Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
16. Перемены
Как себя чувствовал Койранский в роли красного командира? Он долго не считал себя равноправным, чувствовал, что не свободно он приступил к этой роли, что смерть, показанная ему в тюрьме, заставляет его быть в роли командира Красной Армии.
По привычке, он думы свои об этом выразил в стихах:
Тюрьма мне душу обожгла жестоко
Напрасной и несправедливой карой
И послужила жизненным уроком,
Взглянув в глаза смертельной харей.
И понял я: не честь меня венчала,
Вложивши в руки смерти меч,
То смерть опять с насильем набежала,
Заставив убивать иль в землю лечь.
Доверье? Мне? После тюрьмы
И ужаса кошмаров пережитых?
Нет, это – ложь, ложь сатаны:
На поле славы не пускают битых.
Я честь мою, избитую тюрьмою,
Сам, вопреки всему, сумею уберечь
И, если суждено безжалостной судьбою,
Сумею и достойно умереть.
Чтобы свою не очернить бы память,
Чтоб мои дети жить могли с поднятой головой
И новую отчизну могли ваять,
Чтоб вспоминался я добро народною молвой.
В то же время он ни за что бы не согласился быть в этой роли у белых. К ним он питал настоящую ненависть, как к личным своим врагам.
Это было необъснимо для него, но так было.
Свои обязанности помкомроты Койранский выполнял честно, с какой-то подчеркнутой тщательностью. Но обиду за тюрьму долго не мог забыть как проказу, жегшую его непрерывно.
Койранскому не долго пришлось числиться помощником командира роты, которая, не задерживаясь в Бугульме, в составе 27-й дивизии двигалась к Уфе.
Белые не проявляли большой активности. Однако, их артиллерия почти ежелневно обстреливала колонны наших войск и заствляла их останавливаться и окапываться в снегу, обильном, как никогда, в этом году. Однажды рота окапалась на окраине большого села. Стало смеркаться. Койранский, оставив за себя командира 1-го взвода, пошел в село, чтобы найти Вишнякова и договориться с ним о ночевке роты в этом селе. Проходя мимо церкви, Койранский услыхал несколько револьверных выстрелов в церковной ограде. Он поспешил туда, услыхал крик и новые выстрелы. Что-нибудь увидеть было нельзя, так как стало уже темно. Крики прекратились, а мимо Койранского, очень близко, пробежал красноармеец. Койранский бросился за ним и задержал бойца хозяйственной роты полка Загуменного, несшего мешок с чем-то.
«Что там?» – спросил Койранский. Загуменный не отвечал. Тут к ним подошли двое крестьян, взволнованно сообщивших, что этот и еще двое залезли в церковь, вскрыли свечной ящик, забрали деньги и сорвали с нескольких икон серебрянные и золотые оклады, а затем, стреляя, убежали.
«Кто с тобой был?» – спросил Койранский красноармейца. Тот молчал.
Тогда Койранский обратился к крестьянам:
«Хорошо, разберемся, все вам вернем».
И онт пошел к роте, заставив задержанного, под страхом оружия, идти впереди него.
У роты его встретили Вишняков и комиссар полка Земфиров.
Когда им было доложено о случившемся, комиссар взял от задержанного мешок и отпустил его в роту. А через некоторое время и сам ушел, сопровождаемый командиром роты Вишняковым.
На другой день Койранский пошел в штаб полка и доложил о случившемся на кануне командиру полка.
Тот назначил следствие, поручив его адъютанту полка Чекмареву. Земфиров, узнав о начавшемся следствии, изъял свои вещи из полкового обоза и поручил Вишнякову взять временно в 3-ю роту.
Вишняков, в сопровождении двух красноармейцев роты, нес вещи комиссара и вдруг артиллерия белых начала обычный обстрел.
Вишняков и сопровождавшие его остановились. В это время мимо проходил командир полка с адъютантом. Они тоже остановились. Их заинтересовали вещи в руках красноармейцев. А когда узнали, что это вещи комиссара, стали осматривать их и нашли большое количество церковной утвари – золотой, серебрянной, чаши, ложки и другие вещи.
Все было тут же отнесено в штаб полка, а комиссара Земфирова ночью командир полка обезоружил и арестовал.
По приговору Революционного Трибунала Земфиров и Загуменный были растреляны, а Вишняков разжалован в рядовые.
Приказом по полку Койранский был назначен командиром 3-й роты.
Вишняков временно исполнял обязанности помощника командира роты, а когда из штаба фронта прибыл новый помощник командира роты, Брага, окончивший красные командные курсы, Вишняков упросил Койранского оставить его своим ординарцем-конюхом, так как к этому времени командирам рот дали верховых лошадей для них и ординарцев.
Так командир роты Никита Вишняков стал ординарцем Койранского.
Наступление роты и полка продолжалось. К началу февраля 1919 года вышли к Чишме, в 50–60 верстах от Уфы.
Не доходя до этого селения, рота неожиданно была обстреляна сильным ружейным и пулеметным огнем и через 10–15 минут показались густые цепи белых. Койранский решил перебежками отойти назад, к оврагу, но оказалось, что лыжники, в белых маскирующих балахонах, заняли уже овраг, установили пулеметы «Люиса» на высоких треногах, и рота Койранского оказалась под фланговым пулеметным огнем.
Койранский приказал такими же перебежками, под прикрытием двух пулеметов «Максима», отходить к лесу, что густел прямо на юг от оврага. Лыжники не смогли преследовать роту. Тогда белые пустили казачий отряд, с синими лампасами, наперерез отступающей роте. Однако, путь казакам преграждал овраг, полный снега, наст которого не выдерживал лошадей.
Рота потеряв 33 убитыми и 30 ранеными, укрылась в лесу и всю продолжала отходить через лес на Раевку.
Утром неся с собою своих раненых, наткнулись на штаб батальона. С другими подразделениями полка и батальона связи не было весь последующий день.
Вечером соединились с остатками отходящей роты какого-то полка 27-й дивизии, а также встретились с командиром полка, сообщившим, что полк попал под удар наступающей новой белой армии, сформированной в Сибири бывшим адмиралом Колчаком, и что о штабе полка и других ротах полка ему ничего не известно.
В течение нескольких дней белых не было видно, но гул тяжелой артиллерии явственно слышался день и ночь.
Наконец, получили приказ командующего 5-й армией отходить к Бугуруслану.
За Раевкой начались аръергардные бои с наседавшим противником.
О контратаках нечего было и думать: слишком малочисленна была объединенная рота. К тому же, осталось мало патронов.
В Белебее собрались остатки полка без двух рот 1-го батальона.
Адъютанту полка Чекмареву удалось с большими потерями вывести полк к Белебею. А еще через день присоединились к полку остатки двух еще пропадавших рот.
Полк продолжал отход к Бугуруслану, отбиваясь от белых пулеметами, благо запас патронов пополнился.
Перед большим селом Абдулиным 1-й батальон был назначен в прикрытие. К ночи окопались в снегу и залегли.
Противник тоже залег и только одиночными выстрелами давал о себе знать.
Койранский поздно вернулся из штаба полка, куда его вызывали для переговоров о пополнении роты, очень пострадавшей за время отхода. Предполагалось расформирование какой-то части, разложившейся в поледнее время.
Вернувшись в роту, Койранский отпустил своего помощника Брага отдохнуть, и тот сейчас же ушел из расположения роты.
Около 12 часов ночи к правому флангу роты подползли две фигуры. Кто это был, Койранский не разглядел, но тут же послал Вишнякова осторожно подползти и узнать, кто чужой в роте.
Вишняков скоро вернулся и на ухо Койранскому сказал:
«Брага и Кузнецов лежат на отшибе и тихо разговаривают, верно, сговариваются после смены выпить».
Оба были любтелями спиртного.
«Следи за ними. Для сговора о выпивке не нужно уходить из штаба батальона. Узнал я в штабе полка, что участились случаи перебежек комсостава к белым. Наша рота залегает, и отсюда удобно уползти к врагу. Следи!» – высказал предположение Койранский.
Прошло минут десять. Луна закрылась тучей. И тогда вдруг Койранский заметил, что одна фигура задвигалась впереди линии окопов.
Через небольшой промежуток времени поползла и вторая фигура. Вишняков толкнул Койранского.
«Вижу», тихо сказал он и подполз вплотную к роте.
Луна выплыла, осветила впереди лежащую местность. Движения заметно не было: беглецы притаились, ждали затемнения.
Когда луна вновь скрылась, оба поднялись во весь рост и побежали. Койранский громко скомандовал:
«По перебежчикам частый огонь! Начинай!»
Огонь был действительно частый. Белые ответили таким же огнем и продолжали его даже тогда, когда рота Койранского, по его прказанию, замолчала.
Беглецы оказались между двух огней в буквальном смысле. В штаб батальона Койранский тут же по телефону сообщил о случившемся и просил передать об этом в штаб полка и сформулировал свою телефонограмму:
«Бежали к противнику комбат один Кузнецов и помкомроты три Брага. Беглым огнем рота преследовала беглецов, почему предполагаю, что они не добежали до окопов противника. Комроты три Койранский».
«Гады!», ответил адъютанат батальона и добавил:
«Вступил во временное командование батальоном».
Когда совсем рассвело, в расстоянии 40–50 метров был опознан труп Браги пот коричневой папахе, которую носил помкомроты три.
Кузнецова заметно не было: вероятно, уполз.
Перед снятием батальона с охранения, часов около 13, была получена телефонограмма штаба полка о назначении Койранского командиром первого батальона. Роту было приказано передать командиру второго взвода Михальчуку.
На этот раз, батальон, маневрируя, без потерь, отошел под прикрытие 3-го батальона полка, так как колчаковская артиллерия почему-то молчала. Очевидно, перебрасывалась на другие позиции.
До самого Бугуруслана не было сколько-нибудь значительных стычек с противником, а при подходе к этому городу, благодаря смльному огню нашей артиллерии, белые и вовсе оторвались от наших частей.
В Бугуруслане сосредоточилась вся 5-я армия и резервы главного командования. Чувствовалось, что мы готовимся здесь остановить колчаковское наступление.
Сюда же прибыло пополнение для укомплектования очень поредевших частей.
После укомплектования, 6-й стрелковый полк был отозван из 5-й армии и придан 11-й кавалерийской дивизии резерва главного командования. Дивизии была поставлена задача: двинуться из Бугуруслана на Мелекес и затем к Волге, чтобы прикрыть правый фланг 5-й армии и Самару с севера.
В Мелекессах задержались на три дня, по приказанию комдива, и здесь оставили обозы, так как разведка доложила о трудной дороге к Волге. Койранский оставил свои вещи в доме двух старичков, где ночевал. Через несколько лет вещи были ему возвращены в полной целости.
Кавалерия Колчака, обойдя Бугуруслан с юга, овладела Кротовкой, Кинель и отрезала Самару.
Когда 11-я кавдивизия, двигаясь по берегу Волги, вышла к железной дороге Самара – Сызрань, ей стали встречаться разъезды белых, а между станциями Нижняя Часовня и Верхняя Часовня – спешенные казачьи части. Полк получил задачу овладеть обеими этими станциями и удерживать их до подхода главных сил дивизии, втянувшихся в бой с белыми под Кинелью с целью отбросить противника от Самары.
1-му батальону полка было приказано выбить белых из Верхней Часовни и удерживать ее, 2-му – Нижнюю Часовню.
Батальон Койранского с хода овладел станцией и расположился в круговой обороне.
Койранский проверил позиции рот и отправился пешком к головной боевой заставе, выдвинутой к востоку метров на 300 от станции.
С Койранским был Вишняков. По дороге их неожиданно обстреляли справа. Огонь был фланговый. Пришлось возвращаться на станцию, так как стало очевидно, что к заставе пройти не удастся.
Командир батальона и его ординарец, отстреливаясь, стали отходить к станции и, когда уже были на железнодорожном пути, легли между рельсами. Ложась, Койранский почувствовал, что его что-то ударило в левую ногу. Боли не было, но, протянув руку под шинель, наткнулся на что-то мокрое, посмотрел на руку – кровь.
Сообразив, что он ранен, дождавшись прекращения огня белых, Койранский вынул бинт, бывший у него в кармане шинели, и попросил Вишнякова перевязать его ногу тугим жгутом повыше раны.
Вишняков исполнил просьбу своего командира, но кровь продолжала течь. Встать Койранский уже не мог: мешала сильная боль в ноге.
Прибежал санитар с сумкой, вызванный телефонистом. Санитар, не посмотрев на раненую ногу, поднял Койранского и вместе с Вишняковым отнесли к паровозу, стоящему под парами, готовившемуся идти на Симбирск с транспортом раненных.
Машинист велел положить командира в тендер, подложив под него данный им тулуп.
Когда его клали, Койранский потерял сознание и не слышал, как ушел с Верхней Часовни паравоз, где останавливался.
Он пришел в себя, когда было совсем темно. Паровоз стоял.
На тендер поднялись люди с фонарем. Женский голос сказал:
«Давайте взгляну на перевязку». И немного погодя:
«Он весь в крови! Еще бы, жгут ниже раны. Какой-то остолоп перевязывал, а на ране нет ни повязки, ни индивидуального пакета. Сейчас перевяжу рану. Светите лучше!»
Боль сменялась отчаянной слабостью, голова кружилась.
«Можете брать», произнесла женщина, очевидно, медсестра.
«Крови много потерял и пуля, кажется, в ноге», услышал Койранский.
«Разрешите мне с ним ехать», спросил голос Вишнякова.
«Как хотите», кто-то ответил.
Койранский опять потерял сознание.
17. Госпиталь и встреча с братом
Прийдя в себя, Койранский понял, что он в госпитале, в госпитальной палате.
Большая комната была вся уставлена кроватями, на которых лежали и сидели люди.
Белые стены комнаты, белые кровати, люди в белом, – все его взволновало. Он ощупал себя: нога крепко забинтована. Боль в ране ощущалась только при резком движении ноги.
На спинке кровати, у изголовья, – дощечка. На ней написано:
«Л. и ниже: Койранский В.»
Подошла женщина в белом. Спросила:
«Выспались? Есть хотите?»
Койранский ответил вопросом:
«Давно я здесь? Это – Москва?»
Ему почему-то казалось, что он в Москве.
«Нет, это не Москва. Это – Симбирск. Вчера утром вас привезли. Вынули пулю, обработали рану, положили сюда. Вы все время спали. Говорили, много крови потеряли. Раненые уже пообедали. Хотите, принесу вам щей и каши?» – говорила женщина. Ее раненые звали Надей.
«Принесите, Надя, но раньше помогите мне сесть», попросил Койранский.
«Садиться пока доктор не велел. Я вас так покормлю». И ушла.
Через десять минут принесла два котелка с обедом и маленький кусочек белого хлеба.
Надя покормила Койранского щами и пшенной кашей. Он ел мало, аппетита не было, и скоро устал, и вспотел. А через несколько минут уснул. Койранский то просыпался, то опять засыпал. Ему было хорошо и он ни о чем не думал. В палате было сумуречно.
Раз проснувшись, он увидел, что палата освещена электрическими лампами.
К его кровати подошла крупная женщина в белом халате. Она долго смотрела на Койранского большими карими красивыми глазами.
Несколько раз она подходила к нему и он видел любопытство в ее глазах.
«Попросите, пожалуйста, Надю», попросил Койранский.
«Нади нет, она сменилась. Я на ее месте», поспешно и негромко сообщила женщина.
«Вы что-нибудь хотите? Я понимаю», прибавила она.
Потом она опять подошла к койке Койранского, долго стояла, не решаясь заговорить. Койранский видел это и сам спросил:
«Как вас зовут?»
«Тетя Даша зовите», предложила она и вдруг спросила:
«У вас брата Ивана нет? Ивана Митрофановича?»
Койранский быстро сказал:
«Есть, самый старший брат. Вы его знаете?»
«Я знаю его. Он мне – как муж. Он здесь, в Симбирске, комиссар связи. Я ему скажу, он придет к вам. Вы – Вячеслав? Самый младший? Хорошо, что вы легко ранены. Скоро поправитесь», рассказывала женщина.
Койранского взволновало сообщение о брате. И чувство благодарности к этой женщине, к брату Ивану тепло проникло в сердце.
«Очень прошу сказать Ване, что я хочу его видеть. Давно я не видел его, с 12 года, уже семь лет. Когда меня выпишут, перед отъездом на фронт, я обязательно побываю у вас».
Она ходила к телефону звонить Ивану, но его не оказалось на почте.
«Завтра», вернувшись сказала она», придет Иван, сегодня его не застала, у него много дел».
Весь вечер эта женщина была около Койранского, возвращаясь от других раненых, подзывавших ее.
Она рассказывала о себе, об Иване, о его болезни сердца, об их жизни. Оказывается, она работает почтальоном, а через день дежурит в госпитале, как санитарка, т. к. нет людей: многие уехали из-за приближения фронта к городу.
Койранский, еще слабый, уснул под ее рассказы.
Утром был обход врача. Он посмотрел температуру Койранского, посчитал пульс и сказал ему:
«Вы молодцом. Недельку полежите, выпишем вас в батальон выздоравливающих. Завтра посмотрим рану. Пока не сидите.»
Койранский был рад услышать мнение врача, но ему было неприятно, что ехать придется в батальон выздоравливающих, а не в свой батальон.
После завтрака Надя привела в палату Ваню.
Он очень похудел, поседел и постарел.
Они смотрели друг на друга и были счастливы этим братским свиданием. Ваня даже прослезился.
Разговор, конечно, коснулся семейного положения Вячеслава. И он откровенно, все, как было в действительности, рассказал брату.
«Был я в Москве. Мне рассказали о тебе, как о злодее, похитившем жену у брата, а сестры, наоборот, обвиняли Марусю. Так что представления у меня не сложилось. Однако, Александр выглядел слишком невиновным, жертвой двух злоумышленников. Теперь ясно.»
Он немного задумался и добавил:
«Раз у тебя двое детей и раз он Марусю прогнал, заменив ее сестрой, положение определилось. Жаль, что так случилось, она гораздо старше тебя, но надо жить, воспитывать детей, они не виноваты. И виновников искать нечего. Ты должен быть отцом не только своих детей, но и Марусиных, так как она их никогда не бросит, на сколько я ее знаю.»
Такое суждение было как бы наказом Ивана младшему брату.
Иван приходил ежедневно, иногда с женой, приносил булку, котлеты, компот.
На третий день Койранскому разрешили сидеть, а на пятый ходить, с палочкой, сначала немного, потом больше. На седьмой день заявил, что в виду приближения фронта к самому Симбирску, сегодня ночью госпиталь эвакуируется. Легко раненые будут выписаны и отправлены в свои Военкоматы.
Койранский получил готовый документ-направление, в который сам должен вписать Военкомат. Продуктовый аттестат был указан на обороте.
В 19 часов он был выведен тетей Дашей из госпиталя и приведен на квартиру, недалеко от вокзала.
Иван ждал его. Напились чаю с сахаром и в 22 часа втроем отправились на вокзал.
Поезда на запад ходили нерегулярно. Походил Иван по путям и разыскал поезд-мастерскую, который отправлялся на станцию Инза. Ваня упросил начальника поезда посадить раненого брата. И Койранский был устроен в классном вагоне.
Прощаясь, Иван опять сказал брату:
«Смотри же, не бросай эту несчастную женщину и детей!»
Вячка не знал тогда, что в последний раз видит брата.
Поезд-мастерская отошел в двенадцатом часу ночи.
18. Дома в Саранске
В Инзе Койранскому повезло. Не успел он высадиться из вагона поезда-мастерской, как увидел поезд, состоящий из нескольких товарных вагонов. Он стоял рядом, на близ лежащей линии. Койранский, хромая, опираясь на палку, пошел вдоль поезда. Все вагоны были полуоткрыты, в них были люди.
«Куда, товарищ, бредешь? Не раненый ли?» – спросил, высунувшись из одного вагона, матрос.
«Да, раненый. Мне надо ехать до Рузаевки. А куда пойдет этот поезд?» – спросил Койранский.
«Садись, браток! Сейчас тебя подсадим. Поезд пойдет через Рузаевку на Москву».
Открылась шире дверь вагона и двое матросов, спрыгнув, подсадили Койранского в вагон.
Оказалось, в нем ехали одни матросы на восьмой съезд партии в Москву. В Рузаевку приехали – уже стемнело. Провожаемый матросами, Койранский заковылял к станции и здесь узнал, что придется поезда в Саранск ждать до утра.
Он вошел в вокзал и сел на скамейку под окном. В вокзале было холодно, но делать было нечего. Он вытянул по скамье раненую ногу, побаливавшую из-за долгого хождения, и закрыл глаза.
«Что так-то сидеть. Замерзнешь. Пойдем ко мне. Переночуешь в тепле».
Открыв глаза, Койранский увидел того железнодорожника, у которого спрашивал о поезде в Саранск.
Рядом со станцией, в маленьком домике, Койранского радушно встретила молодая женщина, жена этого чуткого человека Сайдалова Михаила Трофимовича. Его накормили жареной картошкой, напоили морковным чаем и уложили спать на двух составленных скамейках.
А утром, еще затемно, Койранского разбудили, проводили на станцию и посадили в рабочий поезд, с которым он и приехал в Саранск.
Было уже светло. Но как добраться до города?
Больше часа, стоя у выхода с вокзала, ожидал Койранский какого-нибудь транспорта. Не дождавшись, решил идти в город пешком.
И еще одно: из письма Маруси он знал, что ее переселили из военного дома, в казармах, в город. Он помнил новый адрес, но как туда добраться, не знал.
Долго брел Койранский в город, часто останавливался, отдыхал. Ни одного прохожего навстречу. Только почти у самого города нагнала его пролетка, остановилась. В ней – молодой мужчина в новенькой военной шинели. Он спросил, кто и откуда? Узнав, спросил фамилию.
«Марии Дмитриевны муж? Вот радость-то ждет ее. Она работает в Военкомате, а я – начальник канцелярии Военкомата, Царьков. Садитесь, подвезу вас до дома.»
И Койранский очутился возле длинного, высокого забора, в котором, впрочем, не было ни ворот, ни калитки, а вместо них – широкий проход, не менее четырех метров, и узкая стежка в снегу, приведшая к побеленному домику, засыпанному со всех сторон снежными сугробами. (1919 год был очень снежным).
Тропка привела к двери в дом. Они были закрыты изнутри. Не сразу спросили, кто стучит, не сразу старая нянька Ефросинья Павловна узнала голос Койранского.
Наконец, он дома, в комнате с русской большой печкой отделявшей ее от кухни. У стула стоит дочурка и уплетает сваренную большую картофелину.
Она узнала отца, сказала, что мама на работе, а Вова спит на кровати и указала, где именно.
Сыну было только семь месяцев.
Раздевшись, Койранский взял дочку, которой было около трех лет, на руки, сел и завязалась беседа с ней и с нянькой об их житье-бытье.
«Мыла нету, спичек нету, керосину нету», отрапортавала дочка.
«Плохая жизнь, тяжелая», резюмировала нянька.
«Если б не паек из военкомата, совсем пропадать бы! Сейчас хоть картошку едим с коноплянным маслом, а соль стоит дорого, покупаем на базаре».
Через час пришла Маруся кормить сына, проснулся и он сам и не заплакал, когда отец взял его на руки.
Медицинская комиссия, через неделю освидетельствовавшая Койранского, предоставила ему отпуск на шесть недель для попраления здоровья после ранения.
За это время боль в ноге исчезла совершенно, Койранский окреп, поздоровел. Питание семьи улучшилось, благодаря пайку, получаемому каждую неделю из Военкомата по продовольственному аттестату.
По истечении шести недель медицинская комиссия дала Койранскому дополнительный отпуск на три недели.
Эти недели были горевые. Маруся заранее оплакивала новый отъезд мужа на фронт, боялась его гибели и тревожилась о будущей жизни семьи без него, так как паек, получавшийся ею, с каждым месяцем уменьшался, и без пайка мужа новые трудности обрушатся на семью.
Живя дома, Койранский потянулся к поэзии. Он написал много стихов, сатиру о меньшевиках «Меньшевистский дождь», песню «На помощь, друзья!», призыв к иностранным рабочим и солдатам. Эта песня была напечатана в «Известиях Саранского Совета». Тогда же, перед самым истечением отпуска, было написано обращенное к жене стихотворение «Не унывай!» В нем очень ярко отображена жизнь, характерная для того времени.
Не унывай!
Ни синь-пороха у нас:
Ни соли, ни мыла,
Огонек давно погас
Коптилки постылой.
Хлебца на день нам дают
Только по осьмушке.
А водички – целый пруд,
Пей хоть по три кружки!
Мы картошку, как кефаль.
С коноплей глотаем.
Вот детишек очень жаль:
Чем мы их питаем?
Ни синь-пороха в стране.
Ни шерсти, ни ситца!
Платье сгнило, на спине
Белизна светится.
Ты не плачь, не унывай.
Милая, родная!
Скоро-скоро, так и знай.
Сгинет доля злая.
Разобьем мы всех врагов —
Белых кровососов
И Антанты сто полков.
Черных доброхотов.
Сбросим в море всех гостей
Угостим по-свойски
И Колчак своих костей
Не найдет «геройских».
Ты не плачь, не унывай.
Жди меня с гражданской.
Я приеду. – отчий край
Расцветет, как в сказке.
А на ножках у детей
Туфли из веревок:
И у нас с тобой скорей
Не сапог – опорок.
Расцветет и человек.
Так сказал наш Ленин,
Коль буржуйский тяжкий век
Пролетарским сменим.
И не будут больше знать
Детки горя злого!
Полно, жинка, унывать,
Потерпи немного!
Миновала последняя неделя отпуска. Койранский явился в Военкомат за назначением в воинскую часть. И новая радость для всей семьи: его назначали формировать в Саранске же запасный полк Первой армии, с очень странными штатами, скорее говорящими о боевом назначении будущего полка.
Долго не было командира полка. Койранский был и командиром и адъютантом. Работы было много: люди стали прибывать немедленно, надо было их размещать, одевать, кормить, вооружать, обучать. Командный состав, на который Койранский мог бы опереться, прибывал медленно.
Естественно было не до поэзии. Да и домой он приходил только ночевать. Формирование полка закончилось только в июне. Прибыли командир полка Александр Иванович Снитко, бывший подполковник старой армии, и помощники командира полка по строевой и хозяйственной части. Койранский остался адъютантом.
Численность полка была огромна по тому времени, а средства связи очень ограничены. Это затрудняло управление, что особенно сказалось позже, когда полк выбыл из Саранска.