже считать себя исключительно поэтом.
Военная работа адъютанта способствовала этому: она заключалась в том, чтобы из разрозненного и почти иногда негодного материала составить ароматный букет, по образному выражению М. В. Фрунзе, т. е. дать армии, что ей было нужно.
К этому времени относится написанная Койранским песня «Призыв». Эта песня была напечатана «Самарской правдой». Вскоре после этого она была положена на музыку неизвестным музыкантом и распевалась во всех гарнизонах Приволжского Военного Округа, а также в рабочих клубах Самары, Бузулука, Сызрани и Симбирска.
«ПРИЗЫВ»
Вставайте, товарищи, в наши ряды,
Немцы, британцы и галлы,
Мы вместе, как шквал разъяренной воды
Прорвем рыхлый вал капитала.
Мы – дети одной пролетарской семьи,
Труд – наше общее дело:
И вместе пойдем мы на штурм темноты,
Как братья, дружно и смело!
Мы были рабами и жертвы несли
Для толстого брюха буржуя
И гибли на фронтах кровавой войны
И в рудниках Акатуя.
Сегодня свобода широким кольцом,
Как знамя, наш путь озарила,
В Рабоче-крестьянском союзе стальном
Республика наша зажила.
Вставайте же, братья, штыки – на врага!
Довольно вам в рабстве томиться!
Мы с вами, товарищи, будем всегда!
Вперед, пролетарии, биться!
21. Снова любовь
Адъютанту полка подчинялся весь писарский состав, как военослужащие, так и вольнонаемные. Однако, начальник хозяйственной части полка, имел право самостоятельного найма, с последующей регистрацией принятых на службу у адъютанта, так как они входили в подчиненную ему команду, несли дежурства в строевой части штаба полка и состояли на видах довольствия в писарской команде.
Однажды, вскоре по приезде в Бузулук, к Койранскому, как к адъютанту, явились с запиской начхоза трое принятых им на работу вольнонаемных писаря. Из них один был пожилой мужчина, не военнообязанный, по состоянию здоровья, и две девушки, совсем молоденькие, только год назад окончившие среднюю школу.
Одна была очень маленького роста, Шумская, другая повыше – Дудина. Шумская – шатенка, с вьющимися кудряшками, с детским личиком, наивными глазками, по виду совсем еще ребенок.
Дудина – блондинка, с большой, тяжелой прической, говорящей о прекрасных, густых и длинных косах. У нее были удивительно правильные, гармоничные черты лица, большие голубые, очень выразительные глаза, красиво изогнутые темные брови, длинные, тоже темные, ресницы и небольшие пухлые, красиво красные естественного блеска губы.
Изящный бюст, как бы отлитая из металла фигура и гордо откинутая назад голова, покоящаяся, будто в короне, в своей немудрой, но красивой прическе, – все делало ее не только прекрасной, а какой-то удивительной, отличной от всех окружающих.
На самом деле, она была красива по-настоящему западающей в душу красатой и милой простотой, оставляющими в душе неизгладимый след.
Койранский долго беседовал с девушками, выяснил все необходимое, но он признался себе, ему не хотелось отпускать Дудину Веру Ефимовну, хотелось подольше на нее смотреть.
Когда новые писаря ушли, в душе Койранского осталось светлое, неповторимо прекрасное чувство от этой девушки, чувство восторга и преклонения.
Уже давно ничего подобного не знал Койранский. После потери Бельской он никого не любил и был уверен, что уже не в состоянии любить.
Но через несколько дней убедился, что пришла снова любовь к Дудиной, что ее ему уже не хватает, всегда нужно видеть.
И он стал каждый день заходить в хозяйственную часть, находившуюся в другом здании и на другой улице.
Всегда он находил предлог, чтобы хотя бы издали ее увидеть.
Потом ему стало мало таких мимолетных встреч. Он решил посетить ее на дому, якобы для того, чтобы проверить, как живет его подчиненная. Сначала он пошел к Шумской. Это была маленькая семья – мать и две дочери. Мать работала швеей на дому, а младшая дочь – крошка, еще училась.
Шумские удивились, захлопотали, стали приглашать к столу, но Койранский, поблагодарив, сказал:
«Мне еще нужно зайти к Дудиной, а времени мало».
Надя Шумская взялась проводить своего начальника к подруге.
Дудины жили на Уфимской улице, занимали хорошую квартиру в муниципализированном доме.
Койранского встретили растерянно, но скоро оправились. Здесь тоже жили мать с двумя дочерьми, с той только разницей, что мать не работала, а старшая дочь и Вера работали.
Он увидел Веру в домашней обстановке и был еще больше пленен: она была еще красивее, еще притягательнее.
Уходя, он спросил ее, не нужно ли ей в чем помочь. Вера не сказала, она постеснялась. Это сказала ее старшая сестра. Оказалось, они квартиру отапливают не каждый день – нет дров и негде взять.
Койранский на другой же день послал им два кубометра дров.
Вера приходила поблагодарить и ее довольно долго задерживал Койранский в своем кабинете разными разговорами.
А на другой день с ней случилось происшествие.
Она дежурила по штабу и ночью командир полка позвонил с квартиры дежурному писарю и приказал разыскать командира хозяйственной роты и прислать к нему.
Этот командир жил далеко от штаба полка. Ни одного посыльного в штабе не оказалось, все куда-то ушли.
Вера позвонила командиру полка, что она не может выполнить его приказания. Тогда командир приказал связаться с адъютантом, который найдет выход из положения.
И она во втором часу ночи позвонила Койранскому, жившему рядом со штабом. Он сейчас же пришел.
Она призналась ему, что боится идти ночью одна в город. Койранский нашел посыльного и предложил Дудиной вместе с ним идти к командиру хозяйственной роты, а в штабе оставил посыльного.
Он робко взял ее под руку и просил считать его в ту ночь не начальником, а просто добрым другом.
Они выполнили приказание командира, но вернулись в штаб, покрутившись изрядно по городу.
Вера почувствовала в эту ночь, что адъютант к ней неравнодушен.
И она не ошиблась. Койранский потерял голову. Он часто, без приглашения, приходил к ней домой, старался попадаться ей навстречу, когда она шла домой с работы, приглашал ее гулять, но получал отказы.
Тогда он стал узнавать через Шумскую, когда она с подругой пойдут гулять, и, якобы неожиданно, присоединялся к ним.
Раз, на берегу реки Самарки, Дудина, воспользовавшись тем, что Шумская от них отошла, сказала смущенно Койранскому:
«Вы меня преследуете, я это вижу. Зачем?»
Он вспыхнул и, смотря ей прямо в глаза, ответил:
«Я сам не знаю, зачем. Я люблю вас, мне трудно без вас. Не могу взять себя в руки. Но я ничего дурного не замышляю. Я просто люблю вас. Не сердитесь. Позвольте чаще видеть вас, гулять с вами. Мне больше ничего не надо.»
Она молчала.
«Скажите, разве так уж для вас тяжела моя просьба?» – спросил Койранский.
«Это ненужная просьба. Вы – женаты. У вас дети. Исполнение вашего желания принесет страданья вашей жене и скомпроментирует меня. Вы этого не хотите? Правда?» – ответила Вера.
«Самое дорогое для меня – это вы. Я не хочу причинять вам зла. Но ради любимого существа можно пойти на все: бросить семью, потерять честь, даже умереть. Требуйте от меня, что вам нужно!» – воскликнул Койранский.
«Я требую, чтобы вы прекратили преследовать меня и оставили меня в покое», тихо сказала Дудина.
«Хорошо! Я подчиняюсь. Но любить вас буду горячо, самоотверженно, страстно! Этого никто запретить мне не может. Прощайте!» – закончил разговор Койранский и сейчас же ушел.
Еще дороже стала для него эта девушка. Он любил ее до самозабвенья, думал о ней беспрерывно, но не стремился больше увидеть ее, избегал попадаться ей на глаза.
А она то позвонит ему для выяснения какого-нибудь вопроса, то прийдет к нему по служебному делу. И вдруг пропала, ни слуху, ни духу. «Ну, теперь все! Больше знать меня не хочет!» – думал Койранский. Его чувство жгло, мучило, не давало покоя ни днем, ни ночью.
Он похудел, даже высох как-то.
«Ты нездоров?» – спрашивала жена.
И чтобы она перестала ожидать его ласк и не тревожила расспросами, он признался ей в любви к девушке, не сказав, кто она.
«Это, может быть, скоро пройдет, не тревожься», говорил он жене.
Она не поняла его. Пользуясь тем, что в семье Койранского в это время жила ее сестра, Маруся уехала в Дмитров, к старшим детям.
Она так была уязвлена и рассержена откровенным признанием мужа, что даже не сказала, надолго ли уезжает. Этим поступком, как понял Койранский, она хотела показать, что готова оставить его и его детей, что у нее есть другие дети, для которых она будет жить.
«Что ж,», размышлял Койранский, «я ей давно уже не нужен. Я нужен детям. И их я не брошу.»
В это несчастливое для Койранского время ему на помощь пришло одно обстоятельство, которое несколько ослабило его душевную напряженность, но принесло другие волнения в его душе, осложнило его переживания.
Этим обстоятельством был приезд в полк артистки-певицы Обуховой Надежды Андреевны. Она тогда еще была малоизвестна, еще готовилась к этой известности, собираясь ехать в Италию для совершенствования, по командировке Большого театра и Советского Правительства.
В полк Надежда Андреевна прехала потому, что в нем служили ее младшая сестра Варя и младший брат Володя. Варя была вольнонаемным делопроизводителем хозяйственной части полка, Володя – казначеем, как военнообязанный.
Обуховы, брат и сестра, часто бывали у Койранских, принимали участие в картежной игре и в другом времяпрепровождении.
Само собой разумеется, они привели с собой к Койранским и сестру, приехавшую проститься перед отъездом за границу.
Надежда Андреевна пела у Койранских. Это были замечательные вечера, перенесенные потом на сцену полкового клуба.
Молодая начинающая певица уже тогда обладала изумительным голосом, которым она умело и очень душевно владела.
Как зачарованные, слушали ее командиры и красноармейцы, в их числе и Койранский, отличавшийся тогда особенной чувствительностью.
На его долю выпало счастье провожать ее в течение восьми вечеров домой, где она пела еще, уже для него, пела особенно задушевно, как бы чувствуя его душевную неурядицу, его несчастье.
Долго после отъезда артистки из Бузулука Койранский был под гипонозом ее пения, и навеянное им тепло, вся душевная настроенность от него, связались у Койранского с Верой, с ее обаянием, с ее недоступностью.
Вероятно и на Веру оказало свое действие пение Обуховой, хотя она слушала ее только в клубе. Оно все-таки как-то преломилось в чувствах Веры, указало выход их, открыло новую страницу эмоциональной жизни этой девушки с такой большой и прекрасной душой.
Около месяца не было Маруси и столько же не видел Койранский Дудину.
Вдруг как-то в кабинет адъютанта, постучавшись, пришла Шумская. Она прямо приступила к делу.
«Мы с Верой хотим сегодня в четыре часа пойти за яблоками в молоканские сады. Но боимся идти одни. Мы просим вас пойти с нами».
Койранский не поверил ей.
«Кто пойдет? Вера? И она сама вам сказала, что пойдет?» – спрашивал Койранский.
«Да, она сама придумала эту прогулку, сама послала меня к вам», ответила Шумская.
Койранский, понятно, согласился, но он не понимал, зачем Дудина, оттолкнув его, сейчас зовет.
Встретились за городом, как уговорились. До садов молокан (религиозная секта) было 8 верст.
Дудина была очень любезна с Койранским и в саду спросила его:
«Вы так изменились, похудели. Что с вами? Заболели?»
«Нет, я здоров. Теперь я снова вижу вас и снова здоров.»
А она будто обрадовалась его словам, так поспешно провела рукой по рукаву его гимнастерки и прошептала:
«Зачем так мучиться? Какой вы!»
«Какой?» – спросил он.
«Настоящий, хороший!» – быстро ответила она.
С этого дня начались частые прогулки втроем. Но скоро Шумская поняла, что она лишняя, и оставила их гулять одних.
Раз, далеко за городом, около живописного села Елшанка, произошел знаменательный разговор.
У Веры на груди была приколота роза, большая красная роза.
«Эта роза прекрасна, как вы. Откуда она?» – спросил Койранский.
«Вы, наверно, хотите сказать, что я похожа на розу тем, что сегодня цвету, а завтра засохну. Я не хочу думать об этом. Розу вырастила я сама, в нашем саду».
«Раз вы сами ее вырастили, значит, она еще краше, еще дороже!»
«Для кого?»
«Для меня. Но вы же не дадите ее мне, правда? Она – как ваша любовь, не для меня».
Вера быстро выдернула руку и протянула Койранскому.
Он неуверенно взял розу и изумленно воскликнул:
«Мне? Вы мне отдаете свою любовь? Это так надо понять?»
Вера помолчала, будто колебалась, отвечать или нет, а потом вдруг решительно заговорила, не глядя на него:
«Да, так. Я не буду скрывать. Это уже безсмысленно. Я люблю вас. Я, как и вы, ничего не могу с собой поделать. Люблю вас Вячеслав! Это моя первая и единственная любовь, на всю жизнь одна. Теперь вы можете требовать от меня принести себя в жертву нашей любви. И я готова ко всему, как и вы. Помните, вы сказали, что ради любимого можно пойти на все. Я…я хочу всю жизнь быть с вами. Если захотите, буду вашей женой, любовницей. Мне все равно, только с вами. Вы – моя судьба.»
Щеки ее пылали, глаза сияли небесным блеском и искринками слез.
«О, спасибо, спасибо за вашу любовь, за вашу готовность на все, за то, что вы есть на свете!» – говорил Койранский восторженно. Он целовал ее руки, держа в своих, он хотел обнять ее, но не смел: было светло, могли увидеть люди.
Они вошли в лес. Она предложила развести костер. Быстро был собран сушняк, и костер разгорелся.
Койранский, сидя, регулировал огонь, а она подтаскивала сушняк. Неожиданно она подошла к нему сзади, запрокинула его голову и долгим крепким поцелуем обожгла его губы.
Койранский схватил ее в объятия, прижал к себе и целовал, целовал, как одержимый.
«Довольно! Что вы делаете? Я с ума сойду.» – слышал он сквозь хмель нахлынувшей чувственности, «люблю…люблю…твоя»
Треск костра привел его в себя.
Быстро встав, он извинился и стал гасить костер.
А она будто ждала еще его ласк, его поцелуев, закрыла глаза, часто дышала и не поднималась.
«Встаньте, Вера, и простите меня. Я опытнее вас. То, что было, не должно вас оскорбить. Это истинная любовь. Мы еще не переступили волшебной черты, но готовы к этому. Подумайте еще над этим. Я боюсь, что вы не вполне отдаете отчет по своей неопытности. Ведь потом будет поздно. Мы должны раньше обдумать наше будущее. Я жениться могу и хочу иметь вас женой, а не любовницей. Милая, встань, ты уже моя, а я твой перед нашей совестью».
Он подал ей руку и она встала, подошла к нему, поцеловала в губы, взяв его голову обеими руками, и громко сказала:
«Пусть случится неизбежное. Я его не боюсь и вы не бойтесь за меня. Я каяться не буду. Только тебе буду принадлежать или никому! Помните это. И нечего нам обдумывать будущее, только надо устроить твою семью. Идем!»
И она пошла, взяв его за руку.
Прогулки их продолжались еще долго, но Койранский не мог решиться на разрыв с семьей. Вера это чувствовала и не торопила его. Отношения их остановились на полдороге, но каждый день усиливал их связь и мог закончиться тем, чего он инстиктивно боялся, а она наоборот, смело шла к этому.
Приехала Маруся. Она переменила тактику: в ход пошли слезы, заклинания, образумиться ради детей, обещанья утопиться, объяснения в страстной любви и безумная ревность. Она подкарауливала их на улице и здесьже устраивала сцену ревности, дома клялась убить их обоих, плакала до истерики.
Вскоре после возвращения Маруси из Дмитрова, ее сестра Евлампия Дмитриевна, наладившая переписку со своими старшими дочерьми, живущими с отцом в Сибири, получила тревожную телеграмму о смерти старшей дочери и о необходимости возвращения матери домой.
Койранскому удалось быстро похлопотать ей пропуск. И она вернулась в родную семью после почти четырехлетнего отсутствия, в результате которого, кроме разочарований и потери любимой дочери, она ничего не получила для своей личной жизни.
Мало того, связав свою жизнь с беспринципным, аморальным человеком, она встала на путь преступлений, уморив голодом одного младенца и подкинув чужим людям другого.
Бесспорно, в большей степени в этих преступлениях повинен Александр. А он, разделавшись сначала с детьми, а потом с их матерью, завел новую семью, надел одежды святоши и принялся бесчестить других, не щадя и родной матери.
Отъезд сестры был радостью для Маруси, от души жалевшей осиротевшую было семью, так тяжело пострадавшую из-за смерти девочки, заменявшей младшим мать.
В то же время, оставшись без поддержки сестры, Марусю охватила еще большая тревога за целость собственной семьи, за возможную потерю мужа, за его решение ради личного счастья пожертвовать ею и детьми.
В это время, одно за другим, произошли два события: бунт кавалерийской дивизии, рпасположенной в окрестностях Бузулука, и отъезд полка в Среднюю Азию (в Туркестан, как тогда говорили).
Оба эти события сыграли решающую роль в поведении Койранского и в его решении.
Но, независимо от решения, он безумно любил Веру и чувствовал, как нарастала ее любовь к нему.