Варвара Рысъ
Краткий миг
45
Решалась два дня, пока не стала сама себе противна за то, что тратит умственные силы на бытовую труху. Наконец позвонила Гасану и попросила о встрече.
– В любой день, Красавица, – ответил Гасан безмятежно. Вечерами я всегда дома.
– А Маша? – спросила, ощутив тоскливую неловкость.
– Машка у бабушки с дедушкой. Бабушка приболела что-то, вот и поехала проведать, – проговорил Гасан с той же безмятежностью.
– А что с бабушкой? – встревожилась Прасковья.
– Да ничего серьёзного, – успокоил Гасан. – Простуда, видно. Может, вирус какой. Осипла, потеряла голос, преподавать не может. Но это уже проходит.
В среду с утра предупредила Богдана, что придёт поздно. Он, кажется, хотел что-то спросить, но не спросил.
После работы водитель подвёз Прасковью к подъезду её бывшего дома. Вошла в подъезд, показавшийся ей с отвычки очень помпезным: теперешний её подъезд неизмеримо скромнее. Это обрадовало: не хватало ей ещё раз улучшить своё благосостояние благодаря замужеству. У неё был ключ, но она позвонила: это больше не её дом, а в чужую квартиру полагается звонить. Гасан тотчас открыл. Он ничуть не изменился, разве что завёл широкую художническую бархатную блузу, разумеется, чёрную, как почти вся его одежда.
– Здравствуй, Красавица, – приветствовал он её, как всегда, дружелюбно. – Отлично выглядишь. Сейчас борща похлебаем – твой любимый.
– Да я, собственно, поговорить пришла, – ей было очень неловко.
– А чего на голодный желудок говорить? – возразил Гасан. – Поедим и поговорим.
Пошла помыть руки. На полочке увидела свой шампунь, на подзеркальнике свою щётку. Почему он не убрал всё это, не выбросил, наконец?
Борщ оказался очень кстати: она ощущала холод, почти озноб. Наконец поели, и она решительно произнесла:
– Гасан, нам надо поговорить. – Тут же ужаснулась: «Господи, какая пошлая фраза. Просто из сериала. Стыд-то какой!»
– Ну что ж, поговори, – с лёгкой иронией отреагировал Гасан. Они сели в гостиной. Она в кресло, он на диван. Почему-то подумалось нелепое: Гасан ни за что не мог бы сесть на ковёр и положить голову ей на колени. Такое невозможно, исключено в принципе.
– Даже не знаю, с чего начать, – призналась Прасковья, рассматривая вишнёвый узор персидского ковра, на который ни за что не сел бы Гасан. Ковёр персидский, а купил его Гасан в своих любимых Эмиратах.
– Я тебе помогу, Красавица, – широко и белозубо улыбнулся Гасан. – Ты хочешь развестись со мной – так ведь? – он смотрел на неё безмятежно-иронически.
«Может, он рад этому? – подумала Прасковья. – Может, я его освобождаю от себя?».
– Да, ты прав, Гасан, – кивнула она. – Именно об этом я хотела бы просить тебя. Разумеется, никакого раздела имущества мне не надо, – добавила она торопливо. – Я заберу только некоторые книги и личные вещи.
– Оч-ч-чень романтично! – усмехнулся Гасан. – Книги и личные вещи! – произнёс он с иронической торжественностью. – Так поступают философы и поэты. Но я, Красавица, не романтик – я ресторатор, если ты вдруг забыла. Если надо, – он перешёл на деловой тон, – разведёмся честь по чести. Твоего имущества тут много, да и деньги твои тоже имеются. Мало того: половина ресторанов, что открыты за время нашего брака, – тоже твои. А их немало. Забирай! Найдёшь управляющего, будет тебе доходец, это дело никогда не лишнее. Если, конечно, управляющий не всё украдёт, – лукаво подмигнул Гасан.
Прасковье было гадостно и стыдно.
– Гасан, мне, правда, ничего не надо, – проговорила она с усилием. – Я не умею и не хочу управлять никакими ресторанами, да и нельзя мне это… И я благодарна тебе за ту жизнь, которую мы с тобой прожили.
– Ну а раз благодарна, – Гасан продолжал говорить тем же безмятежно-ироническим тоном, – тогда послушай, что я тебе скажу, Красавица. Скажу прямо, без романтики. Для романтики у тебя, как я понимаю, другие кадры, – усмехнулся он. – Так вот без романтики.
Для того, чтобы переспать со Световым, – Прасковья внутренне вздрогнула при упоминании фамилии Богдана, а слово «переспать» показалось невыносимо вульгарным, – так вот, чтоб переспать со Световым, – Гасан словно нарочно повторил это вульгарное слово, – раз, два, десять раз, не требуется рушить всю жизнь. Соображаешь? – он постучал согнутым пальцем по лбу. – Не требуется рушить жизнь для этого. Надо тебе – повстречайся с ним, поживи. Может, потом и не надо будет. Такое в жизни часто случается. Что он прекрасный-необыкновенный-замечательный-несравненный-интеллектуальный-героический – это мне всё Иван разобъяснил. Поскольку я твоего Светова не знаю, а Иван, надо полагать, знает – ну, я ему верю. Пусть так. Но что у тебя с ним получится – наперёд этого никто сказать не может. Что было в молодости – это одно, а что сейчас – это другой коленкор.
Слышать эти резонные соображения Прасковье было невыносимо.
– Гасан, – перебила она. – Зачем ты мне это всё говоришь?
– Чтоб ты глупостей не делала – вот зачем, – пояснил Гасан. – Я так и Машке сказал: попробуй – и увидишь. А вся эта любовь-морковь… тьфу, глаза б не глядели. – Гасан махнул рукой и брезгливо поморщился.
– Погоди, при чём тут Машка?
– Ну да, ты большой человек, мелкими делами не заморачиваешься! – усмехнулся Гасан. – Год назад наша с тобой дочь, – Гасан выделил «наша с тобой», – вдруг надумала замуж. Он перуанец, любовь до гроба – дураки оба, как дразнились в старые времена. Учился этот парнишка у нас тут, не помню, на каком факультете, но не на машкином. Красивый такой. Кудрявый. – Гасан со значением усмехнулся. – Как и следовало ожидать, без гроша, ветер в кармане и вошь на аркане. В общем, «Папа, мы решили пожениться».
– А почему я об этом ничего не знала? – изумилась Прасковья.
– Недосуг было, надо полагать. Машка не сказала, ну а я… решил не ябедничать.
– И как же это кончилось? – с некоторым страхом спросила Прасковья.
– Просто. Я сказал: съезди в это самое Перу, осмотрись, поживи с ним, а потом возвратимся к этому вопросу. Ну, съездили вместе в Перу на прошлые зимние каникулы, ещё пару недель прихватила. Вернулась одна, весёлая, загорелая. В подоле не принесла. Про этого самого Мишку, по-ихнему Мигеля, – думать забыла. И то сказать: Мишка у нас свой есть, зачем нам ещё одного из-за моря тащить.
Смутно вспомнилось, что Машка, в самом деле, ездила куда-то в Латинскую Америку, но что ездила она почти что к мужу – этого Прасковья даже и предположить не могла: думала, какое-то университетское мероприятие.
– Гасан, всё это прекрасно, но я тебе всё-таки не дочь. Есть между мной и Машкой некоторая разница, – Прасковье было тягостно и противно.
– Дочь – не дочь, а человек ты мне не чужой, – ответил Гасан безмятежно. – И рушить жизнь я бы тебе не посоветовал. А посоветовал бы то же самое, что Машке: поживи с ним, погляди, пообвыкнись, а там видно будет. Жизнь сама подскажет.
– Гасан, – проговорила Прасковья как можно дружелюбнее, – давай всё-таки разведёмся. Судя по тому, что ты говорил, я тебе в общем-то безразлична, что и к лучшему. Вероятно, у тебя есть какая-то альтернативная личная жизнь.
– Альтернативная – это как? – белозубо рассмеялся Гасан. – Нетрадиционной ориентации что ли? О да! Этого добра у меня навалом. Поваров имею, бухгалтеров имею, поставщиков имею с особенной страстью, архитекторов и всяких там дизайнеров имею, налоговая меня имеет. Недавно, например, им показалось подозрительным, что я слишком много жертвую на благотворительность. Уж не отмываю ли я какие-то левые доходы? – Гасан явно развлекался.
– Гасан, – натужно улыбнулась Прасковья. – Я ценю твой юмор, но всё-таки я прошу тебя со мной развестись. Мне кажется, так будет правильно. У тебя будет, а может, и есть, другая женщина, более тебе подходящая.
– Спасибо, Красавица, за заботу, – Гасан приложил руку к груди. – Но забота твоя – излишняя. Баб и машин я могу в любой момент времени иметь ровно столько, сколько захочу. Ни одной больше и ни одной меньше. На то и другое, слава Богу, заработал. Но – увы – не интересно. Пропал интерес – понимаешь, Красавица? К тому и другому – пропал.
– Тогда тем более разведёмся. Зачем тебе я, если интерес пропал?
– А ты что – баба? Или машина? – Гасан опять безмятежно рассмеялся.
– Ну, всё-таки что-то общее с бабами у меня, пожалуй, есть, – Прасковья изумилась, насколько мало она знает своих домочадцев.
– Ни черта нету общего! – добродушно махнул рукой Гасан. – Бабы – это совсем другая материя, уж ты мне поверь. Другое, понимаешь, тесто. Замес другой, – он сделал в воздухе движение, словно месит тесто. – У тебя больше общего с машиной. Железная. Мощная. Много лошадиных сил. Туповатая иногда. А на бабу ты совсем не похожа. Баба – это «что моё – моё, а о твоём торговаться будем». А «книги и личные вещи» – это из другой оперы.
– Послушай, Гасан, зачем я тебе? Зачем тебе это унизительное положение? – Прасковью начало раздражать это хождение по кругу.
– А шут его знает – зачем, – всё так же безмятежно проговорил Гасан. Он прищурился, словно раздумывая. – Так как-то… сам не знаю. Вот зачем ты Светову? Ведь прибежал же, теряя тапки, едва смог.
– Гасан, мы встретились случайно, – с нажимом возразила Прасковья.
– И ты веришь, Красавица, в такие случайности? – расхохотался Гасан. Он сидел, раскинувшись на диване, похожий на большого, сытого, породистого кота – гладкий, промытый, загорелый, белозубый, безмятежный.
– В данном случае – верю, – убеждённо ответила Прасковья.
– Такая большая, а веришь в сказки, – снова рассмеялся Гасан. – К кому и зачем он ехал, как не к тебе? Впрочем, это не моё собаческое дело, как выражается мой приятель-поляк, поставщик ежевики. В общем, я высказал свою позицию. Торопиться нам некуда: какие наши годы! – снова широко улыбнулся Гасан. – Ты свободна, живи, как хочешь, где хочешь, с кем хочешь. Давай не пороть горячку, а подождём до конца года и, положим, в следующем январе вернёмся к этому вопросу. Что-то мне подсказывает, что выйдет, как с Машкой и перуанским медвежонком.
– Гасан, – наконец собралась с духом Прасковья, – я беременна.
Гасан на секунду замер в изумлении, а потом расхохотался.
46
– Ай да Светов! Ай да сукин сын! – захлопал он в ладоши. – Прямо восемнадцатилетний пэтэушник.
– При чём тут пэтэушник, Гасан? – не поняла Прасковья.
– Шустры они, пэтэушники, на это дело. С первого раза у них выходит. Была вот недавно история. Поварята к нам пришли на практику, из разных колледжей – училищ, по-нынешнему. Слово «колледж» вы же отменили – верно? Вот буквально вчера парнишка с девчушкой познакомились – и пожалуйста: она уже с пузом. Ну, жениться решили, меня позвали. У самих – ни кола ни двора. Ну ладно, пристроил их. Такие вот они шустрые – пэтэушники, прям как твой Светов.
– Гасан, не надо про Светова, – попросила Прасковья.
– Да ты не обижайся, Красавица, это я так – из зависти, – широко улыбнулся Гасан. – Признаюсь: завидую. Я б тебя с удовольствием обрюхатил. Как Светов. Но, видишь, не судьба, – он весело развёл руками.
Они помолчали. Потом Гасан вдруг снова расхохотался.
– Ты что, Гасан? – удивилась Прасковья.
– Я представил заголовок в жёлтом таблоиде: «Прасковья Петрова выходит по залёту за гастарбайтера». А что? Всё чистая правда.
– Жёлтые таблоиды у меня под контролем, – поморщилась Прасковья.
– Но ты зацени заголовок! – веселился Гасан. – И никаких твоих журфаков не кончал!
– Ты молодец, Гасан. Может, тебе завести таблоид?
– Очень может быть, очень может быть, Красавица. А тебя найму главным редактором. Когда тебя выпрут из министров. Как это называлось сто лет назад при советской власти? Словцо какое-то было прикольное. Дай вспомнить… Во, вспомнил: «бытовое разложение». Вот за это самое тебя и выпрут.
– Откуда у тебя такая терминология? – удивилась Прасковья.
– Да так, почитываю на досуге кое-что историческое. А ты, Красавица, готовься. Твои враги уже в низком старте.
– Да у меня нет особых врагов.
– Врагов нет только у того, кто из себя пустое место, – проговорил он поучительно, словно беседовал не с Прасковьей, а с Машкой. – Если ты полный нуль – тогда и врагов нет, и все тебя любят-уважают-обожают. Даже помочь-пособить при случае могут. Вроде как старушку через улицу перевести. Но это когда ты – полный нуль. Ну а когда не полный – это совсем другой коленкор. А ты – кое-что из себя представляешь, чего уж скромничать. Значит, врагов у тебя – навалом. А знаешь, за что тебя особо ненавидят? За скромность в быту – ещё один советский термин. Попросту говоря, ты ничего не украла, не прикарманила, живёшь на зарплату. Такое не прощается. Биография у тебя кристальная: из учительской семьи, дочь тоже учительствовать послала. Родители твои как жили в избе, так и живут. Учительствуют. Сын, ежели ты за большими делами не забыла, востоковед-тибетолог, а не начальник банка. У детей никакого бизнеса, я скромный трактирщик, как выражается моя двоюродная тёща, административным ресурсом не пользуюсь, в политику не суюсь, налоги плачу сполна, благотворительностью занимаюсь. Вон поварятам квартирку на свадьбу справил. Маманя ихняя рыдала у меня на плече: ах, как любит она мою многоуважаемую супругу Прасковью Павловну, замечательную женщину, ни одной передачи не пропускает с тобой. «Прямо, – говорит, – заряжаюсь позитивом, когда вижу Вашу супругу в субботу по телевидению. И получаю ответы на все вопросы. Как возникнет вопрос – так тотчас ответ получаю. Прямо чудо какое-то».
Представь теперь, как ненавидят тебя твои задушевные друзья! Да своими руками бы задушили задушевные! Шкуру б содрали, живьём сожрали. Даже мне жуть подумать, как они тебя ненавидят. А главное, ты ко двору допущена. Надёжа-государь тебя призывает, с тобой совет держит. Даже в моём ресторане со своими гостями изволил отобедать – вон какая честь. А знаешь – зачем? Ну, понятно, надо было показать, что у нас тут сплошная дружба народов: ты русская, я лицо кавказской национальности, – Гасан лукаво хохотнул. – Но главное – не это. Показал он тебе, дурачине, что ты в милости, что позволяет тебе иметь мужа-трактирщика. Ведь сама знаешь, как вашего брата за бизнес теснят. А тебе – дозволяется. И вот ты преподносишь такой подарок твоим друзьям-ненавистникам. Прасковья Петрова, почти святая, без единого пятнышка, бросает мужа и выходит за невесть какого иностранца. Ведь Светов, мне Иван сказал, считается иностранцем – так ведь? Иносранец! – усмехнулся Гасан. – И вот Петрова выходит за иносранца и на старости лет родит от него. Та самая Петрова, которая столько лет распиналась о семье, верности, патриотизме и всякой такой лабуде. Это особенно замечательно смотрится. А российский паспорт они твоему Светову не выпишут. Они сумеют. Чего хорошего сделать – нет, а это – сумеют. Эдак, знаешь, бюрократически: что какой-то там квоты не выделили или справки какой-нибудь у него нет, или анализы устарели, или экзамен провалил. По русскому языку. Или по российской истории. А то, может, по-другому сделают: шпионом его объявят. Так оно и лучше! Наверняка ведь, можно что-нибудь измыслить в этом роде. У нас сейчас шпионы в моде, сама понимаешь.
– Неужто у меня не хватит административного ресурса на один российский паспорт? – усмехнулась Прасковья.
– Может и не хватить, – покивал головой Гасан. – Потому что ты одна, а их много. Я имею в виду друзей твоих задушевных.
– Послушай, Гасан, – вдруг вспомнила Прасковья. – А зачем, на твой взгляд, тебе о Богдане рассказал Никаноров?
– Зачем рассказал Иван? – на секунду задумался Гасан. – Думаю, по дружбе. Дружба ведь она, как и любовь, очень по-разному выглядит, – он лукаво хохотнул. – Он, думаю, решил изменить мой взгляд на то, что ты меня бросила. Знаешь, как у нас в ресторанном деле. Если просто пьют – это пьянка. А пьют с тостами – мероприятие. Ивент, как в старину говорили. Так и тут. Если тебя жена просто так кинула – она… ну, нехорошая женщина, а если кинула ради великого человека, чуть не гения и спасителя отечества – она молодец и тебе она, можно сказать, честь оказала, – хохотнул Гасан. – И тебе не обижаться надо, а гордиться. Вот я и горжусь – как в анекдоте об энурезе.
– В каком ещё анекдоте, Гасан? – досадливо проговорила Прасковья.
– Не знаешь такого прекрасного анекдота? Тогда слушай: приходит мужик к психотерапевту, жалуется на энурез. В штаны, говорит, писаюсь, такая стыдоба – хоть плачь. Доктор провёл свои процедуры, повысил мужику самооценку, научил позитивному мышлению, велел прийти через две недели. Через две недели мужик приходит, весёлый такой. «Ну как, прошёл энурез?» – спрашивает доктор. – «Нет, – отвечает мужик, – Не прошёл, но теперь я им горжусь!». Вот, как я понимаю, Иван и выступил в роли этого психотерапевта. Впрочем, может, и не так, сама у него спроси. Он же твой бывший начальник и приятель.
– Гасан, давай вернёмся к нашим делам, – сказала Прасковья. Что ты конкретно предлагаешь? Я не понимаю, объясни чётче, – проговорила Прасковья официальным голосом, потому что понимала, что именно предлагает Гасан, и боялась этого понимания.
– Предлагаю я, Красавица, простую вещь. Оставить всё как есть. Встречайся с ним, роди ребёночка, а формально всё останется по-прежнему. Светов будет – ну, друг дома, как это бывало во французских романах, – Гасан лукаво подмигнул блестящим карим глазом.
– Откуда ты знаешь о французских романах? – удивилась Прасковья, уверенная в том, что читать всё это можно только ради экзамена по истории зарубежной литературы.
– Да так, почитываю кое-что перед сном. Кстати, ты меня к этому делу и приохотила. Отлично после этого спится. А чего? Делать мне всё равно нечего: работай да читай. За бабами я не бегаю: надоело, в рестораны, как сама понимаешь, без нужды не хожу, спортом не увлекаюсь, не говоря уж о рыбалке, свободного времени навалом, что хоть Толстого с Достоевским штудируй.
Так вот я о чём, Красавица. Надо нам втроём со Световым собраться и сесть, как там по-вашему говорится, за стол переговоров. Чтоб спокойно, интеллигентно всё обсудить и обо всём договориться. Мы же взрослые интеллигентные люди. Думаю, и мне, и твоим начальникам важно одно: чтобы вся эта история не носила вызывающего характера. Что и кто будет знать – это, в конце концов, не имеет большого значения. Всё это можно объявить грязными сплетнями завистников, которые всегда окружают добродетельную женщину. А в твоей официальной биографии всё идеально, есть муж, дети, вся эта лабуда. Ты ведь, Красавица, на сцене, у тебя роль. А ты хочешь с бухты-барахты эту роль переменить и играть другую. Играла, понимаешь Гамлета, а потом ни с того ни с сего – стала Митрофанушку играть. Этого тебе не простят. И Светов, если он такой умный, как говорит Иван, должен это понять.
– Что же получается? – раздумчиво проговорила Прасковья. – Ребёнок тоже будет числиться твоим?
– А мне впервой что ли световских детей растить? – рассмеялся Гасан. – Отличные, кстати, детки у вас получаются, здоровенькие, красивенькие, умненькие, я целиком «за». Между прочим, на той неделе была у меня Машка в ресторане. Там важный корпоратив гудел. Так вот несколько человек, незнакомых совершенно, сказали: похожа, сразу видать – дочь. Выходит, даже сходство воспитать можно. Был же какой-то там агроном, забыл его фамилию, который пшеницу воспитывал.
– Лысенко его фамилия, – поморщилась Прасковья.
– Во-во, а я забыл. Так мы с ним и воспитали: он – пшеницу, я – Машку.
– Послушай, Гасан, – проговорила Прасковья как можно дружелюбнее. – Объясни мне, пожалуйста: а тебе, вот лично тебе, зачем всё это нужно? Ты ведь не играешь никакой роли ни из какой пьесы, на твоей карьере развод никак не отразится, люди будут так же ходить в твои рестораны. Ты точно так же будешь дружить с Машкой. Мало того, я не буду претендовать ни на какое имущество. Тебе будет сплошная выгода. Так зачем тебе вся эта унизительная для тебя конструкция?
– А может, она меня не унижает, Красавица, – опять засмеялся Гасан. – Может, она меня возвышает. Ну, или, по крайне мере, забавляет и развлекает – откуда ты знаешь?
– Развлечения, конечно, у всех разные, но всё-таки… странно это… – проговорила Прасковья. – Ты же мусульманин, восточный мужчина – по идее ты так думать не должен.
– Да я и вообще не очень много думаю, – снова рассмеялся Гасан. – Разве что по делу. Да и мусульманин я, надо признаться, не больше, чем ты православная. К тому же я – современный человек, сторонник этого, как его? Гендерного равенства, – Гасан радостно хохотнул. – Как мусульманин я могу иметь несколько жён? Могу. До четырёх. А почему моя жена не может иметь всего каких-то завалящих двух мужей? У нас же гендерное равенство! Или теперь это слово отменили, ну не гендерное, а как его? Ну, ты понимаешь. В Конституции написано. При этом, заметь, ни на какие эти шуры-муры я претензии не имею: милуйся со своим Световым сколько влезет, а мне баба с возу – коню легче. А числиться будешь за мной. Многие мусульмане так и делают, если ты не в курсе. Сам Пророк, – Гасан поучительно поднял указательный палец, – женился на вдовах своих погибших однополчан. Он их знать-то не знал, этих тёток. А тоже – жёны. Так что не журись, Прасковья Павловна! Главное ведь что в семейной жизни? Чтоб всем было весело и никому не обидно. Так ведь, Красавица? – он дружески потрепал её по щеке, как делают итальянцы. – Но всё это надо, конечно, обговорить со Световым, заодно и познакомимся наконец; мне аж любопытно его увидеть. Думаю, он не станет артачиться: ему все удобства и никакого убытка.
