Юрий Сергеевич Аракчеев
Пирамида жива…
Экран новостей прессы
«Литературная газета», 28 июня 1989 г. Из статьи Леонида Загальского «СУМАСШЕСТВИЕ».
«После того, как министр здравоохранения СССР Е.И.Чазов обнародовал, что в одном из родильных домов Средней Азии крысы съели новорожденного, я вообще перестал удивляться происходящему в нашем бесплатном (дармовом) здравоохранении…
Мой знакомый, бывший корреспондент Центрального телевидения, до сих пор хранит дома видеокассету передачи, которая так и не увидела эфира. Нет надобности объяснять, почему: изображение просто убивает наповал.
На этой кассете – быт и нравы психиатрической больницы в Аджарии. Особенно впечатляют кадры, показывающие состояние канализации. Вернее полное отсутствие таковой. Больные люди (будем надеяться, что в аджарской психбольнице содержатся только нуждающиеся в лечении) вынуждены буквально «ходить под себя». Запах в больнице такой, что, как говорится, редкая птица пролетит над этим «кукушкиным гнездом»…
Вот что пишет талантливый киевский психиатр С.Глузман: «Случается, лечат и сульфозином, который, в сущности, психиатрическим лекарством является столь же, как и палка, и размеренное капание водой на выбритую макушку (чего только не было в истории психиатрии…) …В современные медикаментозные справочники в СССР сведения о препарате стыдливо не вносятся… У нас ведь на дворе ХХ век, технологический, вот и лечим сейчас не палкой и цепями, а сульфозином: боль в месте введения адская, температура под 40, а коль не помогает одна инъекция, сделаем четыре, две под лопатки, две в ягодицы, чтобы ни рукой, ни ногой… Даже термин такой у персонала выработан: «сделать квадратно-гнездовым способом».
Я еще пожалею читателя, а то он мог бы узнать, что такое «дыба», «делать креста», «попробовать шпалу» и многое другое из повседневной терминологии «научно» подкованных эскулапов…
Много воды утекло с тех пор, как французский врач Филлип Пинель снял цепи с душевнобольных. Однако было бы наивно считать, что этот высокогуманный поступок вызвал горячее одобрение у обывателя, для которого слово «псих» давно стало одним из важнейших аргументов во многих спорах…
В 1927 году после осмотра Сталина неожиданно умер крупнейший невропатолог того времени В.М.Бехтерев (он осмелился поставить Отцу Всех Народов неблагоприятный психиатрический диагноз – Ю.А.). В 30-е годы не было «психиатрических дел», подобных «шахтинскому» или «троцкистско-бухаринскому». В них просто не было нужды. Кровавая машина террора косила всех без разбора – и нормальных, и ненормальных…
Всему на свете приходит конец – умер Сталин. Но семена подозрительности, злобы и просто агрессивного невежества уже дали обильные всходы. Психиатрия буквально кишела учениками тех, кто уничтожил своих противников не в интеллектуальном споре, а с помощью навешивания политических ярлыков, обвинений в создании «организованной группки вредителей» и т.д. Арсенал «ученых» бандитов был довольно скудным, но весьма действенным. Ученики оказались достойными своих учителей. А над всем этим муравейником высилась мощная фигура создателя истинной советской теории, не какой-то там паршивой фрейдистской психоаналитики, а нашей, родной, отечественной концепции вялотекущей шизофрении – фигура А.В.Снежневского. Это им была придумана потрясающая классификация шизофрений, с помощью которой можно упрятать в психбольницу всякого человека…
Психиатры вполне созрели для того, чтобы воплотить в жизнь бесхитростную мысль о том, что в нашем самом передовом, самом гуманном, самом справедливом, самом-самом… обществе не может быть людей, не согласных с мнением начальства. И, значит, имя им не «инакомыслящие», или «диссиденты», а просто «психи»…
Теория Снежневского позволяла любое человеческое поведение трактовать в удобном варианте. Ах, тебе не нравится Указ о борьбе с пьянством? В «психушку»! Что, вы думаете, война в Афганистане бессмысленна? Пожалте на учет в психоневрологический диспансер. Так, значит, экономика тяжело больна? Да вы сами душевнобольной…
Выход только один, и он известен: гласность. Но Минздрав по-прежнему держит в тайне все, что связано с психиатрией, все акты и инструкции разработаны без участия общественности… И по-прежнему нет гарантии ни у кого от того, что не получит он «квадратно-гнездовой» укол, причиняющий ужас и страдание».
Газета «Московские новости» от 12 августа 1990 года. Статья Владимира Лупандина, доктора медицинских наук, «КАРАТЕЛЬНАЯ ПСИХИАТРИЯ», воспоминания очевидца.
«…Снежневский преднамеренно расширял границы шизофрении, сознательно создавал ее устрашающий образ, чтобы держать общество в страхе перед этим заболеванием… Снежневский почти никогда не ставил диагноз шизофрении в кремлевском четвертом управлении, главным консультантом которого он был. Представьте себе: в один и тот же день, с 8 до 11 часов утра, принимая «кремлевских» больных, он не ставит диагноза шизофрении, а с 11 часов, когда он посещает клиники «своего» института, этот диагноз становится «дежурным»…
Снежневский часто рассказывал о диагнозах, поставленных им диссидентам, подробно объяснял, почему он поставил этот, а не другой диагноз. Однажды он сообщил, что поставил диагноз «шизофрения» поэту Иосифу Бродскому. С удовольствием вспоминал, как начертал на выездном деле Бродского следующую резолюцию: «Никакой ценности не представляет. Может быть отпущен за границу…» Институт психиатрии АМН СССР напоминал настоящую фабрику по производству репрессивной, карательной психиатрии. Здесь действовало множество конвейеров, на которых сотни людей собирали отдельно конструкции всей системы: латентная, вялотекущая, внутриутробная шизофрения и т.д. На одном из таких конвейеров собиралась «спецформа» – шизофрения для диссидентов. В качестве модели для этой формы был выбран академик А.Д.Сахаров. Вот примерный ход доказательств.
Крупный ученый неожиданно бросает науку и начинает заниматься политикой. Не имея никакого политического образования (?), он выступает с идеями реформы общества, разрабатывает план нового мирового устройства. Эта резкая смена занятия – следствие перенесенного бессимптомного шизофренического шуба (сдвига), после которого появилась новая личность, начинается вторая жизнь. Обнаруживается «симптом редукции энергетического потенциала», угасают творческие способности. Исчезает инстинкт самосохранения. Все это – примеры негативных симптомов шизофрении. А вот и продуктивная симптоматика: систематический бред реформаторства и перестройки мира. Идея величия (смеет оспаривать идеи Карла Маркса!).
Под эту схему подгонялись многие известные диссиденты. Думаю, что именно за разработку этой схемы Снежневский был удостоен звания Героя Советского Труда…»
Газета «Московские новости» от 16 сентября 1990 года. Письмо Альбины Бийчаниновой, кандидата медицинских наук, «НУЖЕН МЕМОРИАЛ ЖЕРТВ КАРАТЕЛЬНОЙ ПСИХИАТРИИ».
«…В 1969-1972 годах я работала в томской республиканской психиатрической больнице. Главным врачом ее в то время был А.И.Потапов. На торжественном собрании сотрудников больницы в 1971 г., на котором мне довелось присутствовать, Потапов дословно сказал следующее: «4-7 ноября ожидается поступление большого числа больных. На направлении будет сделана пометка. Больные – с диагнозом «паранойяльная шизофрения». Мы должны их всех принять, сколько бы их ни было…»
Действительно, в течение 4-7 ноября в больницу поступило много «больных» и все с одним и тем же диагнозом: «паранойяльная шизофрения». Стало известно, что все они были против своей воли насильно схвачены прямо на улице, возле своих домов, когда они направлялись на работу или возвращались с нее. На машинах «скорой помощи» они доставлялись в приемный покой больницы, где им быстро оформлялись «истории болезни».
По чьему указанию это делалось, я не знаю, но думаю, что подобного рода облавы не могли не быть согласованы с обкомом КПСС, первым секретарем которого в то время был Е.К.Лигачев. Впрочем, думаю, что такие массовые облавы на диссидентов перед праздниками Октябрьской революции и 1 мая в те годы проходили и в других городах СССР…
Карательная психиатрия не исчезнет. Многие узники совести продолжают содержаться в «психушках». К такому выводу пришла, между прочим, авторитетная делегация американских психиатров, посетившая СССР в феврале-марте 1989 года. Доклад этой делегации, долго и тщательно скрывавшийся от общественности, опубликован в журнале «Врач» (май 1990)…»
Строки из биографий.
«Е.К.Лигачев – член Политбюро ЦК КПСС с 1985 по 1990 год. Главврач томской больницы Анатолий Потапов в январе 1986 года был назначен министром здравоохранения РСФСР, летом 1990 года освобожден от этой должности. Осенью 1986 года избран членом-корреспондентом АМН СССР».
СПРАВКА. Главный принцип Нюрнбергского процесса над нацистскими преступниками в 1945-1946 годах: «Ссылка на преступный приказ не освобождает от ответственности».
Трагическая судьба Кургиняна
К письму Санасара Мамиконовича Кургиняна я возвращался не раз. Читал его родным и друзьям. Реакция однозначна: слог, эрудиция, точность анализа повести и системы нашего правосудия поражают. Кто он, этот автор письма, под которым, как он сообщил, фактически подписываются одна тысяча триста человек? Обращало на себя внимание, что в письме он очень мало говорил о себе. Как-то вскользь промелькнуло, что он кандидат юридических наук, а зона, в которой он отбывает – «спецзона», для «особых» заключенных, срок же у него гигантский – 14 лет, то есть больше, чем иной раз дают за убийство. И 9 лет из этого срока он уже отсидел. Не утратив, заметим, ни эрудиции, ни ясности мышления и слога, ни четкости восприятия действительности.
Разумеется, тотчас после прочтения я написал ответ – по «вольному» адресу, который был автором письма указан. Еще вспомнил я, что незадолго до того, как письмо было мною прочитано (три с лишним месяца лежало оно в огромной стопке других, пока не дошла, наконец, очередь и до него…), в одном из многочисленных телефонных звонков прозвучала как будто бы такая фамилия – Кургинян, – но тогда она ничего не сказала мне, человек обещал позвонить на другой день, но то ли не позвонил, то ли меня не застал. Теперь я об этом вспомнил, о чем – с извинениями – написал в письме тоже.
И вскоре в моей квартире раздался междугородний телефонный звонок. Из Еревана.
Звонил Санасар Мамиконович Кургинян.
Его освободили по амнистии раньше срока, он получил мое письмо, очень благодарит за него, сейчас добивается реабилитации, осенью должен быть в Москве, и, если я захочу, мы сможем встретиться. Очарование его письмом не прошло, я повторил слова благодарности, спросил, кто он, и почему был такой большой срок – тем более это странно, если сейчас он добивается реабилитации полной. Он сказал, что действительно кандидат юридических наук, и не кто-нибудь, а бывший начальник уголовного розыска всей Армении, невиновен, а пострадал от того, что в свое время объявил войну мафии Демирчана, первого секретаря ЦК КПСС Республики. Ничего себе, подумал я. И еще он сказал, что не только добивается реабилитации, но и протестовал против освобождения по амнистии, ибо амнистия – это помилование, а помилование предполагает признание вины и раскаяние. Ему же раскаиваться не в чем…
Мы договорились о том, что обязательно встретимся осенью.
Хотя разговор был недлинным, ощущение от него осталось яркое, острое и весьма характерное: четкость мысли, уверенность и спокойствие тона, достоинство. Ни в словах, ни в интонации не было и оттенка уязвленности, жалобы. Все-таки я был столичный журналист, писатель, повесть которого ему так понравилась и, с его точки зрения, так прозвучала. А он добивался справедливости, и ему, конечно же, нужна была помощь. Но ни в письме, ни теперь в телефонном разговоре он ни о чем не просил. А ведь отсидел девять лет! И, по его убеждению, без вины.
Прошли нелегкие, смутные для меня месяцы весны, лета 1988 года, и – что-то, кажется, в октябре, он позвонил. Из Москвы. И сказал, что может ко мне зайти.
Прошел какой-нибудь час, раздался звонок теперь уже в прихожей квартиры, я открыл дверь. Полыхнул огромный букет кроваво красных гладиолусов, целый сноп. С улыбкой протянул их мне невысокий худощавый человек. И шагнул в квартиру.
На вид ему было лет пятьдесят с небольшим (на самом деле – около шестидесяти). Самое характерное, запоминающееся – прямой, смелый, открытый взгляд. Собранность, энергия, ум. Он был со своим племянником – высоким, медлительным парнем. Сначала мы пытались пристроить куда-нибудь гладиолусы.
– У вас есть ведро? – спросил Кургинян.
Ведра у меня не было. Не помню, как мы вышли из положения – гладиолусы были крупные, с длинными стеблями, не намного короче моего гостя.
Разговор наш был недолгим. Он повторил, что приехал добиваться реабилитации, дал мне копии писем, посланных им в разные инстанции с просьбой о том, чтобы не освобождать его по амнистии, а также коллективное письмо от крупных деятелей армянской интеллигенции (39 подписей) Председателю Верховного Суда СССР Теребилову с просьбой пересмотреть неправосудный приговор в отношении С.М.Кургиняна.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Санасар Мамиконович. – Вряд ли. Вы и так сделали много для всех нас, написав «Пирамиду». Если будете писать продолжение по письмам, как вы говорите, – это самое большое, что вы можете сделать. За себя я буду сам бороться. Мне теперь легче – все-таки на свободе.
И он усмехнулся.
Я сказал, что «Пирамида» выходит отдельным изданием, вот-вот выйдет, я с удовольствием пришлю ему книжку…
– Обязательно! – живо отреагировал он. – Мы переведем ее на армянский язык, я сам займусь переводом, если не возражаете, или найду кого-нибудь. У меня широкий круг знакомых – ведь я в последние годы был руководителем республиканского ВААПа. Ваша повесть должна выйти у нас в Армении непременно. Приезжайте к нам, я буду очень рад вас видеть у себя в гостях…
Пробыл он у меня не более получаса. Чувствовалось, что очень озабочен, я подумал даже, что он вовсе не ощущает себя на свободе: реабилитации нет, он освобожден по амнистии, борьба по-настоящему только еще начинается. Даже в гости пригласил как-то сдержанно – и вовсе не от недостатка доброжелательности.
Они с племянником ушли. И опять осталось то же самое ощущение: четкость, ясность мысли, полное отсутствие самоуничижительности и позы, бодрость, достоинство. Редкое в наши дни ощущение.
Книга вышла, я послал ему ее в конце года. Но ответа не получил. Это было странно. Впрочем, мало ли что. Хлопот у него сейчас наверняка хватает. Добиться реабилитации у нас за недавнее легко ли? Демирчан снят, но ведь не он лично сажал Кургиняна. А люди, руками которых все делалось, наверняка еще имеют влияние. Во всяком случае некоторые из них. 14 лет – не шутка. Если реабилитировать осужденного, то нужно наказывать судей. А это у нас как-то совсем не принято.
Совсем, совсем не принято.
К тому же в Армении было землетрясение. Неизвестно, как оно отразилось на семье Кургиняна.
К письму его, как уже сказано, я не раз возвращался. И уже начал писать «Пирамиду-2». И уже включил отрывки письма в 3-ю часть этой повести.
В августе 1989 года совершенно случайно познакомился с одним из писателей из Еревана. Слово за слово, и я сказал, что знаком с очень хорошим человеком, который живет в Ереване. Этот человек – Санасар Мамиконович Кургинян, бывший начальник уголовного розыска Армении, осужденный, но теперь вышедший на свободу и добивающийся реабилитации.
– Как, вы разве ничего не знаете? – спросил мой собеседник, внимательно посмотрев на меня.
– Нет, а что?
– Его убили. Весной. Об этом был шум по всей Армении. Он у нас что-то вроде национального героя, хотя процесс еще идет, и суда над убийцами пока не было. Я его хорошо знал по линии ВААПа. Двоих убили – его и еще одного человека, который проходил по тому же процессу и тоже недавно освободился. Убили зверски…
– Кто? – только и мог спросить я. – Кто убил?
– Подробностей не знаю, моя жена больше в курсе дела, она следила за прессой. По телевидению говорили тоже. Подробностей не знаю, но говорят, что замешана мафия и главным образом прокурор…
При последних словах мой собеседник инстинктивно оглянулся.
Через два дня он возвращался в Ереван и обещал мне написать о том, что ему удастся выяснить. Но так и не написал. Что, в общем, понятно.
Вскоре через своих знакомых я вышел на человека, который не только хорошо знал подробности происшедшего, но долгое время был другом С.М.Кургиняна, учился с ним вместе, был свидетелем процесса 1981 года, знал материалы дела, внимательно изучил приговор и редактировал большую и обстоятельно аргументированную жалобу адвоката, в которой пункт за пунктом разбирались все доводы Обвинительного заключения и Приговора, в результате чего становилось совершенно ясно, что дело в отношении С.М.Кургиняна было сфабриковано от начала и до конца. Ни одного обвинения на суде доказано не было, полная невиновность С.М.Кургиняна в инкриминируемых ему деяниях была, по мнению этого человека, однозначной.
Кто же он, этот человек? Доктор юридических наук, профессор, преподаватель кафедры Академии МВД, Михаил Матвеевич Бабаев. По телефону он согласился меня принять и рассказать все, что ему известно.
И принял.
В который раз поделюсь с читателем горечью. Горечью не только от того, что я никак не властен над суровыми обстоятельствами жизни хороших людей и не в состоянии помочь им в их нелегкой судьбе. Да ведь ничем не поможешь теперь и Кургиняну – теперь тем более… Но есть и другая горечь – конечность и краткость жизни, ограниченность сил человеческих, отчего не имею возможности я заняться, опять же к примеру, только историей Кургиняна и воздвигнуть тем самым хоть такой памятник этому человеку, так и не успевшему сделать многое, очень многое из того, что хотел. Да, опять сетую, но опять беру себя в руки и постараюсь как можно более коротко пересказать то, что стало мне известно о Кургиняне с тем, чтобы довести все же до конца свой замысел – воздвигнуть эту скромную «Пирамиду-2» как альтернативу, как пусть слабый, но все же противовес ненавистной системе, как лепту в тот поток живых человеческих чувств, протестующих против бесчеловечной, железной, дьявольской Пирамиды, издавна взгромоздившейся в нашей стране, планомерно, бесчувственно убивающей все живое – и в тех, кто составляет ее естество, и в тех, кто подпирает ее своими душами и телами. Может быть, этот поток и будет таким же, как те воды рек Алфея и Пенея, которые направлял Геракл, чтобы расчистить «авгиевы конюшни»? Может быть, и нам все же когда-то удастся расчистить конюшни свои? Как можно более коротко попытаюсь рассказать о Кургиняне, не останавливаясь на нем долго не потому, что не осознаю значимости этого образа, а потому что вижу, чувствую: он не один. Далеко не один. Есть разные способы борьбы… И в этом надежда.
– Давайте так. Начну я с того, что все-таки не нравилось мне в Кургиняне, – приблизительно так сказал в начале нашего разговора Михаил Матвеевич Бабаев.
Это было странное начало, однако полезное. Ибо я тоже всегда считал, что нельзя творить кумира ни из кого – и из героя тоже. И дело тут не в том, чтобы отыскивать пятна на солнце, а в том, чтобы понять и сильные, и слабые стороны выдающейся личности. Обожествление человека так же вредно, как и принижение его, крайности всегда сходятся и переходят одна в другую, иллюзии, как и лесть, унижают самого кумира, и тех, кто его творит. Не потому ли холопы так сладострастно пляшут обычно на трупе хозяина?
Итак, каковы же слабые стороны С.М.Кургиняна?
– Это был очень сильный и умный человек, – продолжал Михаил Матвеевич. – Учился он прекрасно, закончил институт с отличием, потом защитил кандидатскую. Вообще Сано человек с размахом, он любил жизнь, понимал ее прелесть и красоту. Гладиолусы, о которых вы рассказали – это в его стиле. Помню, к примеру, прекрасный банкет в честь защиты кандидатской диссертации. Кто-то из выступающих выразился так: бывает, мол, докторская диссертация, а банкет кандидатский, а тут наоборот – диссертация кандидатская, а банкет докторский. Конечно, в этом проявилась национальная черта, восточное гостеприимство, размах, но… Я не знаю, возможно, я ошибаюсь, но если искать недостатки Сано, то они где-то в этой области. Самолюбие, честолюбие были, конечно, присущи ему в очень немалой степени. Вообще это неплохо, это двигатель личности, но, может быть, в какой-то мере это и помешало ему. По-моему, он еще в институте, а может быть и раньше ощущал себя созданным для высокого поприща, возможно даже будущим национальным героем…
– Но ведь это действительно вовсе не грех, – сказал я, внимательно слушая Михаила Матвеевича. – Что ж тут плохого?
– Это не грех, я уже говорил, но тут чрезвычайно важно чувство меры. Это очень тонкий вопрос. Посмотрите, сколько сейчас выявилось витийствующих героев – витийствующих на словах, ибо строить жизнь и вообще делать что-то гораздо труднее, чем со всевозможных трибун об этом вещать и тем самым делать себе рекламу. Я ни в коей мере не хочу принизить Сано, поймите меня правильно, я очень уважаю его, это мой друг. Но ведь наша задача с вами понять, разобраться, сделать и для себя выводы, правда ведь? Так вот, когда я сейчас пытаюсь понять, почему все-таки он погиб, почему такой сильный и умный человек не смог удержаться в этой жизни и пережить своих противников, я думаю, что его ошибка, его слабость была где-то именно в этой области. Чуть-чуть… Но в той сфере и на той высоте, на которой он, волею судеб, оказался, это «чуть-чуть» как раз и может стоить жизни… Вы понимаете меня?
– Да, – сказал я. – Понимаю. И очень внимательно слушаю. То, о чем вы говорите, действительно очень важно для всех нас. Тем более, если мы хотим победить на самом деле.
– Ну, в общем, какое-то время он был на преподавательской работе, очень недолго, а потом получил этот пост – начальник уголовного розыска Республики. Это было как раз для него. Поиск, расследование, работа для недюжинного ума. Тут его талант нашел себе применение! Работать он начал и, помимо прочего, стал собирать досье и на самых высокопоставленных лиц. И где-то здесь, наверное не рассчитал. Об этом узнали… Естественно, тотчас перевели на другую должность – это было как бы предупреждением. Должность, надо сказать, неплохая: директор республиканского ВААП. Конечно, это работа менее интересная, но самостоятельности здесь зато было больше. Там, на прежнем посту, он сильнее зависел от начальства, а здесь – глава ведомства. И все равно он оказался во власти обиды. Обиды, понимаете! А это очень опасно. Вот тут, наверное, он и совершил самую роковую ошибку: решил объявить войну, которая заведомо была обречена на поражение. На одном из публичных собраний он впервые обнародовал собранный ранее компромат на одного из высокопоставленных лиц, входящих в номенклатуру… Шаг был весьма серьезный. Верхи поняли: надо с ним кончать. Но как? Ясно: нужен компромат на него самого. Тут, конечно, не осталось в стороне определенное ведомство… Выбор пал на одного из его близких друзей. На него уже был компромат, его вызвали и поставили вопрос ребром: или ты работаешь на нас, или… Друг выбрал первое. Ему дали маленький аппаратик, и он теперь записывал все, что говорилось Сано и его друзьями в узком кругу… Потом был подключен следователь по особо важным делам… Накрутили ему десяток статей – и хищение в особо крупных размерах, и ложный донос, и превышение власти, и клевету, и даже… хулиганство. Могу поделиться опытом: если обвинение строится на множестве статей – это почти наверняка липа. Значит следствие из себя выходит, лишь бы накрутить на человека побольше. Я внимательно изучил приговор: ни одного эпизода не доказано, фабрикация, как говорится, налицо. Но сделать в то время ничего было нельзя – это заказ. За всем этим прослеживалась рука самого Демирчана, первого секретаря тогдашнего ЦК. Обстановка, сами понимаете, была такая, что помочь Сано в то время не мог никто… У него был прекрасный адвокат – жалобу написал на 150 страницах на машинке, подробно разобрал каждый пункт обвинения. От приговора не осталось камня на камне. Ясно было, что такую длинную жалобу посылать нельзя – никто не станет ее читать. По просьбе Сано я составил сокращенный вариант – 24 страницы. Но все это совершенно бесполезно…
Михаил Матвеевич помолчал, а я – как, наверное, и вы, читатель, – подумал о том, насколько примитивен, насколько же обычен сценарий! Даже сдержанные наши газеты обнародовали столько подобных случаев! Закон – на службе, закон – орудие власти одних людей над другими. Пирамида… 14 лет накрутили – больше, чем за убийство! – и за что же? А за то, что задел одного из… И нашелся «друг», нашелся следователь подходящий, нашлись судьи, нашлись и равнодушные свидетели беззакония – все так знакомо…
– Вы, конечно, знаете, что Сано возражал против амнистии, – продолжал Михаил Матвеевич. – Не амнистия нужна была ему, а полная реабилитация, по крайней мере пересмотр дела. Но его все же освободили именно по амнистии. Демирчана уже не было, его сместили. Но… Люди-то, руками которых Сано посадили, эти люди-то остались. Естественно, он требовал пересмотра дела и наказания тех людей. Раньше, при Демирчане, они чувствовали себя в полной безопасности, но теперь… Теперь Сано стал им опасен, смертельно опасен. Он не уступал, не шел ни на какие компромиссы – это и понятно, человек отсидел 9 лет по сфабрикованному обвинению, вина на нем еще как бы и осталась… Вы понимаете, что вопрос уже был: кто кого? И вот весной – да, уже было тепло, уже выезжали на выходные на дачу – его однажды вызвали знакомые. Он позвонил жене и сказал, что поедет за город на день-другой. Прошло несколько дней, а он так и не появился, не подавал вестей. Жена, естественно, беспокоилась, позвонила его приятелю – тому, который тоже шел по тому же делу вместе с ним и тоже недавно освободился (они вместе теперь добивались справедливости). Приятель ничего не знал и обратился в милицию, где и заявил об исчезновении Кургиняна. Когда он возвращался, в подъезде собственного дома его застрелили. Похоже, что в милиции были «свои» люди, они быстренько известили «кого надо», и те не стали ждать момента более подходящего, потому что приятель, очевидно, узнал что-то в милиции и мог сказать, например, жене Сано… Труп Сано обнаружили в озере Севан. Он был страшно изуродован и засунут в мешок.
– Значит, он все-таки проиграл? – сказал я с горечью. – В чем же была главная его ошибка? Неужели в том, что он взял на себя смелость бороться с мафией? Он ведь не мог по-другому.
– Да, конечно, – согласился Михаил Матвеевич, – конечно. Но если бы он был осторожнее… Вот тут излишняя самоуверенность, излишняя прямота его подвели. Хотя я не сказал бы, что он проиграл. Понимаете, он же был по сути первым, кто поднял голос против тех порядков, что с некоторых пор воцарились в Армении. Против мафии, которая опутала все. Она и сейчас пока еще торжествует… Пока другого и не могло быть. Все же он был слишком решителен и слишком торопился – не рассчитал… И все же… Нет, я не сказал бы, что он проиграл. Вы понимаете, они ведь так и не смогли согнуть его при жизни! В мешке он был сложен вдвое, согнут. Наверное, не случайно. Для того, чтобы согнуть, им пришлось его убить. Вот так, дорогой мой писатель. Он не проиграл. Он победил. Да, ценою собственной жизни. Но – победил…
Вот так приблизительно говорил Михаил Матвеевич Бабаев. Думаю, не нужно расписывать то, что я чувствовал. Я ведь помнил письмо Кургиняна. Оно так помогло мне когда-то! Я помнил его приход и гладиолусы…
И все же осталось ощущение недосказанности, какой-то неясности после разговора с Михаилом Матвеевичем. Хотелось понять. Ведь не должен он был погибнуть никак! Должны были погибнуть, наоборот, те, кто его убил!
Разве победа это – ценою жизни? Ведь именно такие люди, как Санасар Мамиконович Кургинян должны жить, действовать, работать. Какая же это победа, если честного, порядочного, умного и сильного человека нет среди нас, а те, кто жаждет согнуть любого из нас и засунуть в мешок, если мы не хотим сами сгибаться перед ними и работать на них, терпеть их грязную власть и прощать надругательства над честью и совестью человеческой, если эти люди живут, здравствуют да еще и распоряжаются жизнями честных людей?
До каких же пор…
