Валерий Васильевич Букрин
Пятьдесят оттенков хаки
– …чем наши мужчины, – подытожила Яна.
– Например, о генеральше, – усмехнулась Карина. – Ее детсад, оказывается, самый лучший.
– Это потому, что весь космодром на него ишачит!
– Яна! Что за жаргон? – упрекнула Маша. – Может, Ада просто любит свою работу!
– Маня, охстись! Разве она способна любить? Ты ее видела? Это же исчадье ада! У нее, кстати, и имя соответствующее. Смело открывай рубрику «Ужасы нашего городка».
– Воздержусь, – открестилась подруга. – Она по большому счету не виновата, что Господь обделил ее привлекательной внешностью.
– Зато сполна наделил стервозным характером и задатками диктатора! Девочки, не надо смеяться, это не мои слова! Говорят, Ада и генерала доводит до белого каления, это я точно знаю – со мной в части подруга ее родной сестры работает.
– Давайте больше не упоминать ее имени – боком выйдет, – предостерегла Карина. – О мадам говорят, что она увлекается черной магией, подсыпает неугодным цветы или земельку с похорон…
– Это зачем еще? – напряглась Яна.
– Чтобы со свету сжить. Так колдуют в окрестных деревнях.
– Бред! – отмахнулась Маша, но, вспомнив случай с Бедоносовой, резюмировала: – За такие опыты Создатель по голове не погладит.
– То-то и оно! Говорят, чужое зло обязательно к ней же самой и вернется, – перешла на шепот Карина. – Мне за нее даже страшно.
– А чего за нее бояться? Нам бы так жить! – вспылила Яна.
– Хватит! – перебила Маша. – Меняем тему!
– И идем разнимать твоих соседей, – напряглась Яна.
В подъезде и вправду дошло, похоже, до рукопашной.
– Ой, девочки, – запричитала Карина. – Ну, никаких радостей.
– Дуреха! Радостей – море. Только не бойтесь их брать от жизни, подружки вы мои ненаглядные. Вот я для себя твердо решила: встречу хорошего человека – обязательно согрешу…
– И я тоже, – покраснела Карина.
– А я думаю только про отпуск. Поедем с Мишкой к маме.
– А потом – в Париж. Какая же ты счастливая, Маша: увидишь такую красоту! После этого можно и умереть!
– Каришка, ну, ты не дура? После такой романтической поездки у нормальных людей жизнь только начинается. Встретит Машка там какого-нибудь миллионера – и влюбится в него. Почему, нет? В отличие от немцев французы против нас давно не воевали – во враги их записать сложно, – съязвила она. – Надеюсь, Маня, теперь твоих родственников брак с иностранцем не смутит? А мы к тебе детей на каникулах возить будем! Глядишь, сами кого-нибудь там подцепим.
– Маш, правда, влюбись там, пожалуйста. Так в Париж хочется…
Женщины переглянулись и рассмеялись. Пока закипал чайник, Яна устроила подругам допрос:
– Девочки, вот скажите, в чем, по-вашему, женское счастье?
– В любви, – сразу же выпалила Карина.
Маша горько усмехнулась. Яна тоже запротестовала:
– И что, по-твоему, любовь? Соседские разборки? Бьет, значит, любит. Или пьяные истерики? Или вечные споры, кому вынести мусор и забрать из сада детей? А, может, любовь – это стирки, готовки, глажки, хождение по магазинам?
– Главное, чтобы было, о ком заботиться, – потупилась Карина. – Мужчина в доме – уже радость…
– Видать, подзабыла ты, что это за радость! Когда до зарплаты – сотня, а впереди – неделя. Когда муж уверен, что кроме службы у него больше нет никаких обязанностей. Когда мотовоз в семь утра, а сад открывается только в полвосьмого. Вечером ребятня плачет, а воспитатель смотрит волком, потому что других забрали час назад… – она обняла поникшую Карину. – Да, ты устала от одиночества. Вдовья доля незавидная, что и говорить, но вспомни тогдашние свои слезоньки, бессонные ночи, ссоры, обиды и упреки…
– Знала бы, что так сложится, все бы ему прощала! И берегла бы! Семью нужно сохранять до последнего…
Маша протянула подруге салфетку, обняла ее, помогла справиться с волнением, но возразила:
– Мою семью вряд ли нужно сохранять.
– А ты пробовала? – всхлипнула Карина. – Ты Митю сразу вычеркнула из своей жизни! Человек оступился…
– Оступился? – всплеснула руками Яна. – Да он в день свадьбы прямо на Машкиных глазах другую оприходовал! И по сегодняшний день не может угомониться!
– Простите, я, наверное, истосковалась по мужчине, – Карина спрятала лицо в ладони и горько разрыдалась. – По запаху мужского пота соскучилась, по ласке, по заботе. Мне трудно одной, я слабая. И никогошеньки рядом… Мне всех жалко – и тебя, и Митю, и Яну…
– Не надо меня жалеть! – заартачилась та. – У меня работа, дети, семья, муж. Он, конечно, не без недостатков, но бывают и хуже.
Последнее замечание заставило улыбнуться даже Карину. Маша подмигнула ей и стала хлопотать у плиты.
– А Митю мне тоже бывает жалко, – добавила вдруг Яна.
Маша резко обернулась и не удержалась от резкости:
– А нас с Мишкой вам не жалко? Живем как на вулкане!
– И вас жалко, – с новой силой зарыдала Карина. – Но ты – сильная, а он – слабый. Он без тебя совсем опустится и пропадет, а в хороших руках, может, и выкарабкается. Он же не злой, просто бесхарактерный, – она горько вздохнула и подытожила: – Сама я дура бесхарактерная…
– Это точно, – припечатала Яна. – А что касается Мити, по уму вам, Машка, давно пора расстаться – у каждого своя правда.
– Правда одна, – запротестовала Маша. – Ответственность у каждого разная. Конечно, проще идти на поводу у своих желаний и инстинктов. Куролесить с бабами по баням и пить по-черному. Но семейных проблем от этого меньше не становится. Почему-то я не могу себе позволить забросить дом и ребенка. А он запросто отпускает тормоза и уходит во все смертные. И не моги ничего спросить – полезет с кулаками!
– Он опять бил Мишку? – насторожилась Карина.
– Он и меня пытался ударить, – Маша швырнула полотенце на подоконник и резко встала. – Хватит о нем! Если нет других тем, пошли спать – скоро дети встанут, а мы будем как сонные мухи, – она вышла, бросив на ходу краткое. – Жду! – потом вдруг вернулась и тихо добавила: – Я бы с удовольствием с ним развелась, но работа моя на виду у начальства, а разводы оно не приветствует. Но, если допечет, ни на чье мнение не посмотрю, так и знайте! – и исчезла.
– С таким настроением и в отпуск, – посетовала Карина.
– С таким и надо! Встретится хороший человек – не оттолкнет.
Подруги улеглись, но еще долго о чем-то шептались.
На следующий день Маша уехала в отпуск к матушке. Вычеркнув из памяти гарнизонные проблемы, она с удовольствием варила варенье и закатывала салаты. Правда, беззаботными оказались несколько первых дней. К концу недели Миша вернулся с прогулки хмурым и заплаканным. Оказалось, мир не без «добрых» людей. Один из них подсказал парню, что через дорогу живет его вторая бабушка. Сын захотел познакомиться с ней. Маша долго отговаривала его, не забыв, что еще десять лет назад, после подачи первого заявления на развод, свекровь написала, что вычеркивает их с ребенком из своей жизни, и потребовала вернуть назад все подарки. Поскольку их было немного – кошелек, чулки и ночная рубашка, и к тому времени они утратили товарный вид, Маша незамедлительно отправила ей денежный перевод на сумму первоначальной стоимости вещей. Позже Дмитрий упрекнул, что она забыла вернуть копеечную книжицу. Маша не стала спорить и протянула мужу пятак. Что удивительно, он взял.
Слово свое свекровь сдержала. Все эти годы она не интересовалась внуком и не давала о себе знать. Под ее давлением Митя поделил вилки и ножи, шторы и подушки. Все это бесследно исчезало из дома после его очередного визита. Сын не знал подобных тонкостей, Маша не посвящала его в семейные дрязги. А общаться с женщиной, в сердце которой не нашлось места для единственного внука, ей и самой не хотелось. Однако, узнав о существовании новой бабушки, Миша продолжал настаивать на свидании с ней. Он замкнулся и перестал разговаривать даже с друзьями. Под нажимом обстоятельств мать уступила.
Поднявшись на знакомый этаж, Маша неохотно нажала кнопку звонка. Чуть выждав, Миша нетерпеливо стукнул кулаком по двери. По ту сторону раздался какой-то шорох, но вскоре стало совсем тихо. Было ясно, что свекровь смотрит в глазок и, узнав непрошеных гостей, остается верной своим принципам. Позже сын признался, что бегал по указанному адресу еще не раз, но ему так никто и не открыл. Наверное, это было к лучшему. Чему могла научить ребенка такая бабушка?
Когда до отъезда остались считанные дни, и Маша потихоньку паковала чемоданы, неожиданно позвонил Серов.
– Марья Андреевна? Я из кабинета Тополевского.
– Передайте, что я скучаю без работы, – пошутила Маша.
– При случае непременно передам.
– А что, Андрея Васильевича отстранили от должности, и кабинет перешел в ваше распоряжение?
– Вы, похоже, не в курсе последних событий?
– Увы, но здесь транслируются новости только центральных каналов. Позавчера вот о Митрофанове фильм показывали.
– Смотрите, как оперативно!
– Подгадали к юбилею, только и всего.
– Вы что ли и вправду ничего не знаете?
– По поводу?
– Командира больше нет.
– Перевели-таки в Москву? – вздохнула с облегчением Маша. – Вот и хорошо. Ссылать меня теперь будет некому.
– Ссылать вас точно будет некому… – странно усмехнулся капитан. – Командир умер. Сегодня хоронят.
– Не может быть!.. Почему?.. Что случилось?
Маша невпопад задавала один вопрос за другим.
– Кардиошок. Мгновенная смерть. Наклонился – и был таков. Даже слова вымолвить не успел. Вы меня слышите?
– Это ужасно…
– Спору нет, но, к сожалению, ничего не изменишь. Я звоню, чтобы согласовать сроки отъезда.
– Какого?
– В Париж.
– А-а… как же мы… после всего этого поедем?
– Жизнь-то продолжается. Конкурс международный, итоги объявлены, билеты куплены. Вот только вдова с дочерью отказались от поездки.
– Это и понятно. Не ехать же им прямо с похорон.
– Само собой. А вот вас я попрошу прибыть на сутки раньше, чтобы заняться детьми. Гостиница уже заказана.
Уговаривать Машу не пришлось – работа с ребятней никогда не была ей в тягость.
Здание международного аэропорта встретило детскую делегацию аномальной жарой – кондиционеры при распахнутых настежь дверях не справлялись со своей функцией. Маша каждые десять минут пересчитывала детвору. Вскоре со стопкой паспортов в руках появился Серов. «Марья Андреевна, таможня дала добро на «зеленый коридор», чтобы не мучить детей в очередях. Раздайте им документы, а я отлучусь для встречи семьи», – и он снова исчез. Журналистка подозвала ребят и провела очередную перекличку. Вручив им паспорта, она попросила не расходиться. «Нас это тоже касается?» – иронично уточнил за ее спиной до боли знакомый голос. Не веря своим ушам, Маша обернулась и утратила дар речи – рядом с ней стояла Ада Митрофанова с дочерью.
– Здравствуйте, – манерно произнесла вдова.
Она была в белоснежном костюме, и лишь черный носовой платок в нагрудном кармане пиджака напоминал о трауре.
– Не поищите для нас с дочкой водички? – скорбно попросила собеседница. – А то мы свои запасы забыли в гостинице.
– Я не имею права оставить детей без присмотра, – отказалась Маша, с трудом придя в себя.
– Придется, дочь, нам самим искать, – недовольно вздохнула Ада. – Помощи прийти неоткуда.
– Мама, ты все время забываешь это! – дочь протянула ей черную гипюровую шаль.
– Ах, да, – Ада спешно взяла накидку. – Такая жара, все выскакивает из головы, – видя, что Маша все еще в ступоре, она тихо пояснила: – Последними словами умирающего Ильи Федоровича была просьба не лишать нашу девочку праздника и ни на что не глядя обязательно свозить ее в Париж, – она прижала платок к сухим глазам. – Я просто вынуждена подчиниться последней воле покойного.
Маша недоверчиво опустила глаза, вспомнив слова Серова: «Мгновенная смерть… Даже слова вымолвить не успел». Генеральша сочла инцидент исчерпанным и отправилась на поиски воды. Видя замешательство Маши, разъяснить ситуацию взялся подоспевший Серов:
– Извините, не успел вас предупредить. На поминках мадам решила прокатиться в Париж. Ни стыда, ни совести! – посетовал он и повысил голос: – Ребята, стройся!
Вернулась Ада и расположилась рядом с Машей:
– Возьмите надо мной шефство: я плохо себя чувствую.
– Простите, я несу ответственность за полтора десятка детей и не имею права забывать о них в незнакомой стране. А с вами взрослая дочь.
– Стоило так высоко взлетать, чтобы так низко упасть?!
– Что вы имеете в виду? – не поняла Маша.
– Свою горькую долю. Нынче я никому не нужна!
В Париже вдова быстро забыла про свою печаль и с головой окунулась в бездну туристических развлечений. У Эйфелевой башни Митрофанова бесцеремонно протянула Маше дорогущий фотоаппарат и капризно потребовала: «Меня для разнообразия снимите сидя». Она отошла на расстояние, вальяжно раскинулась на траве и подозвала дочь. Девочка стыдливо набросила на голову матери траурную шаль и только потом покорно села рядом. Генеральша картинно запрокинула голову, как бы встряхивая волосы, и «ненароком» сбросила траурную накидку. Узкая юбка скользнула вверх, обнажив угловатые колени. Машу затрясло от возмущения, но она не стала обострять ситуацию.
В Лувре Ада насмешливо комментировала скульптуры античных великанов, а в музее современного искусства с откровенным интересом рассматривала обнаженную натуру на старинных полотнах. Она не поленилась разыскать Машу и, подведя ее к огромной картине, радостно сообщила: «Эта Венера будто списана с моей старшей дочери».
Днем позже, уже в Диснейленде, от скорби дамы не осталось и следа. Обнаружив ее отсутствие, Серов в испуге оглянулся:
– А где Ада Сергеевна с дочерью? Может, ей плохо?
– Ей очень хорошо, – указала на карусель семилетняя Галочка. – Вон они с Дашей катаются на «бешеном паровозике».
В этот момент из-под водной глади озера на вершину островной горы лихо выскочил озорной состав. Среди детей возвышалась фигура веселой вдовы. Вцепившись в поручень сидения, она заливисто хохотала. На выходе из аттракциона туристку разыскал колоритный фотограф. Ткнув пальцем в экран монитора, на котором красовалось перекошенное лицо Ады, он предложил распечатать фото. Митрофанова улыбнулась и махнула рукой: «А что? И возьму! Все ж память о Париже!» Маша и Петр недоуменно переглянулись. Мужчина побежал в будку и вскоре вернулся с портретом. Генеральша протянула фото дочери: «Смотри, как смешно». Девочка обиженно отвернулась, а мать, поймав на себе изумленные взгляды земляков, придала выражению лица приличествую ситуации строгость и смиренно убрала фото в сумочку.
В магазинах путешественницу было не вытащить из примерочных кабин. Скупая модную одежду без устали и счета, она в отличие от всех остальных не экономила каждый франк.
По возвращении из Франции Митрофанова недолго носила траур. Ее энергия была всецело направлена на увековечение памяти мужа. Добившись переименования в его честь улицы, она изводила художников бесконечными правками эскизов памятных табличек. И лишь утвердив достойный, по ее мнению, проект, наконец, успокоилась и занялась дочерью. А гарнизон еще долго обсуждал сам факт ее поездки в Париж.
В первых рядах хулителей лидировала вездесущая Бедоносова. Прогуливаясь по центральной площади, она считала своим долгом принародно обсудить вызывающее поведение низвергнутой соперницы.
– Какая наглость, – клокотала от возмущения она. – Добилась захоронения мужа на мемориале, чтобы город за могилой ухаживал. На всем экономит! Разве это по-христиански: улететь в Париж на девятый день после похорон мужа? Хотя бы приличия ради отказалась от поездки!
– Анна Алексеевна, кому под силу отказаться от халявы? Страшное искушение! – иронично шепнула ее спутница. – Только говорите, пожалуйста, тише: кругом люди.
– Они не слепые и не глухие! И не позволят Аде плевать на приличия! Знаете, как Москва возмущена ее парижским демаршем?!
– Боевой рупор в ударе, – усмехнулся кто-то из мужчин.
– Кстати, она не так уж далека от истины, – заметил собеседник. – Неужели командир не заслужил, чтобы его память чтили достойно? И не стыдно Аде людям в глаза смотреть?
– Ада и стыд – несовместимые понятия! Ей не знакомо это чувство!..
Глава тридцатая
Рабочий день только начался, а Тополевский уже провел совещание и отпустил подчиненных. В кабинет заглянула секретарь:
– Андрей Васильевич, звонит Басов. Соединить?
– Да, спасибо.
Генерал поприветствовал Андрея, рассказал о новостях и поинтересовался, как работается над книгой.
– Ты знаешь, Михалыч, после недавней встречи с Байчадзе дело, наконец, сдвинулось с мертвой точки.
– А как ты разыскал старика? Он давно переехал в провинцию.
– Помогли телевизионщики. Не откладывая в долгий ящик, я и рванул: как-никак, «бате» идет девятый десяток.
– И как он там поживает?
– Не смотря на ампутацию обеих ног, по-прежнему бодр. Рассказал мне массу интересного, чего прочитать пока просто негде. Есть время? Могу кое-что рассказать.
– Боюсь, нам и дня не хватит. В выходные приглашаю на дачу, там все и обсудим.
…Для Байчадзе это госпитальное утро ничем не отличалось от всех предыдущих. Как обычно, первой появилась нянечка со старенькой «уткой» за спиной, следом за ней вошла молоденькая медсестра со шприцем наготове. Чуть позже она же принесла мензурку с таблетками и неполный стакан воды. Вскоре доставили и скромный диетический завтрак. Старик безразлично съел кашу-размазню, покопался в яйце всмятку и, надкусив бутерброд, сделал глоток несладкого чая. В еде он был неприхотлив, но больничное однообразие уже утомило. Санитарка забрала поднос. Байчадзе откинулся на подушку и прикрыл глаза.
В палату вошла дочь. Вскрыв упаковку гранатового сока, налила ярко рубиновый напиток по самые края и поднесла стакан к свету. «Совсем, как бабушкино вино, – мечтательно улыбнулась она. – Вечером привезем тебе диктофон. Звонили из Москвы, попросили, что бы ты что-нибудь наговорил для книги по истории космических войск. Там есть главы про космодром».
Дочь спешила на работу. Коротко рассказав о домашних делах, она поцеловала отца, поправила подушку и вышла легко и стремительно, как это делала когда-то ее мать. Генерал загрустил, вспомнив покойную супругу. Одиночество сейчас его угнетало больше всего. Уныние он всегда считал великим грехом, но после смерти жены, горячо любимой женщины и самого верного из друзей, как-то разом осиротел. Печально вздохнув, старик посмотрел за окно. Там с бешеной скоростью неслись куда-то вдаль массивные облака. Темные тучи постепенно заполнили все свободное пространство. Белизна палаты диссонировала с неуютной серостью не на шутку разбушевавшейся осени. В этот пасмурный день лишь рубиновый напиток в стакане напоминал о буйстве красок прежней жизни. В памяти всплыли события полувековой давности…
Московская весна начала шестидесятых встретила Иллариона солнцем и теплом. Из распахнутых настежь окон доносился бой Кремлевских курантов. Байчадзе, молодой генерал со звездой Героя Советского Союза на парадном кителе, статный, высокий, красивый, получил назначение на должность начальника вновь создаваемого испытательного полигона ракетно-космической техники и, стоя у карты с указкой в руке, докладывал Главкому:
– По совокупности перечисленных фактов рекогносцировочная комиссия сделала вывод, что данный географический район является оптимальным для полигона и дислокации его основных объектов.
Выслушав его, маршал подошел к картам и схемам, еще раз все внимательно изучил и неожиданно поинтересовался:
– Илларион Елисеевич, а почему технические и стартовые позиции расположены так далеко от жилого городка?
– Так везде принято. На других полигонах они расположены еще дальше, – как само собой разумеющееся объяснил Байчадзе.
– Это чем-то обосновано?
– Безопасностью. Стартовые комплексы должны располагаться не ближе, чем в тридцати километрах от населенных пунктов, чтобы в случае аварии ракеты исключить жертвы среди населения.
– Так ведь это касается только стартов. Зачем же тогда удалять технические комплексы? – делая акцент на этих двух словах, уточнил маршал. – Насколько мне известно, они не представляют никакой опасности для населения. Напомни-ка мне, как соизмеряется время работы испытателей на технической и стартовой позициях?
– На технической позиции работы идут на порядок дольше.
– Вот видишь, Илларион. Полагаю, надо подумать о приближении технических позиций к жилому городку, – с улыбкой заметил маршал после небольшой паузы. – Чем ближе к дому будет работать офицер, тем больше у него будет времени на общение с семьей и детишками. Наверное, Октябрьскую революцию для того и делали, чтобы людям жилось лучше, – он внимательно посмотрел Байчадзе в глаза. – Знаю, на войне ты не только геройствовал, – Главком бережно прикоснулся к Золотой звезде генерала. – Такие звезды даром не давали. Ты всегда солдат старался беречь. Пора и сегодня о людях позаботиться, Илларион. Поезжай и не забывай об этом.
Впрочем, напоминать Байчадзе про заботу о людях было излишним. Вся жизнь этого беспокойного и трудолюбивого человека была образцом для подражания. На фронте солдаты шли за него в огонь и воду, зная, что «батя» – из числа тех, кто о других думает больше, чем о себе. И не зря за него неистово молились матери вчерашних мальчишек – потери в его роте, а потом батальоне и полку были в разы меньше, чем у соседей. Илларион не делил людей по званиям и должностям. Он спал под одной шинелью рядом с подчиненными, выставляя на общий стол свой офицерский паек. Потому никогда не страшился воспоминаний – ни на войне, ни после ему было нечего стыдиться. Получив назначение в таежный гарнизон, генерал с энтузиазмом принялся за работу. Ее он никогда не боялся. Трудовая вахта Байчадзе даже в мирное время длилась не менее шестнадцати часов. И ему нравился такой ритм. Жить по-иному он не умел и не хотел.
С тех пор минуло более полувека, и теперь Илларион возвращался в прошлое неохотно. Раньше он был здоров и находился в центре многочисленных событий, будучи их инициатором и идейным вдохновителем. В его московской квартире всегда гостили друзья. Болезнь заставила Иллариона перебраться к дочери. Нынче он беспомощно валялся на больничной койке провинциального госпиталя безногим обрубком. Деятельная натура генерала противилась такому образу жизни, но изменить ход событий было не под силу даже такому стойкому человеку, как он. Прошлого уже не воротишь, придется приспосабливаться к новым реалиям.
Байчадзе взял стакан с соком и сделал небольшой глоток. Насыщенный цвет и терпкий вкус напоминали вино. Он улыбнулся, вспоминая, как нелегко было строителям космодрома приспосабливаться к введенному им «сухому» закону.
…Рабочая смена близилась к завершению. Двое окончательно замерзших строителей в задубевших рабочих спецовках заглянули в кабину собирающегося отправиться в поселок грузовика и попросили водителя прихватить их с собой.
– Сынок, позарез нужно. Выпить охота, нет сил.
– Не положено, – отвел взгляд солдат, пытаясь закрыть дверцу.
– Мы там быстро все обтяпаем, ты даже загрузиться не успеешь.
– Одна нога здесь, другая – там, – поддакнул напарник.
– На КПП не пропустят, – возразил солдат.
– Это меня-то?! – мужчина предъявил засаленный пропуск. – Смотри, кто подписал! Сам! Мы только пару чекушек возьмем и все!
– Не имею права! – запротестовал воин.
– Мы место знаем, не трусь!
– Нет у нас таких мест.
– Это для тебя нет, а нам знающие люди план черканули. Твое дело, служивый, рулить. А за нас не беспокойся.
– Не положено.
– Ну, что ты заладил: «не положено». Это ты в погонах, а над нами начальства нет. Подбрось, паря…. – он сунул парню десятку.
Солдат не выдержал натиска провокаторов и отправился за советом к сержанту. Тот только усмехнулся: «Вези. Всех уже достали. Пусть потом на себя пеняют».
До поселка добрались к вечеру, и, глядя в обрывок листка, составленный бывалыми «бутлегерами», работяги долго рыскали меж высоких сугробов. Найдя-таки заветный забор, нащупали небольшую калитку, трижды постучали условным сигналом и с вожделением стали ждать, рисуя в умах самые радужные перспективы. В ответ – ни звука. Собравшись с силами, приятели стали барабанить в четыре руки.
От стука за окном Байчадзе проснулся, теплее укутал жену и дочь, спящую между ними прямо в армейской ушанке, неслышно ступил на холодный пол. В открытую дверь вместе с метелью ввалились двое заиндевелых горемык. Хозяин встретил их в нательной рубахе и военных бриджах на босу ногу. Он стоял на заснеженном полу, не ежась, и с интересом рассматривал онемевших от удивления гостей. Видя, что хозяин – грузин, те осмелели.
– Хозяин, чача есть? А то вымрем, как мамонты.
– Канэчна есть, дарагой, – подыграл Илларион.
– Кацо, будь человеком, дай выпить, невмоготу уже, – трудяги похлопывали себя по плечам, стуча зубами от холода. – Начальник местный, мать его душу, со своим сухим законом совсем задолбал. Не поселок, а больница какая-то. Как тут только люди живут?
– Хорошо живем, – посторонился Байчадзе. – Проходите!
– Хорошо только ты устроился, а люди в землянках коченеют.
– Откуда знаете, что у меня есть?
– Не боись, дядя, не сдадим. Люди добрые подсказали.
– Не жмись, джигит! Заплатим, не обидим. Выпить хочется, а в этом хреновом городе ни водки, ни спирта. Хоть «чернил» плесни.
– Момент, только тару поищу.
Войдя в комнату, Байчадзе позвонил своему адъютанту:
– Рогов? Направь-ка к моему дому патруль!
– Опять гости, товарищ генерал? – уточнил офицер. – Много?
– Пока двое.
– Мы мигом! Одна нога – здесь, другая – у вас.
Байчадзе бесшумно открыл шкаф, достал китель, переоделся и при полных регалиях вышел в гостиную. Гости, щурясь в темноте, пытались рассмотреть его погоны, но так ничего и не увидели.
– Чего ждем, дядя? – суетились они.
На улице послышался визг тормозов.
– Дождались уже, – усмехнулся в усы генерал и включил свет.
Лица мужчин вытянулись от удивления. Появившемуся патрулю Байчадзе приказал: «И чтобы сегодня же духу их не было в гарнизоне!» Патрульные затолкали любителей спиртного в машину, забрались следом и уехали. Во дворе остались адъютант Рогов и коренастый сержант.
– Алексей, не забудь выспаться! – по-отцовски напомнил генерал.
– Слушаюсь! – расплылся в улыбке капитан.
Заперев калитку, Рогов дал знак сержанту следовать за ним.
– И как только генерал в такой мороз босиком ходит? В Грузии ведь всегда тепло, – скрывая дрожь, удивился сержант.
– Война научила. На фронте ему не раз приходилось спать на снегу, завернувшись в тоненькую шинельку. Сам закалялся и подчиненных приучал. Он, между прочим, по сей день по утрам в проруби купается. Морж!
– Да ну? – опешил сержант, поднимая воротник.
– А то! Может, не знаешь, что он – Герой Советского Союза?
– Это все знают, – уважительно согласился сержант, пританцовывая от холода. – Товарищ капитан, а это правда, что Звезду Героя ему лично маршал Жуков вручал? – полушепотом уточнил он.
Офицер растерялся – об этом факте он слышал впервые, но вида не подал. «Бери выше!» – многозначительно шепнул Рогов…
Воспоминания Байчадзе прервало появление лечащего врача. Он внимательно осмотрел пациента и показал рецепт.
– Илларион Елисеевич, новые инъекции начнем делать только после обеда. Заявку на лекарства я составил, но пока некому поставить на нее печать, а без печати аптека медикаменты не отпускает.
– Ох уж эти печати, – посетовал Байчадзе. – Как они тормозят дело!
…На строительной площадке части Зубова было шумно и оживленно. Кругом искрились сварочные огни, слышался шум работы экскаваторов и звук заколачиваемых свай. На высоте гирляндой румяных снегирей порхали каски монтажников. Приближался директивный срок завершения строительства, и люди забыли, что такое отдых. Прямо «с колес» они включились в бешеный ритм стройки. Морозы стояли – не чета нынешним, но для строителей будущего космодрома они были лишь очередным и вполне преодолимым препятствием.
Зубов наблюдал за работой на будущем старте из окна строительного вагончика. Зазвонил телефон. Командир снял трубку. Докладывал заместитель по тылу. Он вторую неделю выбивал в штабе округа вещевое имущество и жаловался, что на выданной командиром доверенности нет печати. «Без нее документ не действителен. Займусь пока пробиванием мебели и продуктов, а вы поручите Симакову переделать доверенность».
– Бюрократы! Где я возьму печать? – бросил трубку командир и обратился к стоящему рядом лейтенанту. – Симаков, печать и угловой штамп заказал?
– Так точно, товарищ полковник!
– И где они?
– Фельдъегерь уже везет. Вон же он, – лейтенант кивнул за окно.
Зубов обернулся. Старшина, сунув пакет под ватник, заигрывал с девушкой-маляром, пытаясь помочь поднести ей тяжелые ведра с краской. Полковник выглянул в форточку и позвал его. От неожиданности служивый оступился, вылил краску себе на сапоги и в таком виде предстал перед командиром.
– Посылку привез? – хмуро поинтересовался полковник.
– Так точно! – фельдъегерь протянул обшитую тканью небольшую коробочку, опечатанную пятью сургучными печатями.
Зубов расплылся в улыбке и распорядился пригласить начальника штаба. Видя бандероль, подполковник Глазов обрадовался: «Пришла-таки? А то заждались!» Он потер ладони и знаком приказал Симакову разворачивать. «Наконец-то закончится вся наша неразбериха», – облегченно вздохнул командир. Офицеры с нетерпением следили за движением рук лейтенанта. Зубов нервно подгонял. «Готово!» – Симаков протянул коробочку и радостно просвистел туш. Полковник быстро открыл ее и замер в недоумении. Все склонились над посылкой и оторопели: в бандероли вместо печати лежала… склянка с надписью «ЯД». Лейтенант в недоумении достал предписание и стал зачитывать вслух: «Яд предназначен для борьбы с грызунами… надлежит хранить в отдельном сейфе в специально оборудованной комнате…» «Твою мать!» – не сдержался Зубов и сплюнул. Симаков опустил глаза, едва сдерживая смех. Начальник штаба быстро перевел взгляд в потолок. Командир в сердцах рубанул кулаком по столу:
– Даже такую дребедень следует хранить в сейфе! – возмутился он, бросая склянку в ящик стола. – Так пришлите же мне сейф!
Дверь вагончика отворилась, вбежал капитан Носов.
– Товарищ полковник! – с порога закричал он. – В части ЧП!
– Что еще?
– При расчистке снега на плацу обнаружены насекомые.
– Какие такие насекомые?
– Неизвестного происхождения. В огромном количестве!
– И что ты, как начальник химслужбы, думаешь?
– Нельзя исключить, что это биологическое оружие!
– Ты говори, да не заговаривайся! Только этого нам не хватало! Начальников служб и командиров подразделений ко мне!
Спустя несколько минут в вагончике собралась офицеры. Они переговаривались шепотом, уточняя друг у друга, что произошло. С первыми же словами Зубова, прозвучавшими грозовым раскатом, установилась тишина. Носов вздохнул и со значением сообщил, что в части обнаружено биологическое оружие.