Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
26. Хивинский поход. Поездка в Россию. Конфликт с комиссаром
В июне 1921 года борьба басмачей приняла другую форму.
Неожиданно стали исчезать мелкие шайки, которые, по подсчетам Койранского, оставалось около ста. Они еще недавно активно действовали на многих оперативных линиях.
Это было истолковано, как высшим командованием, так и гражданской властью, как замирение декхан, понявших, наконец, в результате «восточной политики», природу и благожелательность Советской власти.
Но такое толкование оказалось ошибочным.
Скоро нападения возобновились и стали более дерзкими, частыми и жестокими.
Главными оперативными направлениями стали Чарджуй-Хива, Мерв-Хива, Полторацк-Хива. Это показывало, что по этим направлениям действует одна шайка, базирующаяся на Хиву и на Афганскую границу, от которой эти города были самыми близкими.
Первые столкновения подтвердили этот вывод. Они показали, что действует шайка примерно от 500 до 1000 сабель, хорошо вооруженная английскими карабинами и пулеметами системы «Гочкинс».
А вскоре агентурная разведка сообщила, что произошло объединение всех мелких шаек в одну, под командованием зятя Хивинского хана, Джунаид-хана.
Джунаид был когда-то офицером царской армии, окончил академию генерального штаба и командовал полком в «дикой дивизии», которой командовал сначала брат царя, Михаил, а потом Корнилов.
Было ясно, что буржуазия Туркмении и ее покровители затеяли крупную игру с целью оторвать Средне-Азиатские территории от РСФСР. Отдельные кавалерийские отряды, посылавшиеся по линии Полторацк-Хива и Чарджуй-Хива, были разбиты Джунаидом и почти истреблены, т. к. в песках были найдены много трупов офицеров и солдат, как всегда замученных и изуродованных.
Тогда против Джунаид-хана был брошен Отдельный Туркменчкий кавалерийский полк. Он, столкнувшись с басмачами, тут же разбежался вместе со своими командирами. Русские же командиры были взяты в плен и замученные, с выколотыми глазами, брошены в песках. Трупы их были доставлены в Мерв.
После этого Туркменский полк был обезоружен и расформирован, как только его «воины» вернулись в казармы, так как он не только не принял бой с басмачами, но, выдав на поругание своих русских командиров, частью своих солдат пополнил шайку Джунаид-хана.
В результате Хива оказалась отрезанной от основных опорных городов Туркменской области, при чем ей грозил даже захват, так как воинская часть, стоявшая в Хиве, была незначительна и снабжалась, как и весь Хивинский оазис, из Чарджуя и Мерва.
Создалось довольно грозное положение.
Тогда штаб командующего войсками области разработал план действия. Он заключался в том, чтобы послать для уничтожения шайки Джунаид-хана пехоту, посаженную на верблюдов. Кавалерийские же части должны найти шайку и, не принимая с ней боя, отходить в направлении спешенной пехоты и напороть, таким образом, басмачей на пехоту. Исполнение плана было возложено на командира 2-го Туркестанского стрелкового полка, а командующим отрядом, который должен был выступить против басмачей, был назначен начальник штаба полка Койранский.
К тому времени должность полкового адъютанта повсеместно была упразднена и заменена должностью начальника штаба, являвшимся первым заместителем командира полка.
Для этой операции во всех населенных пунктах вокруг Мерва в течении трех дней производилась мобилизация верблюдов. Было мобилизовано 650 голов. О мобилизации верблюдов противнику, конечно, стало известно, также, как о времени выступлении отряда Койранского и о пути его следования, так как басмачи везде имели свои глаза и уши, тем более, что такой огромный караван нельзя было не заметить даже совершенно неосведомленным.
Но как бы это ни было, батальон с усиленной пулеметной командой, при двух легких пушках, возглавляемый кавалерийским эскадроном и полковой командой конных разведчиков, рано утром 4-го июня выступил в поход, в пески. Обоз отряда состоял из 150 верблюдов, навьюченных продовольствием и водой.
В качестве проводника был назначен и следовал с отрядом Арамет Софиев, бывший командир Туркменского национального полка, который хорошо знал караванные пути на Хиву и хорошо ориентировался в песках.
Неудачи начались с первого дня похода. Когда вышли в пески, пришлось бросить артиллерию, так как колеса пушек глубоко врезались в песок, и лошадям было не под силу тащить их.
Пески в Туркмении – это не неподвижная песчаная почва в европейском понимании. Это – постоянно перемещающаяся сыпучая масса, подчиняющаяся пустынному непрекращающемуся ветру, почему, когда смотришь на сплошное светло-желтое песчаное море, видишь, как волны его, одна за другой, словно волны настоящего моря, долгое время движутся в одном направлении и так без остановки.
Это постоянно движущееся песчаное море на остановках отряда могло засыпать не только лежащего человека, но и лошадь, лежащую на брюхе.
Поэтому большие привалы пришлось делать дважды в сутки, один для отдыха, другой для обеда. В том и другом случае располагались вкруговую: первое внешнее кольцо – верблюды, сидящие, как для них обычно, на ногах, второе, внутреннее кольцо из коней, лежащих на брюхе, а внутри располагались люди.
При таком расположении за 4 часа песок не засыпал людей, вполовину засыпал лошадей, а верблюдов – по шею.
Первые три дня встречались стада овец, 150–250 голов. Овцы были на удивление исключительно жирными, с огромными курдюками, жировым мешком вместо хвоста. И это, несмотря на то, что единственной пищей для овец служили «колючки», колючие зеленые кустарники, не очень частые, скорее редкие, которые к осени одервенивали и декханами в кишлаках использовались как топливо.
Пастухи, пасшие эти овечьи стада, которые принадлежали либо баям, либо объединившим свои стада на время пастьбы однокишлачникам, беднякам и середнякам, на вопросы о басмачах неизменно отвечали «йок» нет, значит не видели.
Так отряд двигался по указанию проводника три дня. Во время утреннего привала четвертого дня обнаружили исчезновение проводника Арамет Софиева. Оказалось, он сбежал.
Это наводило на мысль, что противник где-то близко, так как Софиев, очевидно, боялся встречи с единоверцами-басмачами.
Движение продолжалось без него, при чем пришлось ориентироваться по компасу в направлении Хивы.
Однако, ни кавалерийский эскадрон, ни команда конных разведчиков следов басмачей не обнаруживали.
Чем дальше углублялся отряд в пески, тем реже попадались стада баранов, тем меньше было колючки и реже попадались колодцы, представлявшие собой обыкновенные ямы, наполненные водой до верха или частично. Перед употреблением воду подвергали анализу и уже на седьмой день обнаружили, что вода отравлена. С этого дня пользовались водой, взятой из Мерва.
На 11-й день командир разведки сообщил, что впереди видит огромный столб пыли-песка, очевидно, от движения большого конного отряда. Пехота сейчас же спешилась, заняла боевое расположение, предварительно разработанное, а Койранский с начальником конной разведки и начальником пулеметной команды поскакали в направлении пыли.
Когда столб пыли был уже совершенно ясен, Койранский и бывшие с ним командиры определили по длине двигавшейся пыли, что она – результат движения не менее 1500–2000 коней, что совпадало с численностью шайки Джунаид-хана, по данным оперативной разведки.
Пыль двигалась сначала в сторону отряда Койранского, как бы басмачи шли на сближение с ним для боя, а потом пыль повернула в сторону и пошла в обратном направлении. Что обозначал этот поворот? Фланговое движение противника могло быть рассчитанной хитростью, чтобы заставить пехотубросить занятую позицию и принять бой без подготовки, а могло значить, что противник отказался от боя и повернул назад.
Койранский приказал начальнику конной разведки атаковать уходящих басмачей, ударив в хвост их колонны, а потом отходить на пехоту, увлекая их за собой.
Но Кокшарову атаковать пришлось не басмачей. Колонна, совершавшая фланговый марш, была вовсе не грозный противник, которого Койранский искал в песках и которого должен был разгромить. Перед Кокшаровым было огромное стадо баранов, а впереди стада больше 200 кибиток (повозок) с женами и детьми басмаческих командиров, в том числе кибитка с двумя женами самого Джунаид-хана.
Как выяснилось из показаний кибитчиков (повозочных), а также не растерявшихся женщин, задержан был обоз противника, который ввиду отряда Койранского фланговым маршем повернул в сторону афганской границы, подставив свой обоз, состоящий из семей и продовольствия, под удар врага.
Конечно, обоз был задержан и овцы в количестве более десяти тысяч голов и все кибитки под усиленным конвоем были отправлены в Мерв. Отряд же Койранского, точно не зная, куда именно направился Джунаид-хан, продолжал движение в направлении Хивы, чтобы всегда быть между противником и отправленным в Мерв обозом.
В то же время Койранский доносил начальству, что воды надолго не хватит и что все колодцы по пути отравлены противником.
На 14-й день, когда отряд еще был на расстоянии 70 километров от Хивы, было получено приказание штаба войск области возвратиься отряду в Мерв.
На двадцатый день, к вечеру, отряд прибыл в Мерв, не выполнив задания по ликвидации шайки басмачей Джунаид-хана.
Но пленение кибиток с семьями басмачей и их продовольственной базы заставили Джунаид-хана уйти с территории бывшего хивинского ханства и отказаться, пока семьи в руках Советской власти, от активных действий против нее.
Поход, продолжавшийся только двадцать дней, был очень утомителен из-за большой жары (до 60 градусов) и заболеваний малярией, охватившей почти половину отряда, а также из-за совершенно недостаточного питания людей и лошадей водой.
Койранский также был болен малярией и ее ежедневные приступы порядочно измотали его.
Его болезненное состояние осложнилось еще потертостью седалища и ног до крови от непривычки долгое время находиться в седле.
Через две недели ему был предоставлен отпуск на полтора месяца для поездки в Россию и отдыха вне Туркестанского климата, что позволяло надеяться и на излечение малярии.
В начале июля Койранский с семьей, предварительно списавшись со старшими мальчиками Маруси, приехал в Дмитров и поселился в деревне Овсянникове, в восьми километрах от Дмитрова, в домике, специально нанятом мальчиками, пустовавшем ранее.
Деревня Овсянниково была намечена, вследствие ее близости с Даниловским поселком, где жил их отец, для удобства детей, которые, таким образом, целыми днями могли быть в обществе матери и Койранского.
Лес, окружавший деревню Овсянниково, хорошее питание, обеспеченное военным пайком, получавшимся из Райвоенкомата, а также продуктами, привезенными из Туркестана (пшеничная мука, рис, изюм, сушенная дыня), а главное постоянное общение с любящими ребятами и прогулки с ними, сделали отдых замечательным.
Малярия, казалось, навсегда оставила Койранского, так как она за все время отпуска не проявляла себя, и он забыл о ней.
Шесть недель отпуска пролетели быстро, незаметно. Пришло время уезжать. С матерью не хотела расставаться четырнадцатилетняя дочь Маруси, Лариса, и пришлось ее взять в Туркестан вопреки отцу и его новой жены, но с согласия старших братьев.
С Койранским также пожелала ехать старая нянька Ефросинья Павловна, привыкшая к их семье и скучавшая по выращенным ею детям.
Обратный путь от Москвы в Туркестан оказался очень тяжелым, невозможно трудным. Вместо обычной недели он продолжался пять недель.
К этому времени расстройство движения на железных дорогах дошло до предела. Оно усиливалось огромным наплывом людей-пассажиров, уезжавших в Среднюю Азию, спасаясь от невиданного голода, поразившего центр России и особенно Поволжье.
Продуктов, взятых с собою в дорогу, конечно, не хватило, немного помог командир батальона стоявшего в Актюбинске Отдельного батальона, когда-то выделенного запасным полком, стоявшим в Бузулуке; и этого оказалось недостаточно. Пришлось много продуктов покупать в пути по дорогим ценам. Койранские остались без денег. Продали много вещей носильных, ягодное варенье и сушенные грибы, заготовленные за время отпуска.
Только в конце сентября Койранские вернулись в Мерв.
И, конечно, малярия вновь набросилась на ослабленный длительной полуголодной дорогой организм Койранского.
И все же Койранский был доволен и своим Хивинским походом, и отдыхом в Овсянникове. Они отвлекли его от мрачных дум и рассуждений, от тоски по Вере Дудиной.
В России он увидел мирную жизнь, налаживающееся хозяйство, первые шаги по элетрофикации страны и перед ним встала новая цель: уйти с военной службы, посвятить себя мирному труду по строительству новой России. Это намерение живо поддерживала Маруся, которой хотелось жить около своих старших детей, из которых самый младший так еще нуждался в материнской ласке и заботе, которых он был лишен в новой семье отца.
С этого времени все мысли Койранского были направлены именно на это. Но нужно было ожидать, когда начнется общая демобилизация армии, о которой уже ходили, пока неосновательные, слухи, неосновательные потому, что еще на территории Советской Республики орудовали вражеские банды и можно было ожидать новых вторжений врагов из-за рубежа. Это особенно касалось Туркестана, куда Англия, выброшенная из Советской страны, старалась засылать басмаческие шайки и организовывать контр-револлюционные восстания, опираясь на помощь подстрекаемого ею Афганистана, с которым безуспешно велись мирные переговоры Советским Правительством.
В полку Койранского ожидала новость: вместо переведенного в Россию Мирошкина приехал новый комиссар полка Муравьев, бывший матрос, молодой, нелюдимый и очень подозрительный, в каждом командире видевший контр-револлюционера. Он очень странно держал себя в полку, с командным составом был враждебен, смотрел на него с презрением.
Ему не нравилась новая экономическая политика, введенная Лениным, он высмеивал ее открыто в красноармейской среде и вообще не скрывал своих политических взглядов и своей неприязни к командному составу, особенно из бывших офицеров.
На общеполковых, батальонных и ротных собраниях Муравьев внушал красноармецам и политработникам, что все «военспецы» – враги, их надо держать под неослабным контролем. А на одном полковом собрании договорился до следующего: беспартийная масса – это «болото, куда партия сливает свои помои». Возражающих не было – все боялись возражать, хотя сочувствующих он находил только в небольшой группе подхалимов из политсостава.
Поощряемый молчанием командира полка и вообще командного состава, а также коммунистов, Муравьев стал безобразно вести себя в полку, как единоличный начальник, не считался с командиром полка, кричал на командиров, позволял себе ругать их площадной бранью и налагать на них арест, с содержанием приденежном ящике под охраной часового-красноармейца, что было явно незаконно и казалось неслыханным издевательством.
Командир полка Муран в мягкой форме объяснил Муравьеву, что этого делать не следует, так как нарушает устав внутренней службы, привелегии комсостава и подрывает его авторитет.
В ответ на это Муравьев с помощью десятка молодых коммунистов из краскомов (окончивших командные курсы и военные училища в советское время) и красноармейцев арестовал ночью на квартире командира полка и поместил его на гауптвахте, приставив к его камере особый караул. Через полчаса после ареста командира полка начальник караула гауптвахты вызвал начальника штаба полка Койранского. Несмотря на ночь, он сейчас же прибыл на гауптвахту, поговорил с Мураном и отправился в город, вызвал по прямому проводу командующего войсками области и сообщил ему о самоуправстве Муравьева.
Понятно, что доклад Койранского вызвал возмущенье штаба и не успел Койранский вернуться из города в полк, как на имя Муравьева был получен телеграфный приказ командующего о немедленном освобождении из-под ареста командира полка Мурана.
После этого случая Муран, естественно, не мог оставаться командиром 2-го Туркестанского стрелкового полка, не мог и не хотел служить в одной части с Муравьевым. Через неделю он был переведен в Ашхабад командиром 1-го Туркестанского полка, а вместо него был назначен командир 1-го Туркестанского полка Пилиневич, ранее бывший помощником командира полка в Мерве.
Муравьеву арест командира полка сошел безнаказанно, и он продолжал свою старую линию.
Командный состав полка был буквально терроризован. В полку царили вечное беспокойство и страх.
Муравьев пьянствовал, наслаждался кокаином и пьяный себе всяческие хулиганства в отношении командного состава, к которому и без того относился крайне вызывающе.
Муравьеву понравилась жена командира 5-й роты Иевлева. Он стал ее преследовать. Днем ей нельзя было выйти из дома. Вечерами только с мужем она могла выходить на воздух.
Муравьев несколько раз ломился в квартиру Иевлевых, но попасть не мог.
Тогда он решил удалить мужа и приказал начальнику штаба полка Койранскому отправить Иевлева куда-нибудь в командировку на несколько дней. Койранский отказался это сделать.
Тогда Муравьев издал приказ об аресте Иевлева, с содержанием при денежном ящике в штабе полка. Койранский запретил начальнику караула принимать арестованного офицера и написал рапорт комиссару полка, что он не может допустить беззакония у себя в штабе полка. В ответ на рапорт Койранского Муравьев явился в штаб полка, приказал Койранскому сдать ему оружие и объявил его арестованным.
Койранский сдал оружие и без сопротивления отправился в Особый Отдел штаба бригады, сопровождаемый четырьмя краскомами и секретарем комиссара. Штаб бригады находился в городе. Особый Отдел штаба бригады получил секретный пакет и арестованного, которого поместил не в арестном помещении, а в отдельной комнате штаба бригады, которому Койранский был хорошо известен.
Арест начальника штаба вызвал переполох в полку: командиры собрались на собрание, полетели телеграммы в штаб войск области и в штаб фронта. Командир полка по прямому проводу потребовал немедленно вызвать комиссию из штаба войск области для расследования и прекращения безобразий комиссара полка.
И в Особом Отделе Штаба Бригады началось следствие по обвинению Койранского в контрреволюции, согласно донесения комиссара полка Муравьева.
Койранский рассказал о всех «художествах» комиссара, о его пьяных оргиях, насилиях, о его антипартийных взглядах.
Следствие началось и в полку. Командный состав показывал то же, что и Койранский и даже прибавил много такого, чего Койранский не знал.
Вечером того же дня поездом из Ашхабада в Мерв прибыл помощник командующего фронтом Блажевич. Ему доложили о «ЧП» во 2-м Турк. стрелк. полку. Он приказал быстро закончить следствие.
Маруся, узнав о прибытии Блажевича, разыскала на железнодорожных путях его поезд и добилась пропуска в вагон его и свидании с ним. Она рассказала ему все и просила защиты. Блажевич уверил ее, что с Койранским ничего плохого не приключится.
Следствие было проведено быстро, в один день. Уже на второй день после ареста Койранского, в полдень, Койранский был освобожден.
По прибытии в полк он узнал, что Муравьев арестован и что Блажевич увез его в штаб фронта, в Ташкент.
Атмосфера в полку сразу переменилась. Все вздохнули свободно. Комиссаром полка стал Калинин, тоже из матросов, но человек умный и с хорошим характером.
На его долю выпало объяснять военнослужащим полка ошибочные взгляды Муравьева, несовместимые со званием комиссара и коммуниста.
Муравьев, как стало известно позже, был исключен из партии и уволен с военной службы.
Говорили, что видели его на станции Самарканд, где он «тащишкой», (носильщиком) зарабатывал себе на кокаин и вино.
27. Восстание Энвер-Паши
Не прошло и трех месяцев после описанных событий, как новая гроза собралась над Туркменией и над полком.
Всегда ранее спокойная граница с Афганистаном с некоторых пор ни с того, ни с сего стала чрезвычайно бурной. Каждую ночь вспыхивали пограничные стычки с подразделениями полка.
Афганцы подвели к крепости Кушка, а также к укрепленному району Серакс свои отмобилизованные дивизии, показывая этим намерание напасть на нашу территорию.
Поощряемый и вооружаемый Англией, Афганистан требовал передать крепость Кушку и долину Белуджистана.
В Кабуле наш посол Раскольников вел почти безнадежные переговоры с Афганским правительством, которое искало выхода из подневольного своего положения за счет Советской страны, так как английские колонизационные властиуверяли, что большевики не сильны и Афганистан сумеет компенсировать захваченную англичанами афганскую территорию.
Приказом штаба фронта полк был подвинут непосредственно к афганской границе, в крепости Кушка начались инженерные работы, расчищался обзор из крепости и горизонт обстрела.
И из Европы в Кушку были присланы воинские части, особенно артиллерийские.
Чтобы показать афганцам, каким мощным вооружением располагает наша Красная Армия, было решено провести в крепости Кушка и в ее окрестностях ночное учение, показав артиллерийский огонь огромной силы из большого числа орудий всех калибров.
Афганские власти были, конечно, предупреждены о предстоящем ночном учении.
Это ученье прошло на высоком уровне. Все части обороны действовали слаженно, но особенно хорошо работали артиллерийские части, в том числе артиллерийские военные училища, прибывшие из Актюбинска, Оренбурга и Ташкента.
Проведенное ученье наглядно показало Афганистану, его генеральному штабу, что мощь артиллерийского огня Красной Армии намного превышает мощь всей артиллерии афганской армии, которая, по вполне понятным причинам не могла достичь такой огневой мощи: Англия, вооружая ее, боялась, как бы ее оружие не было направлено против нее же.
С другой стороны, кушкинское ученье очень помогло дипломату Раскольникову в переговорах.
Не прошло и двух недель, как был, наконец, заключен афгано-советский договор «О мире, дружбе и взаимопомощи», афганские войска были отведены внутрь страны и их острие повернулось против англичан.
Колонизаторам пришлось туго. С помощью Советской России, снабжавшей армию Афганистана оружием, инструкторами и продовольствием, англичане были выбиты из Афганистана и навсегда потеряли эту колонию. Но еще до своего ухода с афганской территории англичане сделали еще одну попытку удержаться в Средней Азии.
По договору с Советской Россией правительство Афганистана лишило право убежища в горах обосновавшихся там бухарского эмира и байско-поповскую верхушку бухарской феодальной знати, питавших басмачество на Советской земле, боровшейся за возвращение в Бухару и за новое порабощение народа.
Бухарские и хивинские баи, обескураженные неудачей Джунаид-хана, вновь стали собирать банду и обратились за помощью к Англии.
И она охотно откликнулась: поставила свое оружие, дала своих офицеров, которые сформировали армию трех родов войск численностью до ста тысяч человек и нашла подходящего командующего этой армии, турецкого генерала Энвер-Пашу.
Он возглавлял контрреволюцию в Турции, потерпел там военное поражение и искал страну, где бы приложить свои военные «таланты», так как в Турции под ним уже разверзлась яма окончательного падения в неизвестность.
Предложение англичан возглавить бухарское восстание понравилось Энвер-Паше.
Он сумел по подложным дипломатическим документам вместе с небольшой группой приближенных через территорию Советской России приехать в Афганистан, прямо в резиденцию в горах Бухарского эмира.
В марте 1922 года контрреволюционная армия Энвер-Паши вторглась в Восточную Бухару, оттеснив малочисленные отряды советских пограничных войск.
Когда стала очевидной авантюра мятежа при помощи регулярной армии, заменившей шайки басмачей, для борьбы с ней была сформирована из частей Красной Армии, расквартированных в Туркмении и Узбекистане Бухарская группа войск.
В то же время из Европы был переброшен в Туркестан 13-й стрелковый корпус, высаживавшийся в Самарканде и около него, до Чарджуя.
Такими силами предполагалось сокрушить восстание конрреволюции.
13-й корпус стал сосредотачиваться к границам восточной Бухары, а полки Бухарской группы получили задание не допустить распространение армии Энвер-Паши в западную Бухару.
2-му Туркестанскому стрелковому полку надлежало прикрыть направление Новая Бухара – Чарджуй, а также афганскую границу со стороны Кушка – Серакс.
Эту операцию полк осуществлял без Койранского, получившего назначение офицером для связи между Бухарской группой и 13-м стрелковым корпусом.
В самом начале апреля Койранский в сопровождении ординарца выехал верхом в направлении Карши – Термез, в район предполагаемой встречи с 17 корпусом. По данным оперативной разведки этот район не был занят восставшими.
Койранский медленно ехал через кишлаки с их цветущими садами из фруктовых деревьев, мимо заполненных уже водой арыков, но в кишлаках встречал пустоту: одни собаки, которыми всегда были полны бухарские кишлаки, злобно лаяли на проезжавших, да кое-где небольшие бараньи стада подгонялись к кишлакам с постоянных пастбищ. Даже ребятишек, этих равгодушных ко всему, кроме своих игр, деревенских аборигенов, не было видно.
Все говорило, что население прячется, чтобы не оказаться в числе приверженцев «неверных».
Это был плохой признак. Он подсказывал Койранскому, что враг уже недалеко. Но Койранский продолжал свой путь, не обращая внимания на это. Однако, чувствуя в этом недружелюбие, он не рискнул останавливаться на ночлег у местного населения.
Отдых ночью и короткие привалы днем, чтобы напоить и накормить коней Койранский с ординарцем проводили вне населенных пунктов.
У них с собой были «чурек» (хлеб) и консервы, а также по две фляги кипяченной воды.
Четверо суток, около 200 верст, было проведено ими, когда неожиданно был встречен эскадрон войск ВЧК, из 105 сабель при трех пулеметах системы «Максим» и с двумя полными патронными двуколками.
Эскадрон, как оказалось, шел из района Термеза, преследуемый по пятам отрядом противника силою до 5000 сабель.
В этих условиях Койранский был вынужден присоединиться к эскадрону и вместе с ним идти назад.
В пути эскадрон охранялся боковыми и тыльным разъездами. От них получались непрервные донесения.
Тыльный разъезд доносил, что противник усиливает скорость движения, эскадрон же этого сделать не мог из-за усталости коней, которых уже сутки не кормили.
Стало ясно, что уйти от врага не удастся. Поэтому Койранский и командир эскадрон Гранильщиков решили организовать оборону в каком-либо кишлаке с подходящим дувалом (глинянный забор).
Такого кишлака по пути не встречали. По карте же нашли в стороне от дороги, примерно в 4–5 верстах, мельницу, которые на востоке обычно обносятся высокими дувалами. Осмотрели ее. Действительно, она обнесена очень высоким и прочным дувалом, за которым были сложены мешки с мукой. Здесь оказался и колодец.
Лучшего места для обороны не найти, тем более, что и времени до наступления темноты оставалось мало.
Эскадрон свернул с дороги и занял мельницу, которая на карте называлась «Гаман», чтобы быстро приспособить ее для обороны.
Койранский, как пехотный командир и к тому же старший по должности, принял командование обороной.
Мешков с мукой оказалось так много, что стены дувала были обложены ими сверху и представляли хорошую защиту. Пулеметы были расставлены с расчетом круговой обороны для простреливания по фронту и по флангам. При этом сохранилась возможность быстро перебрасывать их на запасные позиции.
Наличие же на мельнице муки позволяло жарить лепешки и кормить ими людей, так как другого продовольствия у эскадрона не было.
Кроме того, на мельнице было обнаружено большое количество сушеногоклевера, заплетенного в двухметровые плетенки, как это делается в этих краях для облегчения перевозки сена всадниками.
Людей на мельнице не оказалось. Она была покинута то ли раньше, то ли при появлении разъездов эскадрона. Но было очевидно, что мука и сено были заготовлены для вторгшейся бандитской армии.
К темноте все было готово. Оборона занята, назначен дежурный взвод, остальным было разрешено спать.
Противник не атаковал мельницу. Но его близкое присутствие было заметно по ржанию коней, на которое откликались кони эскадрона, по деревянному скрипу верблюдов и арб, а позднее послышалось пенье молитвы, намаз, а за ним грознцые крики: «Смерть гяурам, смерть!»
Каждый задавал себе вопрос: далеко ли враги?
Да, они были довольно далеко, не ближе, чем за полторы версты от мельницы.
Потом все смолкло, как будто бандиты ушли от мельницы. Ночь прошла спокойно.
Чуть начало рассветать, мятежники в конном строю решили разведать силу «гяуров» и попытаться с налета ворваться в импровизированную крепость. Отряд в 150–200 сабель с криками «Алла…Алла!» выскочил из темноты, еще окончательно не рассеявшейся.
Встреченный пулеметным и ружейным огнем враг повернул обратно оставив лежать в виду крепости не менее трех десятков коней, как плату за легкомысленную разведку.
Затем все затихло. Когда совсем рассвело, в бинокль хорошо просматривался неприятель, расположившийся лагерем с кибитками, на расстоянии 1–1.5 версты. Лагерь окружал мельницу кольцом.
Утром опять послышались звуки намаза, потом поплыл густой запах жаренного мяса и жира.
Около 12 часов защитники крепости вдруг заметили большой массы сгрудившихся верблюдов и кибиток. Они сначала вроде топтались на месте, а потом довольно быстро задвигались к мельнице.
Этот верблюжий марш происходил по всему кольцу обороны.
Крепость молчала, наблюдая и ожидая, что будет дальше. Но все люди были у дувала.
Меньше чем в полуверсте от мельницы верблюды неожиданно расступились, образовав широкие пролеты, и из них вынеслись сотни всадников с обнаженными саблями, а за первым рядом – вторая шеренга, на ходу открывая ружейный огонь по дувалу.
И начался круговой бой. Много коней полегло, не доскакав до дувала, многие мятежников получило заслуженные пули от кинжального пулеметного огня, но мятежникам удалось во многих местах добраться до стен мельницы, десятки вскочили с коней на дувал. На стенах разгорелась рукопашная схватка.
Под пулеметным огнем мятежники то отхлынивали от стен, то, собираясь в других местах, вновь лезли на стены. Здесь работали сабли, штыки и приклады русских винтовок.
Стало темнеть и бандиты прекратили свои яростные атаки. Им не удалось за весь день боя проникнуть внутрь крепости буквально ни в одном месте.
Первый день боя дорого обошелся врагу, но потери его выяснились лишь на другой день, свет которого открыл до 400 павших вокруг крепости коней и не менее 250 конников.