Варвара Рысъ
Краткий миг
70
Перед ними стояла бескомпромиссная бутыль водки «Столичной» и два хрустальных стакана для воды: видно, решили помянуть её. Она помнила стаканы: сама покупала. Всю прочую посуду купила Рина.
– Взяли бы рюмки, по-человечески, – подумала ворчливо. – Закуску бы какую-нибудь соорудили… – И тут же вспомнила, что рюмок у них нет: собиралась купить сама – и не успела. Как-то всё собиралась, собиралась, три года собиралась – и не успела. Как это ужасно – не успеть!
– Пап, расскажи про маму, – услышала она Мишку. – Как вы познакомились? Я никогда не знал.
– Мама… мама… – Богдан смотрел прозрачным безумным взглядом. – Она ангел. Чёрт и ангел – понимаешь? Это ведь одно слово, только пишется на церковнославянском немного по-разному, а вообще-то исходно, по-гречески, одно – «ангел» значит «посланник». Бога или Сатаны. Мы с тобой посланники Сатаны. По-теперешнему, по-современному – «офицер по связям с реальностью», а по-старинному «ангел». Только пишется по-разному. Чуть-чуть по-разному пишется: над ангелом ставится титло, а мы, черти, титла не сподобились. Над нами, посланниками Сатаны, титло не ставится. – Он не глядя протянул руку и нащупал всегда лежавшую у них на буфете ручку и что-то написал на салфетке, она не разглядела. Наверное, как пишется по-церковнославянски.
– Кстати, тебе они уже присвоили звание? Посланника Сатаны, – он усмехнулся.
Мишка отрицательно покачал головой:
– Нет ещё. Мне нужно досдать кое-какие нормативы. Расскажи про маму.
– Она меня спасла, мой ангел, – проговорил Богдан, зачем-то складывая салфетку по диагонали, а потом ещё раз. – Так и познакомились, а потом ещё много-много раз спасала. Я живу только благодаря ей. И так было всегда, с самого начала. Мне было пятнадцать, когда она пришла ко мне впервые. И спасла, – он помолчал, а потом продолжил всё тем же безумным голосом:
– Она спасла. И я не умер. И потом приходила. Она и сейчас здесь, я чувствую. Она здесь, потому что мне… нам… она нужна. – Богдан всё тем же безумным взглядом озирал пространство кухни. Мишка, в растерянности, тоже осмотрелся.
– Она ангел, а родила мне чертят, – понимаешь? – продолжал бормотать Богдан. – Тебя и Андрюшку. В вас есть чертовское и ангельское. В людях тоже так – чертовское и ангельское, но они слабые, людишки, а мы, черти – сильные. Ты береги Андрюшку – ладно? В нём больше ангельского, потому он слабее тебя. А ты нормативы-то сдай, стыдно не сдать нормативы, я всегда сдавал с первого раза. А я скоро увижу маму. Скоро. Я знаю, чего они от меня хотят.
– Кто они? – Мишка глядел расширенными глазами.
– Да эти, – усмехнулся Богдан. – Начальники. Князи, – Богдан кивком указал вверх. – Государь так называемый. Я сделаю что они хотят. Ты только Андрюшку, Андрюшку береги. Не отдавай. Слышишь? Не отдавай. Не получится! – Богдан безнадёжно махнул рукой. – Они заберут. Как тебя забрали. – Богдан отхлебнул зараз полстакана водки, точно это была не водка, а вода. Прасковья опасливо изумилась: в её представлении таким образом пьют законченные алкоголики. – Увижу маму, скажу: Мишка не отдал Андрюшку. Ты не отдашь?
– Не отдам, – ответил Мишка раздражённо. – Отец, тебе надо лечь. Так будет лучше, – ему явно было неловко.
– Мама… – бормотал Богдан. – Ангел мой, ангел, спаситель, хранитель. Никто её не понимал, только я один, только я, а что толку? Знаешь, кто ещё понял? Этот Варфоломей-Золочевский понял. Он циник, атеист, но дело своё знает. И маму понял. Она тоже знала своё дело. Это главное – знать своё дело. Он хорошо сказал: «Где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память её и о том, что́ она сделала». Он атеист, но понял. Она ангел, ангел, – Богдан уронил голову на стол и мелко затрясся всем телом. Его перламутрово-седая голова билась о столешницу, а худая, костистая спина под белой льняной рубахой ритмично вздрагивала.
– Отец, – Мишка положил руку ему на плечо, не зная, что делать дальше.
Вдруг Богдан резко встал.
– Да, ты прав, – проговорил он совершенно трезвым голосом. – Я непростительно распустился. Извини. – Он торопливо прошёл в кабинет.
– Я помогу тебе, – пошёл Мишка вслед за ним.
– Ни в коем случае, – остановил его Богдан. Тот пожал плечами и остался. А потом вдруг уронил голову на согнутые на столе руки и по-детски расплакался.
* * *
Ко всему подлец-человек привыкает. Прасковья понемногу приноровилась жить невидимой тенью возле Богдана. Впрочем, тень не бывает невидимой. Ну, значит, не тенью, а чем-то ещё. Вроде домохозяйки, которой когда-то мимолётно мечтала стать. Это даже неплохо – жить так, как теперь: они всегда вместе. Он это чувствует, кажется.
На следующий день после её похорон была назначена встреча с Государем. Вроде должны были прислать мини-самолётик, потом, как видно, раздумали и прислали казённый автомобиль. Бронированный, как и полагается для перевозки ценного груза. Она, невидимая, была рядом с Богданом. Когда Богдан надел пиджак, стало особенно заметно, как он похудел. Впрочем, на нём всё сидит элегантно: пиджак гляделся как стильный оверсайз. Белая рубаха, серовато-голубой галстук, серый костюм, жемчужные кудри – господи, как он чертовски красив, несмотря ни на что! В него вполне может влюбиться молодая девушка. И они могут родить новых чертят, ведь он всегда хотел чертят. Она когда-то спросила, сколько он хочет, и он ответил: четыре. И добавил: «По мне – сколько Бог пошлёт, но для тебя это будет утомительно. Четыре кажется мне разумным компромиссом между моими чертовскими инстинктами и твоей карьерой. Четыре чертёнка – неплохо, верно?». Это было бесконечно давно, в их общей молодости. А ведь теперь молодая девушка вполне могла бы родить ему хотя бы одного, недостающего до четырёх. Прасковья, понимая, что ни девушки, ни новых чертят никогда не будет, всё равно чувствовала что-то вроде ревности, и это было, странное дело, приятно, ведь ревность связывала её с жизнью, с которой так не хотелось расставаться.
– Мишка-а-а! – услыхала она голос Богдана. – У нас нет портфеля?
– Какого портфеля? – удивлённо отозвался Мишка.
– Ну, обычного классического портфеля для документов, приличного желательно. У меня кроме рюкзака ничего нет, а всё-таки важная аудиенция. Ну ладно, сойдёт и так, – он поморщился и махнул рукой.
– Папа, ты же не мелкий клерк с портфеликом, одетый по дресс-коду, – отозвался Мишка.
– Это верно, – согласился Богдан. – Но играть в комедии жизни надо всё-таки по правилам. Ладно, возьму рюкзак.
Принят Богдан был в рабочем кабинете Государя, очень скромном и небольшом. Прасковья неоднократно тут бывала и помнила, что здесь дают к чаю вкусные крендельки, обсыпанные маком. По форме они аккурат такие, как те давние крендели, что раздавали на великом сидении двадцать лет назад. Каждый раз, бывая у Государя, собиралась посмотреть крендельки в магазине, да так и не посмотрела. Теперь уж никогда… Крендельков уж больше не поест. Эта микроскопическая мелочь была особенно обидна.
В кабинете всё по-прежнему: на столе фотография пятерых внуков на лугу с ромашками, на стене – древнерусский князь на коне; кажется, Александр Невский. Прежде была Екатерина II законодательница в храме богини Правосудия, картина Левицкого. Надо полагать, тучи сгущаются, – подумала тревожно, – раз Екатерину заменили князем на коне.
Государь вышел из-за стола навстречу Богдану, долго тряс его руку. Сели за отдельный столик.
– Богдан Борисович, – начал Государь. – Следствие о… об убийстве Прасковьи Павловны, – выговорил он твёрдо, – активно ведётся. К сожалению, непосредственный исполнитель умер от инсульта практически на месте преступления. Но мы добьёмся истины.
– Это не имеет значения, – проговорил Богдан глядя в угол. – Её ликвидировали по прямому указанию …той стороны, как у вас принято говорить, – его рот дрогнул и чуть скривился. – Избежать, спастись было практически невозможно. Мой бывший товарищ предупреждал Прасковью об этом почти три года назад. Вероятно, она докладывала Вам об этом.
– Да, она говорила, что на её деятельность обращено внимание, что она признана очень эффективной. Она действительно очень эффективна. Но чтобы до такой степени… – Государь глядел пристыжённо. – Прасковья Павловна никогда не сообщала о прямой физической угрозе ей, и наши спецслужбы не видели особой опасности.
– Видите ли, Государь, – проговорил Богдан отстранённо. – Мой товарищ посоветовал ей прекратить её работу, выйти в отставку. Прасковья не поверила ему, не захотела. Это был её выбор. Так что я не вижу, что тут расследовать. Они поступили даже благородно: дождались, пока ребёнок перестанет непосредственно нуждаться в матери.
– Это ужасно, ужасно, – повторял Государь. – Было заметно, что он, в самом деле, подавлен. Некоторое время они молчали.
– Государь, – наконец проговорил Богдан твёрдо. – Я хотел бы поставить Вас в известность о следующем. Когда мне позволили выйти на свободу и по собственному усмотрению выбирать местожительство, между нашей, скажем так, администрацией и мною было заключено джентльменское соглашение. Оно предусматривало существенное ограничение в моей работе. Я был обязан работать исключительно в коммерческом секторе, абсолютно избегая войны и политики. Я строго придерживался этого соглашения. Однако обстоятельства изменились, и не по моей вине. То, что они сделали с Прасковьей, по моему убеждению, обнуляет наше соглашение, делает его ничтожным. И теперь я, – Богдан слегка запнулся, судорожно сглотнул, но твёрдо продолжил:
– Я готов делать всё, что смогу, готов использовать все свои способности и возможности для развития соответствующего направления здесь, в России. А могу я, без ложной скромности, немало. Словом, я предлагаю вам свои услуги в полном объёме. – Было заметно, что он испытал облегчение, проговорив всё это. – Я в основном осведомлён о тех людях и организациях в России, которые можно привлечь к этой работе в качестве субподрядчиков или сотрудников. Все вместе мы можем играть на равных не только с геополитическими противниками России, но и с уравновешивающей силой.
Заметив мгновенное недоумение Государя, уточнил:
– С другой стороной, как у вас принято выражаться. – Государь едва заметно кивнул.
Государь смотрел на Богдана со смесью боли и изумления. Наконец проговорил:
– Богдан Борисович! Вы меня опередили. Примерно об этом я хотел Вас просить. Но я бы не хотел, чтобы Вы входили в прямую конфронтацию с вашей… с вашим… руководством. Мне бы не хотелось подвергать Вас опасности. Мы, разумеется, сделаем всё для минимизации рисков…
– Государь, – невежливо перебил его Богдан, – моя личная безопасность не является для меня приоритетом, хотя, разумеется, она важна. Главное – приступить к работе немедленно, прямо сегодня, да, сегодня, сейчас, сию минуту, если угодно. – Государь глядел на Богдана с крайним изумлением.
– Вот здесь, – Богдан вытащил из рюкзака дешевейший пластиковый скоросшиватель с несколькими листками, – Вот здесь изложена примерная структура организации. Мы способны опередить наших оппонентов на несколько лет, при успехе – на пятилетку. Если повезёт и оправдается одна моя гипотеза – и больше. – Богдан прищурился, одновременно жёстко сжав губы.
71
Прасковья вспомнила: таким, решившимся на что-то важное, последнее, бесповоротное, она видела его в тот вечер перед его отъездом. Тогда казалось: навсегда. Вспомнила – и ужаснулась.
– Богдан Борисович, – проговорил Государь с некоторой опаской. – Наши учёные утверждают, что в принципе возможна система защиты от воздействия противника. Каково Ваше мнение – это возможно?
Богдан чуть улыбнулся, как улыбаются на что-то детски-наивное.
– Да, возможно, – ответил учтиво. – Такая система не только возможна, но и насущно необходима в современных условиях. Это своего рода аналог ПВО. Мой план – он кивком указал на лежащий на столе скоросшиватель, предусматривает создание как пассивной, так и активной системы защиты от психогенных излучений. В идеале вся страна закрывается невидимым куполом. Это надо делать немедленно. А во второй части я коротко изложил, какие наступательные системы мы можем создать немедленно. Кое-что из этого, в ослабленном и упрощённом виде, я уже апробировал в рекламе, работая на китайские корпорации. Результат ошеломил заказчиков и, признаться, даже меня самого. Будь я торгашом по природе – эта штука меня бы обогатила, – Богдан иронически усмехнулся. – Боевая версия этой системы может оказаться атомной бомбой XXI и особенно XXII века.
Государь глядел расширенными глазами, вероятно, соображая, кто перед ним – гений или сумасшедший.
– Богдан Борисович, – наконец оправился он от изумления. – Что требуется, чтобы начать работу?
– Мы подошли к весьма важному аспекту, – проговорил Богдан с едва заметной усмешкой. – Следует иметь в виду, что у нас крайне мало времени. Поэтому работать так, как это делают российские научные коллективы – ни шатко-ни валко – мы не можем. Эту роскошь мы не можем себе позволить. Поэтому мне надо, чтобы все нужные мне люди и ресурсы предоставлялись мне немедленно и по первому требованию. Немедленно. Сразу. В тот же час. Я понятно выражаюсь, Государь? – спросил Богдан с подавленным раздражением.
– Да, вполне, – ответил Государь официальным голосом. – Нужное Вам, естественно, будет предоставлено.
– Немедленно, Государь, – бестактно настаивал Богдан. – То же относится и к специалистам. Если мне нужен какой-то специалист, я должен иметь возможность привлечь его к работе немедленно.
– Ну, с этим сложнее… – раздумчиво проговорил Государь. – Мы не можем вот так взять и приказать специалисту перейти на работу к Вам. Мы можем его привлечь, мотивировать, убедить, но приказать мы не можем. Потом некоторое время занимает проверка со стороны безопасности.
– Государь, у нас нет времени убеждать и мотивировать. Оптимально, чтобы нужные нам люди были в той или иной форме военными, то есть подчинялись военной дисциплине, чтобы им можно было приказать. Чтоб не надо было следовать этим слюнявым законам о труде, непрерывно отдыхать, уходить в отпуска, как это нынче принято, – проговорил Богдан брезгливо. – Потом мы должны иметь возможность привлекать те институты, исследовательские центры и прочее, которые нам нужны. И эти парни должны быть обязаны, – Богдан выделил голосом это слово, – делать то, что нам надо. Замотивируйте их всех самым древним и безотказным способом – деньгами. Во всяком случае, они должны оплачиваться очень хорошо. Как, кому и сколько – это не мой вопрос. Я не мастер мотивации, мне некогда. Мне нужны люди, готовые беспрекословно делать то, что надо. Максимум, что могу я лично – это показать пример систематической и результативной работы. Несколько руководителей направлений у меня уже есть. Безусловно, это будет дорого, но есть случаи, когда цена вопроса – любая. Это как раз тот случай.
– Согласен, – кивнул Государь. – Богдан, – обратился он к нему почему-то без отчества, – Мы всё сделаем, что нужно. Ресурсами мы Вас обеспечим. Непосредственно Вам удобнее всего будет иметь дело с генералом Никаноровым. Вы ведь знакомы и даже, кажется, общаетесь.
– Да, мы знакомы, – согласился Богдан с лёгким недовольством.
– В дальнейшем Вы познакомитесь с генералом Львовым. Со мною Вы сможете связаться в любой момент. Я со своей стороны буду держать Вашу работу постоянно в поле зрения. Ваши заметки внимательно изучу. Что касается Вашего предложения о придании военного статуса всему этому проекту – думаю, так и будет сделано. Есть у Вас, Богдан Борисович, ещё какие-то пожелания?
– Алексей Николаевич! – проговорил Богдан смущённо. – У меня сын, совсем ещё маленький. Если что со мной… – позаботьтесь, пожалуйста, о нём. У него есть родственники, но знаете, как говорится: у семи нянек… В общем, когда… – он поморщился.
– Погодите… – удивился Государь. – Речь о сыне Прасковьи Павловны?
– Ну да, – кивнул Богдан, – это наш с Прасковьей сын.
– Богдан Борисович! Какой может быть разговор? Очевидно, мы позаботимся, – проговорил Государь, как показалось Прасковье, с облегчением. «Не иначе, ему примерещилось, что речь о каком-то богдановом побочном сыне», – подумала Прасковья с усмешкой.
– Не мы, Государь, хотел я сказать, а Вы, – проговорил Богдан твёрдо. – Тогда я буду спокоен.
– Даю Вам слово офицера, – проговорил Государь серьёзно.
– Благодарю, – наклонил голову Богдан.
– Но прежде мы сделаем всё для Вашей безопасности, – пообещал Государь.
– Хорошо, – чуть улыбнулся Богдан, как улыбаются взрослые на детские глупости.
* * *
Совсем избежать поминок всё же не удалось: оказывается, положено собираться ещё и на девять дней, а потом ещё и на сорок. В церкви был помпезный молебен, а сами поминки, слава Богу, что ограничились семейным кругом. Вечером в их дом в Соловьёвке приехала Рина, Егор с женой и тётей Зиной. Когда вошла Машка, Прасковья напряглась: неужто и теперь будет скандалить? Но нет, обошлось; даже обняла Богдана и Мишку по-родственному. Тётя Зина привезла заранее заготовленные блины. Тёти-Зинины блины – это верх совершенства: тончайшие, словно бумага, при этом здоровенные: заворачивай в них что хочешь, и тающие во рту. Марина вытащила трёхлитровую банку красной икры и пояснила:
– Домашнего посола, без консервантов, вчера из Петропавловска.
– Как пить дать, от браконьеров, – с заботой подумала Прасковья. – Неужто не понимает, что нам надо покупать продукты и всё остальное только в официальной торговой сети? Узнают – затрубят: в доме Прасковьи Петровой жрут браконьерскую икру. И вообще всё это недопустимо. Маринка – дура, но Егор-то должен соображать! Сказать ему прямо сегодня, пока из-за ерунды не вышло недоразумения. И тут же вспомнила: она же умерла и ничего не может сказать. И её нет. Есть только её бестелесная душа – энергоинформационная сущность, как назвал это Мишка. Слава Богу, что она может быть с Богданом. Она пристроилась к нему, обняла за шею. Он определённо что-то почувствовал, его худая, напряжённая спина и шея расслабились.
– Богдан, скажи что-нибудь, – обратился к нему Егор.
Богдан не ответил, только отрицательно помотал головой. Она поняла: он не хочет отвлекаться от общения с ней.
Тогда Егор начал говорить солидным тоном главы семейства общепринятые условные пошлости. Маринка кивала, скорбно поджав губы.
Потом все, кроме Богдана, со здоровым аппетитом принялись поглощать вкусную снедь. Она бы и сама с удовольствием завернула петропавловскую икру в тёти-Зинин блин, намазала густой желтоватой сметаной, в которой стоит ложка. Но – увы, всё это кончилось.
Смородиновая домашняя наливка развязала языки, и гости благодушно вспоминали свою жизнь с Прасковьей. Наперебой хвалили её за доброту и душевность, за то, что всем помогала, точно была она соседкой по подъезду. Тон задал Егор, рассказав с громадными и сильно преувеличенными подробностями, как она помогала ему учиться в начальной школе, точно без неё он ни за что не закончил бы четыре класса. Рина рассказала то же самое об университете: как Прасковья помогла ей написать диплом и натаскивала перед экзаменами. Неожиданно вылезла Машка и тоже рассказала, как благодаря неоцененным мамочкиным советам она заняла второе место на каком-то педагогическом конкурсе. Об этом Прасковья ничего не слышала и советов своих не помнила; скорее всего, их и не было. На Машкиной руке, когда рукав чуть задрался, Прасковья увидела свой магический браслет. «Слава Богу, сохранили», – подумала с облегчением.
Тётя Зина уговаривала Богдана что-нибудь съесть, он с усилием жевал яблоко, с трудом проглатывая, а они всё говорили и говорили, какая Прасковья была добрая, всем помогала и какой она была прекрасной мамой, чего, разумеется, не было и близко. Про её работу никто и не вспомнил, точно не было её вовсе. Пытались втянуть в воспоминания Мишку, но он не втягивался. Вместо этого он, ни слова не говоря, резко встал, подошёл к пианино в углу, которое было предусмотрительно приобретено Риной как часть дизайна интерьера, и запел, аккомпанируя себе:
Не бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнем
Мы в недра земли опустили.
И бедная почесть к ночи отдана;
Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали.
Пел он хорошо, даже чересчур хорошо и профессионально, чётко выговаривая слова, словно был не дома, а на большой сцене. Может, это и есть его судьба, а вовсе не история, которой он занимается? Богдан слушал, по-старушечьи подперев щёку. Когда Мишка закончил, все присутствующие, кроме Богдана, захлопали. Мишка торопливо поклонился и вернулся на своё место возле Богдана. Прасковья обеспокоилась: вдруг это чересчур профессиональное пение показалось Богдану оскорбительным для его горя? Но нет, он положил руку на мишкино запястье и тихо проговорил:
– Ты всё правильно понял. Спасибо тебе. Мама была бойцом и погибла как солдат.
