Айгуль Грау
Небо цвета лазурита
Просто больная собака, что кусает тебя, изнемогая от собственной боли. Харша опять ощутила себя кем-то другим. Не собой и не пустынным великаном, а Ринченом. Она смотрела на Джолму его глазами. Какая, в сущности, разница была сейчас между ней и тем застрявшим в камнях животным? И все нападки, упреки, причитания хозяйки вдруг предстали пред ней как на раскрытой ладони. Слишком долго страдала, так долго, что сил терпеть и сдерживаться уже не было. А есть ли у меня такая накидка, как у Ринчена? Смогу ли помочь? И тут же внутренний писчий заметил в журнале: «Малодушие». «А вдруг она меня покусает?» «И пусть покусает». Да, пусть покусает, лишь бы ей стало легче. Пусть бьет кулаками, меня, а не своего мужа, который столь же трагично, но по-мужски скрытно переживал смерть их ребенка. И я буду стоять там недвижима, а она пусть кусает. И да не отвечу я больше злом на зло, ударом на удар, пощечиной на пощечину. Ведь тот кто творит зло сильно болен. Так глубоко в сердце, что уже и сам разучился отличать свою боль. И зло – лишь болезнь. И буду я лекарем для страждущих, сиделкой у постели больного. Да стану я сокровищем для бедных, защитником для беззащитных и проводником для странствующих. Да стану я островом для жаждущих суши и светочем – для ищущих света. Чудотворным камнем, благим сосудом, мантрой, древом, исполняющим желания, коровой изобилия. И пусть вечно прибуду я в мире, страданий рассеивать тьму.68
***
Невидимой тенью она проскользнула в полутемном коридоре мимо спящего под синими бликами экрана хозяином. Джолма аж подскочила, сгребая в кучу остатки прошлого, пытаясь в попытках спрятаться от постороннего взгляда. Она была настолько застигнута врасплох, что даже не смогла перестроиться на обычный лад своей ненависти к Харше, поэтому в ее взгляде больше читалось детское удивление и растерянность. И пока она не успела опомниться, принцесса обняла ее и гладя по голове прошептала на ломанном тибетском: «Не расстраивайся, я все знаю». Этой ночью обе женщины знатно напились, Джолма плакала то от счастья, то от горя, а Харша смотрела на нее с искренней теплотой в глазах и понимала: «Да, похоже, что у меня нашлась накидка».
Прыжок в бездну
С тех пор, как Марианна приехала в деревню к Харше, она только и делала что тосковала. Удалила Селдриона из всех контактов, сменила почту и закрыла соцсети. Днями напролет она больше всего боялась, что он найдет ее, но больше всего хотела этого, как только солнце заваливалось за горизонт и на деревню опускались сумерки. Днем она отвлекалась, помогая по хозяйству семье, к которой их пристроили. Вместе с Фисларом они платили мизерную аренду за пару комнат в зажиточном по местным меркам, но абсолютно неотапливаемом доме. Поэтому неизбежно, как обычно после полуночи, страдая от холодной бессонницы, она брала свой спальник, пару одеял и шла на общую кухню, ближе к догорающей печи, где частенько уже встречала Фислара ютившегося на одной из скамеек. Кое-как подобрав ноги, угрюмо застегивая молнию, они засыпали на импровизированном кухонном уголке, уже в пять утра разбуженные хлопотами хозяйки и утренним богослужением. С приходящим в новый день напускным оптимизмом она как обычно шутила, что скоро лето и уж тогда-то заживем. Фислар молчаливо сносил эти нелепые шутки, мучаясь от участившихся болей в теле, вызванных сном в позе эмбриона. Хоть ему и доставалась более длинная часть кухонного уголка, он никогда не мог распрямиться полностью, ни здесь, ни даже на полагающейся ему кровати в неотапливаемой комнате. Постоянно задевал головой светильники и лампы, висящие на засаленных проводах прямо посреди коридора или кухни. В его комнате не было даже розеток, чтобы заряжать телефон, поэтому поначалу чрезвычайно нервничал, но потом привык и стал частенько забывать свой полуразряженный смартфон повсюду, так что однажды хозяйская дочь, сходившая с ума от его внешности, пролила на экран горячее молоко.
Сначала хозяева очень стеснялись гостей. Старались чинно садиться за стол, и вести себя как им казалось по-западному, но получалось слишком уж камерно, как гипсовые статуи. Юная Лхаце уж до того стеснялась есть при Фисларе, что в первые недели даже схуднула. Но после того, как Марианна начала проводить свою привычную настойчивую активность по дому, как она это всегда и везде делала, они все больше привыкали и расслаблялись. Марианна смеялась над своим неумелым доением наков, над тем, как обжигала пальцы пытаясь разжечь печь, смеялась над Фисларом и Лхаце, из вредности называя их Ромео и Джульеттой, над мохнатыми милыми коровами, хохотала вместе с хозяйкой абсолютно по любому поводу, училась готовить тибетские блюда на брахманский манер, помогала шить и вышивать, ухаживала за скотиной и прибиралась. С ее приходом дом будто наполнился светом. Даже сама будто бы верила в свою отрепетированную актерскую игру и только когда солнце начинало садиться, она неизменно выходила во двор вдыхая морозный воздух и смотрела вдаль уходящему солнцу вспоминая раскаленную белую крышу и слезы Караваджо. И чем дальше сгущались сумерки, тем более она замыкалась в себе. Но хозяева рано ложились и уже не видели этой – другой Марианны. Ощущая в сердце щемящую боль, грусть, накатывающую будто волнами прибоя, она чувствовала, как всё её тело тоскует по Селдриону. Она ласкала себя, представляя его руки, вспоминая его неистовую страсть и безудержную фантазию. Потом плакала, снедаемая желанием пусть не близости, но хотя бы мгновения увидеть его, где-нибудь в толпе, крикнуть как сильно она его любит, и тут же представляла, что внезапно встречает его здесь, на соседней улице. Что бросится ему на шею, такому высокому, плечистому, чтобы вдохнуть знакомый запах бергамота и ночной фиалки, повиснуть на нем, укутать нос в серебряные волосы. Как он молча, совершенно без слов поймет и простит все её дурацкие выходки, и просто прижмет к себе крепко-крепко. Картина эта вся будто сияла счастьем, а сердце щемило так, что оно начинало биться неровно, раз через раз спотыкаясь. Ведь что могло бы быть, не будь она столь напугана его действиями и не сбежала так опрометчиво. И в своих фантазиях она вновь и вновь прощала и просила прощения, целовала его и мирилась, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, так что нужно было вставать посреди ночи чтобы сменить белье. И как ей хотелось в тот миг открыть почту и найти там письмо от него, чтобы бежать навстречу сломя голову. И краем ума все же понимала, что поступила предательски, что никогда ей не будет дороги назад, и не настолько сильно он любил ее, чтобы прощать такие опрометчивые плевки в душу. Именно эти мысли хладили ее ум и с покрасневшими от бессонницы глазами, она шла ощупью в кухню, чтобы заснуть на жесткой скамейке в самом неудобном положении, под постоянное ерзание Фислара на соседней лавке. Она жила в картонном мире, созданном для видимости, в то время как ее собственное сердце сиюминутно разрывалось от тоски.
И хоть ей казалось, что боль удается спрятать, для Аймшига все было очевидно. Как только она появилась в деревне, он неустанно следил за каждым ее движением, возводя планы, основательно, как стоят подпорные стены. Очутившись так близко к родным землям, он стал понимать, что многое изменилось с тех пор, как его с позором вышвырнули отсюда. Похоже на то, что победившие его, уже и сами канули в лету, ибо много лет провел он скитаясь в землях Алатруэ, где год шел за двенадцать. Баланс сил изменился, народилось много стихийных духов природы, которые носились туда-сюда никем не управляемые. Большое начальство покинуло мир, казавшийся теперь обезглавленным. Наблюдая тут и там этих беззаботных дурачков, он не понимал, как до сих пор никто не пришел подчинить их. Духи вели себя наивно и безалаберно, их сила рассеивалась и Аймшиг чувствовал в себе поднимающиеся амбиции. А Марианна была важнейшим звеном в этой цепи. Поэтому он начал действовать.
***
Девушка шла от уборной, расположенной на улице, подсвечивая землю под ногами. Окружающая абсолютная тишь и тьма давила на подсознание картинками из ужастиков, и лишь над головой распростерся бездонный небосвод до краев наполненный звездами. Марианна подняла голову и остановилась. До дома было далековато, и в окнах уже не горел свет. Приближалась полночь. Она решила сознательно бороться с иррациональным страхом темноты и выключила фонарик. Звезды мистически мерцали будто колыхаясь в жидком черном лоснящемся мареве. Огромный бескрайний небосвод заставлял ощутить себя космической песчинкой, гонимой потоком времени в неизвестность. Удивительно, как один взгляд на звезды заставляет нас ощутит всю суетность мира, застилающую иллюзией глаза днем. Ведь сейчас кажется, что именно это и есть истина, и нет и не может быть никакой истины при солнечном свете. Все бегают, снуют туда-сюда, мирские заботы столь мелочны, что создавалось ощущение будто люди специально избегают смотреть в небо, лишь бы не ощущать осуждающего взгляда с тех самых далеких звезд, бывших свидетелями всех наших мельчайших страстишек. Вся правда здесь – в этом звездном небе. Мощь, которую ты не можешь не замечать. Неудивительно, что можно невзначай испугаться, увидев себя летящем на крошечном шарике из камня, воды, дерева и малой толики перегнивших трупов твоих предшественников по эволюции, сквозь бескрайнюю пустошь космоса. Где-то там вдалеке пролетают кометы, блуждающие звезды. Там есть мистические черные дыры, пульсары, темная материя и энергия. А может и это все ложь, и мы лишь смотрим на дыры в шкуре, которой боги укрывают наш мир на ночь. Марианна полной грудью вдохнула. Страх проходил. Невозможно, да и не хотелось отрываться от звезд, возвращаться в свое скромное жилище, чтобы подкинуть в печь сухой брикет из ячьего навоза и снова лечь спать на твердом узком ложе. Ей захотелось поднять руки вверх и закричать звездам, чтобы забрали ее с собой навстречу неизвестному, непознанному и непознаваемому. Чтобы самой увидеть разумный океан, покрывавший собой всю планету, создающий рядом с людьми образы секретных уголков их памяти. Или горизонт, загибающийся в дугу так, что жившие там считали свои мир вывернутым наизнанку. Может посчастливится увидеть обелиск неизменно придающий новый виток эволюции. Или стать свидетельницей того, как лучи света обхватывая скатываются к поверхности массивной черной дыры, может даже побывать внутри нее69. Смотрели тогда с Селдрионом и вспомнила как сказал он – этот фильм не о космосе, а о том, как одинок человек…
Не заметила, как черная тень отделилась от ограды, направившись к ней. Только когда прямо над ухом он прошептал ее имя, вздрогнула и чуть не подпрыгнула. Вовремя зажал рот рукой. Но ненадолго лишь для того, чтобы не стала орать. Когда отпустил, Марианна, отдышавшись от пережитого шока спросила, хватаясь за сердце:
– Что тебе надо? Ты что, следил за мной? – Она едва различала его глаза. Аймшиг молчал. – Да что ты хочешь в конце-то концов! Хватит меня пугать, нависая надо мной тут в темноте. Если ты дальше будешь молчать, то я закричу.
– Не закричишь, – вкрадчиво прошептал он, – уж я-то тебя выучил.
– Так все, отвали! – Намеренно грубо махнув рукой в его сторону как бы игнорируя его угрозы, она двинулась к дому.
– Подожди-ка. – Он крепко зацепил ее за руку. Марианна обернулась, напуская на себя больше смелости, хотя уже струхнула. Столько ночей она засыпала в страхе после того нападения. Столько раз внутренне сжималась рядом с ним, когда оставались один на один в комнате.
– Не смей меня задерживать!
– Тихо ты, я пришел поговорить. – Он будто бы отступил во тьму, разжав ее руку.
– А я не хочу разговаривать. Я иду спать. Ты видел, что ночь на дворе? Приходи с утра, тогда и поговорим. – Она быстрым шагом направилась прочь.
– Ну нет, так не пойдет. – Снова из мрака возник, преградив путь и удерживая за плечи. Тут-то она по-настоящему испугалась. Все пережитые эпизоды насилия всплыли разом. Все то, что так старательно выгоняла на задворки сознания. Как Аймшиг бил ее при первой встрече, и вампиры по очереди пили у обездвиженной кровь, как четверо преступников тащили за волосы по грязной лестнице, их липкие мерзкие руки и предсмертные судороги. И вместо того, чтобы драться, дать отпор, она застыла, вновь парализованная страхом.
– Я ведь не враг тебе, не надо бояться. – Аймшиг склонился над ухом, и она опять почувствовала его тело так близко, как в ту ночь, когда он душил ее. Он был окружен словно магнитным полем, дававшим незримый гнетущий эффект. Рядом с ним прибивает к земле, будто он весит несколько тонн. Пространство и время прогибались под тяжестью этого с виду обычного тела, как на графиках астрофизиков планеты и звезды проваливаются в гравитационную ткань мира. И смрадный мерзкий запах, едва уловимый тяжелый дух скотобойни, кровавых внутренностей животных.
И видя, какой эффект произвел его жест, Аймшиг улыбнулся краем рта, что осталось незамеченным в темной тишине.
– Ты должна знать, что я к тебе очень хорошо отношусь. И здесь ты не найдешь более близкого друга, чем я. Обещаю, что больше никогда тебя не обижу, пальцем не трону, если ты вдруг боишься меня из-за прошлого. Я пришел помочь, понимаешь? – Он потряс ее за плечи как тряпичную куклу, пока она не закивала, тогда он продолжил монолог. – Я вижу, что ты страдаешь из-за любви. Но этот нильдар никогда тебя не любил, это ты должна понять. – он опять встряхнул ее, чтобы поймать ее взгляд. – Он никогда тебя не любил, понимаешь? Ты страдаешь попусту. Ты даже не знаешь его. Меня поди считаешь монстром, а его святым. Но на твоем месте я бы поразмыслил кто из нас совершил больше злодейств. Историю плохо знаешь? Было ли такое, что цари были праведниками? Я лично сомневаюсь. Ты ведь сбежала от него и теперь скрываешься, так? Что он такого сделал? Бил тебя?
Марианна отрицательно покачала головой.
– Чем он обидел тебя? Можешь мне рассказать?
Марианна погрустнела и замкнулась. Голова опустилась и черные волнистые волосы волной выскользнули из-под капюшона закрыв собой лицо. Аймшиг подсознательно ощущал, что вот-вот и все получится. Он смягчил хватку, аккуратно опустив капюшон, заправил ее волосы за ухо. Она была так близко, что он снова почувствовал, как наяву вкус ее крови на языке. Сглотнув, еще несколько секунд боролся с собой, но вдруг понял, что гипноз слабеет и она уже настойчиво порывается уйти. Стоять же здесь в ночи, хоть и сглатывая слюну вожделения было так томительно прелестно, что в решающий миг он не смог себя остановить. Опять. И снова ее взгляд стал затуманено сонным, а тело вялым. И качнувшись в стороны, она подалась вперед, навстречу его рукам, подхватившим тонкую талию, закутанную в дутые пухлости зимней куртки.
Он был лишь немного выше девушки, и ее открытая смуглая шея оказалась так близко к лицу, что волна экзальтированного возбуждения пробежала по телу. Будто при прыжке с тарзанкой, когда пред тобой открывается великолепная ширь каньона, простирающегося во все направления, и ты стоишь одиноко на краю обрыва, а сердце замирает от смеси страха и адреналина. Так было почти всегда, когда он кусал кого-то. Предвкушение прыжка. Просто с кем-то эти прыжки были так – будто со ступеньки спрыгиваешь, некоторые давали прыжок с балкона первого этажа. Несколько раз встречались пятиэтажки. Но такой безумной пропасти – никогда. Он чувствовал себя чем-то вроде первооткрывателя, отчаянного безумца, бросившего вызов природе. Прижался носом к ее шее вдыхая, изо всех сил борясь с хищническими позывами. Сейчас, вот-вот, еще немного. Так страшно прыгать в бесконтрольную энергетическую бездну. Лишь бы не выпить ее…лишь бы не выпить полностью…Он зачем-то поцеловал ее в шею, уже совсем задурманенную, сонную.
– Ты должна мне верить. Я пришел помочь. Я приношу счастье. Я приношу покой. Я и есть – твое успокоение. Я – есть покой.
Сейчас… Сейчас… Сейчас… Все.
Дьявольская красота
Наутро Марианну не могли добудиться. Хозяйка уже поставила на стол тарелку с лепешками и горячий молочный чай, и пока Фислар расталкивал спящую беспробудным сном, Лхаце сиротливо жалась к стенке, не зная куда присесть – Марианна лежала на ее месте. Под раздраженную фразу на нильдари о том, как можно спать так долго и беззаботно на такой жесткой скамье, Марианну громко вырвало на пол зеленой жижей. Все зажмурились с отвращением отвернувшись, комната наполнилась отвратительным запахом, мужчины быстро ретировались прочь, а Лхаце с матерью помогали убираться растерянно извиняющейся Марианне.
Голова дико гудела, комната ходила ходуном, двоилась, рассыпаясь в тумане. Ей стоило огромных усилий привести себя в чувство. Было дико стыдно за испорченный завтрак, хотя она не заметила ни доли укора во взглядах женщин. Только обеспокоенность. Всю оставшуюся неделю она ходила поникшей, задумчивой и постоянно уставшей. Мысли мутились, и она не находила в своей памяти ответа плохому самочувствию. Возможно отравилась. Стала есть осторожнее и к концу недели все потихоньку прошло. В доме даже опять послышался её смех, по которому уже истосковались его обитатели. Но через некоторое время все опять повторилось. В этот раз не за завтраком. Марианна успела доползти до случайной ёмкости на полу, прежде чем изрыгнуть из себя зеленую воду. Хозяйка тоскливо качала головой. «Беременность» – первое, что пришло ей на ум. И обида невольно скривила ее лицо. Все-таки эти двое крутили роман за их спиной, хотя так отчаянно прикидывались просто друзьями, даже жили в разных комнатах. А у нее уже были такие планы на будущее Лхаце с этим парнем. Ведь такой богатый иностранец смог бы вывести ее девочку в люди. Смог бы дать ей достойное будущее.
И чтобы не мучаться пустыми догадками, пригласили врача, определявшего по пульсу все недуги. Марианна к этому времени снова оправилась, хотя и не полностью. На щекотливый вопрос о беременности, заданный хозяйкой тайком за углом в коридоре, врач смутно пробурчал про себя «не думаю» и, силясь определись причину расстройства, дольше обычного держал ее руки, разглядывал язык, глаза, расспрашивал, что-то записывая в блокнот. Он уехал, так и не дав четкого диагноза, в полном замешательстве понимая, что не может отнести рисунок пульса девушки ни в одну из известных ему категорий. Этот случай так заинтриговал его, что сразу же от пациентки, он направился в соседний город за консультацией к старшему и более опытному товарищу. Фислар, не стесняясь доктора усмехался над его потугами, как чертик из табакерки, сидя во время осмотра на стуле неподалеку. А вся семья сгрудилась рядом, чтобы дотошно изучать все движения мысли на лице врача, и по ним уже вынести свой вердикт. Марианне тоже было любопытно, что ей скажут и может ли тибетский доктор определить наличие амриты в организме. Этот не смог. Она с надеждой вглядывалась в его потерянное лицо. Когда он ушел, Фислар, не стесняясь хозяев назвал доктора ослом по нильдари, хотя они с Марианной договаривались больше так не делать.
После того, как подобное случилось в третий раз, семья обеспокоилась не на шутку. Марианна решила больше не спать на кухне, и притащила в свою комнату на всякий случай тазик. Хозяйка заставляла ее пить желчегонный чай и не давала жирной пищи, решив, что это расстройство печени. Подспудно она расспрашивала девушку о изменениях в теле, болях в груди или животе, пытаясь натянуть на симптомы свой диагноз. Через неделю врач вернулся уже со своим другом, и они снова по очереди слушали ее пульс, смотрели на язык и расспрашивали. Семья глазела на этот бесплатный цирк.
За всей этой беготней с болезнями, они смирились и почти забыли о заливистом смехе разносящимся в комнатах, о солнечном свете и движении, приносимыми хлопотливой помощницей, о её не всегда уместных нелепых шуточках и о многом другом, что казалось таким естественным в первое время. Она больше не напевала себе под нос мотивы заставок индийский сериалов, не сюсюкалась с яками и не убегала с дикими воплями от шпор петуха, что доводило хозяина до конвульсий от смеха. Чтобы посмотреть на такое, он специально вновь и вновь посылал ее кормить кур и мириться с петухом. Но петух был непримирим, и снова Марианна с визгом дикого поросенка бежала прочь, а пожилой тибетец вытирал выступившие слезы и хватался за живот. Все это безвозвратно ушло, и хоть весеннее солнце все чаще заливало своим светом полы с разноцветными домоткаными ковриками, настоящее солнце будто уже навсегда скрылось за горизонтом.
Она ходила бледная, вечно уставшая и постоянно спала. Желая развлечь ее, хозяйка совала девушке в руки вышивку, чтобы снова сидеть за столом как раньше, обучая друг друга тибетско-английским словам. Но через какое-то время Марианна начинала жаловаться на боль в руках и тенью скрывалась в своей комнате, а женщина оставалась сидеть одна с застывшим взглядом нашептывая мантру будды сострадания.
После стука, Фислар заглянул в комнату. Марианна лежала, свернувшись клубком на кровати.
– Доброе утречко. Ты опять сегодня болеешь? На тебе лица нет.
– Не знаю…не знаю… – Марианна прошептала высохшими губами. – Все время нет сил ни на что. Может это авитаминоз?
– Что это еще такое? – Фислар иронично скривился в своем стиле, присев на край кровати.
– Ну витаминов не хватает. Фруктов, овощей. Мы тут едим только хлеб и сыр. А мне так давно хочется винограда и слив. Ты не представляешь.
– Давай съезжу в город. Хозяева могут подвезти.
– Что ты…не стоит. Так далеко ехать. Несколько дней потратишь. Они могут испортятся пока будешь везти обратно. – Марианна сделала попытку улыбнуться и сжала его руку, – Но все равно спасибо.
И уже стоя в дверях он спросил, сдерживая озорную улыбку:
– А ты точно не беременна?
– Ой, иди уже, а то сейчас подушкой кину. Вот заладили. – И залившись смехом как прежде, она выхватила подушку из-под головы замахиваясь.
– Все, убегаю, а то покалечить можешь.
– Беги-беги подлый трус. – И как только Фислар захлопнул дверь, подушка мягко ударилась об стену, а он еще пару секунд по инерции улыбался, сжимая ручку.
***
На следующий день он снова пришел к ней в комнату. На улице солнце долгожданно плавило опостылевшие снега, журчали ручьи, и весенняя капель переливами отблескивала, падая со скатов крыш. Воздух пах весной. Даже здесь, в чуждом краю, весна была точно такой же как в мире богини Алатруэ. Будоражащая, волнующая, поднимающая со дна души уснувшие надежды и предчувствия близких перемен. Выйдя с утра на улицу, Фислар выкурил последнюю сигарету из тщательно растягиваемого блока, взятого с собой в путешествие, и решил, что это и есть повод для перемен. Все вокруг толкало вперед, вело, направляло. Как плавился обледеневший снег на равнинах и холмах вокруг, вместе с ним должно было утекать прочь всему очернявшему опыту, накопленному ранее. Он даже сел позавтракать со всеми, хотя никогда не делал этого раньше. Лхаце опять краснела лишь только случайно встречаясь глазами. И хотя раньше его весьма раздражал данный факт, то именно сегодня, уже решивши стать другим, новым человеком, он ради любопытства решил взглянуть на нее по-иному. Очень добрая, скромная девушка. Таких не встретишь на лондонской неделе моды. Ощутив себя на ее фоне еще более порочным, он чуть было опять не впал в самоедство, но вовремя остановился, будто поймав себя на этой подлой изменчивой мысли. Ведь сейчас же время перемен. Все можно изменить, начать заново, точно, как природа все создает и снова разрушает каждый год, совершенно не заботясь о последствиях. К чему же тащить за собой этот старый багаж. С этими мыслями он осторожно открыл дверь, удерживая кружку с горячим чаем.
– Вставай лежебока. – Он распахивал короткие аляпистые шторы. – Солнце уже высоко.
Марианна замычала невнятно из подушково-одеяльной кучи, откуда виднелся только клок черных волос.
– Я открою окно, если не будешь вставать.
– Это угроза? – Марианна высунула нос наружу. – Здесь и так нереально холодно.
– Да, это угроза. Сегодня отличный день и если ты не вылезешь отсюда, то я сам перекину тебя через плечо, отнесу к реке и брошу в ледяную воду. Там-то ты точно забудешь об этих жалких попытках оправдать себя. Если ты чем-то больна, так это ленью. Даже доктор не смог определить. Видела его лицо? – И он экспрессивно изобразил недоумение на лице тибетца от чего Марианна засмеялась.
Когда они наконец вышли на улицу, значительно потеплело. От дома, расположенного почти в центре поселка, направились к мосту. Перейдя его, спустились вниз к реке, опираясь на огромные валуны, чтобы не поскользнуться. Вдоль реки снега уже давно не было. На камнях он растаял в первую очередь, и река стала шире, мощнее, с каждым новым днем будто ускоряя свое движение. Ее прозрачные летом воды, сейчас бурлили и пенились, в воздух поднималась мелкая влажная пыль и если идти совсем рядом с водой, то можно было заметить радужные проблески на мечущихся невидимых пылинках.
Марианна ступала по прибрежной крупной гальке, смешанной с песком, так что ее следы впечатывались в почву и наполнялись снизу влагой. Фислар следил за движением игристых радуг и блеском лучей на гребнях волн. Уже долгое время они просто шли молча, погруженные в свои думы. Видно было, что девушка двигалась из последних сил. Ее не занимало разглядывание окрестностей, не привлекали величественные горы вдалеке и быстрый шумный поток. Она шла с равнодушно-отрешенным выражением побелевшего лица, покрытого болезненной испариной. Присели на привал возле огромного валуна. Фислар достал из рюкзака заготовленные хозяйкой вкусности и большой термос с молочным чаем. Но все это не всколыхнуло ни на секунду рассеянного взгляда больной, незаинтересованно блуждающего от предмета к предмету. И едва он намеревался было открыть рот, для укоризненных речей в ее адрес, она произнесла, тыча за спину Фислара пальцем.
– Там кто-то идет.
Он обернулся. Со стороны моста, откуда они спустились, приближалась одинокая фигура.
– Кто это? Ты видишь? – Спросила она близоруко щурясь.
Но Фислар не отвечал, проматывая возможные сценарии будущего и желая избежать приближающегося знакомого. Хоть и находил с ним общий язык, все равно всегда общались несколько натянуто. Пока он молчал, Марианна и сама смогла разглядеть незнакомца.
– О, это Аймшиг. Давно не виделись. Надо же, так странно встретить его в таком месте. Сам идет к нам.
– Действительно странно… – Задумчиво протянул Фислар.
Не доходя шагов двадцати, вампир крикнул, махая рукой.
– Что, голубки, не помешал?
Фислар поднял брови, с безнадегой хватаясь за лоб, произнес про себя.
– Какие голубки? Что он несет.
Но Аймшиг уже дошел до них, скидывая с плеч огромный старомодный рюкзак-ларь с деревянными стенками.
– Вас с дороги прекрасно видно. Вот решил свернуть, раз уж заметил. Не проходить же мимо. – И он бросил долгий взгляд черных пустых глаз на Марианну.
– Да, присаживайся, мы тут только разложились. – С вежливым спокойствием отвечала она. Фислар обернулся. – Давно не виделись.
– Действительно. Давно не виделись. – Эхом повторил Аймшиг.
– Откуда ты пришел с такой тяжелой ношей? – Вновь спросила Марианна заинтересованно. Фислар внимательно ее разглядывал. Какое старомодное произношение… С чего вдруг.
– Иду издалека, уже второй день. Несу подношения нашей богине, мы собираемся делать жертвоприношение. – В это время он зачем-то принялся раскрывать рюкзак, доставая содержимое.
– Черной демонице? – Фислар иронично вскинул брови.
– Конечно нет, вот ты глупый. – Аймшиг говорил, неотрывно глядя на Марианну. – Богине природы, чтобы весна поскорее пришла. Ведь это так прекрасно! Не правда ли, что весна прекрасна. – Он наконец оторвался взглядом от ее круглых глаз и мельком взглянул на Фислара.
– Безусловно добрый сэр. – Спародировал ответ с ироничной интонацией шекспировского Гамлета Фислар.
Марианна тоже взглянула на нильдара улыбаясь, будто бы говоря: «Смотри, ведь как он изменился, ты не находишь? Стал совсем другим. Просто замечательно.»
Аймшиг выкладывал на их тканое яркими узорами полотно свои «дары».
– Это все чистая пища, ты не находишь, Фислар? – Спросила Марианна, будто подтверждая его недавние мысли. – Это точно не для «черной демоницы».
И он разглядывал фрукты, лежащие на одеяле, все больше и больше ощущая себя подневольным героем театральной постановки. За исключением, что все вокруг знают свои реплики, а ты – нет. Красные блестящие яблоки, пузатые груши, маленькие, покрывшиеся темными пятнами бананы, шероховатые апельсины, раздутые грейпфруты, ворсяные киви и под конец вампир вытащил плетеный лоток с прозрачно-желтоватым виноградом изящной удлиненной формы и несколько сизо-черных слив. Марианна невольно улыбнулась.
– Так красиво! К этому всему еще бы цветов набрать, жаль – не лето.
– Если тебе что-то нравится – бери. – Будто невзначай предложил Аймшиг и лицо девушки озарилось радостной надеждой, но быстро сникло.
– Я не могу. Это для богини. Не хорошо это все.
– Здесь Я решаю, что дарить богине, а что нет. – Отрезал Аймшиг с плохо скрываемым раздражением, ставя ударения на каждый слог.
– Нет, я не могу. – Ломалась Марианна.
– Бери.
– Нет. – Она надула щеки.
– У тебя же «авитаминоз». – Заметил вечный скептик Фислар. – Сама говорила, что хочешь фруктов.
В конце концов, Марианна робко взяла одно из самых многочисленных в этой куче яблок, лишь бы только прекратились их уговоры. Аймшиг резко стал раздраженным, начал собирать все обратно, не церемонясь закидывая фрукты как попало. Фислар наливал чай.
– Будешь? – Предложил ему кружку.
– Нет, я ухожу. Времени нет, сидеть с вами, бездельники.
– Но ты забыл это. – Марианна указывала рукой на оставшиеся виноград и сливы.
– Они помялись, все равно выкидывать.
– Как кстати. – Фислар еле сдерживал насмешливую улыбку.
– Ничего не поделать – на дне лежали.
Это была его последняя фраза. Без прощаний и лишних слов, он зашагал обратно к мосту. Откинув рукой длинную челку пшеничных волос, Фислар смотрел ему вслед, щурясь от солнца.
– Странный он. И с нашей последней встречи как будто ещё поправился, тебе не кажется?
***
Несмотря на принесенный и поделенный поровну между домашними виноград, глянцевое яблоко и сливы, Марианне не стало лучше. Лхаце с упоением слушала отмазки Фислара от поедания фруктов в виде долгих рассказов о той шикарной заграничной жизни, где существуют огромные магазины размером в двадцать, а то и пятьдесят таких домов, как их, и где располагаются полки до краев усыпанные подобным нежнейшим, сладчайшим фруктом разных расцветок и размеров, а полок этих все равно как целая кухня. И ей виделись эти моря изобилия подобными тем, что читались нараспев монахами в сутрах о чистых землях70. И тогда казалось, что чистая земля, окруженная снежными горами, охраняемая Ченрези, так часто воспеваемая в гимнах о здоровье Далай Ламы, не есть та земля, которую покинули ее бабка с дедом убегая от захватчиков, хотя отсюда до нее и рукой подать, а значит там все точно такое же бесплодное и пустынное как здесь. А чистая земля – это там, на заокраинном западе, откуда приехал этот обворожительный незнакомец с чуть вздернутым носом и зеленоватыми глазами. Ведь как иначе можно объяснить все то, что он видел. Дома до небес, покрытые синим стеклом, как льдом, дороги, заполненные машинами, красивейший парк, где люди бегали, играли, общались и отдыхали просто лежа на траве. Все это он показывал ей на видео, ставшее свидетелем его правоты. И он жил там, среди этих беззаботных людей в красивой, новой, чистой одежде, поедающих великолепные сладости под сенью огромных деревьев, что ей и не снились. Ни такие деревья, ни сладости. И в очередной раз глядя на себя в зеркале, она сравнивала это лицо, с лицами тех девушек, с его фотографий. Они будто жили на другом уровне неба. Счастливые. Беззаботные. И опустив глаза, она снова бралась за работу, оставлявшую лишь усталое опустошение и грязь под ногтями.