Валерий Васильевич Букрин
Пятьдесят оттенков хаки
– А мне теперь что будет? – растерялась Маша.
– Святая простота! Тебе крупно не повезло: во-первых, неслабое взыскание обеспечено, – со знанием дела «утешила» Яна. – Во-вторых, высчитают с тебя кругленькую сумму. У нас у одного чудака костюм туранули, так он больше года рассчитаться не мог, выплачивал по частям. А офицерская зарплата не в пример больше твоей, – она ужаснулась. – Вот Митька, сволочь! Подвел тебя под монастырь. Придется тебе выложить годовое денежное довольствие – не меньше!
– Может, спишут?
– И не надейся. Если бы все так легко было, мужики бы защиту регулярно тырили – за ней рыбаки, знаешь, как гоняются? Хорошие деньги дают. Вот Митя ее и толканул, еще и заработал, подлюка!
– Пропьет, – голос Маши дрогнул. – Выходит, зарплаты мне как своих ушей не видать? Как же нам с Мишкой жить?
– Подавай на алименты! Чего с ним церемониться? А пока суд да дело, не будь дурой и забери у него что-нибудь ценное.
– У него на такую сумму отродясь ничего не было!
– Опаньки, – запаниковала Яна, глядя на дорогу. – Переезд уже закрыт! Значит, поезд на подходе. Что будем делать?
– Успеем! – подхватился Сергей. – Мы, считай, уже на вокзале. Тут напрямки метров двести по шпалам. Ноги в руки и бегом!
Он припарковал машину, взял на руки спящего Мишу и понесся прямо по железнодорожным путям: «Дамы, за мной!»
Маша сделала правильный выбор: уже через пару недель провинциальные врачи помогли сыну. К концу месяца они с Мишей вернулись на космодром ночным поездом. Однако друзей беспокоить не стали: решили добраться самостоятельно.
«Вот мы и дома», – обрадовалась Маша, спрыгнув на платформу. Сын недовольно осмотрел сугробы в человеческий рост и поежился.
– А у бабушки снега нет совсем, – вздохнул он, и, протащив тяжелую сумку несколько метров, сердито присел. – Вот эта бабушка! Нагрузила нам гостинцев, а мы теперь тащи!
– Ты что же подаркам не рад?
– Сильно уж тяжелая радость, – поднимаясь, буркнул сын.
– Ничего, мы с тобой сильные! Нам ведь не привыкать!
С большим трудом они добрались до дежурного автобуса, а потом короткими перебежками и до дома.
В подъезде и на лестничной площадке было темно – в ее отсутствие побеспокоиться о замене перегоревших лампочек было некому. Маша с трудом вставила ключ, но замок не открылся. Она на ощупь изучила номер на двери и убедилась, что не ошиблась этажом. Сделала новую попытку, но дверь опять не поддалась. В какой-то момент ей показалось, что в квартире началось активное движение. Маша прислушалась и настойчиво позвонила. Признаков жизни не было. Часы показывали 3.50.
– Мамочка, я спать хочу, мне холодно.
– Потерпи. Наверное, замок сломался.
– Давай позвоним тете Свете.
– Будить ее глубокой ночью неловко. Ты приляг на чемодане, а я постою рядом. Сейчас достану что-нибудь теплое и укрою тебя, – она нащупала свитер и услышала, что в квартире что-то упало.
– Ма, у нас там кто-то есть, – испуганно прошептал Миша.
Маша прислушалась и снова настойчиво позвонила.
– Как видишь, это не у нас. Спускайся к батарее, там немного теплее.
– Ма, ты не стой, а сядь на сумку. Будет легче.
– Там банки, я лучше постою, чтобы их не раздавить.
– Под лестницей же есть старый табурет, сейчас принесу!
Кое-как они устроились на ночлег. Маша накрыла сына свитером и вскоре задремала сама. Меховая шапка сползла ей прямо на глаза.
Дверь их квартиры скрипнула, из нее показалась голова мужа. Митя оглянулся и подал кому-то знак. Из-за его спины появилась растрепанная женщина и, держа в руках шубу, осторожно проскользнула мимо. Маша не шевелилась, чтобы не спугнуть любителей ночных утех – ей не терпелось поскорее попасть домой. Следом за подругой прокрался Митя. Маша решила не дожидаться, пока они выйдут из подъезда, и стала заносить вещи в квартиру.
Вид наспех заправленной кровати вызвал у нее отвращение. За дверью в коридоре валялся забытый мужем дипломат, на нем – женская шапка. Маша открыла балконную дверь и, вглядываясь в темноту, заметила метнувшиеся под козырек подъезда тени. Решительно сбросив в сугроб забытые любовниками вещи, она разложила диван и, прогибаясь под тяжестью, перенесла на него сына. Засыпая, Маша успокаивала себя: «Ничего, жили без тебя раньше, проживем и сейчас. Главное – есть работа. Работа – лучший доктор. Прорвемся!»
Тряхнув головой, Маша прогнала воспоминания и обняла мужа:
– Что-то мы заболтались, мой дорогой. А ведь завтра рано вставать. Давай-ка на боковую. Укладывайся, я скоро.
Вернувшись из ванной, она прислушалась: из спальни доносилось ровное сопение мужа. А ей снова не спалось. Маша включила телевизор, но, глядя в экран, не понимала ни слова – в ее голове калейдоскопом прокручивались события недавних лет.
…Готовясь к записи очередной радиопередачи, Маша по телефону наставляла собеседника:
– И смело называйте как можно больше фамилий. Людям приятно, когда их труд заметен. Особенно, если удалось ликвидировать какую-нибудь нештатную ситуацию. Почему нет? Кто вам сказал? Цензор против не будет, уверяю вас. А вы расскажите о той, где нет военной тайны. Ну, вот и договорились. Часов в десять устроит? До встречи в студии.
– В советской армии нештатных ситуаций быть не может, принято говорить исключительно о подвигах, – шутливо прокомментировала Любовь Евгеньевна.
– Страхуются, – согласилась Маша. – Хотя армия уже российская.
– Но разгильдяйства в ней тоже выше крыши, – вздохнула машинистка. – За тридцать лет службы я привыкла называть вещи своими именами. Нештатная ситуация – это всегда чей-то просчет.
– Так уж и всегда? – возразила Маша.
– Ваш стаж в погонах – всего ничего, а я «под ружьем» третий десяток лет. Поверьте моему горькому опыту, в большинстве случаев героизм одних это головотяпство других. На эту тему одних только приказов напечатано больше, чем полное собрание сочинений Льва Николаевича Толстого. Только вот ни писать, ни тем более говорить об этом в эфире не следует, – женщина присела напротив и пристально посмотрела на собеседницу. – Вы работаете так много, будто, прячетесь от жизни. Так же нельзя: сплошная работа…
– Мишка тоже недоволен.
– Вам плохо?
Маша опустила голову, пряча глаза.
– Простите, если вмешиваюсь не в свое дело, но вам следует беречь себя – у вас ведь сын. И помните, что ему еще горше. Вы с Мишей мне не чужие. Когда я сразу после перевода на космодром загремела на сложнейшую операцию в столичную клинику, именно вы протянули руку помощи моей ребятне. Муж тогда ушел к другой, не вспомнив о детях ни разу. В кардиологическом центре за тысячу верст от дома сердце мое не разорвалось и потому тоже, что о них заботились вы. Долг платежом красен: вы можете смело рассчитывать на всех нас…
По щеке журналистки катились слезы. Любовь Евгеньевна протянула ей салфетку и стакан воды. Постучав, но так и не дождавшись приглашения, в комнате появилась изящная брюнетка. Машинистка демонстративно отвернулась, села за стол и принялась отчаянно барабанить по клавишам. Маша незаметно промокнула глаза. Гостья внимательно осмотрела цветочные горшки и миролюбиво заметила:
– Ох, и легкая у вас рука, Любовь Евгеньевна, – но, видя, что та не расположена к беседе, подсела к Маше. – Поскольку Онищенко в отъезде, я оставлю прессу тебе?
– Оставь, Любовь Евгеньевна положит ему на стол – не хочу лишний раз общаться с шефом! Тем более, мне пора в студию.
– Если хочешь, подвезу. Ты же знаешь, я на колесах.
Маша предпочла сменить тему и протянула приятельнице пакетик.
– С днем рождения! Прекрасно выглядишь! Вижу, не обошлось без обновки. Хороший у тебя вкус, Оксана!
– И вот хоть бы кто похвалил, кроме тебя! – зарделась от удовольствия дама. – А как при моей должности иначе?
– Всему виной как раз ваша должность: почтальонов, как правило, не замечают, – язвительно уколола Любовь Евгеньевна.
– Следить за собой нужно всегда, – приняла вызов собеседница.
– Время сложное – людям не до зрелищ, когда даже хлеб в дефиците.
– Мне тоже трудно – я в разводе.
– Это потому, что с вашими запросами никакой офицерской зарплаты не хватит! Мы здесь тоже безмужние, но не позволяем себе…
Машинистка поймала укоризненный взгляд Маши и из уважения к ней прекратила дискуссию. Оксана приняла этот жест как свою победу и торжествующе отвернулась.
– Маша, пока твой шеф в отъезде, можем почаевничать.
– Тебе выделили отдельный кабинет?
– Зачем? Смотаемся к Локтеву. У него для своих людей всегда припасен бальзам, шоколад и прочие вкусности.
– Я давно уже не вхожу в число своих…
– Не наговаривай на себя, – Оксана понизила голос и постучала по браслету прелестных часиков. – Подарок ко дню рождения. Домой привез. Лично. А какой торт заказал! А букет! – она с восхищением зажмурилась и перешла на шепот: – Головин, к слову, подарил французские духи, а Тополевский – зеркало в прихожую и перламутровый сервиз.
– Какое зеркало? – вспыхнула Маша. – Что за сервиз?
– Зеркало? Большое, – не замечая ее беспокойства, в эйфории похвасталась именинница. – В очень красивой раме. Помнишь, у него в прихожей висело? А сервиз, – она задумалась. – Нормальный такой, перламутровый, к чаю, на двенадцать персон. Сгодится!
– Тоже лично привез? – скрывая интерес, уточнила журналистка.
– Нет, с водителем прислал, – Оксана полюбовалась маникюром и поправила со вкусом уложенные волосы. – Так мы идем пить чай или как? – игриво поинтересовалась она, нетерпеливо глядя на часы. – Локтев не терпит опозданий. Он ждет!
– Тебя, – уточнила Маша, давая понять, что разговор завершен.
– Было время, и тебя ждал, только ты не оценила это по достоинству, – повторила Оксана явно не свои слова. – Надо брать от жизни все.
– Начну с завтрашнего дня, – отшутилась Маша.
– Не тяни и зри в корень. Ты вот изо дня в день на перекладе толкаешься, а у меня всегда машина под рукой.
– Под задницей, – съехидничала Любовь Евгеньевна.
– Привезут, увезут, по магазинам прокатят, – проигнорировала ее выпад почтальонша. – С командованием работать, конечно, хлопотно, но кто-то же должен это делать, – вздохнула она и, встав, посетовала. – Столько дел, ничего не успеваю! – перед выходом Оксана величественно посмотрела на машинистку, готовую бросить ей вслед что-то обидное, дружелюбно улыбнулась Маше и напомнила: – Кстати, предложение прихватить тебя в город в силе. Где-то через часок. Иди сразу к машине, скажи водителю, что я разрешила.
– Благодарю за честь, – усмехнулась Маша, – но я спешу.
– Как знаешь, – гостья с достоинством удалилась.
– Нет, вы только посмотрите! – тут же взорвалась машинистка. – Тяжкий труд разнести стопку газет! И пять раз попить чай!
– Почему пять? – удивилась Маша. – У нас ведь семь замов!
– Но чай ей предлагают далеко не все!
Маше очень хотелось узнать, кто те двое, кто обходят Оксану своим вниманием, но уточнить она не решилась. К ее великому сожалению, зеркало и сервиз свидетельствовали далеко не в пользу Тополевского. Она поймала себя на мысли, что данный факт ей не приятен, но ничего поделать с собой не могла. Лгать Оксане не было никакого резона. Да она и была не из болтливых: лишнего не говорила и уж тем более не наговаривала. Размышления Маши прервала Любовь Евгеньевна, протянув коллеге стопку отпечатанных листов.
– Уже напечатали? Ну, вы и мастерица!
– У меня же не такая тяжелая работа, как у вашей приятельницы!
Женщины посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Поедете в студию прямо сейчас? Может, повремените? Я напою вас чудным чаем с лимонником, мятой и вареньем из морошки. А там подойдет время возвращаться в город нашей почтальонше. Уверена, она с удовольствием подвезет вас прямо до студии.
Маша с благодарностью посмотрела на машинистку:
– Далась вам эта Оксана! Она ведь, в самом деле, очень эффектная женщина и, в сущности, неплохой человечек. Просто очень одинокий.
– А гонору выше крыши!
– Быть может, это защитная маска?
– О какой защите вы говорите? Эта дама только нападает. Вот вы, кстати, не хотите воспользоваться машиной ее покровителя? Так?
– А вдруг водитель не поверит, что Оксана разрешила мне подсесть, – отмахнулась журналистка.
– Не в бровь, а в глаз! Она попутчиц брать не любит.
– Чтобы не привлекать к себе внимание, ведь прокатятся и непременно станут злословить за спиной.
– Ой, ли, – усомнилась Любовь Евгеньевна. – И почему только вы все время защищаете эту мадам? У вас ведь нет ничего общего!
– У нее, например, золотые руки, – Маша встала. – И открытое сердце. Спасибо за чай.
– Спешите на запись?
– Запись только завтра. А сегодня покажу текст цензору.
– Привет Тополевскому, – со значением пошутила коллега.
Спускаясь по лестнице, Маша сквозь окно лестничного марша увидела, как Оксана садится в «Волгу». Аккуратно придерживая полы роскошной шубы, она дождалась, пока солдат распахнет перед ней дверь, и только потом величественно забралась внутрь. Все ее движения были неспешными и грациозными. Было видно, что эта женщина умеет подать себя как никто другой. Журналистка нахмурилась и с грустью посмотрела на свое отражение в стареньком пальтишке. Печально улыбнувшись, она свернула к кабинету Тополевского. Текст передачи Маша согласовала еще накануне и шла только для того, чтобы убедиться, правду ли сказала Оксана. Если та ничего не додумала, и зеркала в приемной нет, это означает… Думать о том, что это означает на самом деле, совершенно не хотелось. Скорее, было немного страшновато. А если она просто нафантазировала себе о несуществующих знаках внимания со стороны Тополевского? Маша взялась за ручку двери и замерла. А если к Оксане полковник относится более тепло или даже… «Этого не может быть!» – гнала она от себя дурные мысли, но те упорно забивали голову. «Тополевский не такой, как все», – попыталась убедить себя журналистка. Но это был всего лишь женский протест. Вполне возможно, что она выдавала желаемое за действительное. От подобного предположения Машу бросило в жар. Она опустила руку и испуганно отшатнулась. Но тут же вернулась и осторожно заглянула в приемную. На месте, где еще вчера висело зеркало, зиял овал с не выцветшими от времени обоями. Женщина растерялась, на ее глазах выступили слезы. Анализировать, говорит ли в ней сейчас простая обида или нечто большее, времени не было. Аккуратно прикрыв дверь, она сделала шаг назад и нос к носу столкнулась с Тополевским. В его руках был чайник. Полковник смущенно улыбнулся: «Вода вот закончилась». «Значит, все-таки Оксана здесь была», – отметила про себя Маша.
– Милости прошу, уважаемая Марья Андреевна, – распахнул перед ней дверь Андрей. – Зябко, приглашаю вас согреться чаем.
– А вы не устали чаевничать? – ретируясь, упрекнула гостья.
«Бабник! Бабник! Бабник!» – размазывая слезы, повторяла она, спускаясь. Полковник смотрел вслед беглянке с явным непониманием.
Дома Маша накормила сына и принялась править текст. «Работа, работа, одна работа, – недовольно пробурчал Миша, укладываясь в постель. – А ребенку не с кем даже словом перемолвиться!» Мать присела рядом и провела рукой по его непослушным вихрам: «С утра мне в телестудию, а через два дня запись радиопередачи. Представляешь, сколько мороки? Но даю слово, что в воскресенье мы вместе сходим в лес или кафе». «И туда, и туда, и еще на фильм», – потребовал сын. «Это уже слишком, бармалеище! В кино сходишь с друзьями».
Вскоре от напряжения ее глаза стали слезиться. Маша отложила в сторону записи и занялась стиркой. Перед сном она полистала один из толстых литературных журналов. «Булгаков, не глядя на свое сугубо реалистическое образование (он был весьма неплохим врачом), так и не сумел выбраться из замкнутого круга мистических событий, происходивших с ним повсеместно. По воспоминаниям друзей, он обладал даром предвидения. Этот необъяснимый талант преследовал писателя многие годы и нашел отражение в его противоречивом творчестве…» Маша отложила в сторону статью: «Бред какой-то». Зевнув, она проверила, укрыт ли сын, и погасила свет.
На рабочем месте, еще раз пробежав глазами текст, она протянула машинистке десяток рукописных листов, исписанных ровным красивым почерком с обеих сторон. Любовь Евгеньевна удивленно покачала головой: «Союз писателей отдыхает!» На столе возле них зазвонил телефон. Журналистка удивленно посмотрела на часы и потянулась к аппарату.
– Это Онищенко, – раздался из трубки фальцет шефа.
– Трудно перепутать.
– Мария Андреевна, я на целый день уезжаю в войска и хочу посмотреть полный текст завтрашней радиопередачи, чтобы при необходимости внести правки.
– Он еще в печати, – заупрямилась подчиненная.
– Ничего, почерк у вас хороший, разберусь как-нибудь.
Машинистка, следившая за разговором коллеги и шефа, вернула записи. Вздохнув, Маша направилась в кабинет начальника. Не прошло и получаса, как тот позвонил снова и настоятельно попросил заглянуть.
Полковник, вальяжно сидя в кресле, которое ему было явно велико, сосредоточенно изучал текст. Маша, скрывая зевоту, села неподалеку и демонстративно посмотрела в окно.
– Написано, неплохо, но, на мой вкус, маловато событий.
– Уж сколько есть, – развела руками женщина и стала считать, загибая пальцы. – Подготовка ракеты, лучший отдел, день работников тыла, спортивная страничка, рубрика «Штрихи к портрету».
– Полковник Лобанов того стоит.
– Завершаем программу горячо любимой вами песней «Офицеры».
– Что-то мне не нравится ваше настроение, – насупился шеф.
– Аналогично.
Некоторое время они смотрели друг на друга в упор.
– Идите, – первым не выдержал полковник. – Хотя было бы неплохо оживить концовку каким-то изыском. Вы это можете!
– На старте снимали передачу «Спокойной ночи, малыши», были Степашка и Хрюша, – иронично заметила Маша, видя нервную реакцию начальника. – Только этот сюжет не для нашей программы.
– Само собой, – сухо согласился Онищенко. – А вот телевестник этот сюжет украсит. Детишкам будет интересно.
– Уже, – заметила Маша.
– Не понял? – нахмурил брови полковник.
– Уже смонтировали. В пятницу покажу.
– Вы свободны. Но настроение ваше мне не нравится.
– Мне тоже.
Патрон проводил ее недовольным взглядом и вздохнул с облегчением: на сей раз обошлось без скандалов. Вернувшись к себе, Маша отдала текст в печать и полистала настольный календарь. Эфир передачи приходился на день рождения Михаила Булгакова. Она потянулась к телефону и набрала номер гарнизонной библиотеки.
– Танюша? Приветствую. Это Маша.
– Рада тебя слышать. Какие трудности?
– Ты много лет работаешь с нашими офицерами, в курсе их литературных предпочтений. Скажи, что они сегодня читают чаще всего?
На том конце повисла затяжная пауза.
– Ты же знаешь, наши фонды оставляют желать лучшего. Денег выделяют мало. Новых поступлений практически нет.
– Я не о проблемах. Кого чаще всего берут? Из классиков.
– Далеких или близких?
– Любых.
– Это для передачи? – вкрадчиво уточнила Татьяна.
– А какая разница?
– Для передачи скажу официальную версию, то есть то, что хочет услышать руководство. Короче, навру.
– Зачем?
– Затем, что в недавнем докладе начальника политотдела значилось, что военнослужащие страсть как любят читать Горького, Чехова, Шолохова и т.д. И хотя наши боссы в отличие от тебя статистику не запрашивали, спорить с ними я, как ты понимаешь, не собираюсь.
– А что читают на самом деле? – заинтересовалась Маша и заверила: – Я для себя интересуюсь. Честно. Ссылаться не буду.
– Чаще всего берут детективы. Реже – исторические романы. Ветераны заказывают преимущественно военные мемуары. Женщины – что-нибудь слезливое, желательно иностранное. Короче – любовные романы. Ну и хорошие стихи, само собой. Классиками, если честно, со школы сыты. А вот твоего любимого Булгакова читают активно. Хотя он, как известно, к классикам не причислен. У него, кстати, послезавтра юбилей. Неловко будет замалчивать.
– Потому и звоню. Спасибо! Ты меня обнадежила.
В день выхода радиопередачи в эфир завтрак для Онищенко превращался в заседание комитета по цензуре, а для жены – если не в пытку, то, как минимум, в испытание на верность. С первых же тактов знакомых позывных полковник даже переставал жевать. В иные дни словесная перепалка супругов на предмет идеологической ценности сюжетов перерастала в бои местного значения.
– Алеша, ешь. Можно подумать, ты не знаешь, о чем сейчас пойдет речь! Или тебе так нравится ее голос?
– Алиса, твои шутки неуместны! Наши передачи слушают все, в том числе и недоброжелатели. Мы не вправе допустить ошибку, чтобы не дать им поводов для критики.
– А на госпитальных койках все равны, не зависимо от цвета погон.
– Алиса, каждому свое: ты лечишь людей, я занимаюсь пропагандой. А это, к твоему сведению, наука побеждать. У конкурентов нет ни радио, ни телепрограмм, ни газеты, ни концертной бригады, ни хора. А у нас есть! Мы активно и целенаправленно формируем общественное мнение.
– Да ничего вы не формируете! Эта ваша идеологическая война – курам на смех! Бред сивой кобылы!
– Что ты себе позволяешь! Космос важен для страны.
– Никто и не спорит. Но ваше межведомственное противоборство к космосу не имеет никакого отношения. Перебор!
Полковник хотел возразить, но вдруг замер в бессилии: из радиоприемника неслась незнакомая, не согласованная с ним мелодия и еще более возмутительный текст: «Сегодняшний день подарил любителям и ценителям настоящей литературы великого писателя, который не стал трибуном эпохи и ее официальным классиком, но сумел покорить сердца миллионов читателей. Михаил Афанасьевич Булгаков вошел в нашу жизнь произведениями, способными изменить традиционные представления о душе и духовных качествах личности. Его герои не звали на баррикады и не вели за собой в бой. Они учили любить, страдать, сопереживать…» Слова песни «Мастер и Маргарита» окончательно вывели Онищенко из равновесия. В бессилии он ослабил ворот рубашки.
– Ишь, что удумала! Тоже мне нашла певца свободы!
– Молодец твоя Маша, – приняла сторону журналистки Алиса. – Булгаков – хороший писатель и сюжет о нем украсил передачу. Его книги многие читают. С удо-во-льстви-ем, – намеренно подчеркнула она.
– Ты еще мне будешь указывать! – возмутился супруг. – Он – диссидент, певец белой гвардии и форменный неудачник!
– Всем бы неудачникам такую известность!
Алексей, ни слова не говоря, вышел из кухни.
На службе Онищенко клокотал от негодования и, оставив дверь в свой кабинет приоткрытой, внимательно прислушивался к шагам в коридоре. Каблучки Маши простучали строго по расписанию: за пять минут до начала рабочего дня. Выждав пару минут, полковник потянулся к телефонному аппарату. Зная привычки шефа, Любовь Евгеньевна заблаговременно сняла трубку, положив ее на стол. Онищенко нервно повторил вызов, но снова услышал в ответ короткие гудки. Машинистка понизила голос и с порога сообщила Маше, что, по всей видимости, ей не миновать вызова на «ковер», и только потом вернула трубку в исходное состояние. Предчувствуя скорую расправу, Маша, не торопясь, повесила пальто в шкаф, поправила прическу и с усмешкой процитировала: «Любовь без радости была, разлука будет без печали». Телефонная трель не заставила долго ждать. После краткого «Есть!» Маша подмигнула коллеге («Где наша не пропадала!») и, скрывая досаду, проследовала на Голгофу. «Я мысленно с вами!» – шепнула вслед Любовь Евгеньевна.
– Ну, и что это за самодеятельность?! – при виде Маши взбеленился начальник. – С какой это радости вы решили славить Булгакова? И почему не поставили в известность меня?
– Не вы ли просили добавить что-нибудь изящное для финала? А тут такой повод.
– Какой? – брызнул слюной шеф. – Юбилей этого белогвардейца? Наши офицеры Булгакова не читают!
Зазвонил телефон. Онищенко схватил трубку и, не вникая, выпалил: «Я занят!» Нажав кнопку сброса, он забыл положить ее на рычаг. Маша хотела подсказать, но не успела – полковник то ли преднамеренно, то ли случайно уронил рядом с ней стул.
– А кто для вас «наши»? – вздрогнув от неожиданности, сухо поинтересовалась подчиненная.
– Офицеры российской армии! И они, смею вас заверить, Булгакова на дух не выносят!
– Это кто же вам сказал такую ересь?! Зайдите хоть в городскую, хоть в районную библиотеки и запросите статистику. Рейтинги Михаила Афанасьевича просто зашкаливают. За его книгами очередь. Вряд ли в гарнизонных клубах иная ситуация.
– Чушь собачья! Я лучше знаю, что читают наши военнослужащие! – взвизгнул Онищенко. – И вообще, мне надоело ваше самоуправство! Подобными сюжетами вы развращаете мировоззрение личного состава! – он задохнулся от негодования. – Я отстраняю вас от работы! Придется подумать о целесообразности вашего дальнейшего пребывания в Вооруженных Силах!
– Ваше право, – направилась к выходу подчиненная.
– Стоять!
– А то будете стрелять? – уточнила она, обернувшись.
– Сгною в части, – шипя, пригрозил вдогонку шеф.
– Кто б сомневался!
Придя на рабочее место, Маша стала лихорадочно листать подшивку газет. Не то, чтобы искала что-то, просто сдерживала эмоции, переводя дух. Любовь Евгеньевна поставила перед ней стакан чая. Маша машинально сделала глоток и закашлялась.
– Пойду, прогуляюсь, – дипломатично предложила машинистка, давая коллеге возможность собраться с мыслями.
На столе Маши зазвонил телефон. Она долго сомневалась, снимать ли трубку, но, поразмыслив, с вызовом произнесла:
– Отдел по борьбе с личным составом слушает!
– Какой, какой отдел? – смеясь, уточнил приятный баритон и представился: – Генерал Щеглов, управление командующего.
– Прапорщик Пилипенко. Слушаю вас, товарищ генерал.
– Ваш начальник до такой степени занят, что не могу до него дозвониться. Пожалуйста, срочно пригласите его к телефону.
Генералу повезло, что в этот момент он не видел выражения лица женщины: служить бы ей в лучшем случае на самой дальней из площадок. В худшем пришлось бы немедленно паковать вещи и отправляться в самый глухой из гарнизонов бескрайнего Отечества. Но делать нечего, указание московского генерала не обсуждается. Маша нехотя встала и поплелась в кабинет Онищенко. На свое счастье прямо в дверях она столкнулась с Тищуком.
– Щеглов ищет вашего шефа, – сухо сообщила журналистка.
– А у вас что, другой начальник? – растерялся Леонид.
– Уже да. Общаться с генералом будете?
– А где он? – испуганно оглянулся офицер.
– На проводе, – кивнула на аппарат Маша.
Капитан ястребом метнулся к телефону:
– Товарищ генерал! Полковник Онищенко убыл на итоговую проверку. Что ему передать? Есть! Кого? – он удивленно посмотрел на Машу. – Марьей Андреевной зовут. Сейчас дам. Вас, – в недоумении протянул трубку он.
– Слушаю вас, товарищ генерал.
– Говорите, отдел по борьбе с личным составом? – чувствовалось, что комментарий пришелся Щеглову по душе. – Надо признать, весьма остроумно подмечено.
– Вы ослышались, това…
– Господь с вами, Марья Андреевна. Чудная игра слов. Хотел по случаю уточнить, не вы ли писали стихи к юбилею командующего?
– И я тоже.
– Достойно, – оценил признание генерал. – Скромничать, право, ни к чему – стилистика не армейская, не спутаешь. А нельзя ли попросить вас дописать парочку абзацев о размахе сегодняшних дел Владимира Николаевича, чтобы было эпохально и брало за душу. Мои орлы готовы сбросить по факсу материалы хоть сейчас. Идет?
– А сроки?
– Как обычно, еще вчера…
– Ясно, – разочаровалась Маша. – Сбрасывайте, но за качество не ручаюсь – я срочно убываю в командировку, времени в обрез.
– Даю команду. Премного благодарен.
– Пока что не за что, – она положила трубку и демонстративно стала извлекать из стола папки и бумаги. – Леня, чем вы так удивлены? Как я понимаю, вы собираетесь работать парламентером?
Тищук выразительно промолчал.
– Так вот, мой ответ «нет».
– Можно вопрос? Камень преткновения снова в форме?
– На сей раз в содержании.
– Я серьезно.
– Я тоже. Шеф показал мне красную карточку, а я не выбросила белый флаг. Как видите, пакую вещи.
– А вы зря шутите, – капитан оглянулся и, убедившись, что они одни, добавил: – На кой вам надо конфликтовать? Подумаешь, читают, не читают Булгакова. Кому это важно? Хотят они, – он ткнул пальцем в потолок, – считать, что мы кого-то не читаем – на здоровье. Уступите. Лично вас шеф тут же простит. Здесь все же спокойнее, чем в части.
– Вы находите?
Леонид торопливо кивнул в ответ: «Убежден».
– А я вот, знаете ли, не уверена. У меня такое впечатление, что я на линии огня, под снайперским прицелом. Всегда на передовой.
– Да, ну бросьте вы преувеличивать! Скорее это вы ведете необъявленную партизанскую войну. Осуществляете идеологическую диверсию, так сказать.
– Леня, вы сейчас свои мысли выражаете или как?
– Да бросьте вы эти изыскания! Признайте ошибку и не дурите, – миролюбиво посоветовал он. – Здесь комфортнее, и город совсем рядом.
– Завтра? – уточнила Маша.
– Что – завтра?
– Убыть? – она продолжила паковаться. – И в какую часть?
– Это ультиматум? – занервничал Тищук.
– Я по минному полю ходить отказываюсь. Мне не двадцать лет, и я не позволю собой манипулировать! Неужели я не вправе иметь свое собственное мнение и вынуждена всю жизнь угодливо кланяться в ответ на любой каприз руководства? Армия армией, а статистику еще никто не отменял! Булгакова читают! И делают это охотно!
– Вижу, от переговоров вы отказываетесь. Тогда получите предписание в соседнюю часть. Здесь неподалеку. На ваше счастье, им срочно требуется оформить Ленинскую комнату.
– Может, на их счастье? – иронично уточнила Маша.
– На ваше, на ваше, – заверил начальник. – А то мотаться бы вам снова по мотовозам. Смотрю и удивляюсь, как легко вы ко всему относитесь, – усмехнулся он. – Себя не жаль, так сына поберегите! Думаете, ваше везение вечное? Это пока вас ссылают ненадолго и участок работы дают бросовый. А я вот отъездил на мотовозе три года – теперь обратно в часть никаким калачом не заманишь. Знаете, каково там? Два раза в неделю наряд оттруби, начальству возразить не моги, а результаты – вынь и положь. Причем строго в указанный срок. А личный состав при этом шалит: то сбежит в самоволку, то напьется, то бац: драку учинит. А у тебя – персональная ответственность. После такой «школы» служба в штабе космодрома раем кажется. И это теплое местечко я ни на какие звездочки и должности не променяю. Меня армия кормит.
– Меня, кстати, тоже. Потому и призвалась.
– Вот и цените. Кто вы без армии?
– Человек. Женщина!
– Без квартиры и без зарплаты. Вспомните, какие гроши платят на «гражданке» и дают ли там жилье! А в армии, заметьте, полагается паек и проездные документы. Не бог весть что, но без денег существовать можно. А сколько дней вы на «гражданке» продержитесь? А начальство – оно везде имеет большие минусы. Это закон жизни. Возражать командирам – себе дороже! Так что усмирите гордыню и дождитесь шефа.