Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
4. Господа офицеры
В обед унтер-офицер Музыка проводил Койранского в офицерское собрание.
Это был большой одноэтажный деревянный дом, с двумя открытыми верандами. Он находился в центре расположения полка.
Когда Койранский вошел в собрание, к нему подошел солдатик, провел в раздевалку, помог раздеться и принял шашку под свою охрану, привесив к эфесу нумерок.
Он осведомился о фамилии господина прапорщика и заявил, что на довольствие их благородие уже зачислено, так как записку адъютанта принесли из 3-й роты.
Затем он провел Койранского в столовую, состоявшую из двух больших комнат и одной поменьше для штаб-офицеров (подполковники и полковники).
Остановившись в дверях, Койранский довольно долго разглядывал сидящих за столами офицеров.
Он не увидел своих друзей, зато заметил подпоручика Барабанова.
Койранский, лавируя между стульями, подошел к нему, поздоровался, как со старым знакомым и спросил, можно ли сесть за его стол, на свободное место, рядом с подпоручиком.
«Пожалуйста! Я ничего не имею против! Меня зовут, как вы уже, должно быть знаете, Алексеем Николаевичем. Я – командир 4-й роты. Жалею, что ко мне в роту никто из вчерашних знакомых не попал. Сегодня в приказе уже есть о назначении. Так вы в 14-й? У прапорщика Евсеева? Не поздравляю!»
Койранский молча слушал.
К нему подошел солдат с подносом, на котором дымилась тарелка с супом и стояла тарелочка с гренками.
Койранский принял тарелки и стал обедать.
Вдруг в столовую вошел командир полка. Все встали.
«Садитесь, садитесь, господа! Где же новенькие? Одного вижу. Как вас, прапорщик? А, Койранский! Разыскать других!» – приказал полковник.
Пока не прибыли Гиацинтов и Розанов, полковник сел на очищенное для него место, взял из хлебницы кусок черного хлеба, посолил его и стал медленно жевать.
Пришли разыскиваемые. Им очистили место рядом с полковником. И сейчас же полковнику и им принесли обед, а затем четыре графинчика с желтоватой жидкостью и рюмки.
Один графинчик поставили перед командиром полка, остальные – перед новыми офицерами.
«Кто хочет выпить, господа, за приезд новичков, присаживайтесь!» – громко пригласил полковник.
Желающих не оказалось.
Затем полковник налил себе в рюмку и пригласил новичков наполнить свои рюмки.
Койранский предложил Барабанову:
«Пожалуйста, Алексей Николаевич!»
«Такую дрянь пьют только по приказанию полковника! Увидите сейчас!» – ответил тот.
Полковник скомандовал:
«Господа офицеры!» Все смолкло. И полилась застольная речь отца-командира.
«Господа прапорщики! Мы, офицеры 234-го пехотного запасного полка поздравляем вас с прибытием в нашу семью. Мы с чистым сердцем принимаем вас и надеемся, что вы будете доблестно служить его императорскому величеству, нашему самодержцу, и не пожалеете крови и жизни своей при защите царя и отечества. Надеемся, что вы не привезли из университета крамолы и не станете между господами офицерами и нижними чинами, а будете честно защищать честь и достоинство офицера».
После этого он повысил голос, значительно, как показалось Койранскому, взглянул на него и продолжал:
«А ежели кто из вас забудет, что он получил офицерские погоны по монаршей милости и языком или действием нарушит присягу его величеству или забудет, что он офицер великой российской армии и зачем он получил в руки оружие, – будет рассматриваться, как изменник и предатель».
В комнате стояла глубокая тишина.
Полковник неожиданно понизил тон и закончил обычным голосом:
«Пьянства тоже не потерпим, баловства с женщинами – тоже, карточные долги заставим платить, а больше всего бойтесь нарушения товарищества, за которое еще Тарас Бульба сложил свою полковничью голову. Ура! Ура!»
Дружное «ура» прокатилось по столовой.
Полковник и принимаемые в офицерскую семью прапорщики выпили.
Желтенькая жидкость оказалась кисленькой водицей, хотя, несомненно, какая-то доля алкоголя в ней и была.
После прибывшие узнали, что это – «буза», которая изготовлялась местными жителями для офицерского собрания, по его заказу.
Через 2–3 минуты полковник и его новые подчиненные, по выразительному жесту полковника, вновь наполнили рюмки.
Полковник на этот раз встал и, высоко подняв руку с рюмкой, крикнул: «За здоровье его императорского величества и всего царствующего дома!»
Опять выпили. Ура кричали, но слабо: в комнате осталось не больше 10–15 офицеров.
Полковник тут же вышел, еще раз грозно взглянув на Койранского.
Друзья сели рядом. Графинчик уже были кем-то унесены. На их месте появился кувшин с квасом.
Офицеры опять заполнили комнату. Они окружили новичков, стали знакомиться, жать руки.
Два прапорщика – Конюхов и Расторгуев – оказались тоже из Московского университета, но естественники.
Они рассказывали о порядках а полку, о времяпрепровождении, о полковнике и о другом начальстве.
Как-то незаметно в столовую вошел подполковник и за ним капитан. Подполковник был с черной повязкой на глазу (результат пулевого ранения в глаз), а капитан без левой руки.
Присутствующие стоя приветствовали вошедших. А те непринужденно по-товарищески здоровались и пересмеивались с ними.
Окружающие пояснили Койранскому и его друзьям, что это – командир 1-го батальона и заместитель командира полка подполковник Сафронов и хозяин офицерского собрания, начальник хозяйственной части полка капитан Таусон.
Подполковник и капитан добрались до друзей, пожали им руки.
При этом подполковник, пожимая руку Койранского, тихо сказал ему:
«Вы неосторожны. Евсеев уже доложил полковнику Атлантову, что вы строптивы и не одобряете рукоприкладства. Как раз в моем присутствии. Советую против прапорщика Евсеева не выступать».
Койранский поблагодарил и добавил:
«Думаю, что командир моей роты не станет больше бить солдат. А если будет подобное, подам рапорт по команде».
Подполковник отошел, неодобрительно покачав головой.
К Койранскому подошли трое офицеров: высокий и плечистый прапорщик Феклистов и двое небольшого роста – подпоручик Кислицин и прапорщик Тищенко, сослуживцы, младшие офицеры 14-й роты.
Познакомились и тут же объявили, что о столкновении прапорщика Койранского с командиром роты им уже известно от ротного писаря, бывшего в то время в канцелярии.
Они, смеясь, рассказали, как новый прапорщик подтвердил, что он «из бунтовщиков».
Некоторые офицеры весело смеялись, а большинство слышавших отошли, как бы осуждая Койранского или боясь, что их заподозрят в сочувствии бунтовщику.
Конюхов и Расторгуев охарактеризовали настроение офицерства полка так: 7/8 – трусы и подхалимы, 1/8 – явные монархисты, 1/8 – либералы, остальные индеференты.
Оказывается, бьют солдат во всех ротах, кроме 1-й и 16-й. И ротных командиров этих рот, подпоручика Иванова и поручика Ветрова, командир полка не любит, их роты на последнем месте по учебе и стрельбам.
Особенно жестоко бьют в 14-й роте, бьют все офицеры, унтер-офицеры и фельдфебель.
Эта первая откровенная беседа была очень полезна для молодых офицеров, особенно для Койранского, который решил активно вступиться за солдат.
Следующий день был воскресенье.
Койранский и его друзья не были в полку в этот день, даже не ходили обедать.
Они получили официальное приглашение протопоповой жены на обед. Записку ее они нашли в гостинеце, прийдя накануне из полка. Само собой разумеется, в гостях был и Барабанов, который, как бы между прочим, сказал Койранскому:
«Так недолго и в дисциплинарный батальон угодить!»
Койранский не понял, но разъяснений добиваться не стал.
Обед и вечер прошли на этот раз скучновато. Сказывалось отсутствие Семенова, умевшего развеселить общество.
После песен Ивана Гиацинтова протопоп и его дочери организовали «железку», азартную карточную игру.
Койранскому отчаянно везло. Он уже выиграл 35 рублей, когда Нина попросила его поставить банк побольше.
Койранский поставил весь выигрыш. С первой же карты Нина сорвала банк. Больше Койранский не стал играть, так как почувствовал, что хозяева черезчур озабочены выигрышем, а это ему было неприятно. Скоро он и его товарищи ушли, хотя хозяева соблазняли их ужином и коньяком. Они сослались на то, что им завтра надо быть в полку к шести часам утра.
С тех пор Койранский не быал больше у Саранского протопопа, хотя встречался на улице с дочерьми его, приглашавшими его к себе.
В понедельник произошел новый конфликт Койранского с командиром роты. На плацу, во время строевых занятий с винтовками, прохаживаясь в перерыв, Койранский заметил, что командир 1-ого взвода прапорщик Тищенко, смотревший состояние винтовок, нашел грязь в канале ствола одной винтовки. Он нецензурно выругался и, держа винтовку за ствол, ударил прикладом виновного солдата несколько раз по голове, накрытой, правда, папахой, и по плечу.
Койранский, после полевых занятий, вошел в канцелярию роты и попросил Евсеева выйти с ним, так как не хотел говорить при писаре.
«Говорите здесь!» – приказал Евсеев.
«Но я не хочу говорить при писаре», тихо сказал Койранский.
«Глупости! Еще этих скотов стесняться! Говорите!»
Тогда Койранский доложил:
«Прапорщик Тищенко сегодня на плацу бил солдата прикладом винтовки. Мне кажется, что вы должны прекратить это безобразие!»
«Какое безобразие?» – будто не понимая, спросил командир роты.
«Бить солдат нельзя, господин прапорщик! Как же идти потом с ним идти в бой?» – протестовал Койранский.
«Идите во взвод! – приказал командир.
Койранский по усиаву повернулся кругом и вышел из канцелярии.
Вечером, перед концом занятий, Койранский был вызван к командиру полка.
Атлантов встретил его стоя восклицанием:
«Дальше ехать некуда!» – при этом он ударял себя руками по бедрам.
Койранский ожидал пояснений и молчал.
«Что же вы молчите, прапорщик? Не знаете о чем я говорю?» – почти кричал полковник.
«Никак нет, не знаю!» – громко, но спокойно ответил Койранский.
«Кто вам дал право делать замечания командиру роты?» – опять закричал полковник.
«Такого случая не было, господин полковник!» – заявил Койранский.
«Как не было? Как не было? А кто говорил командиру роты, что нельзя бить солдат? Я, что ли?» – разгневался тот.
«Так разве это замечание? Это устав внутренней службы. А разве можно бить подчиненных, господин полковник?»
Что мог сказать на это командир полка? Он понял, что прапорщик поймал его, и ему обязательно надо высказать свое мнение по этому вопросу, иначе молчание или уход от ответа прапорщик сочтет за одобрение рукоприкладства.
И полковник сразу остыл. Он уже мягким тоном сказал:
«Бить подчиненных, конечно, нельзя, но надо стараться… стараться» – и замолчал.
Что стараться, о чем стараться, Койранский не понял. Он видел сконфуженное лицо, бывшее перед этим таким грозным, и воспользовался этим. Он зашептал:
«Солдаты пока молчат. Но их протест может нехорошо вылиться. И вам же, господин полковник, попадет в первую очередь. Я не хочу допустить до этого, хочу, чтобы в полку был порядок».
Атлантов широко открыл глаза: до него дошло, что могут быть неприятности для него.
Он протянул руку Койранскому и горячо заговорил:
«Благодарю вас, Койранский, благодарю, прапорщик, как вас, Койранский! Вы правы! Могут быть боьшие неприятности. А эти остолопы не понимают этого. Я возьму свои меры. Так дальше идти некуда!»
И опять он размахивал руками и бил ими по своим бедрам.
На другой день в приказе по полку было объявлено, что прапорщик Койранский назначается заместителем командира 14-й роты.
5. Февральская революция
После назначения Койранского заместителем командира 14-й роты, рукоприкладство в роте прекратилось, но офицеры роты, кроме Феклистова, студента, призванного досрочно, бирюками смотрели на Койранского.
Зато солдаты поняли, что избиения прекратились благодаря прапорщику Койранскому, сумевшему быстро стать заместителем командира роты и добиться, что взводные офицеры и сам командир роты боятся его, иначе продолжали бы драться.
Авторитет Койранского рос изо дня в день. Унтер-офицерский и солдатский составы в большинстве рот полка узнали о чуде, происшедшем в 14-й роте, и многие приходили посмотреть на этого всесильного прапора.
Имя его не исчезало из солдатских разговоров.
Офицеры, наоборот, в большинстве выражали своим поведением презрение и неуважение к выскочке, подделываюшемся солдатским защитником. И давали это понять ему на каждом шагу.
Койранский делал вид, что не замечает отчуждения офицерства, хотя очень неприятно было чувствовать себя чужим среди собратьев по оружию.
До чего бы дошла враждебность офицерства и чем бы она кончилась, если бы не внезапная перемена политического климата в России?
В самом конце февраля газеты принесли известие о начавшейся революции в Петрограде. Из противоречивых газетных сообщений трудно было представить общую картину и предполагать что-нибудь серьезное. События представлялись бунтовщицкими выступлениями, которые вот-вот подавят.
Но с каждым днем гроза усиливалась и заставляла переоценивать то, что вчера казалось еще не революцией.
Офицеры шопотом делились впечатлениями, солдаты, скорей всего, ничего не знали, так как им не разрешалось читать газеты.
Как-то в обед адъютант полка объявил приказание полковника не расходиться после обеда. Офицеры думали-гадали, но до истиной причины не додуались.
«Господа офицеры!» – раздалась команда командира 1-го батальона, подполковника Сафронова.
Командира полка встретили стоя, с любопытством.
Не посадив, как обычно, офицеров, полковник Атлантов обратился к ним со следущими словами:
«Господа офицеры! Из газет вы знаете, что в столице взбунтовались несколько запасных полков, и, вместе с рабочими, вышли на улицы, требуют изменения власти. Нет сомнения, что бунтовщики скоро будут подавлены и порядок восстановлен. Однако, примеры заразительны, и бунт может проявиться и у нас. Командующий войсками округа приказал принять соответствующие меры к недопущению ничего подобного. На этом основании начальник гарнизона, командир 101-го пехотного запасного полка полковник Масалятинов, приказал:
первое, с сегодняшнего дня перевести всех господ офицеров на казарменное положение;
второе, запретить все отпуска офицеров и солдат в город;
третье, обнести территории полков колючей проволокой и охранять ее и все входы через нее особыми заставами;
четвертое, установить вход и выход только по пропускам командиров батальона для военных и начальника гарнизона для прочих.
Я приказываю:
первое, всем господам офицеров перейти на казарменное положение поротно.
второе, командиру 1-го батальона к 17 часам оградить территорию полка колючей проволокой, согласно полученному от меня плану.
Сегодня наряд на особые караульные заставы выставить командиру 4-го батальона, а в будущем – согласно приказа по полку. Начальником охраны территории полка назначаю командира 14-й роты прапорщика Евсеева.
Выполнять немедленно. К 17 часам прапорщику Евсееву мне об исполнении доложить. Можно разойтись».
Конечно, командиры батальонов тут же собрали своих офицеров и во исполнении полученного приказа распорядились, как его выполнять.
Койранский и другие офицеры, живущие в городе, поспешили по домам, чтобы взять минимум необходимых вещей и предупредить, что несколько дней их не будет дома.
Когда Койранский с друзьями возвращались из города, колючая проволока уже была натянута и сооружен проход-арка на дороге, ведущей из города.
В роте тоже хлопотали: из полкового лазарета были принесены койки с пружинными сетками и соломенными матами и расставлены во взводных помещениях, а для командира роты – в канцелярии.
Ясно, что солдаты были крайне удивлены переселением офицеров и проволочными заграждениями, и между ними возникли разные догадки. Нужно было как-то объяснить им все, но приказа об этом не было и никто, не решался на это.
Уже вечером, после поверки, отделенный командир 2-го взвода младший унтер-офицер Беглов обратился к Койранскому с вопросом, что означают эти новости.
Койранский, понятно, уклониться от ответа не мог, солгать – тоже. Чтобы не было кривотолков и, пользуясь тем, что командир роты был в наряде, а он его заменял, Койраский приказал фельдфебелю собрать весь младший начальствующий состав в ротной канцелярии и коротко пояснил:
«В Петрограде началась революция. Все войска должны быть в полной готовности выступить. Поэтому всем офицерам приказано не отлучаться из полка. А для своей безопасности полк перешел на боевое положение, построил проволочные заграждения и выставил полевые заставы. Разъясните солдатам».
И отпустил всех, не дав возможности задавать вопросы.
А в офицерском собрании до поздней ночи шли пересуды, догадки, предположения. Подполковник Сафронов посоветовал разъяснить солдатам, что предполагаются учения, чем и объясняется переселение офицеров и устройство проволочных заграждений.
Койранский доложил, что он разъяснил иначе. Все жалостливо покачали головами.
Понятно, что правда, сказанная Койранским солдатам, распространилась между ними со сказочной быстротой, и не только в 234, но и в 101-м полку.
О революции скоро знали все, но, в виду прекращения связей с городом и отсутствия поэтому газет, не знали, как развивались события в Петрограде.
Возможно, старшие офицеры и читали газеты и были в курсе событий, но молчали. Цель командования была достигнута: офицерская и солдатская масса были изолированы от гражданского населения и от информации, как газетной, так и устной.
Однако одно не было предусмотрено: телеграф, почта, продовольственные склады были в городе. Те, кто обслуживал полк, могли читать газеты и разговаривать с народом.
Уже четыре дня полк был отрезан от жизни, офицеры стали проситься в город. Сначала им отказывали, но потом разрешили по одному, по два на час, на два сходить в город по особо важным делам.
И однажды Феклистов, вызванный к телефону из Казани братом, принес из города воззвание Саранского городского Революционного комитета к населению, в котором извещалось об отречении царя и об образовании в Петрограде временного правительства во главе с членом Государственной Думы, князем Львовым. В воззвании было обращение и к воинским частям. Их приглашали прибыть на митинг 3 марта для братанья с революционным народом.
Воззвание заканчивалось словами:
«Братья солдаты и офицеры! В единении народа и армии – сила революции!»
В полку это воззвание было распространено в десятках экземплярах, но полковое начальство оставалось спокойно-безучастным.
Солдаты волновались. В 14 роте 3 марта они отказались от обеда и требовали пустить их в город.
Командир роты накричал на Койранского, который доложил ему о требовании солдат.
Когда он ушел из роты, Койранский приказал фельдфебелю построить роту в зимней одежде, но без оружия.
Койранский сказал построенной роте:
«Пойдем в город на митинг».
И повел ее, идя впереди роты. У входных ворот офицера не было. Часовые не задержали идущую в полном молчании роту с офицером во главе.
Весть, что 14-я рота прошла на митинг, быстро облетела полк. И, когда рота уже подходила к площади, где собирался народ, к ней примкнули еще семь рот полка. В некоторых из них были офицеры.
Розанов и Гиацинтов привели свои роты с офицерами в полном составе, но без командиров рот, побоявшихся идти с ротами.
Солдат чествовали, называли героями революции, братались с ними. Но дисциплина была еще настолько действенна, что ни один солдат не ушел с площади.
Роты вернулись к казармы строем, с песнями. На груди солдат и офицеров пунцовали красные банты, пришпиленные девушками и женщинами города. Ликование народа передалось солдатам. Те, кто был на митинге, принесли это ликование и тем, кто не был.
Командование полка растерялось.
Офицеры были захвачены общей радостью, и старались быть ближе к солдатам, разделять из ликование.
Поэтому инициатору похода в город для участия в общегородском митинге, прапорщику Койранскому, его инициатива сошла благополучно. Ни командир роты, ни командир полка не реагиовали.
В 234-м полку дисциплина не пошатнулась в связи с революцией. Никаких столкновений солдат с офицерами не было, хотя вольный дух уже витал в казармах. Только благодаря корректности офицеров правильно понявших свои обязанности, этот «дух» не перешел в эксцессы. Но дисциплина висела на волоске.
И в один прекрасный день она рухнула.
С утра занятья в 14-й роте шли нормально, по расписанию.
Командир роты, прапорщик Евсеев, дважды приходил в роту и чем-то недовольный, набрасывался с площадной бранью на суточный наряд. Этого давно уже не было, поэтому накалило атмосферу в роте.
Когда, после обеда, рота строилась, чтобы идти на полевые занятья, вновь явился прапорщик Евсеев и приказал 3-му взводу прапорщика Феклистова отправиться на чистку отхожих мест.
Только он это сказал, начался шум. Солдаты кричали, что это не царское время, чтобы унижать их воинское достоинство.
Тогда Евсеев подошел к правофланговому солдату и со всего размаха ударил его по лицу.
Взвод мигом окружил командира роты, направив на него штыки.
«Смерть кровопийце! В штыки его!»
Еще минута, и Евсеев был бы поднят на штыки, не успев даже вынуть из кобуры револьвера.
Койранский, стоявший блтзко, сразу понял опасность. Он растолкал солдат и, закрыв Евсеева собою, тихо сказал ему:
«Не смейте лезть за револьвером!»
Крики «смерть ему» не прекращались.
Тогда Койранский крикнул:
«Смирно! Именем революции прапорщик Евсеев арестован, Сдайте оружие прапорщик!»
Струсивший Евсеев отдал наган своему заместителю.
«Первое отделение 4-го взвода, ко мне!» – приказал Койранский.
«Окружить арестованного!» И повел Евсеева на полковую гауптвахту.
Караульный начальник не хотел принимать офицера, да еще без документов.
Тогда Койранский, заядя в помещение гауптвахты, открыл пустую камеру и приказал ввести в нее арестованного. Охрану он поручил своим солдатам.
После этого, он отправился к командиру полка.
Он знал, Атлантову о происшедшем уже доложили офицеры 14-й роты Так оно и вышло. Полковник Атлантов встретил Койранского криком:
«Дальше ехать некуда! Под суд отдам! Самоуправничать? Извольте сдать оружие!»
Койранский положил на стол оружие Евсеева и спокойно сказал:
«Едва-едва уберег Евсеева от солдатской расправы. Еще бы намного и его подняли бы на штыки. Не жалко Евсеева, а это был бы сигнал для массовых действий против офицеров. Неразумие какого-то Евсеева моглобы обернуться кровавыми событиями. Я надеюсь, господин полковник, вы понимаете, что другого выхода, кроме ареста, у меня не было?»
Полковник сел, положил голову на руки, опирающимися локтями о стол, и долго молчал.
Потом встал, пристально посмотрел Койранскому в глаза и тихо спросил: «Как вы полагаете, прапорщик, теперь опасности больше нет?»
«Сейчас опасность пока отведена, но кто поручиться, что не найдется второго Евсеева, не разбирающегося в обстановке. Вам надо, господин полковник, побеседовать с офицерами, предостеречь их от необдуманных действий и даже слов. У нас еще не было солдатских митингов, а в 101 полку вчера был. Говорят, офицеры не принимали участия в митинге, а это самое страшное».
«Почему же?» – наивно поинтересовался полковник.
«Офицеры потеряют власть над солдатами. Исчезнет дисциплина, начнется анархия», был ответ Койранского.
«Но вы, надеюсь, прапорщик, не оставите солдат? Удержите их от анархии?» – вновь спрашивал полковник.
«Что я один могу сделать? Или несколько нас, понимающих обстановку, когда все офицеры или большинство их будет против нас? И том числе вы, господин полковник? Вот вы уже приказали сдать мне оружие. Я не уверен.» – проговорил Койранский.
Полковник быстро ответил:
«Нет, нет, прапорщик! Это недоразумение! Беседу с офицерами сегодня же вечером проведу по вашему совету».