Варвара Рысъ
Краткий миг
23
Прасковья вышла из своего убежища. Погладила Богдана по щеке:
– А ты и впрямь комедиант, а я и не знала.
– Видишь ли… – Богдан был грустен и устал. – Я не хочу, очень не хочу ссориться с Машенькой. А эта комедия позволит ей, если она, конечно, захочет, обратить всё в шутку.
– Тебе всё ещё хочется с ней общаться? И даже шутить? – удивилась Прасковья.
– Угу, – кивнул Богдан. – А тебе нет?
– Мне не нравится, что она, как щедринский органчик, бубнит одно и то же. Притом какое-то злобное одно и то же. Я не знаю, откуда это. Наверное, я её где-то упустила.
– Упустила… возможно… Это можно понять: ты была слишком занята, её воспитывали… другие люди. Но всё равно она наша, Парасенька. К тому же она очень молодая ещё, принципиальная. Вырастет, станет завучем… Я как-то хорошо вижу её завучем. С указкой. Принципиальная… – повторил он.
– Глупые у неё какие-то принципы… – вздохнула Прасковья.
– Не без того, – согласился Богдан. – Да и указок сейчас нет: доски-то электронные. Может быть, позднее, со временем, что-то изменится. Видишь, она тебя ищет, значит, не всё потеряно.
– Послушай, Богдан, – проговорила Прасковья раздражённо. – Ты просто Франциск Ассизский, Махатма Ганди, Платон Каратаев или я уж не знаю, какой непротивленец. Во всём есть предел.
– Платон Каратаев – это… – не мог припомнить Богдан.
– Это из «Войны и мира», – подсказала Прасковья.
– Ах да, вспомнил, его встретил Пьер в плену, что-то круглое, изрекающее народную мудрость. Я, кстати, не люблю «Войну и мир». Впрочем, это не имеет никакого значения. И я, Парасенька, не Платон Каратаев. И точно не Махатма Ганди. Вот уж кто был подлинный комедиант, так это Махатма Ганди. Политический комедиант высочайшего класса. Мне до него как до Луны.
– Не знаю, мне поведение Машки противно, – настаивала Прасковья. – Она обязана уважать родного отца. Просто по определению. И меня, кстати. Ей не пять лет, она должна понимать, что ты мне дорог, и уважать это. Просто уважать, больше ничего. И свои соображения, отец ты ей или не отец, держать при себе. При себе, – раздельно повторила Прасковья. – Вместо этого она устраивает непристойнейшие сцены.
– Знаешь, Парасенька, – проговорил Богдан раздумчиво. – Мой отец учил меня всегда искать причины своих неудач, провалов и неприятностей – в себе самом. Я помню, он говорил: «Если что-то пошло не так, спроси себя: что я сделал неправильно? Если ты будешь честен с собой, ты найдёшь ответ и сумеешь исправить положение. Никогда не ищи причины своих бед вовне – они всегда в тебе».
– Какие у вас, чертей, ригористические принципы, – проговорила Прасковья, стараясь скрыть раздражение. – А если на тебя напали? Тоже искать причину в себе?
– Разумеется! Ты дал повод. Своим неправильным поведением. Своей слабостью, в конце концов. Слабость провоцирует агрессию. Что конкретно до Маши, то тут дело, очевидно, не в слабости, а в том, что я столько наворотил в своей жизни, что ответка должна прилететь, и не одна.
– Ответка на что? Чем мы с тобой в данном конкретном случае перед ней виноваты?
– Я, Парасенька, не должен был… ничего не должен был… ты сама знаешь… Я не должен был приезжать в Россию. Я… врал самому себе. Я говорил себе, что еду в Россию, а на самом деле я ехал к тебе. Я так безумно хотел видеть тебя, что… что это не могло не произойти. Сознательно я бы не посмел искать встречи с тобой, но я безумно хотел тебя видеть. Мне кажется, сама реальность прогнулась и ответила на моё безумное желание. Я не должен был разорять твоё гнездо. – Он отвернулся к окну. – Машино поведение, нелепое и аррогантное (Прасковья отметила это несуществующее в русском языке слово), по существу дела, это знак неправильности в моей жизни, в моём поведении. Да и в твоей, скорее всего. Так мне это видится.
– Что именно неправильно? Что мы любим друг друга? – Прасковья повернула его к себе. – Что я жить без тебя не могу? Я ведь, Богдан, правда не могу. Я это поняла, когда мы вернулись из Мурома. Если б я не приходила к тебе каждый вечер, я б, наверное, умерла. – Она почувствовала, что у неё вот-вот брызнут слёзы. – Что у нас будет ребёнок – в этом мы виноваты? Что мы захотели слизнуть последнюю каплю мёда в своей жизни? Это неправильно? – Прасковья всхлипнула.
– Не надо, Парасенька, прошу тебя, – он обнял её, погладил по голове. – Дай-ка я, кстати, уберу разбитую розетку с мёдом. А то мёд растечётся, ты в него наступишь, будет липко и противно.
– Нет, ты мне всё-таки объясни, что неправильно? – настаивала Прасковья. – И кто мне смеет указывать на неправильность? Эта дура филологическая, как назвал её как-то раз Мишка? Баба Надя будет мне указывать? Да ноги моей там больше не будет!
– Не надо, прошу тебя, не надо, побереги себя, – он старательно вытирал мокрой губкой пол, где пролился мёд из разбитой Машей розетки. Прасковья поняла, что наклоняться ему трудно, болит спина, он старается этого не показать. Господи, какой он был гибкий! У неё словно тоже заболела поясница. Богдан меж тем протёр кусок пола бумажным полотенцем. Вымыл руки. Внимательно посмотрел на неё.
– Парасенька, не надо, – повторил ещё раз.
– Ладно, давай спать. Только, Богдан, обещай мне перед Машкой больше не унижаться. Обещаешь?
– Хорошо, малыш, я постараюсь, и давай больше об этом не говорить, а то мы, действительно, придаём всему этому излишнее значение. Вот и не будем придавать. Давай поговорим о чём-нибудь другом, – он погладил её по спине. – Не будем погружаться в быт и семейные дрязги. Ты обещала рассказать мне, как действуют суды чести. Это правда работает?
– Богдан, давай завтра. Я буду лучше соображать. А сейчас… сейчас расскажи ты. Почему ты не любишь «Войну и мир»? Я этого не знала, – вспомнила она прервавшийся разговор. – А я тебе в качестве культурного обмена расскажу о судах чести.
– Культурного обмена? Это что? – он улыбнулся.
– Это то, что мы проводим с разными странами. Иногда бывает интересно, чаще – нудно. – Она вспомнила недавний российско-украинский фестиваль, который по замыслу стоял в ряду мероприятий, которые должны предшествовать новой Переяславской Раде и полному воссоединению Украины с Россией. Планируют его на 2054 г. – на четырёхсотлетие Переяславской Рады. Воссоединять-то, впрочем, придётся ошмётки прежней Украины: Западная уже давно в значительной части принадлежит Польше и Венгрии, а Восточная, Новороссия, и так уж много лет в России. Но нынешний украинский президент со смешной фамилией Забейворота намеревается стяжать славу Богдана Хмельницкого. Отсюда и бесконечные нудные братания. Но хоть и нудно, а нужно.
– Вот сейчас идёт целая серия культурных обменов с Украиной. Очень нудно, – сказала Прасковья.
– У нас с тобой – не нудно, – Богдан поцеловал её руку. – Я имею в виду культурный обмен. Так вот почему я не люблю «Войну и мир»? – он задумался. – Не люблю, и всё! – тряхнул он кудрями. – А с какой стати я обязан её любить? Я же не учитель литературы. Вот Машенька обязана любить, а я нет. Я не поклонник Льва Толстого. Мне не нравится его философия истории. Вернее, там нет никакой философии истории, он отрицает историю. Потому что история – это трудное восхождение, это трагедия, это смерти. А он отрицает всякое величие, подвиг, героизм, жертву. Вообще, всё высокое. Он над этим смеётся, вернее, не смеётся, смеяться он не умеет, а – издевается. Его идеал – это плоская равнина, где все пасутся и щиплют травку на равных основаниях. Его идеал – колхоз. Не случайно впоследствии он договорился до отрицания культуры – это естественно и логично. Он пацифист-анархист, а я ровно обратное. Он считает, что все должны пахать землю и рожать детей, а больше ничего и не надо. Его любимый женский образ – клуша, une couveuse, как он сам где-то выражается.
– Чего-чего? – не поняла Прасковья.
– Ну, на современном языке – инкубатор, а тогда – клуша, несушка. В общем, курица. У меня другие идеалы.
– А герои-мужчины? – спросила Прасковья.
– Герои – тоже какие-то безмозглые бабы. Все эти Пьеры, Левины…
– Почему Левин безмозглый? – удивилась Прасковья.
– Потому, например, что не мог понять, как происходят выборы предводителя дворянства. Тоже мне – бином Ньютона! Если помнишь, он отрицал земскую деятельность и, кажется, заодно уж, до кучи, железные дороги. Это по-своему логично: железные дороги нужны правительству для мобилизации армии. Кстати, сам Толстой отрицал телеграф, это я точно помню. Писал что-то вроде того, что народу он не нужен, а нужен барыне, которая возвращается из Ниццы и сообщает мужу дату и номер вагона.
– Ну, послушай, то, что он отрицал государство и право – это, конечно, странновато; по-моему, он сам до конца в это не верил. А что был против войны – разве это плохо? Тем более, что сам он воевал и знал, что это такое. Ты ведь до сих пор мучаешься своими военными воспоминаниями.
– Парасенька, мы, кажется, говорили о графе Толстом, а не о моей скромной особе, – поморщился Богдан. – Но, тем не менее, мука, боль, в том числе и боль военных воспоминаний – это тоже часть восхождения. Если уж говорить обо мне лично, то о многом я хотел бы забыть, но… я не хотел бы совсем вычеркнуть военные воспоминания из своей жизни. Нет, не хотел бы… Да, бесспорно, борьба за мир благородна и нужна, но при этом народ, не готовый убивать и умирать – не заслуживает высокой роли, не достоин места в истории. Несколько не воевавших поколений – и народ вырождается. Становится толпой неврастеников и извращенцев. И, самое интересное, они начинают вымирать просто так, безо всякой войны. Так случилось с обитателями так называемых передовых стран. Кстати, Николай II был большим активистом принятия конвенций о гуманном ведении войны. Гаагская конференция, если мне память не изменяет, была открыта в 1899 г. в день его рождения – из уважения к его заслугам в деле пацифизма. Вот он-то, такой гуманный и чадолюбивый, пустил прахом свою империю. Это очень логично и естественно.
– Я помню, Богдан, твоё непримиримое отношение к Николаю II, – Прасковья поднялась на цыпочки и поцеловала его в лоб. – А теперь давай спать.
24
Та зима была разом и холодной, и снежной, хотя принято считать, что так не бывает: либо одно, либо другое. Не бывает, но – есть. А ведь лет двадцать назад стоял вселенский вой по поводу глобального потепления. Однако вместо потепления случилось глобальное похолодание. Притом именно в Европе. И теперь там стоит вой уже на эту тему. Энергетический кризис в странах, где политкорректно закрыли неправильные электростанции, стал хроническим.
Впрочем, климатическая буча – это было ясно уже двадцать пять лет назад – была трюком для того, чтобы колёса капитализма продолжали крутиться. Надо было закрыть тепловые электростанции, лучше их снести, и начать строить нечто новое. Пусть менее эффективное, но – новое.
Сейчас Россия настолько уверена в себе, что об этом климатическом вое и не вспоминает. Делает, что надо, да и всё тут. Президент в недавней поездке в Италию процитировал слова Данте: Segui il tuo corso e lascia dir la gente.[7]
Итальянцы были в восторге. Просто в воздух чепчики бросали. Но самое-то интересное, что именно так и происходит: страна идёт своим путём. При этом очевидно, что «идти своим путём» можно только когда за тобой стоит сила. Есть ли сила? Достаточно ли её? Прасковья часто и тревожно об этом думала. Иногда казалось, что есть, иногда – что многое – блеф. Оружие вроде есть и украинская кампания показала это, впрочем, в оружии она точно ничего не понимает.
Воспитанием занимаемся, тут успехи есть. Тут уж она наверняка может сказать: это её епархия. Это важно, жизненно важно. Когда-то её покойная бабушка говорила: «Если наладить правильное воспитание и образование – остальное приложится», правда, потом неизменно вздыхала: «Далеко нам ещё до этого». В детстве Прасковья думала, что бабушка так говорит, потому что учительница, а ещё потому, что – бабушка.
А теперь Прасковья сама так думает. Да, главное – воспитание народа. Недаром Наполеон говорил, что войны выигрываются на треть пушками и ружьями, на две трети – воинским духом. Воинский дух вроде формируем, мальчишки охотно идут в кадетские училища. Даже казаки, прежде комическая самодеятельность, пришлись кстати. Во всяком случае, ту атмосферу ползучего бабства, что господствовала двадцать лет назад, не до конца преодолели, но всё-таки переломили. Постепенно складывается мужской, воинский стиль, стиль верноподданного служения, как когда-то выразился Богдан, а она запомнила.
Так или иначе, руководство страны настолько уверено в себе, что может плевать на все эти международные климатические пугалки. Вышли из всех договоров на этот счёт и живём своим умом.
Кстати, лет двадцать назад очень помогли международные санкции против России. Сначала со скрипом, а потом всё более споро и уверенно страна стала индустриализироваться. Удалось одолеть злокачественную гуманитаризацию образования, закрыть все эти эколого-филологические богадельни. Нет, их не закрыли насильно – просто им придали статус народного университета культуры. И они умерли за три сезона по причине отсутствия клиентуры. Доказав своей смертью, что шли туда просто за «дипломом государственного образца» и ни за чем больше. В последние годы молодёжь, слава Богу, потянулась после 9-го класса в ПТУ и техникумы. Рабочих мест всё больше, не оправдалось предположение, что работать будут сплошные роботы. После нескольких грандиозных аварий с участием роботов стало ясно, что без людей не обойтись. Так что молодёжь охотно идёт на производство, что даже двадцать лет назад было непредставимо. А поработав рабочими и техниками – процентов десять-пятнадцать идёт потом в вузы. В общем, жизнь наладилась, кто работает – получает приличную зарплату, народ вроде доволен, умиротворён. Правда ли это? Спецслужбы говорят: вроде правда…
Разумеется, ни на минуту не прекращается работа её ведомства. Если вдуматься – главного из всех. Почему главного? Они формируют сознание. А все действия коренятся в сознании. Тут Маркс был не прав: не бытие определяет сознание, а ровно наоборот. Вернее так: основой взаимовлияния бытия и сознания всё-таки является сознание. Недаром в старину главным сословием было духовенство – создатели смыслов, формовщики мыслей, воспитатели народные. Потому что все дела, хорошие и плохие, богоугодные и богопротивные, зарождаются в сознании. А кто его формирует – тот формирует и жизнь. Великие беды происходят там и тогда, где и когда формирование сознания отдают на откуп «людям безответственной мысли», как была названа интеллигенция в знаменитых «Вехах». Или не в «Вехах»? – засомневалась Прасковья. Но сказано прекрасно: «люди безответственной мысли». «Свериться», – черкнула в телефоне. Сейчас, слава Богу, дело воспитания налаживается. И она, Прасковья, девочка из провинции, стоит у руля такого дела! Вроде привыкла, а удивительно. Вот Богдан говорит: отдохни, постарайся не очень утомляться. А как не утомляться? Да и привыкла она. Двенадцать часов работы в день – давно её обычная норма. И ездит немало, хорошо хоть по заграницам много ездить не надо: она уж много лет под личными санкциями главных стран. Они правильно рассудили: она – ключевая фигура в российской мощи. Ну, пускай не ключевая, но – важная.
Ключевая-то ключевая, а развестись с мужем – трусит. Придётся объясняться с комиссией по нравственности «Святой Руси». И тут Гасан, пожалуй, прав: многие захотят воспользоваться и свести счёты. Объясниться напрямую с Государем? Очень не хочется мешать, что называется, личное и общественное. Даже со своим давним начальником и теперешним другом Иваном Никаноровым до сих пор не встретилась, не посоветовалась. Иван теперь генерал безопасности, его совет мог бы стать полезным. Смущало то, что Иван не только её друг, но ещё и друг Гасана: ещё до их брака Гасан и Иван жили в одном доме, там познакомились и подружились. Было это, как теперь всё чаще выражаются, до войны, подразумевая украинскую «спецоперацию». Теперь Гасан живёт в том же доме, и она до последнего времени там жила, а Иван давно съехал и теперь живёт за городом, в коттеджном посёлке. Недавно, как она слыхала стороной, переехал в какой-то другой посёлок.
Иван позвонил сам.
– Прасковья, долго не задержу. Мы с Галкой очень ждём вас у нас на субботу-воскресенье. Погуляем, пообщаемся без спешки. Можешь?
– Пожалуй, да. Спасибо.
– Адрес знаешь?
– С кем ты меня приглашаешь? – неловко спросила Прасковья.
– С мужем, естественно, – спокойно ответил Иван. – Познакомимся наконец. Погода чудная, прогуляемся как следует, у нас тут самое место для прогулок. Галка свой знаменитый торт спечёт; он тебе всегда нравился, вот и супруг попробует. Прямо с утра и приезжайте, часов в одиннадцать. Если раньше сумеете – ещё лучше. Если поедете на своей машине – сообщите номер, на твоей казённой – номер известен. Ждём. Галка уж соскучилась.
В пятницу вернулась поздно. Села на кухне на свой любимый стул с круглой спинкой. Устала. Настолько, что не было сил двигаться. Перед глазами мелькали люди, разговоры. Богдан сделал чай, есть не хотелось.
– Богдан, очисти мне апельсин, а я кое-что расскажу. – Богдан принялся чистить здоровенный апельсин с целлюлитной толстой шкурой. —
– У меня две новости, – проговорила, съев первую дольку. – Обе хорошие. Первая. Мы едем на субботу и воскресенье в гости к моему другу и бывшему начальнику Ивану Никанорову.
– Я помню твои рассказы о нём, Парасенька. Тогда, давно. А что он теперь?
– Генерал безопасности. Безпеки.
– Чего-чего? – не понял Богдан.
– «Безопасности» по-хохляцки. Это я так, не обращай внимания. Сегодня целый день на работе говорили об Украине. К Ивану это отношения не имеет. Похоже, занимается он как раз тем, что и ты: инструментальной промывкой мозгов. Это дело поручено чекистам; нам, штатским, не доверяют, – рассмеялась она. – Когда-то мы были все вместе, а потом разделились: мы действуем по старинке, а они – инструментально.
А сам он, да, генерал безопасности. Помнишь: «Не дай мне Бог стать генералом, не дай невинно поглупеть».
– Да, этого несчастья мне удалось избегнуть, – усмехнулся Богдан. – Я имею в виду генеральства. Хотя один высокопоставленный чёрт мне сказал: «Что ж ты наделал, дурья башка! Был бы теперь генералом».
– Аццким генералом? – улыбнулась Прасковья.
– Ну, у нас это называется «высший технический советник». Это генеральский чин для технического состава. Ну а поскольку этого не случилось и адской генеральшей тебе стать не удалось, пришлось тебе стать российским статским генералом.
– Я думаю, для одной семьи два генерала – это перебор, – ответила Прасковья, жуя апельсиновую дольку.
– А удобно мне с тобой ехать? – поёжился Богдан.
– Он специально звал нас с тобой. Он знает о тебе. Гораздо больше, чем мы с тобой можем себе представить.
– Ну что ж, я готов. Но зачем с ночёвкой? По-моему, это необязательно.
Богдан был, похоже, недоволен чем-то, что-то его смущало.
– Мне кажется, таким образом мы лучше познакомимся и всё обсудим.
Есть у меня и вторая новость, – Прасковья погладила его по щеке, он поцеловал её ладонь. – Я побывала у врача. Сдала анализы, сделала УЗИ, генетический анализ. Сегодня получила результаты. – Богдан смотрел на неё с восторженным испугом. – В общем, всё в порядке, мой хороший, – она ещё раз погладила его по щеке.
– Что значит «в общем», Парасенька? – чуть сморщил лоб Богдан.
– Ровно ничего. Слово-паразит. Всё в порядке. Во всяком случае, современная медицина никаких подозрений не имеет. Клиника самая-самая. Это не женская консультация, куда я ходила с близнецами, это гораздо круче и замысловатее. Хотя и близнецы получились вполне приличные. Физически, во всяком случае, – она вспомнила машкин приход.
– Господи, как хорошо. Просто гора с плеч, – он по-старушечьи перекрестился, чего прежде никогда не делал. – Родная моя девочка. Ужасно быть старым: с близнецами я совершенно не волновался, а тут… по правде сказать, всякие кошмары мне мерещились.
– Какие кошмары?
– Ну всякие там дауны, уроды… Я же не знаю, чем они меня лечили, что кололи, как это может повлиять… Прошу тебя, Парасенька, не утомляйся так сильно, береги, береги себя.
– Вот завтра и поедем отдыхать, – она ещё раз погладила его по щеке. – Но я ещё не всё тебе доложила. Поскольку сделали хромосомный анализ, стало известно, кто там сидит. К сожалению, чертовочки, как ты заказывал, не получилось. Увы! – она шутливо развела руки. – А получился чёртик. Мальчишка.
– Ну и прекрасно! – Богдан растроганно ткнулся лицом в её ладони. – Я мальчишку и хотел. С чего ты взяла про девчонку? А что чёртик – вообще класс. Девчонка, конечно, забавно, но парень, да ещё и нашей породы – понятнее, воспитывать легче. Сразу ясно, что с ним делать. Господи, как я тебя люблю, моя прелесть. Только не уставай так, ладно? Обещаешь?
– Знаешь, моя врачица говорила ровно то же самое, раза четыре повторила. Говорила: «Будь Вы работницей – дала бы справку для перевода на облегчённую работу. А так – просто прошу не утомляться. Не летать на самолёте, не ездить в командировки». Я постараюсь, но в пару командировок съездить придётся.
Богдан вздохнул.
– Солнышко моё… не надо бы тебе ездить в командировки… Страшно за тебя.
– Не надо, Богдан, считать меня больной. Я крепкая, здоровая тётка. Давай из этого исходить. Всё со мной будет в порядке, я уверена.
Богдан только поцеловал её руку.
