Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
Война и мир
Повесть
Начата в июне 1962 года.
1. Казань
Вагон, в котором ехал в Казань Койранский с товарищами Розановым и Гиацинтовым, был битком набит военной публикой.
Здесь были полковники и капитаны, но подавляющее большинство составляли прапорщики, вновь ехавшие за назначением в Казань после госпиталя и, главным образом, только-только испеченные, как Вячка и его друзья.
Здесь были военные батюшки с огромными нагрудными крестами и с нагрудным же значком, изображавшим скрещение креста и меча.
Здесь были и сестры милосердия в своих белых косынках и с белым же нагрудником, украшенным большим красным крестом.
Вагон гудел, как муравейник и, несмотря на ночь, никто не ложился. Все сидели, стояли, ходили – знакомились или вспоминали «битвы, где вместе рубились они».
Только в последнем открытом купе (вагон был второго класса, купированный) лежал пожилой раненый. Около него сидела миловидная сестра милосердия, которая поминутно поправляла его одеяло, подушку или давала пить из маленького оловянного стаканчика, которым накрывался стоящий на столике термос.
Прислушавшись, Койранский услыхал, что она называла больного полковником, а иногда Александром Александровичем. И среди общего шума неожиданно возвысился звонкий молодой голос:
«Отец, тебе же нельзя! Врач предупреждал. Ну, погоди до завтра. А сегодня выкури еще одну сигару вместо этого. Я тебе сейчас зачищу».
И из купе скоро поплыл густой и крепкий дым сигары.
Койранский отошел от окна против этого купе и занял свое место в соседнем, на верхней полке. Он почти сейчас же уснул и, проснувшись, понял, что уже день, поезд стоит на какой-то станции, в купе никого нет. Он соскочил с полки и вышел в коридор.
У окна стояла с вещами новая пассажирка, сестра милосердия.
Она обратилась к Койранскому:
«Никого нет в вагоне. Не знаете ли, где есть местечко?»
«А какая станция?» – вопросом же ответил Койранский.
«Муром, а мне нужно в Свияжск. Где же приткнуться?» – спрашивала сестра.
«Пожалуй, идите в мое купе и занимайте мое место на втором этаже. Деем будем бодроствовать, а ночь переспим где-нибудь. Пожалуйста, не стесняйтесь, сестрица, пожалуйста!» – просил Койранский.
Но сестрица недоверчиво оглядела любезного прапорщика и спросила: «А разве нет свободных мест?»
«Что вы! Яблоку негде упасть! Право!» – ответил тот.
«Ну, хорошо! Показывайте!» – решилась сестра.
Койранский подхватил ее чемодан и защитного цвета наволочку, перехваченную ремнями, и понес в купе.
Чемодан был устроен на третьем этаже, а постель положена на разосланном одеяле Койранского.
«Спасибо! Познакомимся: я – Бронислава Витольдовна Коссаковская», отрекомендовалась она.
Назвав себя, Койранский выразил удовольствие, что встретил польку. Он рассказал, что долго жил в Польше, учился в Варшаве и у него сохранились очень хорошие воспоминания об этом городе.
Оказалось, она тоже из Варшавы, жила и училась там в русской второй гимназии в те же годы, что и Койранский.
Весь день они разговаривали, как старые знакомые. Она угощала его пирожками и пряниками, а он ее – чаем.
Вечером Койранский устроил ее на своей полке, заботливо укрыв своим легким одеялом, а сам примостился в коридоре, у окна, на своем чемоданчике.
Но, видно, Коссаковская была достаточно щепетильна: она вышла к нему и заявила, что ей неловко лежать, когда он сидит. И вдруг предложила: «А знаете, что я придумала? Мы оба уместимся на полке. Пусть себе смеются, кто хочет. А мы зато будем удобно спать».
И они забрались на полку, легли на одну подушку и накрылись одним одеялом. Правда, было тесновато, так что пришлось лечь боком, лицом друг к другу. Так они и уснули: Койранский уткнувшись лицом в мягкую грудь милосердной сестры, а она обняв его за шею.
Утром они долго смеялись сами над собой и уверяли, что это была самая приятная ночь из всех, какие они прожили.
«Мужу рассказывать не стоит!» – смеясь, говорила она.
«И жене тоже!» – подтвердил Койранский.
В Свияжске он вынес на перрон ее вещи и крепко расцеловал на прощанье.
Было уже совсем темно, горели свечи в вагоне, когда чей-то громкий бас возвестил словами песни «Как в городе было в Казани!» – что поезд подходит к этому городу.
Все стали готовиться.
Розанов и Гиацинтов, подсмеиваясь над приятной ночью Койранского, требовали, чтобы назначенье он брал обязательно в Свияжск, где у него уже есть такая милая сестрица.
Койранский молчал. Ему не хотелось опошлять воспоминания, в котором не было ни одной капли грязи.
Приехали в Казань. Нагрянули носильщики – татары и татарки.
Приезжих было так много, что носильщиков не хватило. Но друзьям повезло. Один носильщик на троих, перевязав их чемоданы и другие вещи, взвалил на себя и повел их к извозчичье стоянке, нашел извозчика и распорядился, как будто знал, что им нужно:
«В Рыбновские номера!»
И через 40–50 минут они уже устроились в большом, двойном номере Рыбновской гостиницы.
Устроившись, они вспомнили, что не худо бы поужинать.
«Да ведь сегодня началась широкая масленица! Плохие мы будем русские офицеры, если не почтим эту языческую бабу!» – воскликнул Розанов. И друзья решили идти ужинать в ресторан и заказать блины. Через полчаса, с помощью языка и прохожих, нашли ресторан.
Заняв свободный столик, они заказали блины и все, что к ним прилагается. Только водку отказались сначала подать, но зеленая бумажка, протянутая Гиацинтовым, помогла преодолеть это препятствие. Графин нельзя было открыто подать, тогда его завернули в салфетку и разливали не в рюмки, а в пивные стаканчики.
По-дружески тепло беседовали друзья за блинами, стараясь не привлечь внимание публики. Но их все же заметили.
К ним подошел казачий офицер и попросил предъявить воинские документы, показав свои, из которых было видно, что он дежурный офицер штаба Казанского военного Округа.
Еще в вагоне знающие рассказывали о порядках в Казанском гарнизоне, где командующий войсками генерал Сандецкий так свирепствовал, что за малейшую провинность безжалостно сажал под арест и особенно офицеров, и что военные в казани очень были напуганы, так что вставали во фронт перед черным автомобилем командующего, будь он пустой или в нем сидела кухарка генерала, направляющаяся на базар за продуктами.
Естественно, молодые офицеры струсили.
Но случилось неожиданное. Есаул еще не успел документы друзей, как к нему подошла представительная дама, взяла под руку и увела из зала.
Койранский с приятелями поспешили закончить ужин и выйти, при чем официант провел их до гардероба другим путем, через кухню. Он понял все, и за это получил хорошо на чай.
Офицеры вернулись в номер и уже готовились ложиться спать, как в номер кто-то постучал.
Вошла дама, та дама, которая отвела беду от них в ресторане.
Она бесцеремонно села и, глядя с насмешкой на растерявшихся офицеров, спокойно и деловито заявила:
«По красненькой с брата. Деньги на кон или завтра пожалте на гаубвахту».
Все трое беспрекословно положили перед ней по десяти рублей.
Дама, не спеша, спрятала деньги в сумочку и весело предложила:
«Вот что, птенцы! Не худо бы сейчас еще дернуть по маленькой. Давайте еще по десятке, и я организую все!»
Офицеры выложили еще по десятке. Дама взяла деньги и вышла из номера. Она, конечно, не вернулась, хотя ее ждали довольно долго. Приятели посмеялись и улеглись спать, дав обещание больше не попадаться.
На другой день, к 10 часам утра, они явились в штаб округа, в приемную начальника штаба.
Здесь было столпотворение вавилонское.
Документы были сданы в начале одиннадцатого часа, а очередь до них дошла только в шестом часу вечера.
Койранский и его друзья проголодались, и хотели было пойти пообедать, но неожиданно к ним подошел писарь-еврей.
«Студиозы? Из Москвы? А я из Харькова, окончил юридический в прошлом году. Так вот что: вам покажут список запасных полков и места их расквартирования. В течение нескольких минут вы должны выбрать полк. Выбирайте Саранск, 234-й или 101-й запасный полк.
Этот гарнизон неблагополучен по холере и брюшному тифу, а потому числится в карантине, хотя ни одного больного в городе не было и нет. Зато гарантируете себя от фронта по крайней мере на четыре месяца. После назначения я подойду опять к вам и вы мне дадите по две красных. Понятно? Такая механика: господа офицеры штаба любят погулять. А я, что ж? От фронта освобожден за услугу им».
И он ушел, показав красивые зубы в веселой улыбке.
«Я за то, чтобы в Саранск», заявил Койранский, подойдя к большой карте России, висящей на стене.
«Только это безобразие!» – добавил Розанов.
«Сволочи! Но лучше Саранск, чем в окопах вшей кормить», резюмировал Гиацинтов.
Так, как сказал писарь, все и вышло. Друзья получили назначение в 234-й пехотный запасный полк, в город Саранск, получили по 26 рублей прогонов и, отблагодарив своих «благодетелей», через сутки выехали в неизвестный до того им город Саранск, Пензенской губернии.
2. Саранск и саранский протопоп
В Саранск Койранский и его товарищи прибыли под вечер. Солнце уже село, но еще было светло. Пошатались по вокзалу, примериваясь, где бы закусить «сытной» Казани: после блинов, кроме чая, ничего во рту не было.
Но в буфете ничего не оказалось, кроме папирос и засиженного мухами с прошлого года сыра.
Выдя с вокзала, удостоверились, что и транспорта, в виде извозчиков, тоже нет, а города вблизи и не видно.
Пошли пешком, но вещи мешали и голод давал себя знать.
На счастье, попался навстречу военный парный фургон. За рублевку солдат-возница согласился подвезти вещи до города.
Солдат был далеко не глуп. Он довез вещи до постоялого двора на окраине города и здесь сдал офицеров настоящим извозчикам, почему-то торчавшим около трактира, соседствуещего с постоялым двором.
Три извозца с готовностью взялись свезти их благородия в гостиницу Тувыкина.
«Далеко это?» – спросил Койранский.
«Да верст шесть будет», ответствовал ихзвозчик, заломивший большую плату.
Поехали, и через пятнадцать минут были на месте.
«Вот так шесть верст!» – с упреком воскликнул Койранский.
«Для кого как, а для ваших благородий завсегда удружим!» – весело подхватили все трое, плучая свои деньги.
Что они хотели сказать: то ли, что с офицеров всегда немилосердно дерут, то ли, что шесть верст покрываются за пятнадцатьминут только для офицеров? Раздумывать было некогда.
Вошли в гостиницу, попросили один большой номер или три одинарных.
«Свободных нумеров нет», флегматично заявил дежурный.
«Где еще гостиница?» – справились приезжие.
«Больше нет, в городе одна. Но вы не беспокойтесь. Сейчас позову прапорщика Семенова, он живо устроит» – успокоил дежурный и ушел. Офицеры, недоумевая, ожидали возвращения заботливого дежурного.
Они уже потеряли надежду, так долго его не было, и вдруг услышали разговор:
«Трое, говоришь? Это плевое дело. Втащим в зальцу три койки и делу конец!»
«Иван Семеныч заругают. Они не позволяют пущать в зальцу».
«Тогда иди к черту со своим Семенычем! Выгоняй из шестого его бабу и сдавай офицерам, вот что!»
«Никак невозможно! А к себе, ваше благородие, вы их не возьмете? Чай места для трех коек хватит!»
«Дурак ты, дурак! Да нешто офицеры могут жить как сельди в бочке? Ведь дуэли будут, тогда пиши все пропало!»
«Ваше благородие! Возьмите одного, а двоих помещу в шестом, скажу временно отдайте одну комнату, бывший седьмой номер».
«Вот это дело! Давай пойдем!»
И в комнату вошли дежурный и прапорщик, одетый небрежно, растрепанный, но любезный.
«Честь имею представиться! Прапорщик Семенов, ремонтер N-ского кавалерийского запасного полка!»
Приезжие представились. Семенов почему-то выбрал Койранского и предложил ему свой номер.
«Кстати, я завтра еду на всю неделю к мордве, будете один, а там устроитесь в полку».
Койранский изъявил согласие и очутился в одиннадцатом номере, где уже была вторая койка, очевидно, не раз используемая таким же образом.
Друзья Койранского после небольшого ожидания были помещены в комнате рядом с дамой, церемонно согласившейся уступить временно одну комнату милым защитником отечества.
Когда все устроились, Семенов собрал приезжих у себя в номере. Зашел разговор об обеде.
«Что вы? Какой сейчас, в седьмом часу, обед?» – что называется, «утешил» Семенов друзей.
«Как же быть? Хоть в трактир куда бы попасть! Может, пойти туда, около постоялого двора?» – рассуждали Койранский и его приятели. Семенов и тут выручил.
«Ничего! Переодевайтесь, да пойдем в гости к протопопу. Там и покормитесь, и в железку рванете, и за девочками поухаживаете. Только условие: никто не должен сказаться женатым. Там лафа холостым. Ниночка и Раечка безумно хотят замуж. И отец протопоп не может дождаться, когда это случится. Вам, новеньким, будут рады: те, кто ходит к ним, жрут, пьют, а не женятся. Есть, правда, один, подпоручик Барабанов, который не прочь клюнуть, да ходит слух, что на фронте кое-что у него отбили. Вот Ниночка и стала бегать от него. А вы – на выручку ей! Ухаживайте, говорите, что хотите, даже похабщину, только рукам воли не давайте».
Так Семенов бегло познакомил приезжих с протопоповской обстановкой. Через некоторое время они уже звонили у парадного подъезда, на дверях которого висела медная дощечка, и на ней, даже в темноте, друзья прочитали:
Александр Свиридович Беневоленский,
Протоиерей Саранского Собора.
Дверь открыла девушка, очевидно, прислуга, потому что спросила:
«Вы к батюшке или к барышням?»
Но увидела Семенова, затараторила:
«Федор Минич! Это вы? А я не узнала в темноте-то! Пойдем в столовую. Там все наши и поручик».
Офицеры разделись в прихожей и, возглавляемые Семеновым, двинулись в столовую. Дверь туда была полуоткрыта. Издали еще была видна висящая над столом керосиновая лампа под белым мтовым абажуром и слышались голоса.
Первым вошел Семенов. За ним Койранский, Розанов и Гиацинтов.
Все сидевшие за столом поднялись. Началось представление, по старшинству – батюшке, матушке, дочерям.
Батюшка провозгласил красивым, густым баритоном:
«Честь имею просить за стол. Рады вам, господа, очень рады! Люди мы простые, провинциальные. Просим любить, да жаловать! Предупреждаю: меня, как всех попов, отцом не зовите. Терпеть не могу! Я – Александр Свиридович, так и зовите. Жену мою зовите Ксенией Афанасьевной, ну, а дочки – вот старшая Нина, а младшая Раиса, по отчеству, значит, Александровны. А вы из каких мест будете?» Когда протопоп и другие узнали, что друзья приехали из самой Москвы, интерес к ним еще больше усилился.
Говорили больше Розанов и Гиацинтов. Койранский помалкивал, разглядывал, примечал.
Хозяин дома был еще не старый. Он не носил длинной бороды, а цивильный костюм и небольшая подстригаемая бородка предполагали в нем любую профессию, только не служителя божия.
Матушка тоже не походила на попадью. Она была высока и суха, одета по-модному и причесана не елейно. Говорила она протяжным певучим голосом и часто смеялась из-за всякого пустяка.
Дочери их были совсем разные.
Старшая, Нина, была высока и стройна, с приятным лицом и с густым альтовым голосом. Одета была в суконное темно-синее платье, с наглухо закрытым стоячим воротником шеей. Она говорила мало, больше слушала и внимательно разглядывала новых знакомых.
Узнав, что они все закончили университет, все юристы, ее глаза, до того строгие, как-то подобрели и заблестели.
Оказалось, она стремится в Москву учится в высшем учебном заведении, но родители не решаются отпустить ее одну в Москву.
Нина к концу вечера разговорилась с Койранским и призналась, что терпеть не может Барабанова:
«Уж очень он сладкий!»
Другая дочь, Рая, была небольшого роста, широка в плечах, с разъехавшейся по-бабьи фигурой. Она нисколько не была похожа на сестру: большой высокий лоб, простая заческа волос, какой-то отсутствующий, как говорят, взгляд серых небольших глаз и материнский певучий голос, – все делало ее неинтересной, малозаметной в обществе сестры.
Семенов сразу заявил:
«Господа, наши молодые офицеры, конечно, холостяки, и некому было заботится об их питании. Они мне признались, что умирают с голоду. Приезжие стали протестовать, оправдываться, а хозяйка их ободрила:
«Не стесняйтесь, господа, пожалуйста, не стесняйтесь! Мы вас сейчас накормим. Не только Москва хлебосольна и гостеприимна, наш Саранск тоже православный город, он тоже не отстает от Москвы!»
И появились на столе закуски и консервы, пирожки и шанежки, пельмени в горячем бульоне и гурьевская каша, а ко всему этому – смирновская настойка и конъячек о трех звездочках.
Мило болтая и помня предварительные наставления Семенова, веселевшего с каждой рюмкой, Койранский и его друзья чувствовали себя, как дома, насыщались и только бдагодарили, когда им в тарелки бесрерывно подкладывали то матушка, то Нина, то Рая.
А когда Иван Гиацинтов спел несколько романсов, аккомпанируя себе на гитаре, все были довольны друг другом, все, кроме Барабанова, и нехотя расстались, когда часовая стрелка перевалила уже за 12.
3. 14-я рота
На следующее утро, ровно к 9 часам, Койранский, Розанов и Гиацинтов прибыли в штаб полка представиться командиру полка и получить назначение в роту.
В штабе еще было по-утреннему свежо, чисто и малолюдно.
Писаря, привыкшие к свободному, чуть панибратскому, отношению с молодыми офицерами, развязно сообщили, что из господ офицеров в штабе никого нет, и что придется подождать с полчасика, а пока можно покурить и, кстати, угостить хорошенькой из Москвы.
Здесь уже было известно, что господа молодые прапорщики прибыли из Москвы и что подпоручик Барабанов, командир 4-й роты, изволили представить их Ниночке и Раечке Беневоленским.
«Полковая почта работает хорошо!» – это сразу определили прибывшие. Оставалось предположить, что полковое начальство также уже осведомленно об их прибытии.
Не успели они выкурить папиросу, прогуливаясь на дворе, около штаба, делясь впечатлениями, как услыхали громкую команду, раздавшуюся в штабе:
«Смирно! Ваше благородие! Во вверенном вам штабе полка во время моего дежурства происшествий никаких не случилось. Прибыли три новых прапорщика из штаба округа!»
Офицеры вошли в штаб, удивляясь, как они прозевали приход полкового адъютанта.
«Попроси офицеров ко мне», услышали они приказание адъютанта.
Войдя в общую большую комнату, где писаря все еще стояли в положении «смирно», Койранский и его друзья увидели офицера с адъютантскими аксельбантами, просматривавшего почту, поступившую за вечер, ночь и утро.
«Вот они сами!» – доложил дежурный писарь, интересовавшийся московскими папиросами.
Адъютант поднял голову и, увидя офицеров, подошел к ним, рекомендуясь:
«Штабс-капитан Ольшенко! Пойдемте ко мне!»
Офицеры последовали за адъютантом в его кабинет.
Здесь он пожал всем троим руку, попросил сесть и предъявить документы. Осмотрев все внимательно, а также офицеров, и, удостоверившись что все в порядке, как документы, так и сами офицеры, адъютант, улыбаясь спросил, как им понравились вчера и кто из офицеров пел у Беневоленских.
Во время беседы раздался звонок.
Оказывается, это дежурный писарь извещал электрическим звонком, что в штаб прибыл командир полка.
«Полковник прибыл. Сейчас доложу о вас,» проговорил адъютант, собрав документы прибывших офицеров и попросил их выйти и подождать в общей комнате.
Через десять минут они вошли к командиру полка, полковнику Атлантову. Пожав вошедшим руку, полковник предложил каждому отдать положенный рапорт и лишь после этого позволил сесть.
Молодые офицеры выслушали напутственное наставление командира, при чем главное, на что особенно напирал полковник, было: быть строгими с подчиненными нижними чинами и не оставлять без взыскания ни одного проступка, вести себя в городе прилично, как подобает русским офицерам, беречься знакомства с разными «такими» женщинами и не пить сверх меры опьяняющих напитков.
О службе, о тех обязанностях, которые отныне ложатся на неопытных еще командиров, полковник не сказал ни слова.
Потом он спросил адъютанта, в каких ротах имеются незамещенные офицерами должности младших офицеров и приказал ему дать назначение прапорщику Гиацинтову в 3-ю роту, прапорщику Розанову в 8-ю, а прапорщику Койранскому – в 14-ю.
И обратился к новым подчиненныс с шуткой:
«Обедать в офицерском собрании ровно в час дня. Надеюсь, обмоем ваши погоны!»
И отпустил всех новым пожатием рук.
Адъютант через пять минут вручил каждому предписание явиться в роту назначения и записку хозяину офицерского собрания указанных на обороте прапорщиков на продуктовое довольствие при собрании с этого дня.
Друзья разошлись по ротам.
4-й батальон, куда входила 14-я рота, был расположен в самом конце казарм, каменных одноэтажных барачного типа домов, тянувшихся в два ряда с востока на запад, с интервалами вокруг 100–120 метров.
Найдя казарму 14-й роты по крупной надписи над входными дверями, Койранский вошел в открытые настежь двери, несмотря на значительно морозный февральский день, и ни души не нашел в казарме. Ни дежурного, ни дневального по роте он не встретил – явное нарушение устава внутренней службы.
Пирамиды с винтовками стояли без охраны, верхние нары были кое-где не убраны, на нижних нарах стояли сундучки, чемоданы – солдатские вещи. В конце казармы – полуоткрытая дверь, оттуда слышны голоса. Койранский – туда, и видит: четыре солдата стоят вряд с винтовками «на караул», напротв высокий худой прапорщик в выгоревшей гимнастерке и с выцветшими погонами, держит, высоко подняв над головой, ременную нагайку и тихо, спокойно, не повышая голоса, отчеканивает: «Мерзавцы! Сукины сыны! Кто позволил без моего разрешения начинать уборку?! Командира роты не почитать?! Я вам покажу! Думаете с винтовочкой постоять и этим отделаться?! Хазов! Ты – дежурный. Службы не знаешь, сукин сын! Получай!»
С этими словами нагайка свиснула по лицу правофлангового.
Койранский, стоя в дверях, наблюдал эту картину, а на него свирепый прапорщик нуль внимания.
Когда нагайка прошлась по физиономии последнего по фронту солдата, прапорщик обернулся и спросил Койранского:
«Что вам угодно, прапорщик?»
«Прибыл в ваше распоряжение, господин прапорщик!» – отрапортовал Койранский.
«Очень приятно!», также спокойно ответил он и обратился к солдатам: «Пошли вон, сволочи!»
Солдаты ушли.
Помещение, где Койранский застал экзекуцию, была ротная канцелярия. Койранский вручил командиру роты предписание. Тот прочитал и спокойно заявил новому своему офицеру:
«Вы попали в самую образцовую роту. Вам повезло. По ученьям, по стрельбам и по дисциплине моя рота – первая в полку. Сам полковник Атлантов всегда мою роту хвалит, в пример ставит. Так что не подгадьте, прапорщик! Я – прапорщик Евсеев. Командир первого взвода – прапорщик Тищенко, второго – подпоручик Кислицин, третьего – прапорщик Феклистов, четвртого – будете вы. Ваш взвод – самый лучший. Старший унтер-офицер Музыка – мой выдающийся ученик. И отделенные командиры там хорошо подобраны. Советую у них поучиться. Сейчас рота на плацу, занимается строевыми, а потом будут уставы. Какие вопросы у вас ко мне?»
«У меня, господин прапорщик, два вопроса», произнес Койранский.
«Давайте!»
«Во-первых, когда я вошел в казарму, винтовки в пирамидах не охранялись. Кто отвечал бы за пропажу?» – заявил Койранский первый вопрос.
«Вот за это я наказывал наряд, дежурного и дневальных. Они раньше врнмени начали уборку и отпустили роту на занятия тоже без моего разрешения», ответил командир роты.
«Давайте второй вопрос», добавил он.
Койранский не понял, какое отношение ответ командира имел к его вопросу, но об этом не спросил.
«Разрешает ли устав внутренней службы бить подчиненных нижних чинов? – был второй вопрос Койранского.
Прапорщик Евсеев, сощурившись, презрительно посмотрел на Койранского, поднялся со стула и бросил:
«Молокосос!»
Койранский тоже поднялся и нарочно наивно переспросил:
«Чего изволите, господин прапорщик?»
«Вы из каких? Из студентов? Из бунтовщиков, наверное?» – отрезал Евсеев.
«Так точно, господин прапорщик!» – громко подтвердил Койранский.
«Изволите идти к своему взводу, он уже занимается уставами», холодно сказал командир роты.
Койранский вышел из канцелярии, подошел к дежурному по роте и попросил провести его к 4-му взводу.
Взвод поднялся по команде «смирно».
Койранский поздоровался, отрекомендовался, как командир 4-го взвода и приказал продолжать занятия.
После окончания занятий Койранский поговорил со взводным унтер-офицером Музыкой и отделенными командирами один на один.
«Бьют у вас в роте?» – спросил Койранский.
«Дерутся», дружно ответили те.
«Если я узнаю, что кто-нибудь из вас ударил подчиненного, отдам под суд. Каждого солдата надо уважать, и я буду первый так поступать».
«Правильно!» – обрадовались Музыка и другие.