Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
Сбросить оковы
Время на вершине горы утекало невидимым песком сквозь пальцы. Поднялся сильный ветер, с юга надвигались тучи, вокруг потемнело, начинались сумерки. Недовольный мир хмурился. Аймшиг не помнил уже сколько времени он сидит рядом с безжизненным телом. Кровь на его одежде стала подсыхать и задубела. А он просто сидел, впялившись в ее открытые, казавшиеся сейчас ненастоящими, глаза, своим пустым отрешенным взглядом. Опустошенным. Заброшенным. Нет, слез у него не было, да и быть не могло. Разве могут возникнуть они в иссохших черных колодцах, откуда, словно летучие мыши, лишь изредка вылетали гонимые тьмой подсознания, резкие, жгучие, губительные мысли.
Поза, в которой он сидел, уже давно покалывающей болью упиралась в поджатые голени. Он пересел рядом с ней, облокотив скрещенные руки на согнутые колени. Задумчиво глядел на запад, где уходящее солнце скрывалось за темно-серыми тучами. Смотрел туда, куда только недавно указывал ее дрожащий от напряжения восторженный палец, в ту сторону, куда она улыбнулась в последний раз. Повернул голову. Да, она все еще здесь, хотя давно стало ясно, что в ней уже не осталось ничего из бывшего ею. То самое, запредельно важное, непомерно главное, жизнь сохраняющее, блеском глаз отсвечивающее, уже испарилось, как мелкая лужица, оставшаяся после ночного дождя, исчезает, как только восходит жаркое солнце. И она испарилась, превратившись в тучи, приходящие с юга, уносимые ветром на запад. Туда, в тот край, в ту страну, откуда пришли они. Кто это был, он не знал и знать не желал, но именно они сейчас виделись ему виновниками произошедшего. Сглотнул, чувствуя, как из центра груди, приходящей дрожью разрастается злость. Теперь он дышал как-то прерывисто, мелко, словно на этой горе было мало воздуха. Подступающее чувство железным обручем охватывало грудь, обжигало, мешало нормально вздохнуть. Это была злость, переходящая в боль и боль, превращенная в злость. Все смешалось в едином бурлящем котле ненависти. В горле застрял невидимый ком, и сколько бы он не глотал, пытаясь прогнать его, ничего не выходило.
Вдруг резко, для самого себя, молниеносно и легко подскочил, словно буря гнева теперь вела его, управляла силами его жизни, и подняв пару камней в бессильной злобе, запустил их на запад. Камни, пущенные со сверхъестественным импульсом, летели прямо и долго, как пущенное из пушки ядро, и исчезли где-то в далекой невидимой глазу дали, в сером мареве сумерек. Дышал сильно, натужно. Взгляд потерялся в глубинах памяти, где только недавно, еще буквально вчера, она говорила что-то, смотрела отрешенно на кроны осенних деревьев, поправляя рукой волосы. Его лицо становилось темнее, но он и не думал об этом. Набравши полную грудь воздуха, он крикнул, что было силы, и крик тот был больше похож на рокот сотен военных рогов, сливающихся в унисон перед битвой, на низкий рык льва, разносящийся над саванной, на грохот сошедшей лавины. Это длилось так долго, что с ближайших скал посыпались камни, увлекая за собой, захватывая в плен новых и новых последователей, превращаясь в шуршащие потоки, вторящие его крику.
Остановился, трудно было дышать. Обернулся к ее старой оболочке, в которой ничего не осталось. Простая кукла. Хрупкие кости хрустальные, ломкие ледышки запястьев рук. Ничего важного и нужного для него там уже не было и на миг показалось, что сейчас смог бы запросто бросить тело, как камни, чтобы больше никогда его не видеть. Но вместо этого, словно испугавшись своих мыслей, как-то тревожно-быстро нагнулся к ней принявшись гладить её руки, и в этом движении не было никаких чувств, словно бы он гладил скалы, землю, песок. Ибо это уже было не отличить от скал, земли и песка. Начал снимать свою одежду. Тибетскую длинную куртку, испачканную кровью, что уже лежала брошенная рядом, он свернул и подложил под ее запрокинувшуюся голову. В парчовый алый халат, тоже пропитанный кровью до самых колен, он укутал её обнаженное тело, подоткнув под бока, как одеяло. На хвост не хватило длины и долго смотрел на него в некотором отупении. Потом вдруг очнувшись, стал подыскивать глазами пару мелких красивых камней, чтобы закрыть ей глаза, но не найдя ничего вокруг, встал, суетливо бегая, рыская. Найдя, бережно прикрыл веки, положив на них камни. Заметил свои руки. Они становились темно-синими, почти черными, как темные грозовые тучи, летевшие с юга, точно такими, какими бы были, не принимай он много лет эту форму монгольского хана, которую примерил ещё во времена нашествия и исключительно из чувства восторга перед безупречным покорителем земель человеческих, не знающим жалости. Вспомнил он почему решил это сделать. Весь род людской хотел бы тогда уничтожить. Не стоит он того, чтобы его защищали. Мерзкие пакостники, уничтожающие вокруг себя все прекрасное, что видят, как уничтожили они это чудо, безжизненно лежавшее рядом, как уничтожили бы того барса, ведь его шкура непременно должна быть на полу из розового дерева. Как они, словно смерч, уносили из века в век, все прекрасное, ими не созданное, обращая шедевры в небытие. И тогда он отрекся от своей клятвы, данной защищать род людской, и пожелал лишь одного – уничтожить их полностью, стереть с лица земли. Ведь если их не будет, то остальным станет только лучше. И последовал за полчищами свирепствующих кочевников, наполняя их легионы своей яростью, насыщая их стрелы губительной силой. Но другие якши из его племени, видя все это, поймали, изловили злого духа, сковав навсегда цепью проклятия, навесив на шею камень, пылающий каждый раз, когда подходил близко к святыням. Тогда и уменьшились силы его, обладавшие способностью заряжать могуществом армии. И иго сломилось само собой, с годами сойдя на нет, потерявшись в веках. А теперь, в этот момент, он снова ощутил, вспомнил силу ярости, владевшей его сердцем века назад. Вспомнил, зачем он живет, воскресил к жизни потухшие уголья ярости. И растворив наконец лицо Чингисхана, казавшегося теперь безобидным ребенком в сравнении с настоящим его ликом, отказался, отрекся ото всех масок. Острые когти прорезались на крупных массивных пальцах темно-синих ладоней. Тело раздулось, как воздушный шар, наполняемый распирающим гневом. Волосы на голове огненно-рыжими, длинными космами разметавшись по круглым покатым плечам. Лицо округлилось, расширилось, и угрожающе загорелись на нем широко распахнутые дикие глаза. Изо рта выдавались крупные зубы с острыми клыками, распространяя вокруг смрад убийства. Вокруг него постепенно собирались тучи. Поднялся, все еще тяжело дыша, глядя на мертвое змеиное тело, словно взгляд свой хотел напитать ненавистью, отжать ее смерть без остатка, растратив все силы в разрушительной агонии. И когда заговорил, голос был низко-рычащим, словно вестник из ада возвещал о своем прибытии.
– Та, что просила не мстить, ушла, оставив меня одного. А потому, только я здесь решаю, что делать. И сегодня я требую возмездия. Люди отплатят сполна своей кровью за твою гибель. Они заслужили это. Да, они заслужили.
Клубящиеся тучи полностью скрывали его обнаженное в демонически-устрашающей форме тело. Он ощущал в себе великий подъем силы. Идеальная ярость. Такого не было даже при Марианне. Эта сила подняла его в воздух, и он помчался со скоростью урагана вслед за убийцами. Достигнув ущелья, где была убита нагини, принюхался к воздуху. Их страх всё ещё липкими щупальцами держался за ветки деревьев. Сейчас он чувствовал их ничтожную сущность. И дьявольский смех раскатами грома разнесся над долиной.
***
Они уже почти доезжали до деревни. Молчали всю дорогу, то и дело оборачиваясь назад, истекая холодным потом гнетущего ужаса. Позади сгущались тучи, надвигалась гроза и изредка у горизонта сверкали молнии. Они были настолько напуганы, что даже не останавливались по нужде, терпя до деревни, боясь остаться наедине с непредсказуемостью природы. Данба все шептал про себя как умалишенный, что теперь злые духи их не простят, что им навсегда заказан путь в горы, что он обеднеет, пойдет по миру, и гневно срываясь кричал на китайца, с которого уже не собирался брать денег, а потому и кричать можно было, что именно тот виноват во всех их бедах. В Веймине в одночасье погиб коммунист-атеист, и он уже со страстью заключенного смертника молился духам предков, Гуань-Инь114 и Будде, о том, чтобы все было хорошо и его никто никогда не трогал. Возможно, если бы не Данба с его неподдельной паникой в безумном взгляде, китаец бы забыл о происшествии спустя пару часов, привычно уткнувшись в смартфон, но атмосфера, царящая в машине, захлестнула его волной паники. Все-таки он доверял местным. Ощущая себя гостем в их мире, он смотрел на мрачные запуганные лица тибетцев, заражаясь от них животным ужасом.
Соржу с неподвижным лицом следил за дорогой, без остановки проматывая в памяти момент икс. Поначалу, он убеждал себя в невозможности увиденного, в групповой галлюцинации, игре света и тени. Хоть и будучи верующим человеком, слышавшим с раннего детства множество мифов о людях со змеиным хвостом, все же считал их просто легендами, выдумками необразованного деревенского люда. В отличие от Данбы, он не верил ни в каких духов и демонов, снижающих удои. Но вспоминая раздавшийся выстрел, навстречу которому выпрыгнуло нечто, он понимал, что другого быть и не может. Это был наг. Он видел его буквально шагах в десяти. Половина человека, половина змеи. Этот наг защищал собой барса. А они ранили нага, а может даже убили. Тучи сгущались как раз над тем местом и словно бы следовали за ними по пятам. Этот тревожный сон, где они задавили змею, и пылевая буря гналась за машиной, сбывался, а Соржу краем души ощущал, что им не избежать наказания. И он с жалостливой грустью вспомнил жену, обещавшую с утра помолиться защитникам, дочку, которой предстояло идти в пятый класс и мысленно обнял их, гладя ребенка по голове, прощаясь. Внутри себя он так же молился, но не как Веймин – о своей безнаказанности, а просил прощения у всех духов природы за свои сокрушительные действия. Он обещал, зная уже, что сможет исполнить обещание лишь в следующей жизни, что навсегда прекратит охоту. Он представлял, как придет на птичий рынок и потратив все деньги, купит столько птиц, сколько возможно. И выпустит всех на волю. Он поступит так же, как в джатаке про золотого павлина, истории из прошлой жизни Будды Шакьямуни, когда охотник раскаялся в своих проступках стоя перед этой чудесной птицей. И сейчас он тоже мысленно стоял перед золотой говорящей птицей, размером больше человека, слезно моля помочь его семье после смерти. Но не успев додумать эту мысль, почувствовал, что машина не управляема. Дорога перед глазами петляла. Машина уходила влево, на обочину, грозясь улететь в кювет. Резко повернулся. Данба бездыханный поник над рулем, не удерживаемый даже ремнем безопасности, который так не любил пристегивать. И, прежде чем Соржу успел хоть что-то крикнуть, схватить руль, машина скатилась с дороги, пролетела метра три и сильно ударившись о землю бампером, перевернулась упав на крышу. Смертоносной невидимой иглой Аймшиг за один удар прошел сквозь сердце пассажира заднего кресла и водителя, остановив их жизнь навсегда. Сердечный приступ – сказали на вскрытии.
Помятая машина лежала, затихнув в мелком ручье, текущем вдоль дороги. Аймшиг медленно обошел вокруг, осмотрев присутствующих. Долго вглядывался в их неподвижные лица, слушал дыхание. Увидев подтверждение своим догадкам, не захотел вскрывать погнутую дверь, чтобы обезглавить последнего, чтобы увериться в их смерти, поэтому легко взмыл, направляясь в поселок, чтобы продолжать расправляться с жителями. Ему казалось, что жажда крови может быть когда-то насыщена. Но нет, она никогда не насыщается. Бездонная глотка. Через час Соржу пришел в себя, задыхаясь от подпиравшей лицо подушки безопасности. Его спас ремень и молитвы жены.
***
Лама Чова провожал посетителя. Приходил его ученик мирянин. Невзрачный пожилой мужчина, почти полностью поседевший, бедно одетый, держатель традиции тайной йоги. Тихий домохозяин, бессловесный. По такому даже не догадаешься, что знает хоть что-то.
Со вздохом уселся лама Чова на свой коврик, где с утра вытирал непрерывные слезы по Харше, и успокоив свой ум, начал ритуал.
***
А разгневанный якша бурей приближался к деревне. Раскаты грома сотрясали округу, молнии сверкали в темном небосводе, люди поспешно выбегали на улицу, собирая с веревок сушащееся белье, пряча под навесы корзины со снедью, заводя животных в загоны и хлева. Видать, сильный дождь будет, говорили друг другу, не ожидая совсем, как с одной из гор в них уже летит огромная глыба, поддерживаемая невидимой силой. Он разжал руки и с сильным грохотом, унося с собой потоки мелких камушков, глыба упала в реку, перекрыв ей течение. Люди оборачивались, с тревогой глядя на рушащиеся горы, что окружали их поселенье. А Аймшиг бросал в их сторону один за одним валуны размером с корову. Некоторые долетали, руша постройки, убивая животных. Некоторые сбивались в кучу, катились громыхая. Аймшиг метался по воздуху укрытый серой мглой. Заметив источник их страха, окруженные со всех сторон сверкающими молниями, словно заточенные в клетке животные, люди обезумели. Женщины с криками хватали детей, убегая прочь по улицам. Бросали имущество, со всех ног спасаясь от катастрофы. Единицы уезжали на машине, кто-то скакал на лошади, эгоистично бросая в бушующей буре своих старых и медленных соплеменников. Аймшиг навис над деревней с камнем в руках. Всё, что держал он, будучи невидимым, тоже становилось таким и сейчас он со злобным наслаждением разглядывал, как зажиточные люди, ополоумев неслись на пикапе, проезжая мимо бежавших пешком, хотя в кузов могло поместиться много народа. После встречи с тем джипом, он, казалось, питал особую ненависть к автомобилям, а потому, летел за ними ожидая удобного момента для сброса булыжника, способного превратить кабину в лепешку.
Внезапно из-за гор у него за спиной раздался пронзительный звук. Словно острием клинка, звук разрезал округу, прекращая множественные удары молний, останавливая закручивающееся кольцо облаков. Сердце Аймшига кольнуло болью. За жутким, оглушительным воем, показавшимся якше похожим на лошадиное ржание, последовали тяжелые громыхающие шаги, словно к деревне приближался грузный великан, каменный голем. И опять дикое пугающее ржание разнеслось по долине, от которого Аймшиг словно оглох. В голове его слышался только громкий свист, как после взрыва при контузии. Он выронил камень на опустевшую снизу дорогу и сжал голову руками, словно прячась от новой приближающейся волны душераздирающего ржания, сламывающего его силы, страхом попирая его горделивую ярость. Когда ржание послышалось в третий раз, руки не спасли якшу от проникшего сквозь кости черепа непосредственно в мозг звона, от которого должны были полопаться все стекла в домах, но тем не менее стояли невредимые и люди, только что испуганно бежавшие прочь, останавливались за деревней на дороге, тревожно глядя на стихший камнепад.
Тяжелая сила накатила на иссини-черное тело с когтями. Он стал задыхаться. Схватившись руками за горло, снова нащупал раскалявшуюся цепь с повешенным на нее жаром горящим камнем с тайными письменами. По мере проявления, она опять начинала душить его горло, безжалостным удавом стягивая шею с каждым выдохом. От боли он даже не мог закричать, в панике хватая воздух, поспешно, как выброшенная на сушу рыба. Пришлось опуститься на землю. Изможденным взглядом покрасневших демонических глаз, он смотрел в ту сторону, где только что раздавался звук. Сумеречные горы озарились красным сиянием. На них стоял некто, пока еще сложно отличимый, но быстро приближающийся. Испуганный до смерти якша со страхом следил, как нечто с пугающей скоростью приближалось к деревне. Было в этих движениях что-то необъяснимо жуткое и он все пытался понять, почему ему становилось страшно так, что кишки выворачивало. В приближении красного пятна, в образе которого все четче начали угадываться пугающие черты демона, поднявшегося из самой преисподней, было что-то ненастоящее, порывистое. Он вроде бы шел, шаг за шагом, медленно и Аймшиг видел это. Но стоило хоть на миг моргнуть, от натуги вытягивая в стороны канаты цепей, сжимающих горло, как демон тут же оказывался ближе не на пару шагов, а на добрую сотню. Он словно бы перепрыгивал, двигался в перемотке кадров. Часть его шагов оставалась невидимой зрителю. Вроде следишь за ним, и он предсказуем, а вот и нет, он уже резко приблизился и дальше не знаешь, что еще может вывернуть.
Аймшиг упал на колени. Лицо наливалось кровью, он почти задыхался. Красный демон приблизился к нему, появившись шагах в двадцати. Остановился. Скованный якша смотрел на него сквозь выступившие слезы. Перед ним красовался трехголовый, шестирукий, шестиногий огненно-красный повелитель огня, из него же вырывающийся. Все головы одновременно смотрели во все стороны, рассинхронизированно вращая глазами, и каждый из глаз в то же время неотрывно следил за вампиром. Головы в коронах из черепов, а из макушки вырастали три зеленых лошадиных головы, издававшие пронзительный звук исполинской сирены. Красный демон топнул одновременно тремя левыми ногами и Аймшигу показалось, что от этого стука земля поднялась волной и пошла на него, грозясь закрыть собой. Потом он так же стукнул тремя правыми ногами и от земли уже ничего не осталось, а якша падал и падал куда-то в пространстве, но демон стоял в нескольких шагах напротив, недвижимый. Он держал меч и трезубец с черепами. На плечи наброшена свежесодранная кожа человека со всё еще стекающей по ней кровью, поверх красовалась гирлянда из черепов. Мощные бедра обвязаны тигриной шкурой. Он скалился на Аймшига своими тремя зубастыми ртами, из которых полыхало огненное дыхание. Аймшиг сидел перед ним на коленях, сломленный ужасом, прикованный к земле весом каменного изваяния с письменами, не в силах скрыться, убежать, не способный вымолвить даже слова, молящего о пощаде. Демон не двигался. Больше всего Аймшиг боялся этого непредсказуемого молниеносного движения.
– Кто ты? – Наконец хрипло прошипел он.
– Я защитник этих земель. – Взревел красный демон полыхающим дыханием обжигая пространство. Окружавший его ореол огня разросся до небес. – Как осмелился ты распоряжаться судьбами людей, живущих здесь? Говори!
Но Аймшиг уже не мог ничего ответить, он хрипел, протягивая вперед руки, жадно хватающиеся за воздух. Демон щелкнул пальцами. Цепи на шее вампира ослабли и тот жадно хватал воздух. Первое что он сказал было:
– Как… как ты сделал это? Ты можешь снять с меня цепи?
– Да. – Отвечал тот голосом подобным грому, до нутра пробирающим. – Но не стану этого делать. Ты нарушил свою клятву и теперь, вплоть до своей смерти будешь носить их.
Аймшиг сокрушенно упал ниц, словно земным поклоном почитая пришедшего чтобы победить. В тот момент он ощущал такую силу и власть, исходившую от огненного пылающего тела, какую никогда прежде не удостаивался лицезреть. Эта сила словно сломала в нем что-то. Сначала был только застывший в глазах мистический ужас, преобразовавшийся после в бушующий необузданный восторг. Аймшиг понял, что века назад, когда свои родичи его избили, связав, обездвижив, то даже все вместе сложив свои силы, они не смогли бы тягаться с щелчком пальцев пылающего демона. Ему захотелось хоть как-то стать ближе к таким мистическим способностям, хотя бы в его подчинении быть способным лицезреть эту мощь, исполнять все приказы победителя, так сильно, как он никогда ничего не желал. Будучи из тех, кто ценил только силу, уважал только силу и понимал только силу, Аймшиг фанатично принял полное превосходство трехголового, пожелав вверить ему свою жизнь, пожелал распластаться пред ним, стать ковром, по которому тот будет ходить, рабом, слугой. Демон видел все его мысли, но ждал его слов. И в стенающем крике Аймшиг воскликнул:
– Кто ты, о пылающий жаром несокрушимой силы? И почему, когда я вижу твое величие, то страх мой превращается в единственное стремление, единственное желание. Такое твердое желание, будто оно высечено на камне. Как я хочу служить тебе, о Великий! Прошу, смени гнев на милость и прости меня за то, что так нагло вторгся во владения твои. И прошу тебя, прими меня в свои верные слуги, позволь мне стать безропотным рабом твоим, исполняющем волю твою. Я поражен видением твоей силы, словно это была бы смертоносная стрела, убившая во мне всю гордыню, что сжимаешь ты в одной из своих рук. Ведь сам я ничтожнее самой малой песчинки, по сравнению с тобой, о Великий. Ты как гора Сумеру115 – повелительница гор. Твоя мощь может держать на себе все мирозданье. Прошу ответь, примешь ли ты меня в свою свиту? Позволишь ли мне действовать под твоей волей?
Аймшиг бился головой о землю, стоя на коленях и придерживая руками мешающую табличку. Демон отвечал громогласно:
– Имя мое – Хаягрива116, потому как сражаю врагов ржанием лошади. Я вижу твое раскаяние и прощаю тебя. А потому не буду убивать. Но словами не воскресишь убитых тобою, не построишь разрушенные дома. А потому я приказываю тебе восстановить твой утраченный обет служить людям, защищать учение Будды, спасать монахов от иноверцев. Ты помнишь, что это и есть цель твоей жизни Дхармапала?
– Да, я все помню, клянусь тебе, о Великий! – Аймшиг с трепетом смотрел на Хаягриву.
– Да будет так! – Словно бы поставил этим жирную точку, принял под свое крыло раскаивавшегося якшу, закрыл все распахнутые двери. Гневный защитник таял в воздухе, пока не остались только глаза на переднем красном лице, и все они следили за Аймшигом не спеша покидать пространство, но потом и они исчезли медленно закрывшись.
Невыносимые тяжелые цепи с глухим стуком упали на землю, разбившись на тысячу осколков. Он смотрел как камень с письменами тает в воздухе, рассыпаясь с каждым порывом ветра, словно сделан из пепла. Удивительно, но решив стать навечно слугой, он впервые за всю свою жизнь ощутил свободу.
В комнате со стенами, выложенными из неотесанных камней, погруженной в вязкий ночной сумрак, лама Чова открыл глаза. Он улыбался.
***
Погребальный костер для Харши возвели неподалеку от перевала, где прежде она строила ступу. Удивительно много пришло народа. Выглядели, конечно, как люди, но Марианна всё же догадалась. Церин рыдал безутешно, и его уже устали успокаивать. Все остальные стояли с печальными лицами, с цветами в руках. Никто не разговаривал. На пустой площадке наги возвели огромный пьедестал, на вершине которого лежала завернутая в белую ткань Харша. Похороны проходили по воле царя нагов и ведическому обряду и долго обсуждалось, кто же должен первым зажечь костер. Аймшиг старался теперь не смотреть в сторону Марианны, на чьей шее висела колба с амритой, переданная ей еще при расставании Харшей. Гуру Чова уже плохо ходил. С недавних времен, самочувствие прежде бодрого старика, резко ухудшилось, словно он потратил всю свою жизненную энергию и резко постарел. Но все так же иногда смеялся припадочно, заставляя окружающих оглядываться с недоумением.
Фислара не было. Аймшигу хватило сил только чтобы перенести сюда Марианну, сильно испуганную его внезапным появлением. Нильдар же жил сейчас в довольно отдаленном месте и даже не подозревал о случившемся.
Когда нужный момент наступил, йогин, взяв подожженный факел, двинулся к телу, поддерживаемый под руки молодыми монахами. Джолма утирала слезы глядя, как пламя лижет длинное тело, похожее на мумию. Она узнала секрет о том, кто жил у нее все это время, только сегодня, и чуть было не закатила истерику, если бы гуру Чова не стукнул ей по лбу своей деревянной тростью обладающей силой бессловесного убеждения. Теперь она изредка потирала синяк и вспоминала, как Харша заботилась о ней, и снова плакала, и плакала, как Церин, хотя муж ругал её за это. Сам Церин ушел прочь от толпы, не выдержав пугливого взгляда красивой индианки, боявшейся, по-видимому, что и он тоже начнет биться в истерике.
Дрова хорошо занялись и жар костра распугал от него наблюдателей. Неподалеку от Церина встали две девушки из свиты его сестры и заговорили полушепотом.
– Слышала, что это была одна великая йогини из наших. – Говорила одна.
– Да, да, это точно. Но вроде как из другого мира. – Поддержала вторая.
– Я знаешь, что думаю. – Продолжала первая. – Как же здорово, что в мире вдруг ни с того ни с сего появляются такие уникальные существа. Это же просто дар какой-то. Не каждый способен на такое. Я думаю, что она уже родилась такой могучей. Ни за что не поверю, что обычные нагини, такие как мы, способны на такое. Я слышала, что она совершала великие аскезы. Это точно дар свыше. Сверхспособности.
– Да, да, ты права. – Опять поддакивала вторая. – Я тоже думаю, что нам, обычным нагам и делать нечего в этих пещерах. Это только если боги одарят силой, тогда уж и можно. Но куда нам до такого.
– Да, ничего уж не поделаешь. Все предначертано. – Тихо ответила первая.
Церин слушал с плохо скрываемым отвращением на заплаканном лице. Не в силах сдержаться он быстро поднялся и закричал на них срывающимся голосом.
– Ах вы тупые улитки! И как же вы такие родились на свет? Мозгов не больше, чем у рыбы! – Присутствующие обернулись, а Церин продолжал кричать разозлившись. – Да знаете ли вы, что она проделала в своей жизни, чтобы добиться этого?! Правильно, ничего вы своими мелкими умишками не способны постичь. Через что она прошла! И это все она делала сама, своими силами. Никто! Слышите, никто ей не помогал, никакие ваши бесполезные боги здесь ни при чем. Они только и могут, что лениво лежать и с боку на бок переворачиваться. Знали бы вы, через что она прошла! Знали бы вы! – Он кричал исступленно, а девушки отпрянули, ужасаясь его вида. Он разрыдался сильнее, крича сквозь всхлипывания «Знали бы вы…знали бы вы…», и все грозился куда-то в пустоту и все деликатно и холодно молчали, но кто-то вдруг с внезапной теплотой обнял его за плечи, заботливо поглаживая по голове. Он обернулся. Рядом стояла индианка с круглыми большими глазами подобными спелым ягодам и тихо шептала ему:
– Я знаю, я знаю… Успокойся. Я знаю. Все знают.