В префератах Манкоа и университета Пианс победу не праздновали. Все работали в обычном ритме. Для них это было просто решением технической проблемы, реальные масштабы которой никто себе пока не представлял.
Тот факт, отмеченный в Манкоа и преферате университета Пианс, что с первого рабочего конжона нового обиора почти все напряженности рассосались, а в течение двух конжонов сошли на нет и остальные, а так же спокойный выходной на восьмой конжон, не давал повода серьезно возвращаться к теме. Казалось, что предпринятые действия возымели должный эффект.
Майкл, старательно сдерживаясь, назвал бы пратиарийцев прогрессирующими дегенератами. Такое спокойствие, на сформировавшемся фоне, непременно должно было бы вызвать озабоченность. Но не у непривыкшей к интригам Прата, где даже нет такого понятия, как «честь», которое возможно только при наличии тех, у кого ее нет. Поэтому ничего не ожидалось и не принималось никаких попыток что-то прояснить, принять превентивные меры.
Бомба снова взорвалась неожиданно.
Эвелина и Глеб, измождая фантазию, конспирировались в закоулочном баре на окраине центра города. Посетителей было не очень много, но все небольшими увлеченными собой компаниями. Приглушенный свет и назойливые матовые блики на затертых черных столешницах от мигающей на сцене светомузыки бодрили веселящихся и утомляли тех, кто топил свои трудности. Поэтому, вряд ли кто-то мог заметить, что Глеб упорно не торопился пьянеть, несмотря на то, что бармен Эвелина подавала ему уже четвертый широкий стакан разбавленного черного чая со льдом.
Эвелина устроилась сюда недавно, поскольку прежняя вольная и даже хаотичная, как окрестил ее Глеб, диверсионная деятельность закончилась после присоединения к Примуле.
Она снова временно отвлеклась, чтобы обслужить других посетителей, подошедших к барной стойке. А вернувшись через несколько минут, обнаружила Глеба, полностью ушедшего в задворки своего сознания или даже подсознания.
– Повторить? – спросила она.
– Мне, кажется, что мне уже достаточно, – улыбнулся в ответ Глеб.
– Куда пропал?
– То есть? – сморщился Глеб, не поняв, что имеет в виду Эвелина.
– У тебя вид, будто ты на Луне. О чем думаешь?
– Не поверишь. Молюсь практически!
– Ну, в принципе, выглядишь соответствующе случаю, – присмотревшись на Глеба, сказала Эви. – О чем? Или о ком?
– Чтобы все удалось. И знаешь, на какой мысли себя поймал? Сижу, думаю «Помоги, Господи! Я сделаю, все, что Ты захочешь. Я постараюсь Тебе…, я обещаю…», дальше думаю, «…я буду…». И вот сижу теперь и думаю, что же я буду?
– Все ясно, – сделала вывод Эвелина. – Повторить! Может, все-таки не только для вида?
Эвелина заметила активизировавшегося клиента и оставила Глеба размышлять дальше.
«Да, собственно, что я могу пообещать? Все что у меня есть, и так Твое, – думал дальше Глеб. – Все мы в Твоей воле! Что бы я ни сделал, это все равно…».
– Не грузись. Все еще будет хорошо! – подбодрила, в очередной раз оказавшись возле Глеба, Эвелина.
– Да я знаю, – ответил он. – Если ничего уже быть не может, то ничего и нет. Настоящее есть только тогда, когда есть будущее. Но мы-то есть!
Эвелина даже немного поморщилась и покачала головой, пытаясь разобраться в услышанном и прикрывая задумчивость усердной протиркой барной стойки.
– Ты в штабе давно не показывался, – перевела она тему.
– Необходимости не было, а лишний раз светиться там… Зачем, если можно встретиться и, например, здесь?
– Я была недавно. Говорят, сестра звонила.
– Что-то рассказывала?
– У них там человек потерялся. Парнишка. Мигель. Просто уже не появляется больше двух недель. Дома его нет. Где могли его поискать, уже поискали. Нету.
– Больницы, морги, полиция…?
– Конечно.
– Чтобы совсем бесследно…? – задумался Глеб. – Раньше, лет так десять назад, я бы сказал, что это странно. А сейчас…
– Чаша так не думает. Он не взял свой детектор, – продолжила Эвелина.
– Забыл, – логично предположил Глеб.
– Они там уже вспоминали всем штабом. Говорят, что он его почти никогда с собой и не брал. Хуже другое. Пелка заставила Уайдшера проверить прошивки всех вакцин. Они каждую прошивку готовят индивидуально, хотя и с одного шаблона, и хранят. В одной нашли изменения, которых быть не должно. Похоже, что эту вакцину готовил как раз Мигель.
– Как это? Изменения, которых быть не должно! Это что значит?
– Ну, откуда я знаю? Уайдшер темнит, но говорит, что похоже на вторичную подмену цели. При каком условии? Пока точно не установили, но похоже, что прояснения деталей первой.
– А Браннекен куда смотрел? – вспылил Глеб, оценив новость, но через секунду отошел. – Он вообще-то типа биологом там. За программную часть Уайдшер отвечает. И сколько таких вакцин сделали?
– Нашли, говорят, одну. Проверяют остальные. Пелка там всех на наадреналинила.
– Надо пойти самому узнать, – закончил Глеб. – Не в восторге я от таких сюрпризов. Подмена цели, подмена цели… – рассуждал он. – Вполне возможно, по этой причине не получена часть трансфонаторов.
Глеб снова остался один и какое-то время наблюдал за Эвелиной, как она неумело, но стараясь казаться профессиональной, наполняла стаканы. Пока в помещение не влетели несколько грифов.
«Облава? Или зачистка? – напрягся он. Но по сформированной уже привычке даже голову повернул не резко, посмотрев на них краем глаза. – Или просто смотрины? Сейчас такие повсюду случаются».
Потом он стал себя успокаивать, попивая свой бутофорский виски, как бы не обращая внимания на происходящее. Эвелина тем временем не подходила к Глебу и тоже изо всех сил старалась не смотреть на Глеба даже вскользь.
В участке Германа допрашивали. Из его карманов выпотрошили все, что при нем было. Он снова встретился с добрейшей администраторшей гостиницы и овальным швейцаром, который и здесь выглядел таким же равнодушным к происходящему, как и на работе. С администраторшей они даже поспорили.
Герман утверждал, что не знает эту женщину. Она же клялась в обратном, рассказывая небылицы про сломанный ключ, который, однако, удалось предъявить. Также она рассказала, что в тот же день, когда этот господин жаловался на ключ, вечером другой настоящий постоялец того номера сообщил дежурной, это уже была не я, что в его номере кто-то рылся в вещах.
– И вы вызвали по этому поводу полицию? – поинтересовался следователь.
– Кто же ему поверил? – довольно естественно возмутилась администраторша. – Можно подумать, можно помнить, как оно все там у него лежало. Да, может, уборщица что-то и подвинула. Он же не заявлял, что вещи разбросаны.
– А зачем Вы тогда об этом рассказываете, если Вы и сами ему не поверили? – заметно напрягаясь уточнил следователь.
– Ну,… ну, я просто… я рассказываю все по порядку, – нашлась администраторша.
А вот версия охранника совпадала с версией Германа. Охранник не узнал его. При этом он утверждал, что у него отличная память на лица, поскольку он уже шесть с лишним лет работает швейцаром в этой гостинице, здоровается с каждым постояльцем. И даже более того, он утверждал, что помнит гостей, когда они приезжают в отель даже несколько лет спустя.
По номерам счетов, выписанных Германом на листке, полиция легко восстановила фамилии и адреса лиц, упомянутых там.
– Где и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Лейлой Явершек, уроженкой города Блед Словенского округа, Ериасом Петранди, Сейидом Дарауи…? – напирал следователь. – Имена этих людей были в Вашем списке.
– Я не знаком с этими людьми.
– Откуда они в вашем списке?
– Это не мой список. Кто-то забыл его на столе в кафе, где вы меня нашли. Мне стало любопытно даже, что может объединять этих людей.
– И что же, по-вашему?
– Вероятнее всего, это некий список приглашенных. Может, как раз вы и сможете объяснить мне это? – провокационно развернул разговор Герман.
«А я был бы вам за это весьма признателен», – закончил он мысленно фразу.
– А для чего в списке приглашенных указаны счета некоторых их них? – не поддавался следователь.
– Вы меня об этом спрашиваете?
– Вас. Именно вас! – уверенно говорил следователь.
– Это не мой список. Откуда мне знать?
– И Ваше имя, кстати, тоже здесь есть?
– С чего вы взяли, что это мое имя? Это просто совпадение!
– Перепишите этот список на чистый лист, – предложил тогда следователь.
– Зачем?
– Мы без Вас разберемся, зачем нам это нужно. Просто перепишите, – настаивал следователь.
– А потом вы возьмете мой список и будете утверждать, что он мой? Нет, так не пойдет.
– Не Вам здесь решать, что пойдет, а что не пойдет, – повысил голос следователь. – Не хотите переписывать, пишите тогда, что угодно.
Герман написал несколько строк какого-то стихотворения, стараясь исказить свой почерк.
– Вы так всегда пишете? – спросил следователь, посмотрев на образец.
– Всегда, – ответил Герман.
– Хорошо, – закончил следователь. – Отведите его в камеру, пускай еще посидит там денек, пока мы тут разберемся с его писаниной, – приказал он охраннику.
«Ну, что ж, во всем есть свои плюсы и минусы, – рассуждал Герман. – Я потерял здесь уже много времени, но они сами сказали мне имена и фамилии моих…»
Он даже не знал, кто они ему, подельники, коллеги, соучастники. Но чего? Ведь общего смысла мероприятия никто из них не знал».
Скудность обстановки в камере, а так же ее открытость, не предоставляли возможности для чего-либо иного, как думать. Рассуждая о происходящем, Герман обратил внимание, что его личное отношение к заданию теперь диаметрально противоположно таковому в момент получения конвертов. Он попытался нащупать точки соприкосновения этих двух отношений, осознать момент перемены и, самое главное, причины.
Две мысли, фактически два сознания передрались в его голове, но осталось все же последнее, столь же целеустремленное, но более хитрое, более расчетливое, более жесткое. Он удивился тому, что на эти две точки зрения ему удается посмотреть как бы сверху, хотя и не полностью от них абстрагируясь. Где-то вдали нечетко ощущалось, что эти линии, как две команды, данные изнутри, понятные и не вызывающие неприятия. Герман так же краем сознания чувствовал, что его нынешняя жесткость странная, как будто не его, словно маска, но комфортная, не создающая внутреннего конфликта.
Его недолгие размышления прервал охранник, который в очередной раз прошел по коридору мимо камер и прогремел палкой по решеткам. Герман в этот раз негромко ругнулся. Охранник это услышал, но не разозлился. Только довольно ухмыльнулся. Ему было достаточно того, что он зацепил хотя бы одного из задержанных своим поведением. Герман заметил реакцию охранника.
Когда психозы утихли, Герман снова завяз в каких-то своих сумбурных рассуждениях: «Следователь был очень уравновешен. Лишь однажды повысил голос. Дежурные в отделениях были такие же, спокойные, невозмутимые. Даже равнодушные. Но все-таки очень непосредственные, раскованные».
Слухи давно ходили, что в полиции работают они, особенно с тех пор, как появились грифы. Но…
Во время очередной выходки охранника Герман с видом, что он уже не выдерживает этих звуков, вскочил с места, подбежал к решетке и заорал:
– Гнида красноухая, ты еще долго будешь это делать?
Но охранник, довольно улыбаясь ехидными глазами, молча прошел мимо. Возвращаясь обратно, он словно ждал, что задержанный выдаст очередную порцию эмоций, и был готов испить ее. Однако, Герман решил лишить его этого удовольствия. Охранник удалился, явно не получив ожидаемого, а Герман знал, что в следующий раз ему будет уделено особое внимание.
Он угадал. Перерыв до следующего обхода оказался короче прежних. Охранник прошел мимо его камеры, но сразу же вернулся и нахально посмотрел на молчащего Германа.
– Тебе, наконец, понравилась моя музыка?
– Так себе, – пробурчал под нос Герман.
– Что ты там такое сказал?
Теперь бесился охранник. Его бы не выводило такое поведение задержанного, если бы в прошлый раз Герман не позволил себе агрессивную реакцию. Теперь охраннику не хватало этой злости, словно воздуха. Он со смаком молниеобразно прогремел по решетке Германа.
– Ну, как? – не унимался он.
– Как твое чертово имя? – просипел, не поднимая взгляда, Герман.
– Чё ты там сказал?
Охранник подошел вплотную к решетке.
– Имя твое как, спрашиваю? – самоуверенно и вызывающе смотрел в лицо охранника Герман.
– Тебе зачем?
– Фэн клуб открыть! – ответил Герман, без резких движений вставая с места.
Охранник надменно захихикал, но назвался.
– Зак! А ты, типа, умный что ли? Или смелый? – хамел на злазах охранник, опираясь руками на пруты решетки.
– Модный, – ответил Герман, медленно шагая к охраннику. – Ловлю свежие веяния.
Когда Герман оказался на близком расстоянии от решетки, охранник отпустил руки.
– А чё успокоился-то? Мне понравилось, как ты в прошлый раз повис зубами на прутьях, – донимал охранник.
– А ты чего руки-то убрал? Зубов боишься? Зак! – наступал Герман, подтверждая свою уверенность движениями бровей. – А, Зак! – Он очень четко и звучно произносил его имя, затягивая первый звук. Герман подошел вплотную к решетке и взялся за прутья. – Руки свои поставь сюда. Посмотрим друг на друга. Зак! А?! Или они у тебя уже трясутся?
– И что дальше?
Охранник оказался и тех, на кого прием «слабо?» действует сильнее, чем красная тряпка на быка. Он, не спеша, тоже взялся за решетку, расставив руки шире, каждой рукой через прут от рук Германа. Его плечи ему это позволяли. Они смотрели в глаза друг другу.
– Что, справился со страхом? Зак! – Герман дразнил охранника словами.
– Чего не кусаешься? – накалял атмосферу и охранник.
Герман напрягся, словно пытаясь поднять решетку, но бросил руки и отвернулся от Зака. Тот довольный засмеялся. Герман снова повернулся и, изображая злобу, но без резких движений, взялся левой рукой за решетку.
– Ну, и что ты можешь сделать? – проговорил Зак.
– А что я хочу сделать? – улыбнулся ему в ответ Герман. – Как ты думаешь?
– В твоей ситуации это имеет значение? – усмехнулся Зак.
Герман видя, что немного ослабил бдительность и настороженность собеседника, улучил момент и долбанул охранника в палец, ту его часть, которая была по внутреннюю сторону решетки. Времени прицеляться и осторожничать не было. Необходимо было использовать единственную попытку и при этом не промазать. Поэтому Заку было больно, так как зубец, раздавив ткань, дошел до кости.
Зак не стеснялся в подборе слов. Он снова с остервенением прогремел своей дубиной по решетке. Но Герман не сводил глаз с пальца охранника.
– Что ты смотришь? Шлань залетная!
– Кровь-то есть? Покажи! – теперь надменно позволял себе говорить Герман.
– А с какого якоря ей не быть? – огрызнулся Зак.
Герман, выяснив для себя то, что хотел, уселся в дальнем углу камеры и принялся тщательно оттирать зубец. Зак, пыхтя, надеялся дождаться ответа. Герман открутил с тупого края зубца крышку, капнул чем-то на угол рубашки, закрутил все обратно и продолжил тереть. Наконец, он выдавил.
– Рад за тебя! – спокойными глазами Герман посмотрел в глаза Зака.
Заку пришлось удалиться, хотя он и постарался это сделать с достоинством.
Вернувшись к себе, его больше беспокоила не боль, а предмет, которым воспользовался Герман: что это было, в чем оно было, почему его не изъяли при обыске, чего теперь бояться, нужно ли что-нибудь предпринять? С утиханием боли улеглись и опасения, но теперь не давал покоя другой вопрос «зачем?»
Зак, конечно же, был много наслышан о методе Джоски Кардаша, но задержанные такого никогда еще не делали.
На следующем обходе Зак громыхая по решетке, покосился на Германа. Тот в свою очередь выделил Заку не более почтительный взгляд с легкой ухмылкой. Возвращаясь, Зак остановился у Германа и тихо спросил:
– Зачем ты это сделал?
– Не был уверен, кто ты.
– Какая тебе разница?
– С людьми всегда можно было договориться.
– Ты сам-то…?
– Хм, – с улыбкой выдохнул Герман. – А тебе какая разница?
Зак не нашелся сразу, что ответить и задумался.
Герман понял, что момент подходящий, и другого, возможно, не будет.
– Послушай, – энергично зашептал он, подскочив с места и подбежав к Заку, так что Зак даже отпрянул от решетки. – Ты же понял, что я не в бирюльки играю, и кровищу пускаю не от дешевого любопытства. Тебя самого не достали они? Не тошнит, оттого, что они везде? И то, что ты здесь оказался человеком, не означает, что остальные здесь люди. – Герман подкрепил свою уверенную скороговорку видом своей крови. – Мне нужно отсюда выбраться. Если я и такие как я будем торчать здесь, и даже такие как ты, хоть и не за решеткой, мы никогда не сможем от них избавиться. Ты понимаешь? Время против нас. Их становится только больше. Настанет момент, когда мы даже все вместе окажемся слабее.
Герман догнал Лейлу и накинул на ее шею удавку. Но Лейле удалось развернуться к Герману лицом, отчего и удавка немного ослабла. Она смогла даже что-то просипеть, глядя ему прямо в глаза.
– Герман, ты не можешь этого сделать. Ведь мы тогда сорвем задание. Ты ведь человек!
Герман молчал, уверенно держа в руке шнур. На его лице не дрогнул ни один мускул, но на лбу выступила испарина. На жалостливые и непонимающие происходящего глаза Лейлы навернулись слезы. Она, выдавливая из легких последние капли воздуха, едва слышно продолжала умолять.
– Ты не можешь. Как ты можешь?
Слеза скользнула по щеке, за ней вторая. Герман снова вспомнил весну, окно, стекающие по стеклу ручейки, прямо как слеза по щеке Лейлы, пробивающиеся сквозь облака лучи Солнца, голос матери «Геруш, если б мы были у себя дома…», букетик примулы, снова мамин голос «Поздравляем и вас», улыбку девочки и необычное, но красивое, имя.
«Как же ее имя?» – остановилась мысль.
Его руки невольно ослабили хватку, но голова Лейлы уже начала опускаться на бок. Следы от нескольких слезинок теперь стали наклонными, а новые упали вниз, но уже не вдоль побледневшей щеки.
Может, еще и можно было бы отпустить совсем петлю и вернуть Лейлу, но косые следы слез вызвали в памяти другие воспоминания: поезд, дождь, струйки воды бегут поперек стекла, снова желтые с прочернью лучи, вновь ласковые слова матери, нежное прикосновение ее руки к его волосам, цветы, улыбка с челкой на глазах, и имя… Эвелина.
«Да ее звали Эвелина!» – вспомнил Герман и не смог удержать на руках полностью ослабшее тело Лейлы.
Но он не смог обратить на это внимание.
Его мысли накладывались одна на другую: «Поезд, куда он ехал? Куда я ехал? Почему я ехал? Почему ехал я? Кто я?» «Ты ведь человек», как ответ прозвучали слова Лейлы. «Что сейчас происходит в моей мастерской? У меня есть мастерская!?» – закрепился восстановленный факт. – …
Зелено-белая деревянная вывеска над ней, раскачиваемая сильным ветром, вылетающий из-за угла черный гриф, которого он смог увидеть только одним глазом, едва освободившись от накрывшей его…
«А что это вообще было?» – возникла и растаяла неясность.
Он не смог вспомнить. Потом снова поезд. Встреча. Поезд. Другая… Задание. Против них. Наивысшая степень… И что он сейчас сделал?
Герман стоял в оцепенении, руки внезапно задрожали, клещи жестокости отпустили, в висках словно прорвало дамбу, разум оценивал происходящее. Часть мыслей были, как наблюдение со стороны, часть были от первого лица, своего лица.
«Ты ведь человек» – било в голове.
«Я ведь человек! – отвечалось там же. – Против них… – Он посмотрел вниз и увидел Лейлу, сразу вспомнил искаженные лица Дины и Ллеу. – Это не против Лейлы! Восемь! Теперь уже минус…, минус три».
Кровь снова хлынула к голове, отразившись на некоторое время в глазах белой пеленой ужаса от совершенной ошибки.
«Не может быть, чтобы все было кончено» – пробивалась через плотный туман оцепенения надежда.
Логическая цепочка уже начинала разворачиваться от фактов к необходимому при сложившихся обстоятельствах.
«Дина, ей в Вааль через неделю, потом далеко ехать не нужно. У нее Европа. Ллеу, ему в конце августа, мне в начале сентября. Ллеу в Австралию. Лейла свой трансфонатор уже получила, поэтому и не смогла с ним от меня убежать. – Он нашел ее конверт с заданием. – Тоже не уничтожен! – Он даже улыбнулся этому факту. – Как конверты с пин-кодом у любителей старомодных банковских карт. Хранятся даже после истечения срока действия карты. Ладно, – вернулся Герман к главному. – Лейла должна была попасть в Южную Америку.
А дату мы выбрали первое января. Осталось четыре месяца и четыре трансфонатора, которые мы, включая меня, должны были установить. Три из них теперь включать некому.
Допустим, включить его можно не обязательно рукой человека, я без труда придумаю, как это сделать. Самое сложное, значит, найти безопасное место, где его можно разместить, чтобы его не обнаружили».