Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
– Да я тебя порву как грелку! – Как пес зарычал лама Чова, с особенной уверенностью, которая бывает лишь у пьяных.
– Да, конечно, ты – Меня! – Распалялся немец, – Да ты не знаешь, сколько я выпил за свою жизнь! Твои жалкие победы и рядом не стояли.
– Я говорю тебе бледный пришелец, что обыграю тебя, чего бы мне этого не стоило.
– Да ты же сам хотел, чтобы я дочку твою замуж взял, это и было твоё желание.
– Но теперь не хочу, вот так. Я передумал. – Йогин поднял указательный палец вверх. – А за свою победу я хочу другого.
– И чего же?
– За свою победу я хочу – разговор! – Почти выкрикнул последнее слово лама Чова.
– Разговор? Какой разговор? С кем разговор? Хочешь, чтобы я только поговорил с твоей дочкой, а не брал ее… – он сделал многозначительную паузу, подмигнув Камалу, – замуж?
– С кем, этого я тебе пока не скажу. Если одержу победу, то ты должен мне разговор. Вот и всё. С кем и какой разговор, скажу позже. Согласен? – Старик протягивал руку немцу.
– Ну что ж, обычный разговор, в обмен на дочку. Как тут не согласиться. Ох уж эти средневековые обычаи. – С каким-то плохо скрываемым удовольствием заметил Рихард. Камал разбил рукопожатие, знаменуя начало пари.
Чтобы уравнять состояние перед состязанием, Рихард настоял, чтобы старик выпил еще три рюмки, ибо уже не помнил точное количество выпитого. Хозяин радовался выпавшей удаче и крупному заработку, Харша с тревожным любопытством наблюдала весь этот цирк, Пхубу сел к столику в пол оборота стараясь их не замечать, а Камал и Томас завели свой отдельный разговор. Индус до последнего не хотел сдавать свои вожжи ответственного по развлечениям, и обратив внимание как заскучал второй путешественник, начал задавать настойчивые вопросы, в надежде, что внимание к своей персоне может порадовать Томаса.
Они пили рюмка за рюмкой некрепкую тибетскую самогонку. Видя, во что постепенно превращается его тесть, Томас поднялся и шепотом попросил бармена разбавлять приносимый алкоголь. Харша смотрела на Рихарда уже не с отвращением, а с жалостью. Азартная страсть, с которой он рисковал внезапной остановкой сердца лишь для того, чтобы потешить свое самолюбие, превращала его в ее глазах в горделивого карлика духа. А ведь то был обычный человек. Как забыла она о пороках общества, общаясь лишь с монахами, видя их целомудренную чистоту. Видать из-за того и поддалась мирским страстям, обещающим счастье земное. Ведь все, кто не отдал себя служению наивысшему, так или иначе и есть этот Рихард. И даже Церин. Может сейчас не такой, но станет таким. А как же тот толстяк? Он спросил ее. Тот толстяк, что был на службе у нее дольше, чем она знала Селдриона. Ещё до того, как спасла Владыку от яда, а тот в обмен пообещал ей любое желание. Прямо как сейчас. Любое желание. Аймшига пригрел Сафала, поручив ему приглядывать за Харшей. Помогать ей. И сколько лет он с преданностью верного пса защищал, охранял её. Думала, что они друзья. Но даже если Аймшиг делал всё не по своей воле, то важно ли это? Главное делал. Скрепя зубами исполнял все её просьбы, даже больше. Проявлял инициативу. Ведь он сам пошел в комнату Марианны, чтобы забрать амриту. Рисковал быть убитым охраной или самим Владыкой. Ведь решил тогда, что этот поступок сможет защитить её от расправы отца. Значит не всё делал за деньги. Значит даже Аймшиг способен на благородство. А она перечеркнула последним его поступком их многолетнюю дружбу. Оставила в прошлом заслуги. Привязанность сменяется гневом… Вот именно! И кто может гарантировать, что сделай Церин нечто претящее ей, и очередная привязанность не обернется отторжением. Кто знает… А она поставит на кон своё счастье всех следующих жизней. Обменяет слиток золота на фантики. Какая-то дешевая лотерея получается. И гнев сменится привязанностью… Она взглянула на Рихарда. Может вообще вся эта история лишь очередной урок, преподанный гуру? Когда незнакомец поднял тост в её честь часом раньше, разве не искривляла ее губы гримаса отвращения? И вот она уже сидит и размышляет о том, что же заставляет человека так много пить? Она представила себя на месте немца. Просто немыслимо! А ведь возможно он просто болен. Так же болен как та собака, как Джолма. Болен своей несчастностью, болен своим одиночеством. Ей страшно захотелось поговорить с ним, выяснить причину этой раны. Действительно ли все так, как говорил Томас? Только лишь из-за происшествия пьет Рихард? И стало вдруг стыдно, ужасно стыдно, за то отвращение, что она испытывала к нему, за то показушное презрение и высокомерие. Разве будешь ты бить больного горячкой, если он в бреду своем обозвал тебя последними словами? Разве станешь распаляться, желая отомстить немощному? И Харша вновь ощутила то теплое чувство, что в последнее время так часто накатывало на неё. В текстах говорилось – возлюби всех существ, ведь они были твоими матерями, отцами, братьями и сестрами в бесконечных скитаниях в сансаре. Но она никогда не могла этого понять. Эти слова оставляли её сердце безучастным. В своей семье она была в гладких отношениях только с матерью, и то лишь до определенного возраста. Поэтому такой подход с ней не работал. Ведь она не Марианна, которая ради своих родителей даже Селдриона могла бы бросить. Но теперь, глядя на Рихарда, она поняла, что можно возлюбить всех существ и наоборот. Как мать любит свое дитя. Ведь сейчас у неё не осталось никаких рамок, чтобы считать себя нагини, женщиной или считать его человеком, мужчиной. Был лишь несчастный ребенок и мать, что изо всех сил желает ему добра, которая ищет в своей голове хотя бы одно нужное слово, способное утешить, дать силу, направить прочь от страданий. Как-то она хотела стать матерью Тулку. Но то ведь было совсем другое. Сейчас прежнее желание показалось ей окрашенным гордостью. Она хотела гордиться. Хотела самого лучшего, самого ценного ребенка, чтобы и дальше тешить свое эго. А что, если твой ребенок такой? Другой? Бандит или алкоголик. Вот он сидит здесь. Уставший от жизни, старый, морщинистый. И лишь по своей болезни забывает, что ты его мать, и смотрит с похотью. Бедное дитя в бреду горячки…
Тут она решила, что хватит. Пока лама Чова совершенно не изменился в своем поведении и казался лишь слегка подпившим, Рихард уже клевал носом. Харша решила спасти его от этого нелепого пари.
– Давайте заканчивать. Ребята, вы должны помочь ему дойти до гостиницы. Если хотите, я провожу вас. Если ты хочешь. – Она положила ладонь на руку немца, и он хмыкнул с довольной улыбочкой.
– Нет, мы так не договаривались! – Запротестовал йогин. – Я хочу честно выиграть.
– Ну может хватит с вас?! Это же бессмысленно. Нам ехать завтра. А теперь я сомневаюсь, что они смогут. – Отчаянно взмолился Пхубу обращаясь к гуру.
– Нет, я протестую.
– Да, я тоже протестую! – Заявил вдруг Рихард. – Мы ведь еще не допили все что здесь есть.
Томас подавал отчаянные знаки владельцу, размахивая руками и тот напустив в глаза скорби произнес.
– Сожалею, но весь алкоголь уже закончился. Приходите завтра вечером.
– Что за глупости! – Рихард стукнул по столу огромным кулачищем и продолжил возмущаться уже на немецком. Это была уже третья стадия. Агрессивность. Лама Чова тоже стукнул по столу своим хрупким кулачком, от чего стол задрожал больше, чем от удара немца. Тот впялил в старика свои окосевшие очи, пытаясь сфокусироваться.
– Я не буду такое терпеть. За что меня тут так унижают! Я протестую! – Лама Чова начал выбираться из-за стола. Харша за ним, ей хотелось придержать его, если вдруг упадет. Но он мельком взглянул на нее трезвым, как стеклышко хрусталя, взглядом. Харша аж осела от неожиданности. Йогин продолжал еще возмущаться, взмахивая в воздухе руками, а Рихард с удовольствием потешался над старым клоуном. Даже Томас уже улыбался, демонстрируя белоснежные виниры97.
Тут старик нагнулся под стол, схватив одну из припрятанных Камалом бутылку с бензином.
– Ах вот где вы злодеи прячете от нас выпивку! – Он открыл крышку и под оторопевшим взглядом присутствующих, включая испуганного до состояния мгновенного отрезвления Камала, за несколько секунд осушил бутылку.
В баре повисла гробовая тишина. После того, как старик допил, кинул пустой бутылкой в лицо Рихарду. Та попала в плечо и покатилась по полу. Рихард смотрел на бутылку тупым пустым взглядом.
– Погоди, ты что сейчас сделал… – Постепенно доходило до него.
– Ей дедуля, ты что сделал, это же был не самогон! – Камал выбежал из-за стола, размахивая руками, с отчаянием цепляясь за свою густую шевелюру, – Я… Я там бензин поставил. Зачем ты выпил это! Ты же сейчас коньки отбросишь. Ты что наделал! – В его круглых глазах проносились одна за другой сцены судебных заседаний, где он будет ясно и четко объяснять, как поставил бутылки под стол, почему в такой таре вообще находился бензин и как свалить всю вину на хозяина. Он сжимал руками голову, словно стараясь чтобы та не разлетелась на части.
Окинув их презрительным взглядом и демонстративно плюнув себе под ноги, лама обратился к Харше.
– Пойдем, дочка. Нам не место среди сумасшедших. Они решили, будто я спятил и пью бензин.
В полнейшей тишине они вышли из бара. Рихард поднял бутылку, понюхав. За ним подсунул свой нос Камал. Запах бензина уж точно не с чем не спутаешь.
Когда они вышли, лама схватил Харшу за рукав, быстро прошептав:
– Иди назад по улице и спрячься в переходе. Выйдешь лишь после того, как я свистну.
Встревоженная принцесса незамедлительно последовала его совету и вот ее черное платье уже слилось с густым мраком ночного, погруженного в спящую тишину, города. Она прижималась к каменной стене, но сердце её так громко стучало, что даже не сразу расслышала как они говорили.
Когда они вышли, мужчины вместе с хозяином выбежали следом за стариком. Они упрашивали его вызвать рвоту, угрожали мучительной смертью, но он повторял и повторял одну и ту же фразу: «Ну что, я выиграл, выиграл же!?», и Рихарду пришлось сдаться. Видя, что старик был абсолютно трезв и здоров, и даже не собирался умирать от отравления, он по убеждениям Пхубу согласился, что перед ним не кто иной, как великий мистик. Но не слава мистика была важна для старика. Он хотел завоевать авторитет. Поэтому после недолгих препирательств друзья были отправлены обратно в бар, ждать Рихарда, а он сам и Пхубу остались с йогином, шептаться на улице. От ночной прохлады и бензинового шока немец немного протрезвел. Они долго настойчиво поднимали одну и ту же тему. Про разговор. Лама Чова требовал исполнения пари и Рихард, наконец, сдался.
– Какой-такой разговор, про что ты постоянно твердишь, старик?
– Разговор с твоей бывшей женой. Ты должен поговорить с ней и сказать так. Вот слушай, запоминай как я говорю и слово в слово ей скажешь. Говори так: «Дорогая Петра, я вел себя как последняя скотина…»
– Эй, подожди, откуда ты знаешь… – Дыхание мужчины перехватило.
– Не перебивай меня, а повторяй: «Дорогая Петра, я вел себя…»
– Я вел себя… – Начал было Рихард после долгой паузы и тут же безудержно разрыдался. Пытаясь справиться с собой, он отошел к стене, кусая кулак, а лама Чова безжалостно повторял слова, переводимые окаменевшим от осознания происходящего чуда переводчиком.
– Я был так жесток и несправедлив к тебе, Петра. Жажда денег и материального комфорта ослепила меня…
– Жажда денег ослепила меня… – Сквозь всхлипывания, сосредоточенно, старательно, как молитву за пастором, повторял Рихард.
– Поэтому я забыл о тебе, о твоей бесконечной доброте, терпении. Я забыл те счастливые дни, что ты озаряла своим присутствием.
– Свои присутствием…
– И сейчас я переплыл бы океан, прошел бы над жерлом вулкана, пересек раскаленную пустыню босиком, лишь бы ты простила меня. И если в твоем сердце осталась лишь толика прежней любви, прошу тебя воскресить ее ради меня, ради нас. Я люблю тебя так, как никто никогда никого не любил.
Рихард не смог повторять за ним, упершись лбом в дом, чья стена служила высоким забором на узкой улочке, и лица его не было видно в густой темноте. Лама Чова терпеливо повторил свой наказ еще один раз и кивнув головой переводчику собрался уходить. Пхубу глубоко поклонился, пытаясь схватить гуру за руку, но тот сам, поняв его чаяние, возложил руку на голову. Тибетец счастливо улыбался. Рихард оторвался от забора.
– Но почему, почему я должен делать это? – С неким отчаянием в голосе спросил он. – Ведь вы всё знаете. Вы даже знаете её имя. Должны же вы знать – почему. Ответьте.
– Я-то знаю, но тебе не надо знать. – Ответил йогин так строго, что в тот момент Рихард забыл, что уже давно являлся крупным бизнесменом, с объемами выручки, позволявшими вот уже четыре месяца путешествовать, руководя фирмой удаленно. Подушка безопасности, что защищала его от соблюдения локдауна и прочих скучных нормативов, не могла защитить от прямых, правдивых наставлений этого старого сморщенного человечка, поразивших его сердце стрелами мудрости. – Обещай мне, что сделаешь это. – Лама пристально вглядывался сквозь темноту ночи в голубые глаза гостя.
– Я обещаю, я обещаю. – Мужчина хватал его за руку, пожимая её обеими руками с особой бережной благодарной теплотой.
Лама Чова молча развернулся и ушел, растворившись в ночи. Харша боялась, что он забудет про неё, а она не помнила дороги обратно, поэтому стояла, насторожившись как охотничья собака. Немного повздыхав на улице, немец зашел обратно в бар. А нагини услышала приглушенный свист позади себя в переходе. Там она наткнулась на учителя.
– Но как, как вы это сделали? – Недоумевала она, с округлившимися глазами. – Как вы пили бензин?
– Эх, Харша. Я излечил этого человека, а ты удивляешься обыкновенным сиддхам. – Ответил он немного разочарованно. – Все просто. ОМ СВАБХАВА ШУДДХА САРВА ДХАРМА СВАБХАВА ШУДДХО ХАМ98.
Предсказание
Наутро, когда они уже выходили из дверей, тепло простившись с приютившими на ночь хозяевами и вдоволь насытившись молочным маслянистым чаем перед предстоящей дорогой, обнаружили, что почти весь крохотный городишко выстроился в две шеренги вдоль каменных стен начиная от порога их дома. За ночь весть о чуде распространилась со скоростью пожара, с ранних часов тревожа умы простых домохозяев. Пока спутники ламы Чова только выполняли утренние ритуалы, люди перебегали от дома к дому, от ворот к воротам, нервно постукивая по облупившемуся от старости дереву. Они шептались, договаривались, наряжались в праздничную одежду, доставали новые кхадаки.
Самым первым, монахов встретил тот самый хозяин пивнушки. Он простерся перед ними, совсем не ожидавшими помпезного приема, протянул ламе белый кхадак, вручил всем деньги. Следом за ним толпу прорвало и разномастные тетушки и бабушки, мужчины, молодые и старые начали напирать на ламу, которому удавалось ловко пробираться между ними, не обращая внимания на давку, попутно улыбаясь каждому встречному. Люди верили, что дыхание такого сидхи может излечивать от алкогольной зависимости, то и дело подсовывая ему под нос открытые бутылки с водой, чтобы он дунул туда, тем самым благословив напиток. Пока он выполнял все это, старшие монахи взяли на себя роль секьюрити, разрезая руками поток, дабы люди не задавили друг друга. А Харша подняв взгляд, случайно заметила по-собачьи растерянные глаза Рихарда, стоявшего позади толпы, не смеющего проявить наглость и разбросать других локтями, чтобы пробиться к ламе, как это делали деревенские. Он немного жалко улыбнулся, и махнул ей рукой подзывая.
– Доброе утро! Тут столько народа, мы даже не ожидали увидеть все это. – Говорил он, отводя глаза, когда она наконец протиснулась сквозь толпу бабулек, охотниц за благословениями. – Мы тут это… – Он замялся, ища в глазах Томаса поддержки, но тот делал вид что ничего не понимает, приветливо улыбаясь Харше. – В общем я хотел извиниться перед вами, – Произнес он с выдохом, словно избавившись от груза. В его руках показалась маленькая коробочка и он торопливо вручил ее принцессе.
– Что это? – Она с любопытством рассматривала яркую оберточную бумагу.
– А вы разверните. Я когда путешествую, всегда вожу с собой сувениры из Германии. И дарю их исключительно тем, кто как-то повлиял на меня. Поэтому он ваш. Надеюсь, вы не выбросите его в первую же мусорку. – Он скромно кашлянул.
Пока Харша разворачивала бумагу и открывала коробочку, из которой показалась маленькая бутылочка со спрятанным в ней крохотным корабликом с парусами, мачтами, и всем снаряжением, Рихард подробно и даже немного нудно извинялся за вчерашнее. На что Харша просто отмахнулась.
– Все это мелочи, забудьте. Я нисколько не обижаюсь. Но скажите, как же вы запихнули туда целый корабль! – Ее глаза были широко распахнуты от удивления. – Как вы смогли протиснуть его через такое узкое горлышко.
Томас рассмеялся её примитивному удивлению. Он хотел было начать рассказывать всю систему, но Рихард жестом оборвал его.
– Вот такое волшебство. У нас в стране тоже бывают волшебники. – И просунул ей в руку плотный конверт. – Передайте это вашему отцу. Я очень благодарен ему за вчерашний вечер. Поверьте мне, но сегодня я словно заново родился. Я не чувствовал такой легкости на душе уже больше двадцати лет.
Харша проникновенно глянула в его светло-голубые глаза и подняв быстро руку, дотронулась до его предплечья, словно пытаясь подарить напоследок ту поддержку, которой хотела поделиться вчера, понимая, что они уже больше никогда не увидятся. Вот как бывает. Этот человек, что вчера вел себя так грубо, оказался на удивление воспитанным и деликатным. Сегодня, вся его натура словно излучала из себя, была воплощением вежливости и субординации. С такими манерами он мог бы прекрасно ощущать себя даже на приеме Владыки нильдаров, что уж говорить о мире людей. Томас настойчиво кашлянул в кулак. Она так долго держала руку на руке Рихарда, что ситуация становилась комичной.
– Точно, я просто задумалась. – Отвечала Харша убрав руку и ничуть не смутившись. – Тогда я тоже подарю вам кое-что. – Она поспешно рылась в рюкзаке. – И это тоже потому, что благодаря вам я кое-что поняла в жизни.
С большим трудом она отыскала в недрах поклажи небольшой камешек размером с пол своей ладони с изображением посередине.
– Это тибетская буква «А». Я сама выточила ее на камне. И тоже надеюсь, что вы не выкинете ее в первую мусорку. – Она чуть наклонилась к ним, словно пытаясь открыть секрет, – Это символ изначальной чистоты нашего ума. В этом слоге заключено всё. – И она тут же быстро отклонилась, спиной вливаясь в людской поток, следующий за гуру. – Абсолютно всё! – она отходила покидая их, смываемая движущейся толпой, улыбающаяся загадочно, рукой машущая, и после прощального крика, пожелавшего им удачи, она слилась с людьми, пропала своей темной головой среди множества таких же голов, покинула их навсегда.
После долгой паузы, когда улицы вновь опустели, Рихард наконец пришел в себя, сказав задумчиво:
– Странно… Такое чувство, что с ними мы были давно знакомы, просто я не могу вспомнить. И вот так внезапно встречаешь, чтобы вновь потерять. – Он остался стоять, погруженный в свои думы, даже когда Томас похлопал его по плечу, приглашая вернуться.
***
Слава о проделках ламы с бензином продолжала распространяться по округе подобно чуме. Да, они привлекли внимание. Да, это того стоило. Из ближайших монастырей поступали приглашения посетить их, на что йогин отвечал решительным отказом. Они шли быстро и ежели кто-либо из встречных желал благословений, то ему приходилось рысью бежать за гуру спешно придерживая перед собой церемониальный шарфик на полусогнутых руках. Но один из просителей все же отличится своей особенной настырностью. Возможно, подозревая о намерении настоятеля с помощью славы йогина сыскать в монастырь больше пожертвований, или может другие обстоятельства толкали гуру Чова давать очередной отказ просившим. Но и после трех отказов, настоятель посылал очередного гонца. На этот раз гуру не выдержал, раздраженно воскликнув, отчего бедный юноша-монах сжался как улитка:
– Да знает ли он, чему препятствует своей гордостью! Какой же нам придется делать теперь крюк из-за этого глупца! У меня что, других дел нет?!
Но он всё же последовал за просителем, вздрагивающем теперь при каждом резком движении, а за ним Харша и все остальные.
Поднимаясь по крутой лестнице ведущей в монастырь, сделав крюк в пару дней, он игнорировал традиционные приветствия, проходя мимо выстроившихся полукругом монахов. Настоятель чуть ли не бежал впереди него, желая проводить куда надо, но лама Чова целенаправленно прошел в главный зал. Поклонившись так много раз, что ученики устали считать, он сел перед статуей Будды оставаясь недвижим много часов. Делать было нечего, и пригласившим его, пришлось-таки усаживаться на вечернюю молитву в единственном центральном зале. Их чтение и звон колокольчиков не коснулись его ушей. Он оставался без движения, когда они уходили, и был таким же когда они наутро вернулись. Уже сутки прошли, как он сидел так, а по монастырю уже пошли пересуды, о том какой уникальный практик посетил их. Ушел в самадхи99, когда выйдет – не знаем. Настоятель торжествовал, внутри себя довольно потирая руки. По истечении суток йогин поднялся и как ни в чем не бывало пошел туда, куда его изначально хотели пригласить. Там уже спешно расставляли новые подношения, а настоятель крутился возле него назойливым оводом. Но гневно было лицо вошедшего. Проследовав по зале, и подойдя ближе к чашам с подношениями, куда только что была налита шафрановая вода, набрал в грудь воздуха и с размаху плюнул в одну из них. Настоятель схватился за сердце, все остальные окаменели. После этого йогина было уже не остановить. Он переворачивал блюда с фруктами и цампой, раскидывая их по красному ковру. Пришедшие за ним в тантрическую залу стояли в дверях не в силах пошевелиться. А после того, как руками скинул все подношения со стола, сам забрался на него и приспустив оборванные шорты прямо перед статуей Ваджрайогини100, наложил на столе огромную кучу. Запах сразу заполнил всю залу. Люди прикрыли носы накидками. Настоятель не помнил себя от злости.
– Что б тебе дурак, в ад провалиться прямо сейчас за такое надругательство! – Завизжал он как резаная свинья и забыв обо всех приличиях, стаскивал йогина за косматую голову вниз. – Ты что творишь! Придурок! Идиот! Да ты видать спятил от своего бензина! Убирайся прочь и последователей своих уводи, чтоб тебе пусто было! – Он тащил его за ухо вниз по лестнице, а безмолвная толпа с ужасом в глазах провожала их. Йогин гримасничал как сумасшедший, обнажая поломанные черные зубы, высовывал язык и хлопал себя по ягодицам усиленно демонстрируя всем свою наготу, ведь настоятель даже не дал ему натянуть обратно шорты.
Поставив его спиной к монастырским воротам, настоятель с удовольствием толкнул его в спину, и тот упал прямо в дорожную пыль хохоча как безумный. Ринчен бежал за ним всю дорогу и плакал. Все остальные шли молча, боясь обсуждать увиденное. Поступок сей так шокировал его приспешников, что оба старых геше устыдились, а устыдившись отреклись от него. Когда Ринчен и Габэ подняли своего учителя под руки, уводя его прочь от монастыря, те двое остались, извиняясь перед настоятелем и другими почтенными. Маленький Тулку бежал следом. Харша взяла его за руку.
– Но зачем вы так, зачем? – Всхлипывал Ринчен. – Он вас ударил. Нам не следовало ходить сюда. Разве вы не могли просто отказать им, чтобы не ходить сюда. Ведь могли же, могли?
– Хватит нюни распускать. – Оборвала его Харша. – Этот настоятель и все остальные просто кучка идиотов. Они думают, что он пил бензин, они думают, что он наложил кучу вместо подношений. Да они просто ничего не понимают! Тебе должно быть их жаль.
– Ха, ребятки! – Проговорил гуру оправившись. – Зато мы выиграли время. Теперь-то уж нам никто не будет препятствовать.
Оставшиеся в монастыре геше со стыдом на лицах убирали экскременты со стола, проветривали залу, стирали, намыливая под ледяной водой, красную скатерть. Они сливали в общий чан, бывшую чистой и святой, оплеванную воду. Слезы катились по их щекам, пока они методично выполняли поручения настоятеля. Ни один из них не заговорил об этом. Они чувствовали себя преданными, а святость Учения поруганным. Они вылили загаженную воду под куст, и выбросили дерьмо в нужник. Большую часть ночи не могли спать, не могли смотреть друг другу в глаза. Читали молитвы, лишь бы не потерять веру, боялись, что Будда навсегда отвернется от них после того, как они замарали себя столь долгим поклонением лжегуру. Еле уснув под утро, они не успели разобрать панику, пробежавшую по монастырю. В воздухе раздавался дивный аромат благовоний. Это были не обычные монастырские благовония, в этом сейчас все были уверены. Необычайный запах шел из далекого мира богов, может из таинственной, скрытой от нас Шамбалы101, а может из чистых земель, но он был здесь и пронизывал насквозь все комнаты, залы и кухню. Он доносился откуда-то с улицы, и монахи бегали повсюду, пытаясь найти источник. Одно только ощущение этого запаха наполняло их радостью, прикосновением к высшему, чистому. Пока один не зашел в туалет по нужде. Этот источник запаха исходил из ямы с нечистотами, куда вчера геше выкинули последствия осквернения. В яме поверх кучи экскрементов россыпью лежали драгоценности и благовония. Монахи выуживали их по одному, удивляясь тому, что запаха нечистот не осталось. Украшения, хоть и лежали на горе из нечистот, были абсолютно чисты словно ничто не в силах их запачкать. Держа их в руках, они побежали к настоятелю, а старый геше схватил другого за бардовую накидку:
– Пошли в кустах проверим.
И когда подошли, обнаружили синий цветок утпала102, источавший неземной медовый аромат. Аж голова закружилась. Это и был вчерашний плевок йогина.
– Не думал, что увижу такое. – С сердцем полным раскаяния за прошлую злость на ламу Чова, произнес один из них.
И можно было бы передумать, пуститься следом, но лама Чова с учениками были уже далеко. Они держали свой путь в леса Непала, прочь от безжизненных гор.
***
Харше было тяжело идти. Болезнь прогрессировала, покрывая почти всю кожу от запястья до внутренней стороны локтя. Поэтому нагини часто останавливалась, держась за поясницу. Дыхание поверхностное, прерывистое. Ринчен оборачивался каждый раз, когда она отставала. Маленький Тулку тоже хотел поддержать её и брал за руку. Гуру Чова снизил темп и шел молча, сосредоточенно ступая, словно каждый шаг отделял его от понимания чего-то важного.
Когда жжение в руке становилось нестерпимым, лама сам поливал её рану водой из бутылки, что давало лишь поверхностный, недолгий эффект, а потом снова начинало печь. Кожа словно становилась частью магмы, изливающейся на поверхность из жерла вулкана. Сначала края раны становились красными, обожженными. Затем потухали, серели, покрывались наростами, но внутренний жар не проходил и нагини ощущала, что обычно ледяная рука становилась горячей. Она дотрагивалась до здоровой кожи второй холодной ладонью, чтобы как-то снизить температуру, но ничего не выходило.
Вся компания, будучи свидетелями её страданий, невольно прикасалась к предчувствию смерти. Это гнетущее ощущение предстоящих великих страданий. Все они были слишком молоды, чтобы всерьез думать об уходе из жизни, хоть это и было одной из их практик, но все же смерть никогда не вставала перед ними напрямую, так очерчено. Скорее всего из всех лишь гуру Чова имел хоть какое-то представление о том, что ждет нас всех в конце.
Что если бы не было смерти? Харша вспоминала как читала когда-то давным-давно такое рассуждение в одной из книг в библиотеке нильдаров. Автор предполагал, что без смерти в жизни не было бы смысла, что смерть как яркий контраст для неё и на фоне предрешенности существования можно полнее ощутить всё сущее, даже самые мельчайшие радости. Она придерживалась этого мнения лишь до того времени, пока не пришла её пора умирать. На самом же деле все жившие вокруг неё никогда и не думали о смерти для того, чтобы скажем сильнее радоваться ничтожной ласке, чашечке чая… Пусть автор оставит себе свои глупые рассуждения, которым даже сам следует лишь на бумаге или в порыве хвастовства пред противоположным полом. Смерть нужна, чтобы мы больше ценили жизнь. Что за чушь! Да они вспоминают о ценности жизни лишь на пару минут, после того как им донесли, что умер близкий знакомый, а потом опять живут как ни в чем не бывало, как будто это случиться со всеми, но только не с ними. Бояться говорить об этом. Боятся даже подумать о смерти, суеверно сверяя свои повседневные неудачи с такими страшными крамольными мыслями. Будто если не будешь думать о смерти, то не умрешь никогда. Чем больше думаешь, тем ближе становишься. Какое средневековое толкование бытия…Сколько таких чудаков уже было и сколько их будет. Беспечные дети.
И она представила себе мир, где не было бы смерти. И в этом мире было бы все иначе. Возможно, он и существует где-то там, так далеко, что даже мысль неспособна дотянуться до его границ. В том мире не было бы войн и убийств. Ведь если бы никто не умирал на полях сражений, то стали бы существа вести эту бесполезную игру? Там не было бы старости и болезней. И все были бы молодыми и красивыми как нильдары, только жили бы вечно. И ей представлялся мир, в блаженство которого хотелось упасть, как в мягкое облако. Повернувшись спиной к краю уступа, откинуться назад и полететь, зная, что ничто не причинит тебе боли. И она мысленно погружалась в эту негу, блаженство чистого небытия, лишь бы на мгновение отвлечься от раздражающего жара. А если нет старости и болезней, то было бы у этих существ тело? Ведь наше тело и есть источник болезней. Только по причине своего низкого рождения она испытывает сейчас это. Те воспоминания о прошлой жизни, что посещали ее после обретения силы, уже совсем истерлись и иссохли, но все же помнила почему родилась такой. Не из-за доброты, не из-за хороших поступков своих мы обречены на страдание, что бы не говорили о ведущей в ад дороге, вымощенной добрыми делами. Какое чудовищное заблуждение! Сама вырыла себе яму, так что теперь предстоит в нее упасть и только не надо жаловаться. Что если не было бы смерти… Этого мира бы не было. Мира, наполненного несчастьем, где существа, словно золотоискатели, годами роются в грудах горной породы за одну лишь золотую пылинку, крошечку счастья. Чтобы схватившись за нее изо всех сил, испепелить её взглядом полным жадности. А потом ищут и ищут снова. Ещё и ещё… Ей захотелось, чтобы этот мир никогда не существовал. Чтобы утихомирились ненависть и злоба, чтобы растаяли все привязанности, чтобы заблуждения сменились мудростью. И что может поделать она одна в этом океане существ, рвущих друг другу глотки за золотую крупинку счастья.