Варвара Рысъ
Краткий миг
65
– То-то ты, Богдан, гордишься своими достижениями! – рассмеялась Прасковья.
– Ну, речь не лично обо мне, мне и впрямь гордиться особо нечем, – раздражённо поморщился Богдан, а Родион расхохотался:
– Глядите, люди добрые: перед вами истинно русский человек! Притом именно такой, как ты сам его и обрисовал.
– Мне кажется, Богдан, – возразила Прасковья, – то, что ты говоришь, и то, что говорит Родион, – это какая-то глубокая философия на мелких местах. – Что-то её сильно раздражало. – Моя мысль очень простая: в нашей, в моей деятельности нет никакого ноу-хау, ничего инновационного. Разумно со стороны противника или уравновешивающей силы ликвидировать того, кто является носителем каких-то удивительных знаний, технологий, умений. Хотя вообще-то умнее его заставить работать на себя, но это я так, в скобках. Но в моём случае никаких уникальных знаний и умений – нет. Я больше скажу: мы даже не заставляем наших сотрудников подписывать бумагу о неразглашении секретных сведений. Нет их у нас! Каждый может повторить наши достижения.
– И всё-таки, Прасковья, – возразил Родион, – Вы создали – и реализовали – методику патриотического воспитания народа. Целого народа. И это делает его мощным, практически непобедимым. Ещё Наполеон говорил, что победы одерживаются на треть пушками и ружьями, а на две трети – боевым духом. Вот его-то вы и научились формировать. Это не моё мнение, не моё предположение, как вы изволили выразиться – это позиция нашего руководства. И в этом видят большую опасность.
– Но тут нет никакой техники! – ещё раз настойчиво повторила Прасковья.
– Тогда скажу Вам ещё одну вещь, которую не должен говорить. – Родион вздохнул, попытался налить себе чаю из большого фарфорового чайника с аляповатой розой, но чай кончился.
– Богдан, завари, пожалуйста, ещё, – попросил он. Богдан встал, чтобы приготовить чай, а Родион продолжил.
– Сейчас в наших кругах наметился поворот к нео-традиционализму. Вернее так: наблюдается сильное разочарование в технических средствах контроля и формирования сознания.
– Почему? – удивилась Прасковья. – По-моему, эта отрасль активно развивается. Я имею в виду технические средства формирования сознания.
– Развивается, да, – согласился Родион. – Вы правы: возникают новые методы, новые аппаратные решения, процесс идёт. Но это на среднем уровне. При этом высшие руководители всё более разочаровываются. Огромная побочка, рост психических заболеваний в разы. Но дело даже не в этом. Результат невелик! И держится недолго. Облучишь ты его – он что-то сделает. Облучит твой противник – он будет делать противоположное. Двадцать лет назад только мы, воинство Светоносного Отца, владели этим оружием, а теперь… теперь практически все значимые страны этим владеют. И используют! До Светоносного Отца они не дотягивают, но всё-таки… Плюс всякие самоделочные устройства, – он с намёком взглянул на Богдана и даже чуть сощурил левый глаз. – При этом часто, как я уже сказал, эти устройства дают бешеные дозы облучения… как это говорится?.. стреляют из пушки по воробьям. Полный аналог грязной бомбы. Я думаю, скоро будут пытаться это дело запрещать.
Кстати, готовится международная конвенция о запрете инструментальной манипуляции сознанием, но вроде как в этом случае под запрет попадает радио и телевидение, а также, разумеется, интернет.
– И хорошо бы, – улыбнулась Прасковья. – Проект конвенции, сколь я знаю, не опубликован. Впрочем, мне присылали проект, ещё очень сырой.
– Я читал проект. Называется пафосно: «О защите свободы воли». Но Наш Светоносный Отец вроде бы против этой конвенции.
– Послушай, Родион, – вмешался Богдан. – Причём тут грязная бомба? Уже давно разрабатываются более-менее чистые бомбы, и ты наверняка знаешь, как это работает. И в политике, и в коммерции, и на войне. Тебя не бьют обухом по голове, а аккуратно подсвечивают нужный контент, притом персонально и целенаправленно. А кому что подсвечивать, это определяется в результате анализа больших данных. Вот в этом – в анализе больших данных – русские очень преуспели.
– С твоей помощью, полагаю?
– Вовсе нет, – словно обиделся Богдан. – Но эти технологии я довольно хорошо себе представляю. Даже лучше, чем хотелось бы, – печально усмехнулся он.
– Не ставя под сомнение твою обширную эрудицию, – проговорил Родион с лёгкой насмешкой, – всё же хочу расширить ваш взгляд на реальность. Говорю главным образом для Прасковьи, хотя и для тебя тоже. Наш Светоносный Отец и его приближённые испытывают большое разочарование в технологиях, которые Вам, Прасковья, кажутся последним словом прогресса и вообще единственно ценным изобретением в области управления массовым сознанием. У вас, людей, те, кого вы называете гуманитариями, имеют совершенно суеверное отношение к технике, математике и к тому подобным совершенно вспомогательным вещам. Я это заметил ещё тогда, когда жил в России.
– Что значит суеверное, Родион? – возмутилась Прасковья. – Не суеверное, а просто мы в этом ничего не понимаем, вот и всё. Это вы, черти, не делитесь на гуманитариев и технарей, а мы просто слабее, нам трудно освоить всё. Были когда-то гении Возрождения, которые были одновременно то и это, но сейчас у нас, людей, узкая специализация.
– Ладно, специализируйтесь, – милостиво разрешил Родион. – Я, собственно, не о том.
Очень вероятно, что мы находимся накануне радикальной смены парадигмы в области управления сознанием масс. Произойдёт переход к старинной технологии, которую использовали святые апостолы, католическая церковь, гениальные англосаксонские пропагандисты и пиарщики, их туповатый, но старательный ученик и эпигон геноссе Геббельс, трудолюбивый советский агитпроп и что по сути дела существовало с начала времён. Потому что аппаратные технологии себя не оправдали по многим причинам, которые я постарался вам обрисовать беглыми штрихами. А вот люди, прошедшие обработку традиционными методами, в результате оказываются истинно верующими. Эти методы длиннее, сложнее, требует больших трудозатрат. Но в итоге они нам гораздо выгоднее, потому что формируют подлинно убеждённых людей, которые к тому же несут свою веру дальше, они её… как это?.. забыл слово… не проповедуют, а…
– Исповедуют, – подсказала Прасковья.
– Именно так! – обрадовался Родион. – Исповедуют. И их не надо дополнительно накачивать и даже подпитывать верой. Мало того, замечено, что со временем многие твердеют и укрепляются в вере. И в настоящее время Наш Светоносный Отец обратил Своё высочайшее внимание на традиционные методы управления сознанием масс. Разумеется, тут тоже есть и должны быть свои технологии. Но технологии не аппаратные, а какие-то иные.
И вот наше руководство обратило внимание именно на Вас и Вашу работу, Прасковья. Мне сказали, что Вы как-то по-особому взаимодействуете с Церковью и умудряетесь добиваться некой синергии. Но мы об этом знаем крайне мало. Тот высокопоставленный чёрт, который рассказывал мне об этом, был в необычайном восхищении Вашей деятельностью. Он, разумеется, не знал, что я с Вами знаком. Вы в его рассказе представляли собой какую-то прямо-таки Василису Премудрую или как это называлось в русских сказках…
– Да-да, она такая, – печально закивал головой Богдан.
– Я подлинно возгордился, что знаком с такой необыкновенной особой, – усмехнулся Родион. – Но давайте обобщим всё, что я тут наговорил.
Первое. Сейчас происходит радикальная смена парадигмы в области управления сознанием масс. Происходит переход от аппаратных методов к традиционным: воспитание, образование, религиозная проповедь, средства искусства. Второе. Тот, кто владеет этими методами, тот владеет массами. Третье. Считается, что Вы, именно Вы, Прасковья Павловна, создали и руководите самой эффективной, на взгляд Нашего Светоносного Отца, системой управления сознанием масс. Её эффективность доказана событиями последних военных конфликтов и вообще высокой управляемостью масс вашей страны.
– Послушайте, Родион, ну не я же одна… – возмутилась Прасковья. Родион отстраняюще поднял руку:
– Я излагаю точку зрения, принятую в аппарате Нашего Светоносного Отца. Личного мнения по данной тематике не имею. Во всяком случае, релевантного. Его трудно ожидать от малообразованного старого хакера. В настоящее время Наш Светоносный Отец считает, что Россия непропорционально усиливается и это связано в числе прочего и с успехами управления сознанием масс, а эти успехи связаны с Вашей деятельностью. В высокой степени вероятно, что Нашим Светоносным Отцом будет принято решение о Вашем устранении. Более ничего не имею сообщить, – закончил он с заметным раздражением.
– Знаете, Родион, когда мы с Богданом только встретились – во второй раз встретились – мне вдруг впервые в жизни захотелось стать домохозяйкой. Тогда ещё не было Андрюшки, всё у меня шло успешно и замечательно, но – захотелось. А Богдан был решительно против. Сказал, что роль домохозяйки для меня абсурдна.
– Это уж как Вам будет благоугодно, – сухо ответил Родион. – Я доложил Вам, что мог, а дальше вы решайте, что надо делать. А теперь давайте допьём чай и я отправлюсь восвояси.
– А где Ваше «свояси»? – тихо спросила Прасковья.
– Тут, в двух шагах, на той стороне Тверской. Завтра я возвращаюсь в страну пребывания. – Родион пружинисто встал и направился в прихожую.
– Постой, я провожу тебя, – поднялся за ним Богдан. В прихожей Родион сухо поклонился:
– Честь имею! – И уже совсем в дверях добавил:
– Прощайте, Прасковья Павловна.
Мужчины ушли, а Прасковья села допивать чай с молоком. Мыслей никаких не было.
Вдруг она поняла, что именно старило Родиона, сохранившего прекрасную спортивную форму и отличную осанку. Он перестал быть насмешником! Не то чтобы он стал серьёзным – нет, скорее усталым. Похоже, он в чём-то разочаровался, может, в своей службе Светоносному Отцу. Не так-то сладко шататься из страны в страну, вскрывать чужие секреты, а зачем – чёрт его знает. Может, в глубине души ему тоже хотелось бы завести семью, чертёнка, но – увы. Да, он стал чертовским генералом, вероятно, превзошёл многих своих товарищей, но ему тоскливо и одиноко. Может, он и приехал, чтобы прислониться к ним, возобновить дружбу? А она не сумела удержать его… «Да, он приехал для этого, – вдруг поняла Прасковья. – Его рассказ об опасности – просто предлог. Не может быть так, чтобы сам Диавол заинтересовался моей работой. Абсурд какой! Просто Родиону одиноко, и всё видится в чёрном свете. А я должна всё видеть в белом свете, белом-белом, как молочко, которое я даю Чёртику».
66
Она в последний раз за день покормила Чёртика и, усталая, легла. «Да-да, я всё правильно поняла: Родион не то, что выдумал всё это, но сильно преувеличил. Не может такого быть». На этой мысли она уснула и даже не заметила, когда Богдан лёг рядом.
В седьмом часу утра, уже покормив Чёртика, Прасковья готовила незатейливый завтрак себе и Богдану. Богдан вышел в шёлковой пижаме переливчатого серо-чёрного цвета, которая ему необычайно шла, подчёркивая его породисто-чертовскую стать.
– Как тебе это? – спросила, подразумевая приезд Родиона. Богдан понял её.
– Парасенька, давай выберем время и спокойно всё обсудим. Единственное, что могу сказать сразу: Родион не стал бы тревожить тебя попусту.
– Но он мог преувеличивать, Богдан. Ты сам знаешь: при планировании войны всегда есть разные сценарии, план А, план Б и не знаю, что там ещё. Я не верю в опасность нашей работы для – смех сказать! – судеб мира.
– М-да, – усмехнулся Богдан. – Для судеб мира… Иногда они, эти судьбы, зависят от подлинных пустяков. Тебе следует посоветоваться с твоими начальниками.
– Начальник мой – Полковник, ты сам знаешь, – недовольным тоном проговорила Прасковья. – А что я у него спрошу: уходить мне или нет? Как ты себе это представляешь?
– Парасенька, тебе надо изложить то, что тебе стало известно. Очевидно, они об этом не знают, иначе были бы приняты меры по усилению твоей безопасности. Ты ведь практически не охраняешься. Твоя охрана может обезвредить разве что подвыпившего фаната, который домогается автографа. Ты носишь с собой обычные гаджеты, на которые может быть послан смертельный импульс, вообще, есть масса способов уничтожения такого хрупкого создания, как человек.
– Совершенно верно, Богдан, но смысла нет. Уничтожить, в принципе, можно любого и в любой момент, но – зачем? Из нас двоих ты, по-моему, гораздо опаснее Вашему Светоносному Отцу. Ты умеешь гораздо больше. Не просто больше, а принципиально иные вещи. Родион ничего о тебе не говорил? – она ощутила привычную тревогу о нём.
– Он напомнил мне, что я не должен соваться в политику, войну и прочее подобное, а работать только с торгашами. То, что он практически дословно повторил слова, которыми меня напутствовало очень высокое лицо, третье в чертовской иерархии, говорит о том, что Родион общается на очень высоком уровне. Мне такой уровень никогда не был доступен даже отдалённо.
– А сам он что?
– Сам… живёт. Одинок, как прежде. Иногда пытается шутить в прежнем духе. Сказал мне: «Из вашей истории даже толкового детектива не сляпаешь: всё известно с самого начала и все обо всём предупреждены». И это чистая правда: в нашей истории нет ровно ничего таинственного.
– Послушай, а когда он уезжает? – невесть почему спросила она.
– Завтра. Ему захотелось поболтаться по Москве. Говорит: потрясающий стал город. Это правда. Ты, вероятно, не замечаешь, а после длительного перерыва – заметно.
– Ну, знаешь, ещё двадцать лет назад, когда я впервые попала в Париж, я подумала: «И это тот самый Париж, о котором столько разговоров?». По сравнению с даже тогдашней Москвой он показался мне обшарпанным, грязным и каким-то бывшим. Потёртым и заплёванным. А сейчас, наверное, контраст ещё разительнее.
– Словом, если хочешь видеть Родиона, у тебя ещё есть день. Правда, мне не кажется это нужным. – Когда Богдан волновался, в его речи проскальзывали иностранные конструкции. – Разве что уточнить что-то…
– Уточнять вроде нечего. Он сказал, что хотел. Я не поверила. История нас рассудит, – засмеялась Прасковья.
– Тем не менее доложи начальству. Это твоя обязанность, в конце концов.
– Есть доложить, товарищ командир! – улыбнулась она.
Прасковье почему-то казалось, что Родион сам захочет ей что-то сказать. Так и случилось: он позвонил, когда она ненадолго зашла на работу и уже собиралась домой кормить Чёртика.
– Прасковья, я отложил отъезд на день и хотел бы видеть Вас, – произнёс он сухо. – Мы могли бы выпить кофе у меня в гостинице.
– Приходите к нам, Родион. Я сейчас иду домой, покормлю ребёнка и буду свободна. Вот и поговорим.
– У вас я уже был. А Вы у меня – нет. Так что отдайте мне визит, – он говорил одновременно властным и насмешливым голосом. Поверьте, больше я Вас утруждать не буду.
– Ну хорошо, – согласилась она. – Я буду часа через два. Позвоню снизу.
Дома только ребёнок с нянькой, так что Богдана можно не оповещать. Прасковья надела удобные пружинистые ботинки и тихо вышла из квартиры.
Они встретились в баре. Прасковья заказала зелёный чай, он – что-то алкогольное, она не разобрала, что именно.
– Для храбрости, – пояснил он с невесёлой усмешкой. Прасковья недоумевала.
– Прасковья Павловна, – проговорил наконец Родион. – Я имел наглость пригласить Вас сюда, чтобы сообщить Вам следующее. Если Вы захотите уехать в гарантированно безопасное место и проживать там вместе со мной и Вашим ребёнком в наилучших бытовых условиях, не сравнимых с Вашими теперешними, и в отличном климате – Вы можете это сделать в любую минуту. Достаточно дать мне знать.
Прасковья молчала, переваривая. Наконец осознала и расхохоталась.
– Родион! Ну что Вы такое несёте? Нехорошо соблазнять замужнюю даму, к тому же жену Вашего, можно сказать, однополчанина. Ай-ай-ай, Родион, – она шутливо погрозила ему пальцем. Действительно, серьёзно относиться к такой абракадабре было невозможно.
– Почему бы и нет? – Родион отхлебнул своего алкогольного пойла. – Я предлагаю Вам и Вашему ребёнку безопасность и комфорт, чего здесь у Вас нет и не будет.
– В этом климате, Родион, я родилась и выросла, а комфорта мне достаточно. Я ведь из простой провинциальной семьи, роскоши никогда не знала. Всё у меня есть, Родион. И муж есть. Вот такая история.
– Как это… «Я другому отдана, я буду что-то там ему верна», – насмешливо продекламировал Родион. – Так, кажется, учит великая русская литература, с которой принято носиться. Вообще-то назначение женщины…
– О! Скажите, в чём же состоит назначение женщины?
– Ну уж точно не в том, чтобы рисковать жизнью на посту министра пропаганды, – проговорил Родион с какой-то даже брезгливостью.
– А в чём же? – настаивала Прасковья.
– Мне кажется, – Родион крутил свой стакан, внимательно глядя на жидкость, которая завихрялась в нём, – мне кажется, самое древнее и подлинное назначение женщины – быть трофеем победителя. Того, у кого больше ресурса. Такое поведение эволюционно оправдано.
– Ну какой я трофей? – снова засмеялась Прасковья. – Я старая, усталая, трудовая, к тому же ещё и кормящая тётка. Совершенно эволюционно не оправданная. Вы с Вашим ресурсом можете найти себе молодую, длинноногую, звонкую, которую к тому же не надо отбивать у старого друга. В общем, старой тётке пора домой. К старому мужу и новому младенцу.
– Хватит болтать! – грубо оборвал он Прасковью. – Я вот что скажу. Предложение моё бессрочное. Надо будет – дай мне знать. Вот по этому адресу. Набери любой знак, один любой знак. Я приеду.
– Вы уже говорили это, Родион, про бессрочное предложение, – ответила она и тотчас пожалела о сказанном.
– Говорил. – Родион проглотил одним махом остатки алкоголя. – К сожалению, я крайне неоригинален: ничего нового придумать мне не удалось за многие годы.
Ей не хотелось говорить ему ничего обидного: ведь скорее всего они больше никогда не увидятся, насовсем лучше расставаться по-доброму.
Он проводил её до выхода. Уже на улице зло произнёс, глядя на носки своих рыжих ботинок:
– Я понял: чтобы понравиться русской женщине, надо быть неврастеником, инвалидом и завязавшим наркоманом. Как твой… как это?.. благоверный.
– Не разочаровывайте меня, Родион, – проговорила Прасковья сколь могла мило. – Зачем Вы говорите гадости о своём друге и однокашнике? Это нехорошо.
Прасковья шла по подземному переходу и размышляла: почему Родион назвал Богдана завязавшим наркоманом? С чего он это взял? Предположим, это так. Но ему-то откуда это может быть известно? Спросить у Богдана? Нет, не будет она ничего спрашивать. Скорее всего, Родион просто сбрендил от одиночества. Иногда простые наивные объяснения оказываются самыми верными. Не мог же он в здравом уме и твёрдой памяти предположить, что она вот сейчас бросит свою работу, Богдана, схватит в охапку ребёнка и сбежит с ним невесть куда. Он служилый чёрт и понимает, что её служебное положение не ниже, чем его, понимает он, и что такое служебное честолюбие. И что за нелепый разговор о ресурсах? У неё тоже есть кое-какие ресурсы. Нашёл чем соблазнить – комфортным жильём и хорошим климатом, болван! Что предупредил об опасности – спасибо ему; наверное, надо усилить охрану. Но трястись, как Премудрый Пескарь, она не будет. В конце концов все умрут, и надо не трястись, а стараться побольше сделать. Сказать ли Богдану? Не стоит. И почему это он так привязан к рыжим ботинкам? Вспомнилось, что и в той, давней, жизни он часто носил рыжие ботинки.
Зазвонил телефон.
– Прасковья Павловна! – голос Родиона был серьёзен и устал. – Если я оскорбил Вас – прошу меня простить. И забыть то, что я Вам сказал в последнюю нашу встречу. Мне очень стыдно. Забудьте. И позаботьтесь о Вашей безопасности.
– Уже забыла, Родион, – ответила Прасковья. – Счастливого Вам пути.
Прасковья сообщила своей службе безопасности. Те сначала встревожились, потом вроде что-то выяснили и сказали ей, что всё не так опасно, как казалось вначале. Впрочем, охрану усилили, от чего усилилась разве что одна докука: теперь даже в магазин невозможно зайти без назойливого сопровождения.
Она наконец прочитала те американские статьи, которые так встревожили Богдана. Ничего особенного. В одной из них, длиннейшей, какая-то дурища, по имени Aliona De Santis, видно, бывшая наша, распиналась о том, как уже в детских садах, с трёх лет, детей накачивают патриотической пропагандой, и нигде от неё не скрыться, даже в церкви, потому что и попам велено заниматься тем же самым. Прасковья вздохнула: будь оно всё так хорошо, как пишет Aliona, ей, Прасковье, можно было бы ставить памятник при жизни, но оно, к сожалению, вовсе не так хорошо, далеко не так…
Богдан вроде слегка успокоился, узнав, что меры по усилению безопасности принимаются.
