Варвара Рысъ
Краткий миг
25
В субботу встали рано, как на работу. Внутренний будильник у неё с давних пор был поставлен на шесть. Впрочем, и внешний тоже – в телефоне. Телефон стоял на зарядке на кухне, и она его не слышала. Но внутренний будильник сработал отлично: она проснулась. Богдана по обыкновению рядом не было: он уже принялся за свои штудии.
– Богдан, иди сюда, – позвала она: хотелось немного полежать с ним.
– Пять минут! – ответил он из кабинета. Ладно, обычная история: утром ему хорошо думается.
В ванной решилась посмотреть на себя в увеличительное зеркало – прибор, способный в мгновенье уронить самооценку до нуля и ниже. Именно поэтому в их с Гасаном квартире такого зеркала не было. Лучше в него не смотреть. Но – решилась. Надо признаться, она ожидала худшего. Не девочка, но весьма ухоженная дама. Намазала лицо пенкой, смыла, почистила зубы, нанесла крем, и тут сзади её обнял Богдан.
– Солнышко моё, доброе утро!
Она повернулась и закинула руки ему на шею. Они стояли и целовались, старые дураки, а Богдан бормотал свою непередаваемую любовную чепуху. И она верила хрупкой минутной верой, что самая красивая, самая нежная и атласная, самая умная и чудесная.
– Знаешь, что мне подумалось? – он опять принялся целовать её намазанные кремом щёки, шею, плечи.
– Что?
– Ведь это наш с тобой медовый месяц. Именно поэтому у нас в холодильнике столько мёда.
– Мёд не надо хранить в холодильнике, – она запустила руку в его кудри и нащупала чертовский рожок.
– А я и не знал, – он поцеловал её голое плечо. – Я, собственно, хотел сказать, что кроме мёда ничего нет. Я совершенно упустил из виду, что надо купить. Только кофе и молоко.
– Ну и ладно, – согласилась Прасковья. – Меньше жрёшь – меньше жиреешь, – повторила она свою любимую сентенцию. – К тебе, впрочем, это не относится. Но мы поедим по дороге. А лучше – в гостях. Галчонок, это его жена, – выдающаяся кулинарка. Просто от Бога. – Хотела сказать, что знает только двух столь же выдающихся кулинаров: Галчонка и своего мужа, способного приготовить буквально кашу из топора, но вовремя затормозилась. Вместо этого озабоченно произнесла:
– Мне надо начинать тщательно следить за весом. Не больше восьми килограммов общего привеса за всё время.
– Господи, как всё это сказочно: следить за весом, восемь килограммов. Мы словно снова молодые…
Она погладила его лицо, поцеловала глаза.
– Ладно, иду делать кофе. А ты, если собираешься на пробежку – беги сейчас, пока народу нет.
Богдан убежал, а она пошла на кухню и вынула всё, что нашла. Готовить-то и впрямь нечего.
Вытащила дорожную сумку и стала соображать, что взять. Положила косметичку, трусы и свитер. Натянула тёплые брюки-шароварчики: они ей идут. Сверху – голубой пуловер с любимым вырезом лодочкой: она часто носила что-то сине-голубое с вырезом лодочкой или уголком. Голубой джемпер был на ней и той памятной зимой, когда познакомилась с Богданом. Но тот был из какой-то синтетической дряни, а этот – кашемировый. Надела и загадала: если он отметит сходство с тем, давним – значит, всё у них будет хорошо. Загадала и тут же устыдилась: «Глупеешь ты, мать».
Богдан вернулся порозовевшим, хотя и чуть задыхаясь, чего в прежней жизни вроде не было.
– Поросёночек мой розовый, восемь кил привеса, да ты совершенная студентка! – воскликнул на пороге.
– Почему? – спросила Прасковья, проверяя.
– А у тебя тогда было что-то похожее. Помнишь?
Прасковья прижалась к его груди.
– Ты бегай как-то поаккуратнее, Чёртушка – ладно?
Богдан рассмеялся:
– Ну вот! Выходит, мы всё-таки не студенты. Всё время уговариваем друг друга быть осторожными, поберечься, остеречься и прочий пенсионерский вздор. А мне вдруг захотелось – всего! Попрыгать с парашютом, пострелять, понырять. Ведь я во всём этом был не из последних.
– Ты с врачом советовался, дайвер-парашютист? – Прасковья встала на цыпочки и потрогала его рожок.
– Он мне уже сказал: «Богдан Борисович, Вам показана ЛФК и понемногу можно подключать плавание. И без эксцессов», – Богдан произнёс это скрипучим омерзительно-поучительным тоном. – А мне хочется эксцессов – понимаешь?
– Каких же эксцессов тебе хочется, мой хороший? – Прасковья снова потрогала его рожок.
– Разнообразнейших: научных, технических, спортивных, сексуальных, чёрт побери! Ведь у меня молодая жена, медовый месяц, я молодой отец, я придумал потрясающую вещь… Правда-правда! Абсолютно потрясающую основы. – Он схватил Прасковью и закружил её по прихожей. Вдруг резко остановился, выпустил её из рук и проговорил совсем другим, сломанным, голосом:
– Я, действительно, старый комедиант, Маша права. Нам надо собираться.
Ей хотелось спросить, что с ним, но она боялась. Смотрела на него искоса и боялась. И любила его, невероятно любила. Гораздо больше, чем прежде, больше, чем всех на свете вместе взятых. Дети, родители – всё это вздор и мелочь по сравнению с ним.
Богдан пошёл в ванную, а она – варить кофе.
* * *
Выехали, когда ещё не начинало светать. По дороге, уже за городом, зашли в большой торговый центр – купить Богдану тёплые ботинки: у него не было. Он перемерил несколько пар, но ни одна ему не понравилась.
– А вот эти почему тебе не нравятся? – робко поинтересовалась Прасковья. – Они вроде удобные.
– Да-да, очень удобные. Боты «прощай, молодость» – вот их-то мы и возьмём.
– Богдан, это совсем не обязательно, не хочешь – не бери, – проговорила Прасковья миролюбиво.
– Нет-нет, мы их возьмём, ты совершенно права. Это именно то, что мне нужно. – Он быстро оплатил, и они ушли.
Когда подошли к машине, он с раздражением кинул пакет в багажник.
Прасковья понимала, что он унижен: своей физической немощью, вернее, своим представлением о собственной немощи. Многие в его годы не только не лучше, но и похуже бывают, но он-то помнит, как это было пятнадцать лет назад, когда пробежать десять километров, а потом проплыть ещё пять – было пустяком. Потом он наверняка часто плохо себя чувствует, у него что-то болит, он тайком глотает таблетки, позавчера в мусоре заметила шприц. Она не наблюдательна, но поневоле что-то замечает, хоть и мало бывает дома. Из гордости он никогда не говорит о дурном своём самочувствии, но она-то понимает. И ничего не может сделать. Он даже говорить о своём здоровье не разрешает. Хорошо хоть находится под врачебным наблюдением. Он как-то обмолвился, что чертями занимается специальное подразделение военных медиков. Надо полагать, они их изучают. Ну и лечат заодно.
Потом он унижен своим неопределённым положением по отношении к ней. Этим идиотским австралийским паспортом. Тем, что ему запрещено работать на военных и политику, а только в бизнесе, в рекламе, вот он и работает на какие-то коммерческие компании, кажется, китайские. Конечно, сегодня нет непроходимой стены между государством и бизнесом, но ему-то хочется иного. Да, его нынешние работодатели, похоже, хорошо платят, деньги у него есть, но… Не об этом мечталось в юности.
– Богдан, – проговорила она деловито. – Ты просил меня рассказать о судах чести. Если намерен слушать – могу рассказать.
– Разумеется, расскажи, мне это очень интересно, – ответил он с преувеличенной готовностью, за которой скрывалась неловкость за своё утреннее поведение. – Только позволь мне включить диктофон. Для меня это важно.
– Ну что ж, включай, – согласилась Прасковья.
– Суды чести – это неотъемлемая часть нашей орденской структуры, которая носит название Союз «Святая Русь», – начала Прасковья. – «Святая Русь» – это своего рода религиозный рыцарский орден, куда входят люди, всецело посвятившие себя служению Отечеству. Это ни в коем случае не партия в современном западном смысле прошлого и начала нынешнего века: союз для того, чтобы протыриться в парламент. – Она сказала «протыриться», чтоб немного разбавить лекционный стиль. «Как всё-таки действует диктофон: тут же начинаешь не говорить по-человечески, а выступать». А выступать ей теперь приходится чаще, чем говорить по-человечески.
– Это некая современная реинкарнация ордена меченосцев, – продолжала Прасковья. – Между прочим, говорят, что Сталин хотел превратить компартию в подобие ордена меченосцев, хотя мало ли что о нём говорят… Налицо также сходство с платоновскими «стражами». – Прасковья вспомнила, как бабушка Богдана в свой первый приезд к ней говорила о «стражах» Платона – что именно такой жизнью должны были бы жить, по её мнению, черти. И старуха была мучительно похожа на Богдана. И Прасковья думала: Богдана нет, а старушонка – вот она, жива-здорова. Теперь справедливость вроде как восстановлена: Богдан жив, а старухи нет.
Прасковья умела думать о своём, не теряя нить речи, а потому продолжала:
– Словом, «Святая Русь» – это союз тех, кто всецело посвящает себя служению государству, готов пожизненно нести эту службу и связанные с нею тяготы и ограничения. Эти люди назначаются на все значимые посты в государстве, они получают большие права и полномочия, но они же имеют и повышенную ответственность. Притом внепроцессуальную и вообще не юридическую. То, на что простой гражданин имеет безусловное право – эти люди сделать не могут.
– Например? – с громадным интересом спросил Богдан.
– Например, они не имеют права заниматься бизнесом. Если кто-то из их домочадцев это делал до вступления своего родственника в Союз, то это со скрипом допускается, но злополучный родственник-бизнесмен просвечивается всемыслимыми рентгенами: не используется ли служебное положение родственника-члена Союза? И при малом подозрении – только подозрении! – могут приказать закрыть. Не требуются доказательства, как в судебном процессе: достаточно подозрения. Презумпции невиновности тоже нет – есть скорее презумпция виновности, т. е. ты сам должен доказывать, что ты не верблюд. Мне известны такие случаи.
26
Мой муж, ресторатор, притом ресторатором он был с незапамятных времён, задолго до женитьбы, половину своей чистой прибыли отдаёт на благотворительность. Просто чтоб не создавать проблем мне. А то будет велено закрыть бизнес. Так что развестись со мной – это ему выгодно чисто экономически. – Она физически ощутила, как сжался Богдан при упоминании её мужа. Но спросил он о другом:
– Что значит: приказать закрыть бизнес? Кто приказывает – общественная, в сущности, организация? Разве она правомочна?
– Вот тут-то мы и подходим к самому главному, – продолжала Прасковья. – В отношении члена Союза действуют все общепринятые законы плюс ещё многие правила, вытекающие из членства. Например, обычный гражданин не несёт ответственность за своих взрослых детей, а мы – несём. Если наш сын или дочь ведут себя неподобающе, например, не работают, ведут себя просто-напросто нескромно – родитель, если он член Союза, – в ответе. Как он такое допустил? Почему не воспитал сына должным образом?
– И что с ним сделают, с нерадивым папашей?
– Ну, для начала вызовут для разговора, а потом, в зависимости от обстоятельств – могут исключить из Союза. А это для нас позор и большая неприятность, поскольку очень реально лишиться своего поста. Я же говорила, что все значимые государственные должности занимают члены Союза. Но главное – позор. Это что-то вроде отлучения от церкви для истинно верующего и воцерковленного человека. В сущности, кадровая работа стоит в центре нашего союза.
Мы насаждаем древнерусский взгляд на власть: власть – это не привилегия, которой домогаются. Это тягота и религиозная обязанность, которую человек принимает на себя.
– Древнерусский взгляд на власть… – проговорил Богдан задумчиво. – Как мало я знаю историю… А где об этом можно прочитать, Парасенька?
– Так влёт я тебе не скажу, но я подумаю, – ответила Прасковья. – А вот! Был такой Шахматов, племянник, известного филолога. После Октябрьской революции он оказался в эмиграции в Чехии и написал книжку о структуре древнерусской власти и вообще о психологии власти; может, тебя это заинтересует.
Что же касается не древности, а современности и может меня затронуть, то это, например, развод. Каждый гражданин имеет на него право. А нам, членам Союза «Святая Русь» приходится серьёзно объясняться в местном отделении Союза. Как же так? Мы работаем над укреплением семьи, а тут члены Союза, которые должны во всём являть пример, – разводятся.
– М-да, – проговорил Богдан. – Смелая ты женщина. Помню, на нашей свадьбе ты мне приписала желание сбежать через окно. Так вот сейчас я подлинно близок к этому, чтобы не портить тебе карьеру.
– В этом случае, Богдан, я прыгну вслед за тобой. В то же самое окно. Уедем с тобой в твою родную Австралию, заведём кенгуру… Ты же обещал в случае чего меня содержать.
– Обещал. Но лучше бы до этого не доводить, – покачал головой Богдан. – А в родной Австралии я никогда не был. Лучше бы остаться здесь. Здесь так потрясающе интересно. В самом деле, возникает новый мир. То самое Новое Средневековье, которое мне когда-то мерещилось. Хотелось бы это видеть и, как знать, может, и участвовать… Лучше бы так…
– Лучше бы… но чепец уже за мельницей, – усмехнулась Прасковья. – Вернёмся пока к Союзу «Святая Русь», – продолжила она. – В сущности, члены Союза обязаны отвечать на любые вопросы своих товарищей по Союзу и, в особенности, конечно, руководителей. Притом вопросы могут касаться всех сторон жизни. В том числе мыслей. Может быть, именно их, главным образом. У нас нет понятия privacy. Вернее, так: вступая в Союз, человек отказывается от личной тайны и, в сущности, от личной жизни. Вся его жизнь оказывается так или иначе общественной. Наши отчёты на собраниях напоминают публичную исповедь, как, кажется, бывало в некоторых католических монастырях и в протестантских сектах. Впрочем, насчёт монастырей и сект – не уверена, это можно у Мишки спросить – вот уж кто набит всякой исторической информацией – это он.
– Да, он, как мне показалось, немало знает, – сдержанно согласился Богдан, – правда, мне не нравится слово «набит» – это навевает ассоциации с «дураком набитым».
А какой взгляд на брак, вообще на «половой вопрос», как это называлось лет сто пятьдесят назад, вы придерживаетесь?
– Самый что ни наесть традиционный, подчёркнуто традиционный: пожизненный брак, супружеская верность, воспитание детей, не меньше двух, лучше трёх и более. Вообще, мы ориентируем народ на троих детей. В рекламе, если заметил, у нас фигурируют трое детей.
– По правде сказать, я как-то не увидел рекламы, и меня это удивило, – заметил Богдан.
– Да, – согласилась Прасковья. – Рекламы стало радикально меньше. Она дозволяется только в местах продажи. Притом рекламироваться должны только какие-то физические качества товара: тёплое, сладкое, удобное по такой-то причине и т. д. Имиджевая реклама, апелляция к престижу, использование известных людей, product placement – всё это категорически запрещено. У меня лично был курьёзный случай. Я ведь каждую субботу являю свой лик в телевизоре и полчаса провожу что-то вроде воскресной проповеди, в данном случае – субботней. Так вот бдительная зрительница донесла: на Петровой постоянно жакет одной фирмы; вероятно, она её рекламирует. А я, признаться, и не знала, какой это фирмы: купила когда-то несколько пиджаков, которые мне подходили, да и всё. Я ведь не любительница наряжаться…
– Наверное, эту тётку спонсировали конкуренты, – улыбнулся Богдан. – Так что насчёт семьи?
– Да, я отвлеклась, – вспомнила Прасковья. – Наш союз выступает за традиционную православную семью. Очевидно, в реальности отклонения есть, и немало, но они ни в коем случае не считаются нормой. И за них строго взыскивают. Все эти так называемые «гражданские браки», «отношения» – безусловно не признаются. Это, разумеется, касается только членов Союза. К «мирянам», так сказать, требования пониже, но в целом мы насаждаем именно эти воззрения. И вот что интересно: наши нормы понемногу просачиваются и в мир. Недавно прошло негласное социологическое исследование, очень широкомасштабное, разностороннее и репрезентативное, мне буквально вчера прислали результаты. И выяснилось интересное. Молодые девушки, рождения 15-го-20-го годов, отрицательно относятся к добрачным и внебрачным связям и считают неприемлемыми внебрачных детей. Свыше шестидесяти, почти семьдесят, процентов. Это очень много.
– Да, много, – согласился Богдан. – Впрочем, это естественно: вы своего рода высшее сословие, и вам подражают, в том числе в образе жизни. Как горничная подражает барыне. А для молодой девушки самое понятное и актуальное – это личная жизнь. Вот она и берёт нормы личной жизни у высших – так я это вижу.
– Наверное, так и есть, – согласилась Прасковья. – В общем, члену Союза предписано жить в честном, по сути, христианском браке, хотя и не обязательно церковном. При этом церковный брак очень уважается, как и вообще религиозность. Но пока сохраняется возможность быть атеистом. Во всяком случае, не придерживаться никакой религии. Между прочим, мусульмане-члены Союза как-то вписались в эти правила. Я ни разу не слышала, чтобы были какие-то проблемы с многожёнством. Может, как-то особо тщательно скрывают.
– Это естественно, – согласился Богдан. – Если человек занят серьёзным делом, он должен либо жить в честном христианском браке, либо… ну, либо быть монахом в миру: «могий вместити да вместит». И в том, и в другом нет никакой особой трудности – если, конечно, человек всецело занят важным делом. Серьёзное дело несовместимо с беготнёй за юбками.
– Я знаю твой ригористический взгляд, но… в жизни по-всякому бывает. Может, он отдыхает от важных дел в беготне за юбками? – Прасковье почему-то хотелось возражать, хотя по существу она была согласна.
– Очевидно, есть люди, для которых лучший отдых – вываляться в дерьме, как свинья в луже, – рассмеялся Богдан. – Они не внушают мне почтения. И доверия не внушают. Более того, они мне кажутся ненадёжными что ли…Мне кажется, такой человек в какой-то момент подведёт.
– Вот-вот, и у нас в Союзе «Святая Русь» именно так и считается. Мне кажется, иногда мы перегибаем палку, но возможно, и нет. Наш Президент говорит, что всё начинается в семье, а она, в свою очередь, начинается в нравах, касающихся личной жизни. Крепкая надёжная семья, считается у нас, выпускает в жизнь хороших граждан. Семья на грани развала – неврастеников и… какое-то ещё он слово сказал, но я забыла. Это была цитата. Возможно, он прав.
– Абсолютно прав, – убеждённо подтвердил Богдан.
– Но, согласись, после той вакханалии, что была двадцать или даже пятнадцать лет назад – это очень резкий поворот.
– Верно, резкий, – согласился Богдан. – Но ведь это касается небольшого сообщества – вашего Союза. А только потом должно распространиться на весь народ. Кстати, сколько вас?
– Не более ста тысяч.
– Ну видишь, в масштабе страны – совсем чуть-чуть. А предполагается сделать из этого более массовую организацию?
– Пока вроде нет. Чтобы не размывать. Но есть много организаций, которыми мы руководим: молодёжные, детские, женские, есть даже такая забавная массовая организация под названием «Партия чистоты». Но это не партия в западном смысле слова – это массовое движение, почти исключительно женское. Началось с компании, которая продавала швабры и тряпки и всякое такое. Они ходили по домам и продавали. Потом стали устраивать субботники, бороться за чистоту – подъезда, улицы и т. п. А потом распространили это на чистоту нравов, помыслов и т. п. Это совершенно аполитичная контора, но она придерживается патриотических принципов и старается содействовать нам во всём. Их символ – веник.
– Ого! – удивился Богдан. – Отсылка одновременно к ведьмам и к опричнине.
– Ну, не все такие начитанные, как ты. Там говорят, что веник – это древний славянский символ. Их слоган: «Выметем сор из нашей общей избы!».
– Боевито! – оценил Богдан.
– Об этом надо рассказывать отдельно, сейчас только скажу, что это одна из многих организаций, которыми руководит Союз. От членов этих многочисленных объединений ничего особенного не требуется. Это совершенно аморфные образования, куда люди приходят, откуда уходят, когда надоедает. Но какую-то роль они играют, их руководители иногда принимаются в наш Союз, но это вовсе не правило.
– А как вступают в ваш Союз? Это происходит по собственному желанию или Союз должен пригласить нового члена?
– Слушай, ты задаёшь очень точные вопросы! – удивилась Прасковья.
– Ну, я кое-что прочитал, потом есть исторические аналогии, хотя в истории я довольно невежествен.
– Ладно, не скромничай по своему обыкновению. А вступают к нам по-разному. Человек может сам подать заявление в первичную организацию. А бывает и так, что мы наблюдаем жизнь и работу какого-то человека и предлагаем ему вступить.
– А с тобой как было?
– Мне предложили. Но это было в самом начале. Можно сказать, я была если не среди отцов-основателей, то где-то рядом. Ну а дальше кандидат изучает наши материалы, устав (у нас есть такой документ, но он слабо отражает нашу реальную деятельность). Его должны рекомендовать три члена Союза, притом они несут ответственность за свою рекомендацию. Ещё до формальной рекомендации они готовят этого парня к вступлению.
– Почему парня?
– Чаще это парень, сравнительно молодой мужчина, лет тридцати пяти. Женщин у нас процентов двадцать-двадцать пять. Мы их не отвергаем и не зовём специально, соотношение полов складывается стихийно, само собой. Наверное, это естественная пропорция среди тех, кто готов посвятить себя служению государству. Кстати, заметь: я говорю «полов» – слово «гендер» мы отменили, как бессодержательное по существу и предназначенное только для враждебной нам пропаганды. Впрочем, я отвлеклась. Закончу про вступление. Кандидата готовят, а заодно и решают для себя вопрос, готовы ли они дать ему рекомендацию. Если да – он получает рекомендацию, его вызывают на собрание организации, он рассказывает о себе, ему задают любые вопросы, и он обязан отвечать. Темы вопросов самые разные и ничем не ограничены. От его взглядов на международные события до личной жизни. Между прочим, непременно знакомятся с его семьёй.
– А как устроены организации? Помнится, я читал про КПСС, что они были устроены по территориально-производственному принципу, но я не уловил, что это такое было.
– У нас – скорее по территориальному. Даже не так. Есть около тысячи местных организаций Союза. При современных средствах связи больше и не нужно. Вот туда и вызывают новичка. Иногда онлайн, но я лично против этой практики. Если его кандидатура в целом устраивает – он становится кандидатом. На два года. В этот период ему дают проверочное задание. Обычно проверяется его способность чем-то руководить, но не только. Часто даётся задание, связанное с понижением уровня житейских удобств: уехать в необжитую местность, например. Ты, вероятно, прочитал, что у нас ставится задача заново обжить свою страну. Строятся дороги, малоэтажные поселения, а попросту – большие деревни. Любопытно, что вытащили на свет плоды архитектурных дискуссий 20-х годов ХХ века про новый быт и новые пролетарские поселения. Знаешь что-то об этом?
