Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
– Все понятно, – Фислар ехидничал, – а я-то думаю, что это ты меня вдруг приглашать решила. Мы тебе не нужны. Мы так, мусор за компанию.
Он сделал попытку выбраться, для чего Марианне пришлось встать и выйти, чтобы пропустить его. Накидывая пуховик на плечи, затягивая шарф, он прошептал.
– Спасибо за прием! – Он намеренно выделил последнее слово самым пренеприятнейшим тоном, какой у него был в запасе. – Тогда каждый сам по себе, я уеду отсюда, как только будет возможность.
– Подожди, я с тобой. – Марианна быстро засобиралась. Но нагини продолжила тираду, не поворачиваясь к ней лицом.
– Если бы ты знала, как он любил тебя. Я никогда не видела его таким. Как ты можешь поступать так? Все равно, что найти бриллиант в куче навоза, а потом выкинуть его обратно. Раньше я бы все отдала за такое.
Марианна вспыхнула.
– Если ты его так любишь, то забирай себе. Дарю. Мне такого добра больше не надо.
И когда они уже открывали дверь, чтобы выйти, Аймшиг вязко, низко произнес.
– Просто наша царевна стала никому не нужна, как только у нее закончились все уловки и деньги. Ни Владыке, ни даже своему драгоценному учителю.
Послышался шлепок пощечины. Она сидела красная с пугающим горьким взглядом, а вампир прижимал к щеке руку.
Воспоминания
Когда все ушли, она осталась одна в крошечной пыльной каюте, заваленной, как склад, вещами хозяев, что разрешили ей жить здесь. Они хотели поселить ее в своем доме, но Учитель настоял. Вздохнула. Слова вампира болью отзывались в сердце, заставляя терзаться снова и снова. Он не принял ее. Не принял. Сказал, что не обучает таких как она. В тот момент, казалось, что мир вот-вот и рассыплется на части. На карту было поставлено все, но эта карта проиграла. Кто виноват? Сама и виновата. Селдрион тоже поставил все лишь на одну карту, которая подвела его. Она думала… Все думала, рассчитывала, планировала, уже видела, как войдет в царский дворец проведя рядом с собой Учителя, прекраснейшего из всех богов, чьи глаза изливают вокруг синий свет, усмиряющий диких братьев. Белокожий, в короне и одеждах небожителей. Он – ее Учитель. Она – Его ученица. И грянут хвалебные гимны, девушки из свиты будут осыпать их лепестками лунных лотосов, отец склониться к их ногам. Братья смирят наконец свои гордые взгляды. Он должен был обуздать их всех, воспарить на облаке над городом и громогласно проповедовать Дхарму, которую те должны были хранить, но утеряли в веках в погоне за наживой и властью. Тут она станет главной жрицей, а отец пусть правит, только номинально. Реальной власти отныне у него нет, не должно быть.
Ах мечты, мечты. Увидев Ламу Чова в жизни, она не смогла сопоставить свои видения с реальностью. Но сердце кольнуло, волосы на голове зашевелились, из глаз потекли слезы. Смотрела на него с замирающим сердцем. Монахи вокруг что-то пели. Аймшиг сопел недовольно, хоть в этот раз и смог попасть внутрь храма. А она не отрывала глаз от заросшего грязными лохмами старика в желтой накидке. Колокольчики звенели в руках бритоголовых, мерно гудел гул их голосов, дым благовоний застилал полутьму храма, и она ощущала тот же восторг, что был у нее там, в Дхарамсале. Когда все закончилось, подошла к нему. С неяркой, несмелой улыбкой обратилась. И нужен был переводчик. Аймшиг жил здесь много веков назад, знал старое наречие, но лама едва разбирал его речь. Худо-бедно помогал молодой вечно-краснеющий монах едва освоивший английский. Один американец как-то приезжал в монастырь и полгода обучал всех монахов. Но как же плохо они разговаривали…оба. Харша ежесекундно покрывалась липким потом волнения. Да, не так себе все представляла.
Им назначили аудиенцию в одной из монастырских комнат. Это была бывшая комната Ламы, который бывал здесь совсем редко, а ученики так боялись что-нибудь изменить в ее пространстве, что заходили сюда лишь затем, чтобы вытереть несуществующую пыль. Поэтому груды свертков, книг, увенчанных тряпочками, разорванными кусками кхадаков, парчой, лежали разбросанными тут и там. Казалось, они занимали все свободные поверхности, и чтобы поставить чашку, приходилось отодвигать целую груду застарелой бумаги. Конечно, настоятель был этому недоволен. Мастер Чова уже давно не прикасался к книгам, лишь по вечерам бубня про себя сутры, многие просто по памяти. Так же давно он уже не считал комнату своей, ютясь по прибытию в углу на полуразвалившейся кровати со старым, продавленным до дыр матрасом, укрытым как одеялом из бывшей красно-коричневой монашеской накидки. В комнате размером не больше двенадцати квадратов, он занимал только один угол, в котором ел, спал, медитировал, размещал подношения, звенел колокольчиком и стучал маленьким барабанчиком63. И для всего этого ему было достаточно разве что полутора метров. Хоть абсолютно все осознавали ненадобность вещей, размещенных в этих стенах с облупившейся краской, точно таких же, как общая монашеская спальня, где просыпался Ринчен, но рука каждого из них замирала перед тем, как тронуть здесь хоть что-то. Поэтому в очередной раз заходя сюда с наполеоновскими планами, настоятель снова и снова вертел по сторонам головой, от чего становился похожим на потерянного голубя, любовно проводя рукой по древним манускриптам, иногда так нужными в центральном зале, и поднимал руку вверх, приказывая и без того бездействующим помощникам остановиться и покинуть комнату. И так вновь и вновь. После этого проходил месяц-другой и у него опять начинало зудить все же сделать то, от чего их останавливала невидимая сила. Напуская на себя тучи деятельной активности, он бодро поднимал первых попавшихся на глаза послушников и снова входил в эту комнату, окутанную застывшим временем. И снова останавливался в дверях, лишь краем глаза отмечая про себя то, как невластно здесь время, и что даже пыль не в силах покрыть собой эти пожелтевшие письмена.
Теперь же в комнате теснились четверо. Сам мастер, его помощник раскрасневшийся Ринчен, строгая Харша, как всегда в черной кружевной юбке в пол, туго затянутом не горле жакете, который так сильно обхватывал ее руки и туловище, что казалось, она состоит из костей, а рядом с ней мрачный Аймшиг, такой же как всегда, только в тибетском традиционном наряде с приспущенным правым рукавом.
Гуру улыбался рассеянно-дружелюбно, глядя в пространство меж ними, махнув рукой на пол перед собой, куда Ринчен уже заботливо подложил подушки.
– Делаем поклоны. – Прошипел Аймшиг сквозь зубы.
Пытаясь не сшибить предметы вокруг, они кое-как поклонились, и наконец усевшись, Харша как-то стыдливо начала расправлять юбку, будто оттягивая время, даже вампир кинул взгляд в ее сторону, удивленный поведением. Она молчала, странно-неловко косясь то и дело на сидящего у ножек низкой кровати Ринчена. Гуру улыбался дружелюбно.
– Говорите, что у вас. С чем пожаловали? – Спросил он и Ринчен перевел.
– Мы прибыли издалека. – Начала было Харша.
– Очень издалека! – Аймшиг сильно махнул рукой вдаль, будто пытаясь общаться с глухонемым.
– И у нас очень важная просьба.
– Весьма и весьма важная! – Добавлял комично Аймшиг на старом наречии.
– Что за просьба? – Заинтересовался мастер.
Харша замолчала. Этот проклятый языковой барьер. Если она все расскажет, то будет очень странно. Скорее всего их выгонят и больше никогда сюда не пустят.
– Это просьба о помощи. Я знаю, что вы высокий лама, что вы много всего знаете. У вас много знаний. – Она кашлянула в кулак. Боже, как же плохо она знала английский. Сюда бы Марианну.
– А я пришла издалека. Наш народ сейчас в большой беде. У нас много проблем. Война, ненависть в сердцах родственников и друзей. Алчность в умах моего народа. Они постоянно жаждут золота и власти. Все больше и больше. И им никогда не хватает. Когда-то у нас были древние знания, но теперь все утеряно, и мы пребываем в упадке. – Харша ждала, когда монах переведет. Казалось, он справляется неплохо. – Поэтому я пришла просить вас, от лица всего нашего народа, посетить наш край и даровать нам священное знание. Восстановить гармонию и справедливость в нашем мире.
Она облегченно выдохнула. Ринчен бросил взволнованный быстрый взгляд, но тут же справился с собой и с щенячьим блеском в глазах перевел это все сидящему на кровати.
– Я правильно понимаю, вы простите Учителя даровать Дхарму вашему народу? Вы ведь это имеете в виду под «знанием». Простите за вопрос. – Ринчен снова покраснел, едва уколовшись об обжигающие черные угли раскосых глаз незнакомки. Она вперилась в него, просверливая до основания, не отпуская с крючка гипнотически застывшим взором, так что послушник почувствовал себя мышью перед смертью, представшей в виде змеи. По спине пробежал холодок. Когда она отпустила его, спасаясь бегством, его глаза обратились в надежде к ее спутнику, но встретили там могильный холод и полное равнодушие. Ринчен обомлел. Никогда прежде он не встречал таких людей. Они напугали его. Живя в столь отрадном, пропитанном святостью месте, он и забыл, что такое страх, забыл, что бывают плохие люди и зло. Ежедневно читая молитвы о благе существ, он представлял их всех заблудшими беспомощными душами, глупыми, немного жадноватыми, но все же добрыми, такими как те кочевники, часто заходящие в храм. Их глаза были часто растерянными, пугливыми, но все же такими теплыми, радушными. Бывало, он посещал их дома, чтобы помогать старшим монахам проводить там ритуалы, и потом их кормили, смеялись, подвозили на старом мотоцикле или низкорослой лошадке. Пару раз он даже бывал в крупных городах, где шумная жизнь бурлила, пенилась подобно потоку. И там были занятые своими делами люди, раздраженные, невнимательные, но когда улыбался им, то всегда улыбались в ответ, но теперь… Все равно что смотреть в бездонный пустой колодец. Высушенный, заброшенный. Такие глаза были у гостя в дорогих украшениях из бирюзы и коралла.
Мастер похлопал его по плечу смеясь, вырвал из мира фантазий. Ринчен вздрогнул извинившись, сам над собой засмеялся, хотя на душе скребли кошки.
– Передай ей, что я не смогу никуда с ней пойти. Извинись за меня. Скажи, что я уже очень слаб для подобных длинных путешествий. Я бы с радостью даровал им учения, но не могу. Пусть попросят кого-нибудь помоложе.
Ринчен перевел. Гостья открыла рот, вздернув надменно брови. И совершенно не стесняясь присутствия Учителя повернула голову влево, принявшись шептаться на чужом наречии с видом таким недовольным, что монах будто кожей чувствовал, как она поносит Гуру Чова. Ее спутник смотрел в сторону и ни один мускул не дрогнул на его круглом и плоском, как луна лице. Видно было, что ему абсолютно наплевать. Видя все это, Гуру, желая их успокоить, перевел через монаха.
– Скажи им, чтобы не беспокоились. Мы попросим кого-то из старших геше64 пуститься с ними в дорогу. Не оставим их. А пока, они могут ходит в наш монастырь, и слушать Дхарму. Правда на тибетском читаем. – И он улыбнулся.
– Нет, вы не понимаете, я пришла издалека именно за вами. Мне нужны вы. Именно вы. Я прошу вас обучать меня и мой народ. Разве для вас это ничего не значит? Да можно сказать вы сами меня сюда и привели, как же теперь отказываетесь. Вы что, бросаете меня? – Она истерично срывалась на визг в последней фразе. Ринчен старательно переводил уже не пытаясь разобраться в ситуации.
Последовало долгое молчание. Должно быть слова женщины в черном привели гуру в бешенство, но обернувшись, Ринчен обнаружил в них странный мелькающий отблеск.
– Гнев разрушит тебя, моя дорогая. Лишь с этим врагом тебе нужно бороться. – Морщинистые веки почти полностью закрывали его глаза, будто он засыпал. – Я уже ответил на твои вопросы, поэтому прошу вас, приходите позже. Сейчас у меня еще посетитель.
Она прищурилась и резко встав, вышла за дверь не прощаясь. Спутник ее, тем не менее поклонился, выйдя из двери не повернувшись спиной, в полусогнутой позе.
***
Все оборвалось внутри вместе с отказом. Харша вернулась в деревню, лежащую в шести часах ходьбы от монастыря. Ходила по комнате ничего не понимая, будто обухом ушибленная. Аймшиг наливал себе бокал за бокалом, в воздухе разносился алкогольный дух, а вампир с каждым разом становился бодрее, будто от кофеина.
– Ох, прошли времена, когда можно было пить чистый спирт. Тут продают только выдохшееся вино. Вот вернусь в Москву… – Он мечтательно закатил глаза. Харша с недовольством открыла форточку.
– Невыносимо воняет. Ты можешь не раздражать меня еще сильнее, я и так на взводе?
– Я праздную. С каких пор это запрещено? Исполнил свой долг и теперь свободен. Знал бы этот заносчивый нильдар, что не только он был связан своим обещанием, то относился бы ко мне с большим пониманием.
– Ты тоже бросаешь меня? – Она смотрела с тревогой. Заходящее солнце просачивалось сквозь шторы, заполняя золотом комнату.
– Я буду приходить к тебе в гости. – Не слишком обнадеживающе прошептал сквозь зубы сидящий в кресле вампир. Приподняв кубок на уровень глаз, рассматривал его содержимое. Массивный, из золота со вставками крупных камней, один из немногих предметов, бывших в его собственности.
– Как же так… – Харша бледнела, серела, уменьшалась. Не выдержав эмоций уже не могла контролировать себя, приняла свой обычный облик. Скрутив хвост в кресло, уселась с ним рядом.
– А вот так, принцесса. Мы достигли цели и теперь каждый сам за себя. – Он залпом допил бражку, стряхнув капли на пол. – Удачи! – Пройдя размашисто, открыл дверь на балкончик, взгромоздясь одним прыжком на перила, обернулся лицом к позеленевшей от нервов нагини с тусклыми запавшими глазами, помахал на прощанье рукой и с мерзкой ухмылкой упал назад, в неизвестность. Тут же его не стало.
«Надеюсь, не видел никто» – Харша скользила запирать дверь балкона.
***
После его ухода, стало еще тоскливей. Она бродила по улицам, люди глазели. Приходилось принимать облик местных или уходить в горы, куда осенний ветер вечерами заносил бушующий холод. Часами сидела в пожухлой отцветшей траве, обращенная взглядом в далекую даль и все вспоминала. Тучи катились навстречу, огромные пухлые шапки, небо за ними серело. Дождь собирался. Где-то вдали пасли скот, по видимой за несколько километров дороге проезжали редкие машины с прицепами. Было тихо, пустынно. Пусто снаружи и пусто внутри. Эта природа как бы несла с собой застывшую вечность. И казалось, что прежней жизни никогда не существовало. Она сидела на крупном камне, поросшем лишайником, вокруг поднимался низкий колючий кустарник, пролетали пчелы и мошки. Ей не было дела. Все одно. Он отказал ей лишь потому, что была слишком настойчива, груба, нужно было мягче просить. Мягкости ей всегда не хватало. Провела рукой по мшистому камню. Там под сводом каменного неба вся земля сплошь и рядом была покрыта таким. Нежный серебряный мох, самоцветы, журчание подземных источников, запах лунного лотоса. Неуловимый, пьянящий. Она оторвала листочек ближайшей травы, растерла в ладонях, вдохнула. Запах не тот. Слишком пряный, бодрящий, слишком насыщенный жизнью. Кого я стесняюсь. Здесь нет никого, можно и так посидеть, приняв свой облик. Обратившись, долго смотрела она на браслеты, массивные, тяжестью обрекающие. Тело ниже пупка покрыто питоновыми пятнами, может слиться с местностью как камуфляж. Гладкое, холодное, гибкое. Подняв кончик хвоста, подхватила руками серьгу-погремушку с раннего детства, пронзающую тело. Ведь настоящей принцессе нужно скользить так плавно, держа кончик хвоста на весу, лишь бы не брякнул ни один колокольчик. Надо бы снять это уже наконец. Распилить на кусочки и все распродать. Жить здесь до конца своих дней, никогда не встречая сородичей. Жить в человеческом теле. Она бессильно опустила хвост, брякнув об землю. Застыла в раздумьях.
Слева на тропке послышался звон колокольчика, приглушенное шуршание камня. Кто-то приближался. Встрепенувшись, она замерла и решила вновь обратиться, внутренний взгляд поместив на камне желаний, вросшем в лобную кость.
Какой-то деревенский вел за собой ослика, груженного всяческой снедью, видимо на ярмарку. Харша отвернула скуластую голову вправо, чтобы лишний раз не встречаться с ним взглядом, надеясь, что пронесет, втайне догадываясь, что с простаками не так просто разминуться не пообщавшись. Ровно так и вышло. Поравнявшись, он остановился и крикнул.
– Доброго дня! Скоро дождь начнется, вам стоит вернуться домой, а то промокните!
– Я не говорю по-тибетски. – Недовольно ответила, немного рассерженная за нарушенное одиночество.
– А, понятно! – Кричал настойчивый торговец, – Инглиш?
– Инглиш, инглиш. – Кивнула она невольно заулыбавшись. – Я не понимаю, что вы говорите! – Крикнула Харша в ответ со своего камня, что находился в нескольких метрах от тропки.
– Вы промокните, дождь начинается!
– А может я хочу промокнуть!
– Зачем так!? – Кричал деревенский
– Что?! – Не расслышала Харша.
– Зачем хотите промокнуть?!
– Люблю такую погоду!
– А долго ли мне до древни?! – Кричал мужчина, удерживая ослика за узду.
– Часа два! – Харше уже становилось смешно оттого, как долго может длиться это перекрикивание.
– О, это недолго. – Приободрился тибетец. – Но возможно надо передохнуть. Хотите чая? У меня еще остался. – И он начал рыться в мешках, нагруженных на ослика. Наконец достал огромный термос.
– Только если вы сюда подойдете, там негде сидеть! – Харша еще надеялась отшить незваного товарища. Но он уже двигался к ней, оставив ослика у дороги, держа наперевес гигантский термос литра на три.
Его приближавшегося, удивленно разглядывала нагини, понимавшая что обозналась. Этот человек не был тибетцем, скорее всего поэтому он смог заговорить с ней по-английски. Но и индусом он не был. Да, одет в тибетскую одежду, но ростом выше любого тибетца, худощав, смугловат, черные волосы заплетены в косу, по старому обычаю, в одном ухе серьга с бирюзой. На вид молод, моложе ее, лет двадцать-пять не больше. Лицо покрыто темной щетиной. Он стоял ниже, разливая по кружкам чай, пока Харша со своего пьедестала следила за его тонкими пальцами, начиная сомневаться, торговец ли он вообще. Но больше всего удивили глаза, которые он поднял, подавая чашку. Травянисто зеленые, интенсивного ровного цвета, миндалевидные, обрамленные роем черных ресниц, и с черными же дугами бровей над ними.
– Угощайтесь. – Улыбнулся он приветливо.
– Спасибо. – Харша подхватила пластиковую чашку, скрученную с термоса.
– Я Церин, кстати. А вас как величать?
– Зара. – С милой улыбкой соврала Харша.
– Откуда вы, Зара?
– Издалека, а вы?
– Что значит издалека? – Засмеялся Церин. – Это весьма растяжимое понятие.
– Я из России. Поэтому английский плохо знаю.
– Как необычно! Такая редкость. Никогда не встречал здесь русских.
– Откуда же вы сами?
– Я иду от озера Манасаровар65. Там моя родина.
– И какова цель визита? Торгуете? – Харша кивнула на ослика. Это длинное название ни о чем ей не говорило, и совершенно не заинтересовало.
– Да, с этим тоже. Но основная цель куда значительней. – Он неловко засмеялся.
– И какая?
– Не могу сказать, – он улыбнулся с добрым лукавством. – Как вам чай?
– Хороший. – Опять соврала, даже не пригубив напиток.
– Но вы даже не пробовали. – По-детски возмутился Церин. – Да не собираюсь я вас травить. Это очень вкусный чай. Я же пью, не бойтесь.
– Простите, не переношу молоко. – Она смотрела, поджав губы, как по белесой поверхности расходятся круги.
– Это не молоко. Это сладкий сок растений из нашего озера. Очень полезный. Дает трезвость рассудка. Улучшает память, делает сон более крепким. По вкусу похож на молоко.
– То есть это снотворное? – Возмутилась Харша.
– Да нет же, нет. – Церин вздохнул, обреченно прикрыв свои кошачьи глаза. – Тот сам видит подвох во всем, кто в мыслях имеет такое. Но мой разум чист, я желаю вам блага. – Произнес он неожиданно на старинный манер.
Пристыженная Харша отпила из кружки. Вкус воспоминаний раннего детства ворвался ей в душу. И она замерла. Запахи, звуки влились отовсюду. Вспомнила, как маленькой детской ручонкой перебирала, запуская пальцы в мамин мешочек с жемчугом. Розовый, желтый, черный и белоснежный, так околдовывал блеском. Сколько было его там – не счесть. Рассыпала его тогда по всей кровати. Потом собирала, но все же непослушные пару жемчужин ускользнули, закатились, спрятались в царских чертогах. Не отыскать их. И тогда, именно тот день был незримой нитью связан со вкусом напитка. Силилась вспомнить. Церин следил за ней со спокойной улыбкой.
– Ну и как? Нравиться?
– Так странно. Я вспомнила детство. Мама давала мне нечто подобное. Вспомнила! Этот сок для детей. – С ликованием к нему обратилась. – Давно не пробовала этот вкус. Очень редкий. Поэтому дают только детям, чтобы они росли крепче. Да, вы правы, очень полезный. Только вот я никогда не знала из чего его получают, потому что была еще ребенком в то время.
Церин загадочно улыбался сам себе, не глядя на Зару, грея руки о кружку горячего чая, сидя почти у ног своей новой знакомой. Но вот, подняв взгляд от поседевшей зелени мха, с предвкушением, предчувствием странным, он обратился к ней.
– Это сок из корня лунного лотоса. А вы, Зара, точно из России?
Сердце Харши замерло, она побледнела, покраснела, покрылась пятнами, но вовремя очнувшись, смогла спрятать тон своего лица за умелой иллюзией и максимально беспечно засмеялась.
– Нет, мои родители из Казахстана. Так уж получилось. И у нас тоже есть озера. Представляете! – Слова так быстро неловко придуманы, аж стыдно стало, но продолжала оправдываться. – И в этих озерах тоже растут лотосы. Белые такие…да…
Церин тоже засмеялся, но взгляд его стал внимательным, понимающим, даже сочувствующим.
– Ха, я уж решил, что вы тоже из деревни близ Манасаровара. Ну ничего, пусть будет Казахстан.
Они помолчали немного. Ветер усиливался, сгоняя черные, полные ливня тучи в низину деревни. Ослик жевал траву, звеня колокольчиком. Допив напиток, Харша с благодарностью вернула кружку. Парень вытер остатки чая ветошью и прикрутил обратно к термосу.
– Что ж, приятно было познакомиться, Зара. – Произнес он поднимаясь. – Надеюсь еще увидимся. – Харша кивнула в ответ. – Желаю вам добиться успехов на вашем пути. Ведь не просто так вы зашли так далеко от дома, забравшись в эту забытую глушь.
Он помахал ей рукой на прощанье и вскоре скрылся в дали темнеющих туч, унеся с собой звон колокольчика. А Харша осталась в ожидании грозы, так и не пришедшей, пролившей без остатка все свои воды в деревне. Глубокий и ровный сон, какого не было у нее долгие годы, посетил той ночью принцессу.