Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
5. Расставанье
Вячка проводил каникулы, как всегда, в городе К., где жили его старшие сестры и где в этом году проводил каникулы старший его брат, Петр, закончивший уже московский университет.
Печальные это были каникулы! Сестры укоряли его за второгодничество и за лень, брат откровенно угрожал дубиной. Ему запретили заниматься поэзией. Вячка покорился, затаив в себе обиду и гнев. Ему оставалась только балалайка, на которой он виртуозно играл со второго класса и даже одно время участвовал в струнном оркестре. Поддерживали Вячку и письма Сони, которые она аккуратно писала, почти еженедельно, да его письма к ней, в которых он горько жаловался на отрешенье от поэзии.
Но и эта переписка прервалась: Вячкины письма проходили через руки Марии Николаевны Горшковой, мачехи Сони, и подвергались прочтенью. Узнав, Соня прислала новый адрес, своей подруги, Раи Гинзбург. Но и этот адрес провалился: рая сама была неравнодушна к Вячке и письма его стала передавать Сониной сестре Гале, а та мачехе, выслуживаясь перед ней за различные безделушки – перчатки, чулки, туфли, воротничок и тому подобные.
Соню Горшкова не любила за непокорность и уменье правду сказать в лицо, а теперь возненавидела, ничего ей не покупала, держала в старых платьях и стоптанных башмаках.
Соня не меньше ненавидела мачеху, разлучившую ее отца с родной матерью, жившей в Вязьме на гроши, зарабатываемые от продажи газет в станционном киоске.
Соня переписывалась с матерью по адресу на женскую гимназию.
Итак, переписка Вячки и Сони прервалась. Но это уже было перед концом каникул.
Вячка, как и раньше, с канику приехал прямо в дом Горшковых.
Но их денщик Никифор не впустил его в комнаты, заявив, что-де «не приказано пущать».
Вячка потребовал вызвать Марью Николаевну, Та величественно приплыла и, после вежливых взаимных приветствий, изрекла:
«Мы с Колей решили больше комнату тебе не сдавать. Она нам нужна. В ней будет жить Галя, перешедшая в выпускной класс».
«А как же я?» – оторопело спросил Вячка.
«А ты живи где хочешь. Поэту Койранскому даже Гинзбурги двери откроют».
Гинзбург был известный в городе богач, банкир.
Вячка почувствовал злую иронию и намек на чувства Раи Гинзбург, о которых, вероятно, Галя информировала мачеху.
Раздосадованный и злой Вячка воскликнул:
«У Гинзбургов уж Вы ищите покровительства, а я найду себе что-нибудь почестнее!»
«Ах, так?!.. К нам ходить не смей!.. Я прикажу Никифору накостылять тебе шею в первый же твой приход… И с Сонькой видеться не смей!.. Ишь, развратитель!..» – прокричала бывшая хозяйка Вячки и тут же добавила:
«Никифор, снеси его вещи с лестницы и помни, что я тебе приказала!»
С этими словами она повернулась и ушла в комнаты.
«Ехидна!» – тихо сказал Никифор, которого Вячка не раз угощал папиросами и с которым был в полуприятельских отношениях в прошлую зиму.
Но делать нечего! И Вячка с Никифором пошли вниз, таща корзину с бельем и одеждой и перевязанную ремнями постель. В подъезде Вячка остановился, угостил Никифора папиросой и, тяжело отдуваясь, понес свои вещи на Скобелевскую улицу, где жил Ванька Дубинин.
Оставив у него вещи, Вячка в сопровождении Дубинина пошел искать новую квартиру. Они обежали полгорода и только к вечеру на калитке небольшого одноэтажного домика на Широкой улице наклейку с извещением, что сдается комната.
Они вошли. Их встретила еще не старая женщина, с умным и симпатичным лицом, подтвердившая, что, действительно, она сдает комнату, и провела их в нее.
Комната была просторная, с мебелью. Однако, выяснилось, что плата за нее равнялась тем деньгам, которыми располагал Вячка и сколько он платил Горшковой, но без стола и без стирки белья, как у той.
Хозяйка вышла из положения. Она предложила Вячке поселиться в комнате рядом, с ее взрослым сыном. В этом случае стол и стирка входили в Вячкину сумму.
Эта комната тоже была большой и в ней без труда устанавливалась вторая кровать.
И сюда поздно вечером Вячка и Ванька Дубинин принесли вещи. Здесь Вячка стал жить, в одной комнате с Петей, парнем лет 20, служившим телеграфистом на станции железной дороги.
Хозяйская семья, с которой Вячка потом искренне подружился, состояла из главы семьи, Ольги Ивановны Бегалович, вдовы сельского дьякона, купившей этот дом только в прошлом году, сына Петра и дочерей старшей Насти и младшей Оленьки. Насти в то время не было: она ездила на каникулы к дяде, в Бессарабию, в город Бельцы, и должна была на днях вернуться домой, так как училась в Епархиальном училище.
Действительно, она приехала через пять дней. Это была рослая, красивая девушка, 16 лет. Она была старше Оленьки на 10 лет. Оленька, как младшая, была любимицей всех. Ее очень полюбил и Вячка, ходил с ней на каток и учил танцевать.
Устроившись, Вячка, через Никифора, назначил Соне свиданье. Они встретились в беседке сада того дома, где жили Горшковы, и потом, помимо прогулок за город по берегу Буга, часто встречались в этой беседке, пока не подглядела Галя. Вячка бывал на вечерах в женской гимназии и, продолжая сотрудничать в журнале «Дружба», заходил иногда в гимназию после уроков в будни. Там он и виделся с Соней, дружба с которой не только не заглохла, а, наоборот, росла с каждым днем.
Тетради со стихами Соня сберегла и передала Вячке.
Теперь в бесконтрольной и дружественной обстановке он отдался с новой силой своему творчеству, писал и легальные, посвященные природе и лучшим человеческим чувствам стихи, но не забывал и о тетради в коленкоровой обложке. Сюда попадали обличительные, гневные строки о царе, о царских палачах, об удушливой атмосфере России, о негодяях из гимназии, мечты, стихи о будущем России, как оно наивно представлялось тогда Вячке. Он тогда думал о республике, о парламентаризме, о государственной думе с кадетами во главе (конституционно-демократическая партия), не зная, что кадеты – монархисты, какими они остались до свержения царя в 1917 году.
Это настроение было поколеблено новым жильцом, Сергеем Ивановичем Ширинским, казначейским чиновником, убежденным противником царского строя, государственной думы и государства вообще. Только безвластие присуще человеку, а всякая власть – цепи на его ногах и на шее. Эту мысль всегда проводил Ширинский, беседуя с Петей и Вячкой в их комнате, куда он вечерами часто наведывался.
Раз, зайдя в их комнату, когда они были на вечернем чае в столовой (Ширинский не столовался у хозяев), Ширинский увидел на столе Вячки лист бумаги, вырванной из тетрадки, и на нем написанное, но не подписанное стихотворенье, предназначавшееся журналу «Дружба». Это были стихи о птице, попавшей в силок жестокого и неумного старика.
Ширинский прочитал их несколько раз и пришел в восторг.
«Чье это стихотворенье?» – спросил Сергей Иванович, когда Вячка вернулся из столовой. Вячка смутился. Ему не пришло в голову солгать, назвав любую фамилию.
«Не знаю», пролепетал он. Ширинский удивился и машинально открыл лежащую на столе коленкоровую тетрадь. Он увидел стихи, много стихов. И тогда он догадался, что автор всех стихов – сам Вячка. Он схватил его за ворот гимнастерки и, смотря прямо в глаза, сказал: «Не бойся, я нем, как рыба. Даю тебе, Койранский, слово, что никто не узнает об этом… Но какой, оказывается, ты… Я уважаю тебя!»
Пришлось Вячке все рассказать и он очень был удивлен, что написанное для журнала стихотворенье о птице революционного содержания, вернее, по идее своей революционно.
И Вячка не отдал его в журнал и тем, может быть, не подставил свою голову под новый страшный удар.
С тех пор Сергей Иванович стал критиком и цензором стихов Вячки, цензором строгим, но доброжелательным и даже любящим.
С новым классом у Вячки сложились на редкость хорошие отношения, без заискивания перед второгодником, отношения равных товарищей, но ценящих его дарование и уважающих его прошлые злоключения, а также понимающие истоки неистовой неприязни к Вячке учителей и особенно Моржа, который, хоть и не был классным наставником, преподавал в его классе русский язык. Его придирчивость к Вячке бросалась в глаза. 5-й и 6-й классы, где учились бывшие Вячкины сверстники, тоже стали хорошо относиться к Вячке, оберегая его от всех возможных неприятностей, предупреждая о надвигающейся буре и помогая своими объяснениями постигать науки.
Так было тепло у Вячки на душе!
И эту теплоту увеличивала до горячего восторга дружба с Соней, ее честное слово быть всегда с ним, что бы ни случилось!
Романтики!.. Им было 15 и 16 лет, но несчасья сделали их гораздо старше.
Эту дружбу, ее красоту и чистоту Вячка переживал с не меньшим энтузиазмом, чем свою дружбу с поэзией, невольно отождествляя их. Но Вячку и Соню преследовали неудачи.
По просьбе мачехи начальница гимназии Салтыкова запретила Соне приглашать Вячку на вечера в женскую гимназию и принимать его приглашения на вечера в мужской гимназии, а также вообще видеться с ним под страхом исключения из гимназии.
И на вечере 5-го октября этого года Сони уже не было, несмотря на приглашение Вячки. Но он знал об этих запретах от подруг Сони.
А накануне октябрьского вечера, когда он принес в женскую гимназию свои стихи для журнала «Дружба», одна из классных дам вернула Вячке стихотворенье и отрезала:
«Вам не разрешается заходить в нашу гимназию, потому что вы – бесчестный и грязный мальчик!»
Вячка выбежал, как ошпаренный.
Вечером он написал басню «Муха в паучьем гнезде» и прочитал ее со сцены на гимназическом вечере вместо стихотворенья в прозе Тургенева «Как хороши, как свежи были розы». Его не посмели остановить. Под бурные аплодисменты зала Вячка вежливо поклонился и быстро вышел, вошел в раздевалку, оделся и ушел домой.
Его второй номер, с которым он должен был выступить, – несколько вальсов на балалайке под аккомпанемент гитары – не состоялся, так как Вячку не нашли.
А на другой день началась расправа.
На первом уроке поп, отец Иоанн, заявил, что Вячка освобождается от прислуживанья в церкви за пасквиль, прочитанный на вечере. Поп не был на вечере и басни не слышал: было ясно, что эта мера принята по отношению к Вячке с общего решения учителей, а не попа.
На втором уроке Морж поставил Вячке двойку за незнание правила, которое только предстояло учить.
А на большой перемене, когда Вячка подкреплялся бутербродом в коридоре, около дверей своего класса, к нему подошел директор и, с ненавистью глядя на него, стал ругать за то, что он не знает места для завтрака, и дал ему наказанье: два часа карцера после уроков. Но и это еще не все. Когда через несколько дней Вячка явился на сыгровку духового оркестра, добрый, уважаемый Эрнест Иванович Крейбих, капельмейстер, отвел Вячку в сторону и тихо, чтобы никто не услышал, прошептал:
«Вы знаете, черт побери, что мне приказаль директор Вас прогнайт с оркестр… Вы не будьте сердит на меня!»
У Крейбиха в глазах стояли слезы.
Этот организованный и дружный натиск злобствующих учителей подействовал на Вячку не так, как хотели его организаторы. Он не испугался, он ожесточился.
На одном уроке Моржа, получив очередную двойку, Вчку будто что толкнуло и он заявил учителю:
«Ваши двойки, Яков Николаевич, как и другие стрелы в меня, например, в оркестре и в церкви, еще больше убеждают меня в моей правоте. Зачем они?.. Легче же просто вывести меня за ворота гимназии. Но педагогический совет боится это сделать: уж очень громкий резонанс пойдет, и кое-кто пострадать может. Я не боюсь ни двоек, ни исключенья, так как ничего дурного не сделал, а меня преследуют, как муху пауки».
Весь класс слышал слова Вячки, скоро они стали известны всей гимназии. Вячка и его друзья ждали исключенья. Но Лебедев, инспектор, как говорили восьмиклассники, заявил директору и учителям, что они «перегнули палку».
Вячка продолжал учиться, неизменно получал двойки по русскому языку, хотя все прекрасно знал и писал грамотно, без ошибок. Но Морж был верен себе. Он мстил сейчас, а впоследствии, когда Койранский ушел из-под непосредственных его ударов, отомстил так, что рана, им нанесенная Вячке, долго не могла зажить и повлияла на течение всей его жизни. По другим предметам у Вячки были тройки, а по закону божию даже 4.
С Соней Вячка не встречался, так как за ней, как сыщик, следила Галя, да и Вячка не хотел подвергать Соню неприятностям дома и в гимназии.
Но переписка шла оживленная через Марусю Каужен, одноклассницу и хорошую подругу Сони, и через ее брата Мишу, одноклассника Вячки, по схеме: Соня – Маруся – Миша – Вячка и обратно.
Стихи Вячка продолжал писать, читал дома всем. Они обсуждались и тут же критиковались, но больше хвалились.
Так бы и продолжалось до рождественских каникул, если бы не случай, круто изменивший жизнь Вячки.
В ноябре месяце умер гимназист 6-го класса Могилко. Его хоронить решила вся гимназия. Но в день похорон был десятиградусный мороз, и большая часть участников духового оркестра, боясь простуды, на похороны не явилась.
Эрнест Иванович попросил директора для усиления неполного оркестра разрешить играть Вячке.
«Как, братцы?» – спросил Вячка у товарищей.
«Надо, Вячка!.. Для Петьки Могилко сделай это!» Надо проводить товарища в последний путь, играя на волторне.
Через три дня он сильно заболел. Сначала врачи не могли распознать болезни, а потом, когда уже было поздно, хватились, что это гнойный плеврит. Была сделана операция и Вячка долго лежал в кровати.
Этот период болезни Вячки был демонстрацией глубоких дружеских чувств к нему со стороны гимназистов всех классов, даже гимназисток. Его посещали очень многие: и одноклассники, и бывшие одноклассники, и товарищи по оркестру, и просто гимназисты и гимназистки, знавшие Вячку. Ему несли фрукты, пирожные, какао, книги.
Гимназистки каждый день ему приносили цветы, немотря на мороз, всегда с запиской «от С. Я.».
Ему надарили много теплого белья и еще чего-то много, что даже не вспомнить. Все подарки занимали так много места, что часть их пришлось складывать на полу.
Естественно, Вячка не мог съесть всего приносимого, он угощал всех домашних и приходивших к нему, а поток даров не прекращался.
Однако лучшим подарком для Вячки было посещение его Соней. Их оставляли одних и они долго разговаривали. И тут они решили, что Вячки больше оставаться в этой гимназии нельзя, так как в ней создана учителями слишком враждебная обстановка, которая мешает ему учиться. Куда он уедет, Вячка еще не знал, нужно было списаться с родными, от которых он материально зависел.
Соня вновь подтвердила Вячке, что она с ним связана навеки и будет стремиться по окончании гимназии поехать туда, где будет Вячка. Это обещание очень поддержало настроение Койранского и вознаградило его за все переживания.
За все время болезни (с 11 ноября по 20 декабря) никто из учителей не был у Вячки, даже классный наставник. Вот это-то и убедило его в глубине вражды к нему. Он написал обо всем родным, доказывая невозможность дальнейшего пребывания его в Б…й гимназии. Сестры сослались на решение брата Петра, бывшего уже учителем математики в К…й гимназии. А Петр долго не отвечал.
Вячка написал ему вторично, указав, что надо решить немедленно, так как врачи разрешили ему 15 декабря встать с постели, а также, что он предлагает 20 декабря уехать навсегда из Б.
Вместо письма приехал сам брат Петр. Он сказал, что приехал, чтобы сопровождать Вячку к сестрам, ввиду его недавней болезни и слабости после нее, но о дальнейшей его судьбе ни гу-гу.
На прямой вопрос Вячки он ответил, что не знает. Это зависит от той характеристики, какую ему выдадут в этой гимназии, а также от гимназического начальства другой гимназии.
Брат Вячки много раз побывал в гимназии, выслушал неимоверное количество гадостей про Вячку и не добился удовлетворительной характеристики. А кондуит (журнал о поведении и успехах учащегося), который, обычно, пересылается при переводе гимназиста в другую гимназию, был таков, что у брата, как он рассказывал, волосы дыбом стали.
«Выпороть бы тебя следовало за такие дела!»
Вячка не понимал: он хорошо помнил все, что с ним было с начала поступления в эту гимназию, но такого, за что надо бить, за собой не знал.
Уже в дороге юрат рассказал Вячке о наиболее возмутительных его поступках. И тут выяснилось, что все факты либо искажены, либо просто сочинены.
Например, чтенье на вечере басни «Муха в паучьем гнезде» представлено как нецензурная, площадная брань по адресу учителей, а разговор с Моржом, который передан выше, изображен так: Койранский кричал полчаса на Я. Я. Ящинского и готовился к кулачной расправе. Как-то нелогично наврано: почему же не исключили такого хулигана из гимназии?..
Эти жалкие людишки даже не сумели логтчно оболгать ученика, которого они так истерически ненавидели. Но они догадались не посылать его кондуит в К…ую гимназию, несмотря на несколько запросов.
Предстояло ехать, но куда, неизвестно! Пока, на время зимних каникул, он ехал к сестрам, в К…о.
Вячка знал, как отрицательно его родные относятся к занятиям его поэзией, и он принял героическое, страшное для него тяжелое решение: сжечь все плоды своего творчества за три с половиной года.
Как говорила потом Соня, она бы взялась сохранить его тетради. Вячка не подумал о такой возможности и он сжег, без ведома Сергея Ивановича Ширинского, Петра Бегалович и кого бы то ни было. Он бросил их в топившуюся печку.
Горе его было очень велико!.. Но он уверил себя, что это – жертва, чтобы умилостивить тех, к кому он ехал.
Наступил день отъезда. Вячка ждал Соню, но она не пришла. Письмо ее, полученное во время каникул, объяснило причину: она была заперта в комнате на ключ, так как день отъезда Койранского был известен Гале.
Народа собралось много в комнате Вячки. Все жали его руку, уверяли в неименной дружбе.
Ванька Дубинин от имени всех собравшихся произнес речь, в которой назвал Вячку победителем в борьбе за справедливость и личную свободу.
Вячка не ответил речью. Он молча целовал всех. Его глаза были полны слез. Но он нашел в себе силы попросить молчания и, когда настала тишина, прочитал свое последнее в родном городе стихотворение:
«Прощай, город милого детства,
Город славы и горьких слез!
Покидаю тебя, и в час бегства
Благодарность тебе принес,
Благодарность за все испытанья,
Что на долю мою ты дарил,
И, предвидя пору расставанья,
К битвам будущим дух закалил,
Благодарность за гордость мальчишки
И за все, чем я стал и чем был,
За лиричного творчества вышки,
Что заботливо ты мне открыл;
И за Сониной дружбы счастье,
За умение нежно любить,
За душу мою не карасью
И за радость на свете жить!
Заверяю словом поэта,
Словом сына тебе клянусь:
С новой славой, с любовным приветом
Я к тебе, мой родимый, вернусь!»
Но никогда уже Вячке не пришлось увидеть свой родной город!..
КОНЕЦ первой части
Часть вторая
Два года
1. Первые радости
Вячка Койранский после тяжелой болезни в конце декабря 1907 года, сопровождаемый старшим братом, учителем, уехал из родного города.
Пятнадцатилетний мальчишка, он пережил первую, по-настоящему большую драму: он принужден был покинуть свой родной город, расстаться с любимым другом Соней и уничтожить плоды своего литературного творчества, свое детище, часть своей души.
Он уехал, чтобы начать новую жизнь, учиться в другой гимназии, вращаться среди других людей и среди других товарищей.
В новой среде его поэзия должна ожить, не встречая злобы, в обстановке полного доброжелательства.
Койранский так думал и на это надеялся.
Но с самого отъезда из Б. Койранского окутывала неизвестность, неопределенность.
Он ехал к сестрам, как обычно, на каникулы и вместе с тем, чтобы поправиться после болезни и чтобы переждать угнетавшую сильно его неизвестеость.
Эта неопределенность создалась из-за того, что характеристика, выданная Вячке старой гимназией, была так отвратительна, что оставляла мало надежды на прием в другую гимназию, даже в ту, где подвизался учителем математики его брат.
По правде говоря, Вячка и не хотел попасть в эту гимназию, так как пришлось бы жить у брата, который отрицательно относился к его занятиям поэзией, считая это неоправданной блажью. Да и отношения между ними были не очень братскими.
Но Вячка решил покориться любой перспективе, и, поприжав язык, ожидать решения своей судьбы.
Сетры встретили Вячку против его ожидания хорошо, дали понять, что прошлое будет забыто. Они беспокоились о его здоровье, вызвали врача, который наговорил разных страхов о возможности чахотки, и сестры принялись отхаживать его.
Брат, завезя Вячку в К., сейчас же уехал домой, пообещав позаботиться о дальнейшей его судьбе.
Вячка отдыхал, набирался сил под действием специального питания, поигрывал с сестрами в картишки и… ждал.
Ждать пришлось очень долго. Кончились каникулы, а известий от брата все не было. Вячка уже потерял терпение и собирался ехать к самому старшему брату в Варшаву, чтобы поступить на работу хотя бы на почтамт, где большим чином был этот брат.
Но старшая сестра не отпускала его, заявляя, что не допустит этого, что в крайнем случае, сама поедет просить о приеме Вячки в какую-нибудь гимназию.
Наконец, 30 января пришла телеграмма от брата Петра, извещавшая, что Вячка принят в К…ю гимназию, где он учительствовал. Телеграмм предлагала немедленно ехать в К.
Итак, вариант оказался самый нежелательный. Но делать было нечего. На другой день утром, уже в 1908 году, Вячка поехал по вызову и в тот же день приехал на свое новое пепелище.
Его встретили приветливо. Особенное радушие Вячка нашел в жене брата Софье Леопольдовне.
Вячке была отведена отдельная комната, что очень его порадовало: значит, он без присмотра будет заниматься и сможет писать стихи, когда захочет.
На другой день Вячка был уже в гимназии. Там он также был встречен дружески.
Директор гимназии сам привел Вячку в класс, позаботился о его месте, отрекомендовал товарищам и просил их любить и уважать Вячку.
Началось его знакомство с новыми учителями, товарищами, с обычаями и традициями гимназии, с успеваемостью класса.
Оказалось, что Вячка не только не отстал от класса, благодаря опозданию, но в познаниях не уступал классу. И уже на второй день он начал получать пятерки и четверки, от которых давно уже отвык.
Через несколько дней брат предъявил Вячке свои требования: вести себя прилично, не задираться с учителями и с гимназистами, уроки учить так, чтобы не было за него стыдно. И самое главное: ходить гулять только с его или его жены разрешения и только на разрешенное время.
О стихах никакого упоминания. Вячка был на седьмом небе от радости. Он поспешил дать слово, что будет выполнять эти требования и выполнял их подчеркнуто настойчиво, пока жил у брата.
Стихи Вячка начал писать вскоре жк по приезде в К. Он хранил их в открытом столе, помня, во-первых, что они не запрещены, во-вторых, надеясь на культурность и порядочность своих воспитателей, брата и его жены.
В классе было только восемь русских учеников и, естественно, Вячка хотел подружиться с русским, так как совсем не знал польского языка, на котором разговаривало большинство на переменках и за стенами гимназии.
Кроме того, чувствовалась некоторая враждебность поляков и евреев к русским, как к завоевателям. В этом Вячка скоро убедился.
Через неделю у Вячки уже был друг. Это был Виктор Томкевич. Он был немного моложе Вячки, одног роста с ним, хорошо учился, любил поэзию и сам писал стихи, правда, довольно плохие. Ему родители не запрещали писать, и он широко этим пользовался.
У Витьки было до трех десятаов стихов, поэма о Пушкине, которому он не только подражал, но часто в пушкинский текст подставлял имена и места своего настоящего. Например, он грубо списал стихотворение Пушкина «Мое собрание насекомых», подставив имена и прозвища товарищей по классу и выдал за свое творчество; Вячка не выдержал, запротестовал. Витька сначала ругался, утверждая, что стихи эти он написал, а потом, когда Вячка показал ему свои стихи, Витька понял, что Вячка достаточно сведущ в русской поэзии и его нельзя ошеломить как плохими стихами, так и списанными с других поэтов.
Но в общем, Витька был хороший парень, верный товарищ и интересный собеседник, начитанный и умный. Он Вячке нравился.
Впоследствии Вячка с ним часто ссорился, но в нужные для него минуты Витька всегда поддерживал друга.
Вячка стал бывать у него в доме, познакомился с его родителями. Отец Витки был довольно крупным чиновником.
Скоро Вячка был вынужден свои стихи передать на хранение Томкевичу. Это было так.
Однажды, месяца через полтора после приезда в К., прийдя в свою комнату, Вячка нашел тетрадь со стихами на столе. Между тем, он хорошо помнил, что тетрадь в этот день он не вынимал из стола, где она лежала на самом дне ящика, а на ней лежала читавшаяся в то время книга о французской революции.
Вячка понял, что над его поэтической работой установлена негласная цензура, значит, над его мыслями, убежденьями, над его чтением.
Душа Вячки протестовала, ему было больно от недоверия к нему, и брат еще больше потерял в уважении Вячки.
Он был бессилен отстранить контроль над собой, но над мыслями, над поэзией он не допускал контроля и решил, что тетрадь со стихами и дневник, который вячка вел очень нерегулярно, надо как-то спрятать. Где? У кого? И тут Вячке пришел в голову Витька Томкевич.
На дугой день Вячка спросил Витьку о возможности прятать стихи у него. Витька сразу согласился.
После уроков он затащил Вячку к себе, принес небольшой ящичек, ключ от него отдал Вячке и при нем прибил дно ящика к полу. Тетрадь и дневник были с Вячкой и он тут же спрятал их в хранилище.
Вячка был так доволен, что это не укрылось от брата. За обедом он спросил Вячку:
«Чем ты так доволен?»
«Может быть скоро узнаешь», ответил Вячка.
И брат, вероятно, скоро узнал, так как отношение его к Вячке стало суше, они стали меньше разговаривать. Узнала ли об этом Софья Леопольдовна, неизвестно, но отношения с ней остались, как были, теплыми. Теперь и переписка с Соней возобновилась на адрес Томкевича предупрежденного заранее.
До сих пор переписка была односторонней: Вячка писал Соне, она же не могла писать за отсутствием адреса: сначала по осторожности Вячка не решился сообщить Соне адрес брата, а потом по цензурным причинам, так как вовсе не желал посвящать кого бы то ни было в свои личные дела.
Теперь переписка наладилась и была регулярной все два года пребывания Вячки в городе К.
Печальны дела были у Сони. Ее отношения с мачехой так обострились, что, только жалея отца, она не бросила гимназии и не уехала к матери, которая также удерживала ее от такого шага: она не могла дать дочери возможности доучиваться в гимназии.
Соня решила остаться в Б., но за лето пройти курс шестого класса и осенью держать экзамен в седьмой класс, чтобы сократить время проживания с мачехой.
С учителями у Вячки сложились хорошие отношения. Отметки у него были хорошие. Почти все учителя бывали в гостях у брата, и Вячка с ними познакомился ближе и не в школьной обстановке.
Товарищи по классу дружески были расположены к Вячке, увидели в нем отсутствие великодержавного шовинизма народа-завоевателя. Весной Вячку познакомили с гимназистками. От нечего делать и из желания быть в обществе девочек Вячка стал ухаживать за некоторыми, никому, однако, не давая предпочтения. Вячка приобретал среди девочек все больше и больше знакомств. Всем он нравился, все охотно гуляли с ним.
Это не нравилось Витьке Томкевичу, который ревновал девчат к Вячке. Гимназистка, за которой ухаживал Витька, вдруг перестала им интересоваться, стала уходить от него к Вячке. Витька дулся на Койранского, старался его чем-нибудь задеть.
Однажды он вывесил в классе на доске большую бумажную полосу, вроде афиши, на которой буквами размером в спичку было написано следующее:
«Хоть Вячка Койранский
И любимец бабский,
Но все же Койранский,
Одетый по-барски,
Дурень брест-литовский.»
Том
Это был вызов перед лицом всего класса, всей гимназии, о котором неминуемо должны узнать и гимназистки, за которыми ухаживал. Вячка не снял с доски позорящих его стихов, это сделал кто-то другой. На следующей переменке Вячка подошел к Витьке и громко, чтобы все слышали, спросил:
«Это – перчатка?.. Я ее поднял!.. Понял?..»
Очевидно Витька струсил, подумав, что ответ Вячки будет мщением через брата и через учителей.
«Можете не отвечать!..Лучше не отвечайте, я могу извиниться!» – сказал глупый Витька.
Ответ Вячки его убил:
«Я не требую извинения, вот тебе моя рука!» С этими словами Вячка отошел от Томкевича.
Сначала Вячка хотел ответить ядовитым стихотворением, но вспомнил свои дразнилки и то, что из-за них произошло, и само собою сложилось решение написать примирительное, но гордое стихотворение, которое сразило бы Томкевича своим великодушием.
В первый раз Вячка так долго обдумывал содержание стихотворения, долго сидел над каждым словом, не то, что строкой.
В гимназии еще не знали, что Вячка – поэт. Надо было дать не только содержание, надо придумать красивую форму.
И через день Вячка написал свой ответ. Он был помещен на листе обыкновенной бумаги и прикреплен к доске кнопками в самом начале большой перемены, которая тогда продолжалась три четверти часа.
ТОМКЕВИЧУ
Как хорошо, что мне цветут улыбки
И лаской полнятся девчоночьи глаз!
И в этом вовсе нет ошибки:
Мне, только мне, сияет их краса!
Как хорошо, что солнце светит ярко
И разливается в торжественной красе!
Что ж, я готов отдать, и мне совсем не жалко,
Улыбки все и взоры все-все-все!
Зачем ругаться?!! Я к твоим услугам,
Хотя дуэли нынче не в ходу,
Согласен я отдать девчат со всей округи,
Себе ж возьму нездешнюю одну!
Сначала, когда продолжалось чтенье, никто никак не реагировал. Вячка сидел на своей скамье и переживал и гордость, и смущенье, и радость. Его собственное великодушие умиляло его самого – на глазах были слезы.
Но вот кто-то закричал «ура», его подхватили и оно гремело и перекатывалось по классу. Вячка такого не ожидал. Он встал и слезы и слезы капали на скамью.
Первым подошел к нему Марьянский, довольно большой брюнет, на которого раньше Вячка не обращал вниманья. Он плохо учился и ему все давалось трудно из-за плохого знания русского языка.
Он схватил руку Вячки и, пожимая ее, по-польски сказал: «Позвольте мне написать музыку на этот красивый романс!»
Вячка ничего не понял, смотрел на него долго и не знал, что ему ответить. На выручку пришел Костя Громеко. Он перевел предложение Марьянского. Вячка поблагодарил, но не придал значения его предложению, приняв его за шутку.
Товарищи поздравляли Вячку, благодарили за прекрасный урок заносчивому Томкевичу и просили, если это можно, познакомить с другими своими стихами. В общем, 45 минут стоял шум, раздавались крики. В этот день никто не пошел в буфет завтракать.