Евгений Войскунский
Балтийская сага
– Корзину цветов? Влад, ты о чем?
Удивленно я смотрел на него. А он, что-то бормоча, хрипло дышал над тарелкой с недоеденным салатом. Вдруг схватил с тумбочки кубик Рубика и вопросил:
– Ты умеешь? Чтоб на каждой стороне гладко… Ну, смотри!
И стал быстрыми движениями пальцев перебирать, поворачивать малые кубики, из которых состоит большой куб. Очень скоро он достиг нужного результата: все шесть граней куба заняли правильное положение.
– Ну ты молодец, – сказал я. – У меня это не получается.
Савкин поставил Рубика на тумбочку и тихо сказал:
– Налей. Мы ж бывшие морпехи, так? Вот за это.
Мы выпили. Еще бы не выпить за главное, можно сказать, дело нашей жизни.
– Ты ешь, ешь, – сказал я. – Картошку вот, пока не остыла.
– Не хочу. – Владлен удовлетворился очередным куском минтая. – Вадим, я вот почему тебя позвал. Что делается в стране? Убили Юшенкова. Убили Щекочихина…
– Щекочихина не убили.
– Отравили втихаря, значит, убили. Убийц и заказчиков, конечно, не найдут. Мы что же – превратились в гангстерское государство?
– Хотел бы и я, – говорю, – получить ответ на этот вопрос. Сам знаешь, в обществе у нас сильное расслоение. От сталинского времени немало людей осталось с вывихнутыми мозгами.
– Фашисты! – выкрикнул Савкин. – Это они ведут отстрел политиков с демократическим взглядом. Взрывают дома и спящих людей. Какие-то шахеды появились…
– Шахиды, – уточнил я.
– Пояса со взрывчаткой на них – вó придумали! Вчера по радио: две чеченки взорвали себя у входа на тушинский аэродром, где шел рок-фестиваль. Люди пришли музыку послушать, а их…
Владлен захлебнулся от собственной обличительной речи, закашлялся. Я налил ему в чашку лимонад, он отпил, поставил чашку на столик и вдруг повалился на кровать, закрыв глаза.
– Влад! – Я схватил его за руку, потеребил. – Ты чего, Влад? Тебе плохо?
– Нет, нет… Не пугайся… – И, помолчав: – Германский фашизм разгромили, а у себя дома не заметили, как он вырос… пророс…
– Ну почему не заметили? – возразил я. – Очень даже заметно. У нас на глазах происходит превращение чиновничье-олигархического государства в полицейское. Власть стала поощрять националистические настроения. Но существует оппозиция, которая…
Я стал развивать эту тему – о нелегкой жизни оппозиции в нынешней России. Владлен слушал, закрыв глаза. Казалось, что он засыпает… или уже уснул… Вдруг он повернулся на бок, лицом ко мне, и сказал, ухмыляясь:
– А ты знаешь? Делавары плавают так же хорошо, как ползают в кустах.
– Делавары? – переспросил я. – При чем тут делавары? Хлопнула в прихожей дверь. В комнату вошла Оксана:
– Ну как вы тут?
– А где Великий Змей? – обратился к ней Савкин, приподнявшись на локте. – Уплыл по течению! – выкрикнул он и захохотал. – Понятно, нет? Прыгнул в реку и поплыл!
– Понятно, понятно. – Оксана достала из тумбочки темный флакон, а из него – белую таблетку. – На-ка, прими, Великий Змей. – Дала Владлену запить из чашки. – Вот так. Успокойся.
Ее движения были быстры и точны.
Успокоительная таблетка подействовала: Владлен заснул, хрипло дыша раскрытым ртом. Оксана позвала меня на кухню. Тут между холодильником и шкафчиком была втиснута узенькая тахта, накрытая чем-то пестрым, по-молдавски ярким. Мы сели за столик, Оксана налила мне водку в стопку, а себе кока-колу.
– Вадим Львович, – щуря глаза под сплошной черной бровью, сказала она. – Извините, что я… Можно с вами откровенно?
– Да, конечно. Слушаю вас.
– Я почти год у Владлена и вижу, как он ухудшился… то есть здоровье ухудшилось…
– Он совсем не ходит?
– С ходунками до туалета только. Но беспокоит другое. С весны началось, он в разговоре вдруг… будто в голове переключается что-то, и он…
– Заговаривается. Я заметил.
– Вадим Львович, я боюсь. Вызвала врача из его поликлиники, пришла молодая, говорит: «возрастные изменения», выписала успокоительное лекарство. Но мне страшно… Сейчас про индейцев, начитался, Великий Змей у него в голове… А что еще надумает? Если совсем крыша поедет?
– Я не врач, Оксана…
– Знаю. Но вы единственный человек… Он же такой одинокий! У него никого не осталось, в июне умер его друг, инженер, с которым перезванивался… Я не могу его оставить, уйти, мне жалко его! Никого нету, один только вы, Вадим Львович…
Оксана, сцепив руки на груди, с мольбой глядела на меня.
А что я мог сделать? Как помочь? Медицина бессильна против маразма… или, не дай бог, болезни Альцгеймера…
– Вот что, – сказал я, помолчав. – Надо показать Владлена хорошему психиатру. Я попробую… постараюсь выяснить… Оксана, у Владлена документы в порядке? Удостоверение инвалида войны, медкарта, страховой полис?
– Да, все есть.
– Надо бы проделать анализ крови, ЭКГ. Обратитесь в его поликлинику. А я поищу психиатра и… в общем, все, что в моих силах…
Как всегда, помогла Лиза-Скорая-Помощь. В больнице, в которой она почти всю жизнь проработала, раз в неделю консультировал в неврологическом отделении пожилой доктор, профессор психиатрии. К нему запись была чуть не на полгода, но для инвалида войны удалось сократить до одного месяца ожидание приема.
Понервничал я, конечно, ведя переговоры с больничным персоналом. Да и сам чуть не угодил в больницу – свалился с сердечным приступом. Лиза и поликлинический кардиолог, можно сказать, гнали меня в больницу, но я отказался. Как раз в эти дни прикатила из Москвы Люся – и взяла на себя уход за мной. Запретила мне шастать по квартире, вставать на звонки медсестры, приходившей делать уколы, и соцработницы, приносившей продукты.
– Лежи! – командовала она. – Твое дело – лежать и видеть сны…
– И зеленеть среди весны, – подсказал я.
В Питер Люся приехала, чтобы подписать договор с издательством, которое согласилось переиздать книгу португальских новелл в ее переводе. Она за два дня управилась с делами, но не торопилась уехать домой, в Москву.
– Извини, что я задержал тебя, – сказал я на четвертый день. – Вообще-то я чувствую себя лучше, так что ты можешь…
– Помолчи, гипертоник, – перебила Люся мое извинение. – Я останусь, пока ты не оклемаешься. Или, может, мое присутствие тебе не нравится?
– Очень даже нравится. И ты это знаешь. Но… вряд ли твое отсутствие нравится твоему Феликсу.
– Мой Феликс ушел от меня. Вернее, его увезли.
Люся сказала это очень спокойно. Как если бы речь шла о том, что Феликс вышел погулять с собакой.
– Как это? – воззрился я на нее. – Что значит увезли?
Мы сидели в кухне, пили чай после ужина, приготовленного Люсей, – соте из баклажанов. Она, надо сказать, хорошо готовила. Вообще, моя сестра могла бы стать хорошей женой – умная, умелая, успешная – и красивая, да, все еще красивая в свои шестьдесят шесть, синеокая, с отличной фигурой. Могла бы стать образцовой мужней женой, не будь она столь любвеобильна.
Люся допила чай и, подперев кулачком подбородок, взглянула на меня.
– Как увезли? Очень просто, – сказала она так же спокойно. – У Феликса возникли проблемы с простатой. Решался вопрос об операции, но… Не стану вдаваться в подробности. Однажды вечером мы смотрели какой-то дурацкий боевик, Феликс лежал на диване. Вдруг звонки в дверь. Настойчивые, знаешь ли. Я иду открывать и подумала: так звонит судьба. Вошла его жена, прожгла меня глазищами через огромные очки и, не поздоровавшись: «Где он?» Ее сопровождали двое мужиков, их сыновья, они хоть поздоровались. Я молча села в углу. Феликс возражал, но не сильно. Каким-то плаксивым голосом. За полчаса его собрали. Покидали в сумки его вещи, бумаги, документы – и увезли. С собакой, конечно, Он без нее не может. Он меня поцеловал перед уходом и сказал, что скоро вернется. Вот и все.
– Уф-ф, – вздохнул я. – Ну, дела! Прооперировали его?
– Да.
– Но он не вернулся?
Люся оставила глупый вопрос без ответа. Поднялась в своем великолепном японском халате (морской берег был на нем, небольшие сосны, крупные птицы) и пошла в гостиную. Она теперь немного враскачку ходила: артроз изменил походку.
Принесла тонометр, велела измерить давление.
– Сколько? Сто шестьдесят? Ну, это ничего.
– Да, лучше, чем двести, – подтвердил я.
– Чаю еще налить тебе? Нет? Ну ладно. Давай посмотрим, что там по телеку.
– Люсь, – сказал я, все еще держа в голове ее ошеломительный рассказ об увозе Феликса. – Как же ты теперь? Как жить будешь?
– А так и буду. Без облака в штанах! – Она вскинула взгляд, исполненный решимости, а может, негодования. – Хватит с меня мужчин. Подлое самовлюбленное племя! Где вы, рыцари с вашим благородством… поклонением прекрасной даме? Ау! Нету рыцарей. Остались в средних веках. Кто вместо вас? Эти, нынешние с победительной походкой? Нежности – на полчаса. Страсти – на месяц. И всё! Свеча догорает, сгущается полумрак… – Люся сделала рукой отмашку, отбрасывая от себя нечто негодное. – Нет, нет, ты не думай, что все так беспросветно, – после паузы объявила она. – Знаешь, кто из моих любовников был незабываемым? Камило! Молодой профессор в Коимбре… в Португалии. Невозможно забыть его восторженные глаза… трепет его рук… его речь – как романсеро… Камило, может, был последним рыцарем… Счастливые одиннадцать дней в моей жизни…
– Люська, – сказал я мягко, – ты сумасшедшая. Но все равно, я тебя люблю.
Она, улыбаясь, тихо пропела:
Но нельзя рябине к дубу перебраться,
Знать, ей сиротине век одной качаться…
А годы летят с каким-то жутковатым ускорением. Будто в своем движении по гигантской орбите Солнечная система вместе с нашей грешной Землей влетела в некую область, где время течет ускоренно.
Странная, конечно, мысль. Но в современной астрофизике странностей полным полно. Разве не странно, что материи во Вселенной ничтожно мало: не более четырех процентов, а остальное пространство занято «темной материей» и «темной энергией»? А Вселенная, оказывается, не одна, – вселенных много, тысячи, и они могут быть связаны между собой некими «кротовыми норами». Как это понять, господа физики?
Но я ни в какие кротовые норы не полезу – даже если в них наливают пятизвездочный армянский и дают на закуску халву.
Вот что я вам хочу сказать, мой терпеливый читатель: сегодня, в темный (как «темная материя»?) декабрьский день я закончил свои мемуары. Шесть лет и четыре месяца писал я их. Несколько раз надолго прерывал писанину, – то болезни одолевали, то работа просто не шла; я будто лбом упирался в трудное обстоятельство, не находил нужных слов, ругал себя: старый хрен, какого черта взвалил на себя непосильное дело… лежал бы на диване, читал «Похождения Рокамболя» или «Дочь тысячи джеддаков» – вот приличное занятие для пенсионера… и не надо ломать голову над неподатливой фразой… и голова, между прочим, меньше бы болела… Н-да, головные боли – в букете моих болезней они занимают первое место…
Но спустя какое-то пустое время прожитая жизнь вновь вторгалась в беспокойную память. «Ты! Старый хрен! – словно бился в черепной коробке ее хриплый голос. – Какого черта валяешься на диване и лупаешь глазами на дурацкие сериалы со стрельбой и мордобоем? Кто, если не ты, опишет дерзкие атаки “щуки” Федора Ивановича Кожухова? Случайную (но предопределенную!) встречу в Хельсинки с кронмятежником Терентием Кузнецовым – твоим тестем, сатана перккала? Взлет и падение твоего отца, сломленного ужасным «ленинградским делом»? Кто, если не ты, опишет захоронение урны с прахом отца в море, у банки Штольпе?
Кто напишет о твоей Раисе, о ее храбрости и нежности, о вашей любви – если не ты?»
В этот короткий темный декабрьский день поздним вечером я записал: «Ты ушла слишком рано. Колокол звонил не по тебе. Знаешь, Райка, нам следовало уйти вместе. Жаль, что я этого не понял тогда. Снова и снова шлю тебе, моя дорогая, в заоблачные выси, где обретается твоя душа, свое признание в любви».
Я написал это – и понял, что мемуары закончены.
Не хотелось думать о том, что предстоит еще много работы: вычитать рукопись, отредактировать, сократить по возможности, набрать ее на компьютере (Люся дала мне номера телефонов своей знакомой девицы Ларисы Борисовны, которая наберет за умеренную плату). И совсем не хочется в этот знаменательный час думать о дальнейшем движении дел: какому издательству предложить, как долго будут читать и как отнесутся… да и вообще: удастся ли издать?..
Не хочется портить себе настроение подобной рефлексией. Вот толстая стопка листов на столе. Да, да, мемуары написаны! Я сделал это! Слышите, друзья?
Вот возьму и обзвоню вас сейчас… Нет, нет. Первый час ночи, поздно.
Лиза, конечно, обрадовалась бы. Но она рано ложится. Спокойной ночи, дорогая. Знаю, ты рано ложишься и рано встаешь. Одолевая боль в пояснице, отбиваешь поклоны Богородице – заступнице, покровительнице…
Люсе позвонить в Москву? Она поздно ложится. Засыпает трудно, с таблеткой. Нет, сестричка, не стану будоражить тебя ночным звонком. Утром позвоню, часов в десять, когда ты пьешь свой кофе, заваренный крепко, по-португальски.
А ты, дорогой мой бородач Владлен, уже не отвечаешь на телефонные звонки. Прописанные профессором лекарства, сильные антидепрессанты, держали тебя какое-то время, но – болезнь прогрессирует. Когда я, дней двадцать тому назад, навестил тебя, ты меня не узнал. Молча уставился, почесал под бородой, вякнул что-то неразборчивое. Уплыл Великий Змей по течению… Хорошо, что с тобой Оксана. И, знаешь, ты правильно поступил, когда, будучи еще с неповрежденным рассудком, завещал ей свою квартиру на улице Белы Куна.
Не позвонить ли Саше Измайлову в Калининград? Мы с ним перезваниваемся, обсуждаем текущие события, спорим, иногда пускаемся в воспоминания о былом, о войне. Саша знает, что я пишу мемуары, он не раз поторапливал меня: почему так медленно пишешь? Ему, конечно, хочется их прочесть. Сашенька, спасибо за вынимание!
Ладно, спите, друзья. Завтра оповещу вас…
Телефонный звонок! Беру трубку, слышу надтреснутый голос Люси: – Дима, ты не спишь? Привет. Как называлось судно викингов?
Шесть букв.
– Ты с ума съехала, Люська, – говорю. – Полпервого ночи, а ты кроссворд разгадываешь.
– Шесть букв, вторая и последняя – «р». Не слово, а рычание.
– Дракар, – говорю. – Первая буква? «Д». Ну, Дмитрий. Да, дракар. Чего ты не спишь? Как самочувствие?
– Плохо! – кричит Люся и заливается смехом. – У викингов дракар, а у меня артроз! А как ты, Вадим?
– Примерно так же. Тоже на «р». Как у всех реликтов. (Это я вспомнил, как Глеб Михайлович однажды назвал меня «военно-морским реликтом».) Ты получила перевод?
– Получила. Собственно, это я и хотела тебе сказать. А викинги – между прочим. Спасибо, Дима.
Переводы с португальского перестали ее кормить, нет заказов, и живет Люся на пенсию – хорошую, но очень уж маленькую. Время от времени я посылаю ей денежные переводы.
– Пожалуйста, – говорю. – А знаешь, сегодня я закончил писать мемуары.
– Димка, поздравляю! – закричала Люся. – Какой ты молодец! Звони Ларисе, она наберет и пришлет мне файл. Я прочитаю и выправлю твой стиль.
– У меня хороший стиль, – самолюбиво замечаю.
– Я сделаю его еще лучше! – заливается смехом моя сестра. – Дима, спокойной ночи!
– Спокойной ночи, хохотушка.
Однако чувствую приближение головной боли. Знаю, конечно, что надо сделать. Вынимаю из серванта бутылку трехзвездочного армянского, наливаю в фужер и медленно пью, ценя каждую каплю.
И это значит, что приспело время поставить окончательную точку.
2010–2017 годы
