Вячеслав Пайзанский
С утра до вечера
6. Полковой комитет. Совет солдатских депутатов
Пришел вечер. Офицеры, уведомленные Койранским и его друзьями, не расходились из офицерского собрания, ждали обещанной беседы, но ни в этот вечер, ни на следующий день ее не было.
Не показывался в собрании и командир полка.
На третий день в приказе по полку был опубликован приказ по округу о выборах путем прямого открытого голосования полкового комитета для помощи командования полка, но без оперативных функций. Надлежало выбрать по одному депутату от каждого подразделения. Выборы назначались через два дня, с утра.
Этим же приказом командира полка прапорщик Койранский «для пользы службы» был переведен из 14-й в 1-ю роту младшим офицером.
Койранский понял, что полковника Атлантова кто-то научил перевести ненавистного прапорщика в другую роту, чтобы его не выбрали в полковой комитет, имея в виду, что 1-я рота, не зная Койранского, в полковой комитет пошлет своего, кого больше знает.
Накануне выборов, когда Койранский собирался покинуть 14-ю роту, солдаты обступили его и заявили, что не пустят из роты, так как хотят видеть его своим ротным командиром.
Долго уговаривал Койранский солдат подчиниться приказу командира полка, и достиг успеха только тогда, когда надоумил их, что они могут избрать его в полковой комитет, а это поважнее, чем быть командиром роты.
В этот вечер было снято казарменное положение, и офицерам было разрешено разойтись по домам.
Дома Койранский нашел Семенова. Он объявил, что уезжает в полк, расположенный в городе Чембары, Пензенской губернии, и что в номере безраздельным хозяином остается Койранский.
Это позволило Койранскому вызвать из Дмитрова семью, чтобы ликвидировать лишние расходы, живя на два дома. Он просил продать, что можно, и скорее выехать в Саранск.
Выборы в полковой комитет были проведены в подразделениях полка довольно сумбурно. В результате некоторые лица были избраны от двух подразделений. А Койранский даже от трех: 1-й роты, от 14-й роты и от штаба полка.
Уловка полковника Атлантова не помогла. А когда, на другой день, Койранский был единогласно избран председателем полкового комитета, полковник пал духом. Он заявил своим приближенным:
«Теперь полком буду командовать буду не я, а прапорщик Койранский».
У Койранского не было ни малейшего желания вторгаться в функции командования, но на пути установления революционного порядка в полку часто ему мешали необдуманные приказания и действия офицеров и особенно полковника Атлантова.
Прежде всего, с гауптвахты исчез Евсеев. Это взбудоражило весь полк. Солдаты, естественно, обратились в полковой комитет, желая выяснить, куда делся бывший командир 14-й роты и был ли он отдан под суд.
Проверкой было установлено, что судебное дело протв Евсеева не возбуждалось и что он был рсвобожден приказом командира полка для перевода в другую часть.
Стмхийно собрался митинг вокруг вынесенного из казармы 14-й роты столика. Был вызван Койранский.
Ораторы выступали, влезая на столик. Говорили какие-то незнакомые солдаты. Они требовали отстранения Атлантова от командования полком.
Койранскому едва удалось овладеть настроением солдат.
Но с этого дня митинги стали почти ежедневными, т. к. необдуманность действий командования стала вызовом солдатам.
Вместо Евсеева командиром 14-й роты был назначен подпоручик Кислицин, отличавшийся прежде частым рукоприкладством.
Солдаты потребовали другого командира. Они требовали прапорщика Феклистова.
Койранскому пришлось от имени полкового комитета потребовать то же. Командир полка уступил.
И ряд подобных же дел, когда полковому комитету пришлось вмешаться, было выиграно, в ущерб авторитету командования.
Койранский стал совершенно одиозной фигурой среди офицерства и командования.
В конце апреля к нему приехала семья, т. е. Маруся с двумя дочками. С неделю пожили еще в гостинице, но потом Маруся нашла квартиру в частном доме мелкого торговца Егунова.
Потекла семейная жизнь, ничем не омрачаемая. Койранский мало бывал дома, что вызывало огорчения Маруси.
А скоро работы у Койранского стало еще больше.
По указанию Совета Рабочих депутатов надо было создать солдатскую секцию Совета, т. е. избрать Совет Солдатских депутатов.
Полковой комитет хорошо справился с этой задачей. Выборы прошли организованно, но в Совет попало только два офицера – Койранский и Конюхов, а также младший врач полка Вайнштейн, а от 101-го полка – ни одного офицера.
При первом же совместном заседании выяснилось, что весь Совет беспартийный, кроме Конюхова, эсера, и Вайнштейна, меньшевика. Началось расслоение солдатской массы Совета. Большинство примкнуло к эсерам.
Только Койранский и четыре солдата остались беспартийными и примкнули к малочисленной фракции беспартийных депутатов рабочей секции. На них смотрели косо, с недоверием, как меньшевики, так и эсеры.
Большевиков в Совете не было ни одного.
На Койранского, как на юриста, была возложена очень ответственная и довольно неприятная по тому времени работа: он был избран председателем следственной комиссии объединенного Совета.
В комиссии было много работы, через нее проходило так много разнохарактерных дел, что у Койранского не было возможности быть всегда в курсе полковых дел и предотвращать неприятные эксцессы с офицерами, как нарочно, в предвидении каких-то перемен, задиравшимися с солдатами.
К этому времени в полк прибыло много фронтовиков – георгиевских кавалеров, как солдат, так и офицеров.
Они не слились органически с полком, и, хотя были распределены по ротам, составляли самостоятельную группу в полку, мало считавшуюся с полковым комитетом.
На эту группу стали опираться командование и все офицерство.
Попытка Койранского привлечь фронтовиков в полковой комитет и в Совет Солдатских депутатов, путем дополнительных выборов, не увечалась успехом. Они отказались.
Главную скрипку в их группе играли офицеры, особенно поручик Орлов, награжденный двумя георгиевскими крестами, солдатским и офицерским, и золотым оружием «за храбрость».
Орлов презрительно относился к «комитетчикам», подчеркивал свою преданность полковнику Атлантову и идее монархизма, и искал повода столкнуться с Койранским.
Когда Орлова назначили полковым адъютантом вместо выбывшего из полка штабс-капитана Ольшенко, положение Орлова еще более укрепилось, и увеличилась возможность столкновения его с Койранским. Оно стало почти неизбежным. И, конечно, оно произошло, так как Орлов его искал.
Однажды, во время заседания полкового комитета, Орлов вбежал в зал заседания и, ругаясь, потребовал разойтись всем, так как полк готовиться к учебному походу.
«Что за заседания собачьи во время войны! Вон все по ротам!» – кричал сумасброд.
Койранский спокойно попросил господина поручика уйти и не мешать работе полкового комитета.
«Вы длжны уважать орган, узаконенный правительством и избранный офицерами и солдатами», пояснил он.
«К черту ваш комитет!» – продолжал кричать Орлов, «Сейчас вызову фронтовиков и разгоню вас, как мышей!»
Но Орлов просчитался. Койранский сказал секретарю комитета Каплину:
«Идите к дежурному по полку и предложите немедленно прислать сюда 14-ю роту.»
Дежурным в этот день был командир 14-й роты прапорщик Феклистов, Орлов понял, что он далеко зашел. Его окружили члены комитета, загораживая выход.
«Что вы хотите делать?» – пугливо обратился он к Койранскому.
«Я же пошутил, прапорщик! Разрешите мне пройти!»
«Я хотел вас арестовать, поручик Орлов! За мной право революции! Поэтому не советую больше так шутить. Пропустите адъютанта!» – строго высказал свое негодование Койранский.
Орлов откозырял и вышел.
Но он не унялся. Через три дня Койранский был назначен командиром маршевых рот, назначенных к отправке на фронт из города Стерлитамак, Уфимской губернии.
Койранский понимал, что командованию во что бы то ни стало нужно удалить его из полка, чтобы навести в полку иные порядки.
Конечно, он бы мог поднять полк на протест, и назначение было бы отменено. Но он не хотел идти на это и справедливо считал себя обязанным выполнить приказ.
Под рыданья жены, в ночь на 1-е мая, Койранский выехал в Стерлитамак, оставив записку секретарю полкового комитета с извещением, что выбыл на фронт по приказу командования.
7. Прогулка в Румынию
Стерлитамак – башкиро-татарский город на южном Урале, старинная станица уральского казачества, заброшенная им со времен восстания Пугачева.
Добираться до него было довольно сложно, так как он был в 80 верстах от железной дороги. На 4-й день своего путешествия Койранский прибыл в запасный полк. Оказалось, что вести роты на фронт должен был офицер-фронтовик, георгиевский кавалер.
Но волею судеб и саранского начальства был назначен вместо фронтовика Койранский.
В предписании, подписанном начальником штаба Казанского военного округа, фамилия не была указана, ее должно было вписать в Стерлитамаке, и ее вписали, когда туда прибыл Койранский.
Он принял десять рот, полностью укомплектованных офицерским составом, и 7-го мая вышел походным порядком до железной дороги, погрузился в вагоны и двумя поездами отправился в штаб 8-й армии, в город Плоэшти, в Румынии.
Путешествие было длительным и утомительным.
Питание, правда, не вызывало жалоб, так как походные кухни своевременно готовили обеды и ужины, а начальник хозяйственной части запасного полка, сопровождавший роты до Киева, обеспечивал бесперебойное снабжение продуктами.
От нашей границы до места назначения ехали быстро, без задержек.
Наконец прибыли в Плоэшти. Выгрузились и, по указанию штаба армии, отправились в 96-ю пехотную дивизию, расположенную в 15 верстах от города, на укомплектовании, после недавних боев.
Благополучно сдав роты, вечером второго дня Койранский прибыл в город и был направлен дежурным комендантом города на ночевку в частной квартире.
На следующий день он должен был прибыть в штаб армии за получением назначения.
До квартиры Койранского проводил унтер-офицер из комендатуры. Койранский попал в дом румынского полковника, воевавшего на фронте. Его жена, интересная и пикантная молодая дама, приветливо встретила русского офицера, с которым кое-как объяснялась по-французски. Кое-как потому, что оба здорово позабыли язык.
Койранский поужинал в приятном обществе румынской дамы и приятно провел с нею время.
Свой грех румынка умолила всевышнего простить ей, усердно кладя поклоны перед целым иконостасом, освещенным лампадами.
Каялась ли она перед мужем, весьма проблематично.
А Койранский покаялся жене через много лет после этого прифронтового случая.
На другое утро, явившись в штаб армии, Койранский получил предписание возвратиться к месту прежней службы и отбыл в Россию, не понимая, почему ему так повезло.
8. Всероссийское демократическое совещание
Вернувшись в полк, Койранский узнал, чему обязан своим возвращением. В штабе полка ему показали телеграмму в копии, отправленную в штаб 8-й армии новым командующим Казанского Военного Округа генералом Ростовским об откомандировании прапорщика Койранского на Казанскую окружную конференцию Советов Солдатских Депутатов.
Как оказалось, на эту конференцию Койранский был избран Саранским Советом в числе трех делегатов: меньшевика, эсера и беспартийного и Койранскому через два дня пришлось ехать в Казань.
Конференция была очень мирной. В ней участвовали Советы Солдатских депутатов всех гарнизонов округа.
1) На повестке конференции были следующие вопросы: доклады с мест о работе Солдатских Советов, 2) об участии в общей работе Советов Рабочих и Солдатских депутатов, доклад какого-то меньшевика-рабочего, 3) избрание делегатов на Всероссийское демократическое совещание.
Три дня длилась конференция, и все три дня меньшевики и эсеры старались доказать, что революция уже закончилась, и следует напрячь все силы на достижении победы, а потому в тылу необходимо водворить порядок, восстановить прежнюю дисциплину и власть офицерства, распустить полковые комитеты, так как они противостоят командованию.
«Вся власть временному правительству!» – под таким лозунгом проходила конференция.
Большевиков на конференции было очень мало и их выступления заглушались криками меньшевиков и эсеров.
Конференция решила избрать на Всероссийское совещание 3/4 офицеров и 1/4 солдат.
Так Койранский, не выступавший на конференции, был избран делегатом Московского совещания только потому, что был офицером.
Койранскому предстояла третья поездка подряд. На этот раз с ним ызвалась ехать жена, решившая, воспользовавшись случаем, побывать в Дмитрове, повидать детишек своих.
Койранский не возражал.
Решено было выехать несколько раньше, чтобы устроиться в Дмитрове с квартирой.
Он попросил адъютанта, поручика Орлова, выдатьему литер на него и жену до Дмитрова.
«Как до Дмитрова? Почему до Дмитрова?» – спросил Орлов.
«У меня там родня, и я хочу остановиться там», объяснил Койранский.
«Вот так здорово! У меня в Дмитрове живет невеста, Ольга Алексеевна Новоселова, не знаете ее?» – спросил Орлов.
«Не знаю, но если вы поручите мне, я могу передать ей письмо и все, что захотите», ответил Койранский.
«Хорошо! Большое спасибо! Обязательно прошу навестить ее. Я осенью поеду в Дмитров жениться», с приятной улыбкой заявил адъютант и протянул Койранскому руку. Это был символ примерения.
«Будем знакомы. Приходите сегодня вечером на стакан чаю», пригласил Койранский.
С этого дня Орлов стал часто бывать у Койранского. Их отношения, особенно после московского совещания, приобрели дружеский характер. Взгляды Орлова как будто стали меняться. И это было использовано Койранским для сближения со всей группой фронтовиков – георгиевских кавалеров.
За неделю до совещания Койранский с семьей выехал в Москву. В Дмитрове на вокзале их встречали старшие мальчики, заявившие, что комнату они наняли. И проводили приехавших на эту квартиру, недалеко от дома, где сами жили.
Благодаря взятому в полку аттестату на продовольствие, удалось получить продукты и хлеб в управлении воинского начальника. Таким образом, семья была обеспечена и с этой стороны.
Московское совещание открылось 3-го августа в здании Большого театра. Состав совещания был почти исключительно офицерский. Солдат было не больше 30 человек, рассредоточенных по разным делегациям. Бросалось в глаза преобладание казачьих и других кавалерийских офицеров.
Целью совещания, как было заявлено при открытии его, было объединение революционных сил армии для борьбы с анархией и большевиками в тылу армии.
Стояли на повестке вопросы о восстановлении в армии смертной казни, о замене воинских частей, стоящих в тылу, фронтовыми частями, верными временному правительству, о роспуске Советов рабочих и солдатских депутатов, о назначении в воинские части комиссаров из офицеров-фронтовиков, о восстановлении действия уставов дисциплинарного внутренней службы, хотя и не отмененных формально, но не действующих после революции.
На совещание прибыл глава временного правительства Керенский, главнокомандующий генерал Корнилов, командующие армиями и внутренними военными округами, а также несколько петроградского и московского Советов, во главе с меньшевиками и эсерами. Был и меньшевик Церетели, возглавлявший тогда петроградский Совет.
Никаких докладов по повестке дня не было.
Президиум собрания не избирался. Он сам себя назначил: из восьми офицеров и одного солдата, под председательством полковника Мельникова, председателя главного военного суда.
Характерно, что Мельников предложил обсуждать сразу всю повестку дня, а не по пунктам, как это принято.
Предложение председателя было утверждено простым голосованием.
Первым выступил краснобай Керенский. Он жаловался на двоевластие, на то, что Советы вмешиваются в дела правительства и дезорганизуют управление. Но закончил жалостливым восклицанием:
«Однако, Советы необходимо сохранить, чтобы не позволить анархистам и большевикам овладеть рабочей и солдатской массой.
Двурушничество так и сквозило во всей речи Керенского.
Выступавших после него было много. Все требовали разгона Советов и установления смертной казни в тылу и на фронте.
В первый день совещания взял слово один рядовой солдат-фронтовик. Он требовал заключения мира и переизбрания Советов, захваченных меньшивиками и эсерами.
«А вы кто?» – послышались крики со всех сторон зала.
Оратор возвысил голос и громко на весь зал крикнул:
«Я – большевик!»
Поднялся неистовый шум, Солдата немедленно стащили с трибуны и вывели из этого «демократического» собрания.
Понятно, после такого отношения к их партии, ни один большевик не стал больше выступать.
Но в конце второго дня с галерки на партер и на сцену посыпался дождь листовок, в которых всероссийская демократическая конференция называлась сборищем контрреволюционеров, конференцией союза офицеров, недавно организовавшегося в Москве, а также конференцией по восстановлению в России царской власти.
Оказалось, что листовки сбросили какие-то штатские. Их задержали. Они не назвали себя и были отправлены туда же, куда раньше отправили солдата-большевика.
В речах выступавших, после этого происшествия, уже звучали откровенные контрреволюционные призывы: разогнать Советы, организовать военную диктатуру, при этом назывался и диктатор – главковерх Корнилов. И в последний день конференции выступил сам Корнилов.
Это был небольшого роста генерал, с лицом калмыцкого типа, еще не сбросивший флигель-адъютантских погон, с громкой, истеричной речью, наполненной ярко контрреволюционным содержанием. В руках он держал стэк и размахивал им при своем словоизвержением. Он говорил о войне до победы, о верности союзникам, о необходимости твердого порядка в тылу и на фронте, о шатаниях временного правительства и о его слабости, о введении в него казачьего атамана генерала Каледина в качестве премьера, и закончил свою почти трехчасовую речь следующим обещанием:
«Если временное правительство не сумеет обуздать Советы и большевиков-анархистов, угрожающих самому существованию русского государства, я сниму с фронта своих верных кавалеристов и гвардейцев и явлюсь с ними в Петроград и в Москву, разгоню всю сволочь и сам установлю твердую, надежную правительственную власть!»
Зал ответил на это грозное предостережение шквалом оваций.
А Керенский не только не покинул демонстративно зала, как это следовало бы министру-социалисту, но подошел к Корнилову и потряс его генеральскую контрреволюционную руку, как бы приглашая поступить так, как он обещал.
Никаких решений конференция не приняла.
Однако, она показала, откуда грозит опасность для революции. Она явилась предостережением и послужила стимулом для усиления бдительности и организованности солдатских масс.
Через два дня после закрытия конференции Койранский с семьей уехал в Саранск.
9. Попытки офицеров действовать
По возвращении в полк, Койранский сделал три доклада о конференции: на пленуме Совета рабочих и солдатских депутатов, на заседании полкового комитета и на общем собрании офицеров обоих полков.
Он нарисовал мрачную, явно монархическую направленность конференции и настроение руководящего состава армии и правительства.
Своими докладами он сумел внести расслоение и среди офицеров, и среди солдат.
Задумались и руководители меньшевиков и эсеров в Совете.
Поручик Орлов, назначенный как раз в это время командиром 1-ого батальона, вместо выбывшего из полка подполковника Сафронова, попросил Койранского сделать такое же сообщение о конференции фронтовикам георгиевским кавалерам, как своего, так и 101-го полка. Командиру 101-го полка, полковнику Масалитинову, явно не понравился предстоящий доклад Койранского фронтовикам, так как он опасался революционного влияния доклада на единственную группу надежных солдат и офицеров.
Он стал действовать.
Накануне собрания фронтовиков, когда Койранский уже был дома, в городе, к нему пришла сестра милосердия и попросила его жену разбудить уже спящего Койранского.
«Мне он нужен по очень важному и срочному делу», заявила она Марусе. Маруся долго отказывалась разбудить мужа, но Койранский сам услышал какой-то громкий спор Маруси с другой женщиной, на чем-то настаивавшей. Послушав, он понял что речь идет о нем. Он быстро оделся и вышел.
Какого же было его удивление, когда он увидел ту сестру милосердия, которая сопровождала в поезде из Москвы в Казань раненого полковника.
«Я к вашим услугам!» – любезно обратился к ней Койранский.
«Начальник гарнизона, полковник Масалитинов, просит вас сейчас же прибыть к нему по очень важному делу», сообщила она.
«По какому?» – быстро спросил Койранский.
«Я не знаю», ответила сестра.
«А почему, собственно, сейчас и почему именно вас начальник гарнизона направил ко мне?» – продолжал допрашивать Койранский.
«Я – его дочь. Он меня послал, так как некого было больше послать, а почему сейчас, т. е. сегодня, мне неизвестно», был ответ женщины.
«Хорошо. Идите к полковнику и доложите, что я сейчас прийду», пообещал Койранский.
Сестра ушла, извинившись перед Марусей за беспокойство.
Маруся стала отговаривать мужа идти сейчас же, так как уже был одиннадцатый час вечера, лучше, мол, подождать до завтра.
Но Койранский понимал, что нельзя не явиться по приказу начальника гарнизона, т. к. это дало бы повод обвинить его в недисциплинированности.
В то время необычность вызова его, помимо командира 284-го полка, а также в такое позднее время и через дочь, а не обычного посыльного солдата или офицера, вызывала небольшую подозрительность.
Он решил зайти в полк, сообщить дежурному по полку, куда он идет, и договориться о необходимых действиях на случай какой-либо опасности.
Дежурным по полку был, кстати, командир 14-й роты прапорщик Феклистов. Койранский просил его довести до сведения командира 1-го батальона поручика Орлова о его вызове, в случае если он не вернется через час.
Койранского немедленно провели к ожидавшему его полковнику Масалитинову. Действительно, Койранский в нем узнал раненого полковника, сопровождаемого дочерью – сестрой милосердия.
Масалитинов, сидевший за письменным столом, при появлении Койранского, быстро поднялся и повелительным тоном приказал:
«Сдайте мне ваше оружие, вы арестованы, как большевик и смутьян!»
«Вы, полковник, можете силою меня обезоружить, добровольно же я оружия не отдам. Права ареста за вами я не признаю, т. к. председателя полкового комитета и члена Совета солдатских депутатов арестовать может только полковой комитет или Совет солдатских депутатов», спокойно возразил Койранский.
«Тогда я вас пристрелю за неподчинение согласно Устава!» – горячился полковник и вынул из кобуры наган.
«Кто же вам поверит? За убийство меня вас завтра же растерзают солдаты, ведь я солдатами избран и не потерял их доверия», опять же спокойно ответил Койранский.
Масалитинов спрятал револьвер и приказал следовать за ним.
Койранский отказался.
«Я никуда отсюда не пойду. Можете меня застрелить, но я отсюда не пойду, пока меня не освободят солдаты моего полка. Они сейчас придут сюда!» – присочинил Койранский, с целью напугать трусливого полковника. Но, видимо, тот не испугался.
Он позвонил и пришедшему солдату приказал позвать дежурного офицера. Явился подпоручик – фронтовик.
«Этот прапорщик арестован мною. Возьмите его на гауптвахту!» – приказал полковник.
Подпоручик растерялся. Он смотрел то на полковника, то на Койранского, не понимая, что ему надо делать.
«Пойдемте!» – наконец, пригласил он арестованного.
«А оружие?» – гневно бросил начальник гарнизона.
Подпоручик подошел к Койранскому и протянул руку к кобуре его. Койранский сделал шаг в сторону и спокойно сказал:
«Полковник, бросьте эту комедию. Отпустите меня, иначе завтра будете иметь дело с гарнизоном. Вы не понимаете, что затеяли недоброе дело. Оно может вызвать кровавые последствия. Солдаты, особенно в вашем полку, настроены очень против офицеров. Зачем же обострять положение? Чем я вам неугоден? Не я, а офицеры, но понимающие обстановки, своими действиями вызывают ненависть солдат. А если я виноват в чем-нибудь, то у нас есть революционный суд, пусть он меня судит, если я изменил революции или совершил уголовное преступление. Я прошу вас образумиться».
В это время за дверями раздался шум и через минуту в кабинет вбежали солдат Каплин, секретарь полкового комитета, и поручик Орлов.
«Что здесь происходит, господин полковник, зачем вы вызвали прапорщика Койранского?» – взяв под козырек обратился Орлов к Масалитинову.
«Поручик, выйдите вон!» – скомандовал полковник.
Орлов подошел к полковнику и что-то сказал ему на ухо.
«Уходите все!» – скомандовал полковник.
«Уходите!» – еще раз приказал он.
В это время под окнами нарастал шум и крики приближавшейся толпы. Когда Койранский с Орловым и Каплиным вышли на двор, они увидели катящуюся солдатскую массу. В первых ее рядах шла 14-я рота с винтовками под командованием прапорщика Феклистова.
Койранского окружили, стали спрашивать, но он не сказал о покушении на его арест, иначе Масалитинову бы не сдобровать.
Доклад свой Койранский фронтовикам сделал и иллюстрировал его ночным происшествием, свидетельствующим о возросшей агрессивности офицеров.
Фронтовики, выступившие после доклада, заявили о своей верности революции и подтвердили это заявление единогласным голосованием.