Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
– Но я все не уймусь, как бы ты не вздыхала и не закатывала свои прекрасные глазки. – Продолжил он с хитрым видом. – Но мне просто не терпится возразить на тот ответ, что ты считаешь, что я пошел за тобой только из-за внешности. Нет. Это не правда. И не верь в эту ложь ни на мгновение. Я сам могу тебе ответить тем же, раз уж моя очередь спрашивать. Ты ведь сама привлеклась именно моей внешностью, уж мне ли не знать. Я вижу таких дамочек насквозь, что вешаются мне на шею зачарованные. И не мое ли положение, мой статус привлекли тебя вдогонку к внешности? Ведь так? Так ведь? – Он напирал, выпытывая правду. – Что же ты теперь ответишь, оскорбленная добродетель? – Марианна смешалась, растерялась. Она сидела, не глядя в его сторону и потирала руки одну о другую, пытаясь спастись от ситуации в разглядывании своей формы ногтей. Наконец, подняла глаза.
– Прости, мне очень стыдно. Так не должно быть, я знаю. – Она прятала взгляд, казня себя. – Я знаю, что влюбиться нужно в душу и все такое. Стихи об этом постоянно читаю, но так уж вышло.
Он пододвинул к ней стул и почти упираясь коленями в ее колени, взял ее руку маленькими ладошками Алисы. От неожиданности она подняла взгляд.
– Это нормально, Мариэ. Я хочу, чтобы ты поняла, что это абсолютно нормально, не надо винить себя в этом. Все мы привлекаемся сначала внешней оболочкой. Не все в жизни выходит так, как себе представляешь. Иногда, что-то происходит просто «потому что». Ты никак не можешь повлиять на это или остановить. Потому что потому. И все тут. Иногда бывает, что не стоит искать в любом чихе космический смысл. Он может быть бессмысленным и в этом и есть его красота. Хаос случайностей, что происходит с нами, временами просто бесподобен. Я вот и не знал, что когда-то окажусь здесь в этом месте с тобой. Еще полгода назад я и представить себе не мог, что я застряну в этом мире, да еще, о ужас – в женском теле. В то время все мои мысли занимало лишь то, где найти чародеев, чтобы испортить погоду. Как тривиально я жил! Но мировой хаос вмешался в мою судьбу, соединив ее с твоей. Это же просто чудо, ты не находишь? Прекрасное, удивительное чудо. – Он смотрел на нее с плохо скрываемой улыбкой, замечая при этом как в ней почему-то нарастает недоверие, превращая взгляд в отстраненный.
– Ах, как сладко поете Владыка. – Она прищурилась, придав глазам черешням томный взгляд. Ресницы пышно обрамляли их, когда так делала. Будто сверкающее озерцо света поселилось среди пушистых реснитчатых гущ. Он понял, что все потеряно и его слова утонули в вязкости момента, и сердце ее больше не рядом, но все же хотелось, так сильно хотелось поцеловать эти губы, обращенные к нему в полуулыбке. Так сильно хотелось, что он чуть было не поддался несносному искушению, ведь она еще так близко, коленями изредка дотрагивалась до него. Титаническая воля потребовалась, чтобы он все же немного отпрянул, чуть выпустив руку, которую так изящно достала. Следя за ним, видела, как неотрывно смотрел на ее губы.
– Не доверяешь мне?
– А как же можно? – Она отвернулась в пол оборота, унося колени, пряча их друг под другом, ногу на другую положила.
– Но почему, что же я сделал? – Она в ответ улыбнулась коварно.
– Мне все нужно перечислить?
– Но я же извинился тогда, хотел подарок тебе сделать. Сама отказалась.
Ее лицо побелело. Селдрион мысленно чертыхнулся, понимая, что в очередной раз проиграл в этой битве на минном поле. С женской логикой невозможно сражаться, потому что ее не существует. Все равно, что бороться с ветром. Только силы потратишь, а ему хоть бы что. Все равно любое оружие направит против тебя. Она поднялась.
– Не помнишь уже, что хотел сделать в тот день? Для чего меня приглашал? И теперь как соловей мне поешь, чтобы поверила. Только я знаю, даже татуировку себе здесь набью – она хлопнула себе по левому запястью, – «Никогда не верь Селдриону». Не помнишь уже? Как потом приходил ко мне после бала с попыткой повторить неудавшееся ранее. Почему я вообще должна тебе верить, если понимаю, что ты видишь во мне лишь мою внешность. Только это. Только сосуд, и все слова твои ханжеские. Ты только на словах можешь говорить о том, что огонь привлекает, а живешь совсем иначе. Только внешность важна. И не надо сравнивать мое положение и твое. Я попала в ваш мир и такого как ты видела впервые. Мне было так приятно, с моей то замученной заниженной самооценкой, что такой как ты, обратил на меня внимание, разговаривает со мной на равных. Только это толкнуло меня на тот глупейший поступок, о котором столько раз пожалела. Для тебя же я не что иное как игрушка. – Она гневно смотрела в сторону, прохаживаясь по комнате. Резко остановилась. – Знаешь, в таких ситуациях как сейчас, если это происходит в книгах, героиня обычно выбегает из комнаты прочь. Но знаешь, что отличает жизнь от книги? То, что сейчас мне некуда бежать. На улице ночь, живем мы в одной комнате, а ты к тому же еще везде меня преследуешь.
Алиса тоже поднялась. Выглядела расстроенно.
– Я же сказал тебе, что теперь многое изменилось. Все уже не так как раньше. Я прошу у тебя прощение за то, что было. Но так терзая меня, ты даже не думаешь, что вообще не имеешь представления ни обо мне, ни о моих чувствах. – Он пересел на диван сурово глядя на пол. – Когда ты ушла к Тиаинэ, ты не знала, как я мучился от одиночества блуждая по замку, где больше тебя нет. Я ждал, что в один из дней слуга принесет мне новость о том, что ты решила вернуться, что у меня появился второй шанс, который я уже не упущу. Но постепенно мне пришло понимание, что ты не придешь. Никогда не придешь. Это так тяжело. – Он поднял на нее свой привычно уставший взгляд, преломляющийся в голубых Алисиных глазах. – Так тяжело понимать, что будь ты хоть трижды царь всех земель, обладая любыми сокровищами, красотой, силой, родословной, да будь ты хоть семи пядей во лбу и прочитай за жизнь хоть целую библиотеку… – Он добавил поспешно. – Да, я прочитал все книги в той библиотеке, а потому перестал туда ходить. Да разбейся хоть в лепешку в попытках угодить. Ничто. Повторяю, ничто, не поможет тебе влюбить в себя женщину. Скорее всего она в отместку полюбит первого попавшегося бездарного нищего уродца. – Он продолжал рассуждать отстраненно, не глядя на растерянную Марианну, словно говорил сам с собой. – Я больше не буду тебе мешать и преследовать тебя всюду. Видимо, я слишком глуп и самонадеян, что не принимаю отказов с первого раза. Поэтому по законам литературы, на которые ты ссылаешься, именно мне нужно сейчас уйти. В ночи со мной ничего не случится, в отличие от тебя. Завтра я соберу вещи и покину этот город. Если ты сильно хочешь, то могу это сделать даже сегодня. Просто мне будет сложно поймать такси в ночное время.
Он поднялся. Марианна стояла не шелохнувшись. Ее словно ударили чем-то тяжелым по голове, и она плохо соображала. Алиса подошла к столу, выпив залпом стакан сока, поставила его на стол стряхнув на пол несколько капель со дна запотевшего стакана. Возле двери подхватив с вешалки куртку, нагнулась чтобы завязать шнурки. Сильный страх овладел Марианной. Страх и сожаление. Она быстро подошла к нему, встав к двери спиной. Загораживая проход.
– Не уходи. Я не отпущу тебя. – В ее лице была решительность. Он вздохнул и молча стоял, спокойно глядя на нее.
– Все-таки так удобно быть с тобой одного роста. – Ни с того ни с сего проговорил он. – Можно видеть так близко твое лицо, твои прекрасные глаза, а раньше мне все время приходилось наклоняться. Посмотри на меня, – он криво усмехнулся, – это я пытаюсь найти хоть какие-то плюсы в своем положении.
– Прости, что наговорила такого. Я больше так не буду. – Марианна дрожала, – Вот видишь, что бывает, когда ты пытаешься меня разговорить. – Она пыталась улыбнуться, но глаза покраснели. – Уж лучше если бы я навсегда замолчала.
– Тише, тише. – Он бережно погладил ее по спине, утешая. Они стояли обнявшись. Марианна постепенно успокоилась, но потом снова начала всхлипывать. Он спросил. – Что такое? Что опять случилось?
– Я так хочу, чтобы ты опять стал собой. – Она вытирала слезы.
– Я тоже хочу стать собой. Это все Харша халтурщица. Сотворила непонятно что.
Но Марианна его перебила.
– Я так хочу, чтобы ты стал собой, и я могла поцеловать тебя. – Он улыбнулся.
– Что мешает тебе сейчас?
– Ты же женщина. – Она отвечала с какой-то детской обиженностью в голосе, что судьба распорядилась не так, как хотелось бы.
– А ты закрой глаза. – Прошептал ей на ухо. Но она сопротивлялась. – Закрой глаза. – Шептал он тихо. – Просто закрой глаза.
Послезавтра
В то время пока Марианна с Селдрионом еще искали способ оформить документы, Харша с Аймшигом пролетели и проехали сотни, тысячи километров, чтобы оказаться в том месте, название которого ей удалось записать после чудесного видения.
Харша до конца не понимала, что нужно делать дальше. Они обошли пешком уже почти весь горный городок и его окрестности, облазили леса, заглядывали чуть ли не в каждую дверь, но ничего не происходило. Они жили здесь уже больше месяца и Аймшиг позволил себе расслабиться, разбавляя свой ежедневный рацион из коровьей крови, кровью людской. Невидимкой он заходил в полуразрушенные бараки к беднякам, спящим вповалку всем семейством на замызганных кусках старых простыней. Иногда долго парил за балконами богатых домов, рассматривая обитателей сквозь пыльные стекла. И когда свет в доме погасал, тихонько крался бережно ступая по прохладной плитке, чтобы впиться в горло очередной одурманенной жертве. За это время он раздобрел, а лицо приобрело здоровый румянец. Харша все видела, но только недовольно цокала языком, предупреждая о возможной опасности. Она и сама в последнее время позволила себе послабление в режиме, ела плотнее и спала дольше. Хотя все время чувствовала бесконечную усталость и навязчивое желание отступить. Невозможно бороться с жизнью каждый день, изо дня в день превозмогая трудности уже на протяжении многих месяцев, которые начинали казаться вечностью. Она злилась на себя, на Аймшига и даже на Учителя, за то что постоянно вынуждал ее преодолевать препятствия, выворачивая себя буквально наизнанку. За то что ничего не давалось даром, как раньше, как она привыкла в прошлой жизни до появления Марианны. Эти долгие бесполезные поиски истощали ее больше, чем тюрьма, где отец морил ее голодом. Но она не подавала виду, будто от самой себя скрывая свое выгорание.
Сначала решила, что Учитель дал название этого города, чтобы она нашла его здесь. И по странной логике ей показалось, что он непременно должен находиться где-то вдали от суеты, жить в неприметном ветхом домишке, вокруг которого бегают куры и блеют овцы. Поэтому они обошли сначала окрестности. Несколько раз платили навязчивым проводникам, обещающим отвести к «Великому Гуру», но никаких великих гуру Харша так и не увидела. Так… одни мошенники.
Затем Аймшиг предложил прочесывать все улицы и заглядывать в лица каждому проходящему мимо. Возможно, она узнает кого-то. Но все тщетно. Потом взялись за самое сложное – монахов. Харша не совсем понимала причину, почему Аймшиг так долго оттягивал эту возможность, казавшуюся неизбежной, ведь если Учитель не живет в уединении, то тогда он точно в монастыре. Но Аймшиг противился, изворачиваясь как уж на сковородке. Харша злилась. В конце концов, она сама стала заходить на территорию монастырей приняв облик скрюченной тибетской бабушки. Этот образ казался наиболее неприметным. Она могла сесть на бордюр или парапет возле входа в монастырь и часами крутить молитвенный барабан шепча невразумительно, тем временем внимательно рассматривая лица прохожих. Несколько раз ее поднимали с земли, заводили в храм или усаживали на скамеечку в тенёк. Приносили молочный чай. Харша улыбалась беззубым ртом, но не отвечала ни на какие вопросы изображая смесь медитативного погружения и старческой деменции. Когда все кланялись, она кланялась, все пели, и она пела.
За время их пребывания в городе, она еще ни разу не была в самом большом храме. Таким странным ей это казалось спустя время. Сначала боялась его. Как-то раз, издалека заслышав громкое гудение труб и звон цимбал, она прокралась, пошаркивая сбитыми башмаками, к главным воротам. Вокруг спали несколько светлых пушистых собак, чья шерсть от пыли приобретала непонятный оттенок. На одной собаке вихлялась надетая прямо на тело чья-то растянутая синяя футболка, так что лапы были продеты в рукава. На их лбах виднелись синие отметки. Жизнь на улицах уже бурлила и кипела как черное масло в крошечных лотках продавцов уличного фастфуда. Проезжали непрерывно сигналящие машины и мотоциклы, солнце палило вовсю, попрошайки приставали к прохожим, прямо перед металлической сеткой ворот на земле расположилась женщина, торгующая лепешками. Те лежали прямо на расстеленном куске материи. Прохожий купил две и поделил между собаками, которые лениво разбрелись по сторонам, упали на землю и зажав кусок передники лапами интеллигентно жевали.
Харша неуверенно вошла в ворота40. Сразу же по правую руку появилась дверь с крутой лестницей, ведущей в сумрачные помещения. Немного постояла там, будто от усталости вдыхая воздух, наполненный штукатурной сыростью. По главной дороге люди шли дальше. Сюда никто не сворачивал. Решила пойти за всеми. Все туда – и я туда. Затем опять собаки. Одна большая рыжая, вторая маленькая противная пигалица с недовольной мордой. По средине между желтоватыми строениями располагалась небольшая площадь, справа украшенная стелой и статуей человека, объятого пламенем41. Вокруг что-то написано. Харша не очень хорошо освоила английский, не говоря уж о тибетском. Поплелась дальше за всеми. Затем еще ворота. Всех обыскали, а на нее – никакого внимания. Поднявшись вверх по ступеням, она увидела довольно большую площадку, посреди которой росли высокие ажурные деревья, а половина пряталась под огромным шатром. Потом еще лестница наверх, где взору открывалась просторная зала с колоннами. По центру помещения – еще один зал, огороженный стенами с большими, настежь распахнутыми окнами, в котором возвышалась огромная золотая статуя Будды со стоящим перед ней ярко украшенным троном. Харша взглянула на него издалека, сделала три поклона, как все, и уселась напротив. Позади монахиня средних лет усиленно очищала свою карму простираниями42, нашептывая бесконечные молитвы. Приходили поклониться босоногие яркие индусские семьи с детьми, пожилые тибетцы крутили барабанчик правой рукой и держа в левой руке четки, совершали обходы вокруг Будды43. Монахи сновали туда-сюда, высокие иностранцы в свободной одежде с любопытными улыбками на лицах осторожно фотографировались у каждого предмета, то и дело перешептываясь. С третьего этажа изредка доносились устрашающие звуки труб, звон, напевы, которые и привлекли нагини. Немного посидев, она решила сделать круг со всеми. Дойдя до балкончика – остановилась. Взору открывалась уже привычная местность, не перестававшая восхищать своим величественным великолепием. Вокруг простирались пушистые горные гряды, поросшие деревьями, издали похожими на мох, из которого тут и там, как грибы, вырывались скопления домов. Вдалеке горы смотрели суровым, мрачным взором, их шапки то и дело заносило серыми быстрыми тучами. Харша вдыхала теплый летний воздух, приносимый нежным ветерком. Журчали насекомые, из города за стенами храма доносились сигналы автомобилей.
За долгое время, проведенное в скитаниях, Харша впервые ощутила полный покой и безмятежность. Она щурилась морщинистыми веками навстречу восходящему солнцу, вливавшемуся в залы, с любовью оглядывая присутствующих в храме людей. Как же хорошо! Так редко ей удавалось испытывать такую благодать. Вдох и выход, вдох и выдох. Никогда раньше не дышалось так приятно. Даже с сомой не сравнить. Все равно что слушать журчание ручья. Тихое, переливчатое, ненавязчивое. Она улыбнулась какой-то паре иностранных туристов, проходящих мимо, и заметила, как их лица мгновенно просияли. И они прошли мимо, ощущая то же самое, что и Харша. «Что же это такое?» – спрашивала она себя. Что это за место, дарующее всем радость? Ведь не просто так эти люди улыбнулись сгорбленной тибетской бабуле. Все это не случайно… Ведь еще вчера они ругались у себя в номере, проклиная мошенников, размещающих в интернете несоответствующие фото номеров. В путешествии, их уже несколько раз обманули, завышая стоимость проезда, они надышались пыли в Дели, голова гудела от громких сигналов машин, успели подхватить пищевое отравление, а наглая мартышка украла у женщины фирменные солнечные очки. Но придя сюда, они тоже, как и принцесса, вдруг ощутили, что все их жертвы и усилия были не просто так, что здесь их любят и ждут, и всегда будут ждать и любить несмотря ни на что.
Все еще улыбаясь, сама себе, она пошла дальше по коридору. Молодые индианки в розовом и зеленом сари обогнали ее. Сразу вспомнила про Марианну. И вдруг такой теплотой проникалась к ней. Надо бы написать им, как они…
Все сворачивали в дверь, ведущую направо и разувались. Харша стянула потасканные башмаки и оставила их на ступеньках. Никто не обратил внимания, как обувь растворилась в воздухе, как только нагини отвела от нее взгляд. Внутри был похожий зал, только поменьше прежнего44. Огромная алтарная часть со множеством фресок и чашами с шафрановой водой, расставленными в ряд. Блюда с каменными бусами, светящиеся позолоченные лотосы, множество божеств от маленьких до огромных, а повсюду были заткнуты купюры нерадивых прихожан. Недовольный монах быстро очищал алтарь от купюр, как будто собирая урожай чайного листа, находя бумажки иногда в самых необычных местах. На стенах повсюду изображены яркие, многорукие, многоногие, многоликие божества, божества в союзе, мирные и яростные, парящие на лотосах или вырывающиеся из адского пламени. Она совершила простирания, как это сделали розово-зеленые девушки перед ней. Обошла по кругу. В стеклянной коробке был один странный45. Если долго на него смотреть, то появлялось иррациональное чувство, которое она не смогла себе объяснить. Стоя в союзе с супругой, он имел столько рук и ног, что сложно было посчитать. В каждой руке был предмет. Испытывая восхищенный трепет, Харша тоже достала купюру и просунула ее в коробку рядом. Теперь она понимала тех людей.
Пятясь назад, слева она заметила еще одну статую, такую большую, что странно было представить, как она оставалась сокрытой все то время, пока нагини бродила, разглядывая обстановку46. Это была огромная золотая женщина в короне. Ее левая нога была поджата, а правая свешивалась. В одной руке она держала лотос. Харша подходила ближе и ближе. Женщина отстраненно взирала на нее полуприкрытыми глазами. Ее золотое тело казалось настоящим, насколько ровно было отлито и отполировано. На губах застыла неопределенная улыбка. Принцесса подобралась еще ближе, почти вплотную к стеклу, которое защищало статую. Но по лицу женщины было ясно видно, что в защите она точно не нуждается. Ее безмятежность будто возвышала ее над миром, наполненным беспокойством и болью. Долго разглядывая ее, нагини чуть сдвинувшись вправо, чтобы не мешать поклонам китайской паломницы. Не могла оторвать взгляда от нечеловеческой красоты. Черты лица статуи были гармоничными, но все равно так не походили на все красивые гармоничные лица нильдаров, нагов и людей, которые она видела прежде. На лице огромной золотой женщины была «печать». Это как вуаль надеваемая нильдарками на праздники, чтобы скрыть свое лицо, только у нее вуаль как бы срослась с лицом, сделав его навеки недосягаемым для обыденного понимания. Тем не менее оно было настолько открытым, будто женщина никогда ничего не скрывала. Широкий высокий лоб, не делал ее некрасивой, даже наоборот. И красота эта была не обычной красотой. И улыбка выражала многое и почти ничего. Как если ты смотришь под разным углом, каждый раз видишь иначе. То кажется, что это добрая улыбка матери смотрящей на свое дитя, то улыбка вдруг становиться внимательной и сосредоточенной, и даже немного грозной и воинственной, а то вдруг кажется, что с такой улыбкой можно смотреть на очень грустные вещи, и хотя осознаёшь их присутствие в мире, печаль не заражает, не ломает, а потом вдруг опять казалось, что это просто улыбка, которую удалось сделать скульптору, и все размышления бывшие у тебя до этого нереальны, ведь это всего лишь статуя, а не живая золотая богиня. Тут Харша поймала себя на стойком ощущении, что точно так же, как сейчас она разглядывала и размышляла о статуе, та разглядывает ее. И не размышляет, потому что видит все насквозь. Принцессе стало неловко, и она опустила взгляд на разложенные повсюду украшения. Потом смотрела на ноги и вытянутую руку женщины, которые были выполнены так изящно, что не оставляли за собой выбора – в эту статую обязательно вселится божество. Тут она опять ощутила на своей макушке взгляд. Быстро подняла глаза. Будто бы поймала богиню на том, как ее глаза метнулись в прежнее положение. Но нет. Это просто иллюзия, мираж. Статуя оставалась неподвижной. Теперь она еще внимательней смотрела за богиней. Уже стало казаться, что та точно живая, только умеет сидеть так неподвижно, что даже не увидишь, как ее грудь вздымается при дыхании. И для того, чтобы следить за тобой, ей не нужно вращать глазами или поворачивать голову. Все ее тело и есть глаза. Все ее тело и есть уши. Все ее тело и есть всепроникающая мудрость. Харше стало жутко. Но не от богини исходил ужас. А от самой себя. Насколько велика была разница между ними. Это монументальное великолепное существо, подобно золотой горе. Даже ее простое присутствие здесь приносит нескончаемую радость, благоговение и очищение всем, кто взирает на нее. И тут внизу под ней стоит самое жалкое и ничтожное создание в мире. Ни одной добродетели, только пороки. Перехватило дыхание, как будто дали под дых. В груди заворочался терзающий червь раскаяния. Харша сморщилась. «Прости меня, прости меня, прости меня…» – повторяла она, не зная зачем, осознавая, что эти слова абсолютно бессмысленны ведь для этой богини она уже прощена, но только для себя самой – нет. Для себя надо прощения просить. В горле застрял ком. Харша еще раз подняла взгляд наверх. Все стало ясно, она просто ничтожество. Можно уходить. Улыбка богини опять показалась доброй, ласковой, излучающей счастье. В грудь как будто мягко ударило нечто. «Послезавтра» – раздалось в голове. «Это я подумала?» – тут же повторил уже свой внутренний голос. «Не может быть. Что – послезавтра? Что это значит? Это я подумала или это знак? Как теперь выяснить?» – Харша посмотрела вверх: «Хорошо, послезавтра так послезавтра. Я приду сюда и завтра, и еще и еще и буду приходить пока не найду своего Учителя или хоть какую-то зацепку на пути к нему».
Из храма она вышла, будто воспарив на крыльях.
***
Долго пришлось уговаривать Аймшига пойти в новый храм. Он лежал, раскинувшись на двуспальной кровати, опухший как после пьянки. Они снимали номера всегда с большой кроватью, иначе нагини негде было разместить свой хвост. В ее дворце все кровати были круглыми и немного углубленными. А здесь все как у нильдаров. На возвышении и квадратной формы.
Харша занимала кровать по ночам. Аймшиг – днем. К вечеру, кое-как разлепив глаза, он вылетел невидимкой в окно, оставив ее одинокой в своих раздумьях. И на следующий день она опять шла в храм. На этот раз пол в зале был укрыт разномастными ковриками, приклеенными скотчем к полу пакетам, тут и там разложены подушки с записками. Некоторые углы были полностью огорожены натянутой лентой с надписями «Американская группа», «Испанская группа». Харша так ничего не поняла, и опять ничего ни у кого не спрашивая, вернулась домой.
Когда наступило то самое «послезавтра», она уже не стала слушать мычание и невнятные отговорки разжиревшего якши, и угрожая вылить на него стакан воды для ускорения пробуждения, смогла поднять его рано с утра, после недолгого двухчасового прерывистого сна.
Аймшиг шел тяжело, натужно вздыхая на каждом шагу, будто нечто тяготило его. Принцесса терпеливо ждала за каждым поворотом, пропуская людей и проезжающие машины, занимавшие большую часть узких улочек и едва не задевавшие прохожих зеркалами. Еще не доходя двухстах метров до храма, он сильно согнулся и шел будто выдирая ноги из трясины. Постоянно тер шею, нервно растягивая ворот футболки, будто тот душил его. Взглянув на лицо якши, нагини ужаснулась. Бледный как мел, с темными синяками под глазами, будто бы постарел сразу лет на триста. Кожа тонкая, как пергамент, ссохлась мелкими морщинами, на спине появился горб и старческая одышка.
– Что с тобой? – Спросила она тревожно.
– Шея болит… шея… куда ты меня ведешь? – Прохрипел он.
– Потерпи немного, когда мы придем ты сможешь сесть. Там много места.
И они продолжали идти, но каждый шаг давался будто взбирались на Эверест. Их обгоняли быстрым шагом разномастные прохожие, спешившие в храм.
– Зачем ты трешь ее, прекрати! – Она стукнула его по руке. – Ты уже до красна натер. Не трогай.
И хотя Аймшиг больше не прикасался к шее, Харша видела, как разгорается на ней подобное петле, накрученной вокруг горла, алое пятно.
– Я не могу уже, что ты делаешь?! Погубить меня решила? – Внезапно рассвирепел Аймшиг.
– Да что с тобой? – Харша заорала в ответ неожиданно громким сиплым голосом на незнакомом языке так, что проходящие мимо тибетцы обернулись.
– А ты не видишь? – Хрипел он.
– Нет.
– Тогда мы подойдем еще ближе – посмотришь наконец. – С ненавистью прошипел он, и шел, прилагая сверхусилия, на этот раз уже из злости, чтобы увидела и наконец поняла, отчего он так страдает.
До главных ворот оставалось метров пятьдесят. Харша с тоской наблюдала, как люди протискивались сквозь них, быстрее стремясь занять места получше, прямо на тех матрасиках и подушках, которые разложили еще вчера. Видя эту большую толпу, она только сейчас догадалась о смысле странных записок. Она резко обернулась на мощное постукивание по руке.
– Видишь, доигралась. Она опять проявилась, чтоб тебя. – Сипел как задушенный Аймшиг, хватаясь за горло.
Харша наконец разглядела причину его страданий. На нем висела огромная каменная табличка. Прораставшая из нее железная ржавая цепь туго обтягивала шею вампира, заставляя его склоняться ниже и ниже. На камне, бывшем размером во всю грудь Аймшига, постепенно прорисовывались странные огненные письмена. Он постоянно пытался приподнять булыжник, чтобы потереть саднившую грудь, но то и дело отдергивал руки, будто обжигаясь. Харша с тревогой спросила:
– Что это Айм?
– Мой позор, о котором я тебе уже рассказывал. Видать ты хочешь провести меня туда, где мне не рады, вот она и проявилась.
– Что значит это надпись?
– «Предателям здесь не место». Эти гады повесили мне ее на шею в напоминание о том, чтобы я и близко не подходил к таким местам.
– Она у тебя со времен изгнания?
– Она и есть часть моего изгнания! Харша я не могу терпеть, она же нагревается, ты что не видишь?! Пошли отсюда! – В бешенстве взревел монгольский хан.
Харша испуганно обернулась по сторонам, в надежде, что их никто не видит. Трое индусов задумчиво смотрели с противоположной стороны улицы. Молодая тибетка вышла из своего магазинчика и уже некоторое время неподвижно стояла, прислушиваясь к незнакомой речи. Аймшиг крепко схватил принцессу за руку и затащил в грязный проулок между домами, куда сгребали весь мусор и ходили облегчиться. Вонь стояла страшная. Аймшиг будто не замечал этого, с раскрасневшимися щеками и диким взглядом пытаясь стянуть цепь, чтобы та, хоть сколько-то дала возможность продышаться.
– Все пялятся. Что уставились! – Крикнул с ненавистью, махая рукой на людей, которые быстро отвели взгляды. – Как же я вас всех ненавижу, тупые, бездарные, жалкие куски мяса. Стоят, вылупились, сукины дети!
Харша с тревожным упреком смотрела на его мучения.
– Иди домой, прошу тебя, – шептала она, – я не думала, что все так плохо. Ты не говорил.
– Говорил, не говорил, какая разница. Да говорил я тебе. Дырявая голова! Все забыла. Опять. Ах, как жжется! С каждым шагом, становиться все тяжелее, горячее и туже сжимает горло. – Он тер грудь, едва приподнимая табличку.
– Иди, иди, дорогой, быстрее. – Харша похлопала его по спине, выталкивая из переулка, – Потом расскажу тебе, что было.
– Сдались мне твои россказни! – Крикнул ей вслед, брызжа слюной.
Несколько секунд стояла, провожая его долгим взглядом до ближайшего поворота, и затем, как очнувшись, поспешила занять место.
***
В храме тем временем народу было битком. Она поднялась наверх и еле-еле смогла протиснуться в самый центр – место находящееся прямо перед открытыми дверьми в алтарную с небольшим залом. Так что издалека ей было видно статую Будды и стоящий перед ним трон, который загораживали головы окружавших его тибетцев. Какой-то парень уступил ей место, она заулыбалась беззубым ртом кивая головой в благодарность.
По залу прокатилось движение. Сначала где-то на улице, а потом уже в зале и даже из микрофонов, повсюду разнеслось пение. Все вставали, расправляя в руках белые, синие, желтые шарфы47, прокручивая сжимали четки, собранные горстью. Было тесно, Харшу со всех сторон окружали улыбающиеся сосредоточенной отрешенностью люди. Все пели. Сначала она просто раскрывала рот, пытаясь уловить слова и напев, а потом вступила, волнуясь, своим хриплым ломающимся голосом. Никогда не умела петь. Но звенящий напев, разносимый по бетонной коробке с круглыми колоннами и деревьями, прорастающими сквозь пол, заглушил, смел ее голос в общую кучу предвкушающего восторга. В задних рядах, люди стояли спокойно, даже смирно, сняв обувь, в одних носках на своих подстилках. В передних рядах, куда попала скрытая под маской старой тибетки в черном платье и разноцветном полосатом переднике наша знакомая, стояла толкотня и давка. Все стремились встать ближе к пустому проходу, по которому то и дело проходили охранники с суровыми лицами, строгими костюмами и взглядами. А люди вокруг такие разные! Рядом с ней стояли лысые монахини в бордовом, китаянки с одинаковыми прическами в защитных масках, снизу сидели старушки и ветхий мужичишко, который даже был не в силах подняться, чтобы приветствовать процессию. Невдалеке виднелись светлые волосы иностранцев, держащих один белый платок на двоих, мужчина и женщина, в возрасте. Молодая тибетка нянчила младенца, держа на коленях. Худой индус с усами, в темных очках, модный парень с пышной бородой, кудрявая женщина в широких штанах, пара в национальных парчовых костюмах! Бесчисленное множество. И все как один пели, каждый немного на свой лад, но получалось красиво, слаженно. Хор вдохновлял, мощь поющей людской массы будто приподнимала над землей, аж легче становилось. Харша пела и пела, блуждая взором по лицам, отмечая настороженную сосредоточенность, ожидание. Все такие разные, но с одинаковым восторгом смотрящие на уходящую вниз лестницу. Медленно и торжественно раздавалось пропеваемое в микрофон «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ»48, а толпа вторила и гулом отражалось эхо со всех сторон.