Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
Внезапно пение мантры прекратилось и все как один запели другой мотив, новый, плавный49. Харша не смогла понять слов – похоже пели на тибетском. Харшу обступили и зажали со всех сторон. Сзади напирали все сильнее, интенсивнее. На лестнице показалось какое-то движение. Поднимались люди. Харша встала на цыпочки, задирая голову, жалея о том, что эта тело такого низкого роста. Но кто-то добрый подвинулся, обернувшись и она смогла пролезть чуть-чуть ближе.
По лестнице вели старичка в красно-жёлтом, двое таких же, обернутых в ткани, держали его под руки. Охрана крутилась как стая беспокойных собак, кидая быстрые взгляды на толпу, отталкивая тех, кто лез, чрезмерно выдаваясь вперед. Он прошел так быстро, едва на мгновенье погладив толпу по головам, по белым шарфам, протянутым преданными руками. Быстро подхватили младенца, протягивая навстречу одному из пузатой охраны, а старичок беззаботно похлопал мальчишку по полулысой головке и двинулся дальше. Харша смотрела, как девушка, стоявшая рядом, заплакала, старушки улыбались так, что счастливее их не найти человека на всей земле, младенец ничего не понял и смирно сидел, облизывая пальчики.
Все начинали рассаживаться. Вскоре началась лекция. Харша жадно водила глазами по толпе, наблюдая. Некоторые были в наушниках, с тетрадями, книгами, писали постоянно. Кто-то слушал закрыв глаза, кто-то вращал барабан или читал мантры на четках. И говорил старичок только на тибетском, поэтому Харша маялась ничего не понимая, а потом начала засыпать. И снова началась толкотня – все побежали в туалет, но лекция продолжалась. Разносили чай, Харше налили в картонный стаканчик, что-то соленое и молочное. С непривычки боялась незнакомой еды, но все же глотнула разок. Раздавали лепешки, она взяла, но не ела. Оглядываясь, вокруг видела сотни людей, жующих, пьющих горячий чай, старательно пишущих что-то и создавалось впечатление, что ты в родном месте, там, где тебе должно быть и все вокруг – твои родственники. Солнце светило вовсю, нагревая спины сидящих, и Харша замлела, расслабилась, начала засыпать, но вдруг аж подскочила. «Что будет, если засну?». Это же ума не приложить, какой кошмар может случиться. Ее магия действовала только при концентрации, осознанно, если же убрать контроль над телом, то тут же можно опять в змею превратиться. Вот будет криков, если узнают. Она сонно заулыбалась, воскрешая в памяти, свой новый образ, тем самым упрочивая его, закрепляя.
Через пару часов учения закончились, и тибетский дедушка вышел по противоположной лестнице, весело помахивая рукой. Харша решила купить наушники и радио.
На следующий день, она снова вошла, но уже будучи собой, лишь без хвоста, уселась под надписью «Английская группа». И опять то же самое, все пели, старичок заходил, улыбался, начинал говорить, разносили чай, раздавали лепешки, потом все бежали в туалет и опять продолжали карябать свои каракули, чтобы больше никогда их не прочесть. Всеми силами она вникала в произносимое размеренным мужским голосом в наушниках, но понимания не хватало. Обводила зал грустным взглядом, жалея о том, что так мало занималась. Селдрион был прав, говоря, что она не успеет выучить язык. Хотя он успел. Ну а что ему, это уже шестой его язык. С каждым разом все быстрее учишься, а она даже на нильдари говорила с ошибками, хотя уже так много лет его знала.
Печально смотря на сосредоточенные лица американцев в их группе, она догадывалась, что говорят о чем-то серьезном и важном. Ах, где бы взять перевод. А то, как рыба немая. Да, сложно быть рыбой. Вчера еще казалось, что наушники с радио исправят ситуацию, но нет, ничего не изменилось. Харша опять начала раздражаться. Да сколько же можно! Что я за глупая рыба! Приехала не пойми куда, ничего не понимаю, никого не знаю, и от этого всего никакого толка.
Вечером, она сидела голодная, равнодушная ко всему. Ничего не хотелось. Не знала, стоит ли вообще завтра идти туда. А когда заснула, как в яму провалилась. Во сне к ней пришел «он». Тот старичок, по которому плакала русая девушка и улыбались белозубые американцы. Он просто сидел рядом с ней, а были они не пойми где, то ли в парке, то ли в кафешке какой-то. Сидел, сложа руки и ничего не делал. А тревога бывшая у Харши на сердце все растворялась и растворялась, и вместо нее опять пришел тихий свет и покой, что она испытала впервые, побывав в храме.
Поэтому на следующий день, она все-таки пошла туда снова. Просидела опять с английской группой, а потом, когда все побежали как бешеные в туалет, ее охватила сказочная простота и ясность. Стало так чисто, понятно, пропала зажатость, и тело будто как перышко. Она не хотела в туалет, но как будто ради какой-то шутки решила пойти. Простояла длинную очередь в женский, начинавшуюся аж от столовой. И когда вернулась, то какой-то импульс заставил пройти мимо английской группы, спуститься по лестнице вниз и оставив позади сидящих за парапетами людей, встать в самом конце, почти у выхода, ограниченного решетчатыми воротами.
В этот раз ее ничего не тяготило, но хотелось так сильно увидеть еще раз поближе, того кто давал здесь ученья. И вот она стояла, не лезла вперед, и когда подъехала машина, забиравшая старичка, она чуть подалась вперед, и как будто чем особенным выделилась из толпы. И будто все назад отступили, а она, склонившись ждала благословений. И он вдруг заметил ее, вытащил взглядом среди остальных. И с радостным смехом, будто маленький ребенок, похлопал ладонью по темной макушке. Смеясь, показал другому монаху пальцем на нее, и тут же отвернувшись в сторону благословлял остальных, улыбался, залезая в машину.
***
Харша сидела на скамейке. Все уже давно разошлись, много людей подсаживались к ней, занимаясь своими делами, болтали друг с другом, а потом уходили. Она же все сидела и сидела. Не то чтобы не хотела уйти, нет, она пыталась, но ноги не шли, будто ватные стали. Как только доходила до большого барабана, стоявшего в маленькой комнатушке перед выходом, то дальше не могла сдвинуться. И главное, больной себя не чувствовала. Поэтому решила подождать, нежась под палящими лучами солнца, которых все избегали, а она любила, потому как прогревали вечно холодное тело. Думать становилось легче под солнцем. И вспоминала, как они, живя под землей, вместо солнца использовали большой бриллиант с магической сердцевиной, и вместо звездного неба усыпанный голубыми бериллами потолок. И задумалась, вспоминая деревья из самоцветов, что ночью окрашивали воздух своим приглушенным розовым светом, и мох, бывший вместо травы, в искрах красных ягод, и резные беседки из камня, и целые горы самоцветов, из которых все было сделано в замке.
Вдруг она заметила, как монах у ворот, похожий на того, что был со старым учителем, показал в ее сторону пальцем. Вынул из вороха тканей бумажку, отдав ее молодому послушнику. И еще раз кивнул в сторону Харши. Она навострила уши, и все внимание мгновенно собралось в камне под кожей лба, которым она колдовала. Собрав все свои силы, она пыталась прочитать их мысли, понять причину, почему на нее посмотрели. Но не смогла, да и не надо было искать причин. Молодой монах уже шел в ее сторону быстрым шагом. Дойдя, поклонился и держа бумажку двумя руками, аккуратно подал ей. Харша взяла осторожно, с сомнением в лице. И монах с улыбкой удалился, пожелав удачного дня.
Не дождавшись пока он уйдет, она раскрыла сложенную вдвое записку. На вырванном из блокнота листочке были только цифры. Два ряда цифр с запятой. Харша ничего не понимала. Сидела, осмысляя произошедшее. Он подошел и отдал ей бумажку, подошел и отдал. И именно ей…не кому-то другому. Значит это что-то весьма важное. Учитель в виденье назвал это место, а богиня сказала – послезавтра. Харша теперь точно не сомневалась, что это слова были свыше. Теперь еще бумажка. Она силилась вспомнить, где уже видела такие цифры. Да, это было когда она искала этот город, Дхарамсалу, рядом с картой были цифры. Эти цифры – координаты. Ей дали пароль от нового места.
Она ликовала. Радость заполняла всё сердце, и чуть наклонив голову на бок и вытянув ноги в черной юбке, она разглядывала людей. Какими хорошими теперь казались. Как будто все они были причастны сейчас к ее радости и хотелось с ними поделиться. А это были лишь люди, существа другой незнакомой расы, которую она, как и Аймшиг до этого считала слабой, ни на что не способной. Но тот монах, так просто улыбался подавая записку, будто она была его другом. А старый Учитель так беззаботно смотрел на всех, когда шел рукой махая. И девушка, что сидела бок о бок с ней на учениях, такой открытой казалась, бесхитростной. Харша задумалась. Было четкое ощущение, что все они причастны сейчас к тому, что случилось. Все они помогли ей как-то и где-то. Дети, бегающие с криками по площадке между деревьев, парочка, устроившая фотосессию в храме, мужчина в защитных штанах, задумчиво попивающий чай из термоса, любые случайные прохожие казались совсем неслучайными. Даже цикада, оглушительно стрекочущая прямо над головой на дереве, будто тоже внесла свою лепту. Харша закрыла глаза, чувствуя что-то вот-вот и хлынет из груди потоком признательность. Как они все дороги ей. Так сильно, так сильно… Она вздохнула натянуто. Будто вырвется сейчас из груди птица. И полетит, задевая крыльями макушки прохожих. Птица-признательность. Как же близко мы все находимся, совсем рядом, мешая – друг другу помогаем. Цепляемся за мнимые недостатки, но ведь здесь нет ничего кроме нас самих. Это так замечательно! Что еще может быть столь важным в мире помимо существ. Что может быть важнее жизни? И Харша сглотнув прерывисто, поняла, что ради каждого здесь, она прошла бы по углям километры. Ради каждого, она отдала бы все царство, все самоцветы и всё что имеет. Полюбить бы их всех, утешить, потушить огонь боли, зажечь свет радости, вернуть надежду, утолить голод и жажду, даровать покой… Всем и каждому. Никого не исключая.
Солнечный ученик
Как только прозвенел будильник, Ринчен быстро поднялся с кровати, стремясь попасть к умывальнику быстрее остальных. Его товарищи едва разлепляли глаза, подсвечивая себе фонариком одевались и уже выйдя в коридор, включали лампочку, одиноко повисшую на скрюченном проводе.
Со вчерашнего вечера ему было трудно уснуть, то и дело просыпаясь ночью от предвкушения следующего утра, он всю ночь ворочался с боку на бок, тем не менее так быстро поднялся с кровати, обмотался бардовым монашеским одеянием, самым первым достиг туалета и умывальника, что казалось, сонливость ему совершенно не страшна. Тем не менее, на утренней службе, за монотонным чтением молитв и сутр, овеваемый сизыми облаками курящихся благовоний, сидя на холодных подушках за низенькими столиками, он то и дело клевал носом и опять путал слова. Иногда поток заученного месяцами, годами до автоматизма, будто бы сам изливался не имея препятствий, бесконтрольно, живо, будто по наитию. А иногда столь же знакомый, многократно повторяемый текст, забывался от слова напрочь. Так было сегодня. Сосед ткнул его пальцем в колено, когда тот опять в диссонанс с остальными читал параллельную строчку. Ринчен встрепенулся, кутаясь плотнее от утренней свежести, направил взгляд вверх. Старый трюк, чтобы не заснуть. Но и это не помогало. Спустя пару часов, когда всё закончилось, сонливость тоже прошла, как её не бывало.
Он запускал пальцы в светлый плотный мех бродячего храмового пса, наблюдая вместе с ним, как другой послушник разбавляет цампу50 с водой. Пришла пора собачьего завтрака. Немного задумавшись, наблюдая как собаки дружно лакают жидкую мучную воду, он вздрогнул как от удара, когда настоятель крикнул ему, чтобы поторапливался. Ну как крикнул, не сказать даже, просто неожиданно громко произнес его имя. В желудке привычно урчало, но до завтрака еще далеко. С кухни уже доносились соблазнительные манящие запахи жареных лепешек, риса, овощей, и обведя напоследок быстрым взглядом пустой внутренний дворик храма, он понимал, что сегодня горячей еды ему не видать. И даже лепешек к чаю. После небольшого перерыва, монахи снова собирались на групповую медитацию, ему же предстоял двухчасовой переход через горы, неся рюкзак с новой порцией пищи, которую поочередно раз в месяц монахи относили йогину, живущему далеко в горах.
Сам монастырь находился в шести часах пути от ближайшего населенного пункта, а йогин выбрал еще более отдаленное место для своей практики, но Ринчен гордился своей судьбой каждый раз, когда ему выпадала честь отнести несколько килограммов цампы и риса к далекому низенькому домику, выстроенному из камней без цемента, на плоской чаше горного перевала.
Рюкзак был уже собран. Охнув под его тяжестью, двинулся к монолитным воротам, но быстрый топот возвестил о приближении его друга, тыкающего острой палочкой на службах, вечно противостоящего сну Габэ. Он молча сунул в руки Ринчена два теплых как кусочек солнца кружка лепешек.
– Ты знаешь, я все равно не буду есть, пока Гуру не поест первым. – Со вздохом он отстранил подающую руку.
– Все равно, на обратном пути съешь, запьешь водой из ручья. Уж воду я тебе не буду подносить. Не дождешься. – Габэ со смехом всунул лепешки другу за пазуху и повернул убегать.
– Спасибо. – Ринчен махнул рукой на прощанье.
Дорога была не тяжелая. Привыкший к большим расстояниям, он натянул козырек старой китайской бейсболки, пряча глаза от солнечного пекла. Здесь никогда не было жарко, как на юге. На вершинах гор извечно лежали сонные искристые снега, солнце отражалось от их белых шапок, от плоской пустынной долины, усеянной камнями, разбивалось на множество слепящих осколков, падая в льдистые переливы ручейков и горных речек. Вода в них действительно обжигала холодом и летом, и зимой, когда, отфыркиваясь, умыл лицо, быстро отряхивая руки от студеных капель. Снова начал читать мантру. Благословение дороги, благословение начинаний. Хоть бы добраться быстро и благоприятно. Холодный ветер обжигал все еще влажные ладони, он спрятал руки под края бардовой накидки.
Первая половина пути всегда такая. Идешь себе быстро насколько можно, рюкзак еще не давит, перескакиваешь с камня на камень между потоками воды, прячешься от сквозных порывов ветра, холодных даже в самый жаркий день. Думаешь о своем, хотя надо думать о.…и тут такой большой список. Во-первых, как же хорошо, что я родился человеком, такая возможность для практики, можно помогать всем, вот собакам, например. Мы их кормим, а что бы они ели в бесплодной пустыне кроме жидкой цампы? Иногда они слушают учения. Правда спят все время. Удивительно, что сегодня с утра спать совсем не хотелось, а потом за молитвами опять засыпал. Хорошо, что Габэ нашел способ будить меня. А то как-то заснул перед одним высоким Ламой, аж слюни потекли, потом выговор сделали. Два месяца усиленных простираний. Ведь это все из-за моей неблагой кармы. Все она виновата, проклятая. Что же я такого натворил-то, что засыпаю каждый день? Днем вовсе спать не хочется, а ночью… Собаки лают. Мешают. Может если бы мы их не кормили, то они не жили бы здесь и не мешали бы моей практике. Как же все связано. Хотя собаки тут не причем. Опять эти неправильные мысли. Почему я ничего не понимаю…Опять прыжок и вот опять дальше. Ну! Ногу намочил. Теперь будет хлюпать всю дорогу. Кроссовки уже старые, два раза заклеивал, но где взять новые – это вопрос. Хоть бы спонсор какой объявился. Монастырь без спонсора – это не дело. Вот творил бы наш йогин чудеса какие, то тут всегда была бы куча паломников, дары приносили бы, пожертвования. Там глядишь денег на кроссовки бы выделили, да и сумку новую надо, старая совсем порвалась. Да и стены в общей комнате покрасить…
Перед его взглядом возникали и исчезали, крупные камни, ручейки, переходы между скалами, и теперь он наконец добрался до крутого подъема, ознаменовавшего собой финишную прямую к перевалу. В тени желтовато-красных гор, он стянул бейсболку, заткнув ее в спинку рюкзака. Дыхание сбивалось, но Ринчен карабкался с мужественным выражением лица, представляя себя никем иным, а учеником самого Миларепы51, собравшим неимоверное количество добродетели прислуживанием великому учителю. Это уже была не просто тяжелая ноша, а сундук с драгоценностями открывающий для него прямой портал к просветлению. Священная ноша. Карабкаюсь к освобождению. И все же обратно идти тоже приятно. Еще лепешки греют сердце. Набрать ладонью прозрачной ледяной воды… Он сглотнул голодный. Вкус и запах лепешек, укрытых в левой части накидки у груди, не давал покоя. На небольшом выступе он остановился. Скинул рюкзак. Никаких сил не осталось. Вынул их, оставивших небольшой масляный след на одежде и сладостно вдохнул печеный запах. Нет, не надо. Только когда учитель поест. Что же я за человек. Миларепа, наверное, вообще без еды мог находиться, а я слюни пускаю как собака несчастная. Он спрятал лепешки обратно. Сверху полетели маленькие камешки, он укрылся под утесом, утягивая рюкзак в глубину. Это странно. Может учитель спускается сверху? За водой решил пойти, забыл, что сегодня день, когда мы приносим ему провиант. Камешки сыпались один за другим, маленькие, отскакивали от земли, увязали в горной пыли. Он следил на ними задумчиво. Вот так Девадатта скинул на Будду кусок скалы. Ранил его палец. Так странно. Будда устранил все завесы. Завесу омрачений и завесу всеведения52. Тогда почему его карма все равно созревала? Почему камень смог его ранить?53 Крик далекой птицы отвлек от раздумий, и только он принялся закидывать рюкзак обратно за спину, справа вверху послышался хруст шагов о гравий почвы. Ринчен вышел из своего укрытия. Кто еще здесь может ходить?
Быстрым шагом из-за поворота появилась маленькая фигура, лицо, заросшее бородой с усами, спутанные длинные волосы, на голых ногах кроссовки, короткие шорты выше колен с бахромистыми краями, превращенные именно в шорты из джинсовых брюк, что порвались лет десять тому назад, на голое тело пыльная серая накидка. Да он узнал его.
– Гуру Чова! Гуру Чова! – Закричал Ринчен падая в дорожную пыль лицом.
Йогин54 улыбнулся. Терпеливо дождался окончания формальных приветствий, когда раз за разом Ринчен падал ниц, касаясь кончиками пальцев его ярких кроссовок. Смотрел на него, такого нескладного, тощего как монастырские собаки, забывшего про свои возлюбленные лепешки, которые выпали прямо в дорожную пыль, как только тот обнажил правое плечо для простираний.
– Будь счастлив. Ом мани падме хум. – Он похлопал по недавно выбритой голове послушника. – У тебя выпала еда, смотри. – По-отечески наклонился и вручил монаху утерянное.
Ринчен с пунцовым от стыда лицом бежал следом за йогином.
– Куда вы идете, учитель? – Спрашивал, запинаясь на каждом слоге, попутно отряхивая одежду. – Я принес рис и цампу, как всегда. Может мне занести ее в вашу хижину? Сегодня же день, когда мы пополняем ваши запасы, вы не забыли? Так мне отнести еду наверх?
– Кому ты собрался ТАМ оставлять еду? – Не замедляя шага отвечал Гуру Чова.
– Как же, вам.
– Я больше там не живу.
– А где вы живете?
– У тебя в комнате! – Учитель засмеялся как безумный, откинув голову назад, обнажив ряд слабых полусгнивших зубов.
Они быстро спускались. Уставший послушник, забыв обо всем, мчался со всех ног за стариком, но все равно не поспевал. Тяжелый рюкзак отдавливал плечи, мягко, но сильно ударял по пояснице с каждым прыжком по перевалу. Ринчен подставил руки под жесткие протертые лямки. Не помогало.
– Учитель, куда мы так торопимся. Может помедленнее?
– Ты можешь идти со своей скоростью. Я не тороплю. Но мне надо поторапливаться. Меня ждут.
– Кто ждет? – Кричал в ответ, намочивший теперь и вторую ногу в ручье.
Старик остановился. Поднял палец вверх и произнес торжественно и медленно, делая ударение на каждом слове:
– Сегодня солнце взошло на юге.
– Что? Что это значит? – Спрашивал озадаченно Ринчен, почесывая бритую голову.
– А то и значит. – Отрезал учитель. – Тебе все да расскажи. Не понял ну и ладно. Мне надо торопиться.
Солнце взошло на юге. Наверно это он о своем видении или сне. Обычно на востоке встает. Видимо какая-то благая весть придет. Солнце – это знак всего хорошего. Еще это символ мудрости. Может он имел в виду, что его ждет просветление в скором времени. А может с юга нас ждут хорошие вести. Может он спешит зайти в храм в двери, расположенные на юге, чтобы передать нам тайные учения, которые получил в своем шестилетнем затворе. Он – есть солнце мудрости для нас, значит так и есть, он спешит подарить всем нам мудрость. И взойдет он с юга.
Мысли крутились перед глазами, не мог успокоиться. Такой волнительный момент. Когда Гуру Чова только ушел в затвор, он был еще ребенком, ничего не понимал. Сейчас намного поумнел, но видать не настолько, чтобы разобрать шифровки старого мудреца.
Как только издали показались монастырские стены, лама простерся три раза, падая лбом на твердые камни. Ринчен поглядывал украдкой. Вот Будда, какой же необыкновенный. Ради нас, по нашим же омрачениям принимает такие причудливые формы. Ведь если бы я не знал, кто передо мной, то никогда бы не стал падать перед ним как дурак или таскать такие тяжелые рюкзаки. Прошел бы мимо и даже не посмотрел. Фу, оборванец какой-то. Чем отличить от бродяги? А он – это ОН. Сам Будда из милости своей учащий нас в разных формах. В глазах защипало. Ринчен сглотнул ком подступивший к горлу, подхватив рюкзак, двинулся за быстрой маленькой фигуркой с голыми ногами. Настоятель будет недоволен. Вечно ему не нравиться, что Гуру Чова ходит тут и там полуголый, столько мирян и мирянок сползается в монастырь со всех сторон. Кочевники даже со своими домами приезжают, живут за стенами монастыря, яков пасут в низинах. Никому вроде не мешают, но нет. «Мы же не зря так удаленно находимся, а чтобы миряне не прерывали нашу медитацию. А ну как они начнут ходить тут направо-налево». «Но как же, – отвечаешь ему, – им же тоже надо помогать». «Что верно, то верно» – ответит, но насупиться и весь день ходит обиженный на весь свет.
Когда монахи еще издали увидали кто идет рядом с Ринченом, быстро побежали собирать все для торжественной встречи, но подготовиться как следует не успели. Гуру слишком быстро ходит. Поэтому в дверях его встречали только десяток человек с кхадаками в руках и благостным взглядом добрых прищуренных глаз.
Его посадили на высокий торжественный трон, где обычно сидел настоятель для спешного проведения гуру-пуджи55. Ринчен все время неотрывно следил за всеми движениями старика, его взглядами, словами, пытаясь уловить в них то, что считал для себя признаками просветления. И все время ему казалось, что вот-вот и он увидит эти признаки, и сразу на него снизойдет благословение – он хотя бы перестанет засыпать на утренних службах. Вдруг послышался скрип входной двери. Ринчен, как и несколько монахов автоматически повернули головы, чтобы заметить двух посетителей, пробиравшихся послушать пуджу. Уже все разузнали. Как эти миряне смогли догадаться, что гуру вернулся? Он еще пойдет в соседний монастырь, как обычно, через их поселок, и тогда уж там стекутся толпы верующих, чтобы провожать его и просить благословений. Ни на миг не оставят одного. Эти не могли знать. Видимо пришли по другому поводу или попали случайно. Когда все монахи повернули головы обратно к текстам, Ринчен то и дело, снова отрывал взгляд от длинных вытянутых листов, чтобы посмотреть на пришедших. Семейная пара. Мужчина такой крупный, мощный, скорее всего богатый и жена его худая с длинной черной косой и глазами угольками. Она вдруг поймала его взгляд. Ринчен смутился, потупился. Габэ опять тыкал его ногу запасённой палочкой.
– Не отвлекайся. – Шипел сквозь зубы.
Но Ринчен снова и снова переводил взгляд на женщину, которая смотрела на гуру восторженным взглядом. Почувствовав, что он опять на нее смотрит, уставилась в ответ не мигая. Ее черные раскосые глаза были необыкновенно пугающими, но взгляд казался знакомым. В худом скуластом лице с тонкими бровями было что-то зловеще-ведьмовское. Этот взгляд не давал ему заснуть пол ночи. И да, она пришла с юга.