Борис Петров
nD^x мiра
12
– Ты чего жрать не ходил? – спросил Дима и ткнул кулаком в бок лежащего на верхней койке Славу.
– Не хочу. Я тараканами закусил и хватит, – зевая, ответил Слава. – Наши все ходили?
– Все, кроме Шухера, он еще не вернулся?
– Должен был, – Слава долго зевал. – Он предупреждал, что по возвращении будут мурыжить особисты. У него чутье на такое дерьмо.
– Да, Болт тоже что-то такое говорил. Сказал, что надо быть осторожнее, не болтать.
– Не болтать в принципе хороший совет, – Слава сел и спрыгнул на пол, как распрямленная пружина, будто бы и не спал пару минут назад. – Шухер вообще сказал, чтобы я в столовую не ходил. Что-то там не то, оттуда через пару дней прямо к Маше, а через неделю в печку.
– Не придумывай, а на одних тараканах сдохнуть можно, – Дима поморщился, в животе заурчало. – Мне тараканов мало – это ты привык каннибализмом заниматься.
– Очень смешно, – огрызнулся Слава и ловко подсек Диму.
Слава был на полголовы ниже его и сильно уже в плечах. Дима больше походил на громилу Болта, брился наголо и во всем подражал ему. Он не ожидал и упал на одно колено, успев сориентироваться и встать в защитную стойку. Так они играли все время, но по мере того, как Дима обрастал мышечной массой, ширился в плечах и бедрах, Слава все чаще выигрывал, оставаясь таким же быстрым и ловким.
Дима сел на койку и сделал вид, что устал. Слава прошелся по жилому отсеку, выполняя несложную зарядку. Этот ритуал повторялся раз за разом, пока Слава не убедился, что нигде ушей не выросло. Он сел рядом с Димой и достал из кармана два таракана.
– Не, не надо, – поморщился Дима, живот его опять заурчал. – Короче, разведка донесла: Кая и Федора Григорьевича арестовали. Кай в изоляторе, а Федю избили и вернули.
– Федю то за что? – гневно зашипел Слава. – А Кая за что в яму?
– Никто не знает. Болт шепнул, что им шьют диверсию и предательство Родины.
– А они других слов не знают! – слишком громко воскликнул Слава и прикусил язык.
– Болт сказал всем передать, чтобы не болтали. Будут допрашивать – отвечать строго, как в рапорте указали. Я сходил в библиотеку, перечитал, для надежности. Ты ничего не забыл?
– Я все помню. Меня Шухер научил. Должно быть два: один в базу, второй для себя.
– Я так не могу. У тебя голова всегда была лучше, – вздохнул Дима. – Что-то живот болит. Это все ты, напугал меня.
Слава услышал, что воздух у входа задвигался, и стал болтать про девушек с тараканьей фермы. Дима живо и громко отвечал, отпуская сальные шуточки. Вошел Шухер и пошел к ним. Его койка была рядом, со Славой они делили одну тумбочку.
Слава достал детскую магнитную доску и быстро написал: «Кая в яму». Шухер кивнул, что знает. Он собирался спать, переодевался.
«В столовую не ходить», – написал Шухер и стер, когда Слава и Дима прочли.
«Я ходил», – написал Дима. Шухер задумался.
– Давно ходил?
– Да полчаса назад, – ответил Дима.
– Пошли. Слава, за мной, – Шухер потянул Диму в санузел.
Шухер заставил Диму выпить воды и вырвать все, что он съел. Слава стоял у входа, чтобы задержать ненужных свидетелей. Когда они вернулись, Дима лежал на койке и кашлял. Он сильно побледнел, а живот продолжал урчать.
«Почту забрали, – написал Шухер. «Еду травят. Все пришло в последнем вагоне».
Слава и Дима удивленно смотрели на Шухера и молчали. Он продолжил писать, тут же стирая: «Я все запомнил, Маше передам. Зараза пришла с гумпайком от наших. В других убежищах дела шьют врачам, лепят диверсию».
– Надо это сжечь, – шепотом сказал Слава.
«Нет, надо залить дезинфектором. Тогда штамм гибнет», – написал Шухер.
– А есть это потом можно будет?
– Нет, придется выбросить, – ответил Шухер и отложил доску, – деактивировать надо, чтобы не расползлось, а то в воду попадет.
– А, понял, – сказал Дима и часто задышал. Его тошнило.
– Иди воду пей. Тебе надо промыться полностью, – сказал Шухер, и Дима послушно ушел.
– Пошалим? – улыбнулся Шухер.
– Ага, – обрадовался Слава.
– Пока спать, – Шухер закинул в рот сразу пять тараканов и захрустел, довольно улыбаясь. Слава последовал его примеру.
Когда вернулся Дима, они уже спали. Дима повздыхал и лег на свою койку. Его мучил вопрос, хотелось встать и пойти, сообщить всем. Он полез в тумбочку за жетоном и увидел в ящике магнитную доску: «Мы вместе». Дима выдохнул и лег. Эта фраза означала, что Шухер всем передал, а это передадут и дальше тем, кому можно.
Каждые две минуты заходил и уходил особист. Маша раньше не видела этих людей, к ней они точно не попадали. В первые часы допроса она еще различала их лица, сопоставляя с названными ей именами, уверенности в том, что это были их имена, у нее не было. Допрос длился более шести часов, Маша отмечала это по внутренним часам, и особисты слились в одного, постоянно сменяющего друг друга. И дело было даже не в том, что их лица и головы были слишком похожи, глаз замечал, что они разного роста, кто-то толще, кто-то уродливее, главное было в том, что это был один и тот же человек. Она много лет назад читала такую книгу про жизнь в прошлом, как люди, работавшие и живущие в одной стране, напоминающей один большой лагерь заключенных, сливались в одно целое, неразделимое, не дополняя и не исключая друг друга – однородная серо-бурая масса. Эту книгу ей переписал Роман Евгеньевич, преподававший юной медсестре врачебное дело. Он увидел в ней живой ум и неравнодушие к людям, желание делать больше, не задумываясь о себе. Он сказал ей об этом позже, когда Маша стала Марией Султановной, уважаемым врачом, и ее знали во всех убежищах.
Маша улыбнулась про себя, не выдав лицом ничего, кроме мертвенно-бледной усталости. Она не сохраняла письма, которые приносили разведчики, а запоминала их наизусть. Губы, едва двигаясь, шептали его письмо, строгое, четкое, как и его лекции и семинары, как и он сам, но и доброе, полное отеческой любви. Маша тогда написала ему ответ, сознавшись, что сразу же выбрала его на роль своего тайного отца, которого ей не хватало все детство, и очень остро не хватает сейчас. Тут же всколыхнулись воспоминания о брате, встало перед глазами ухмыляющееся лицо Муслима, и ее затошнило от отвращения. Почему память настолько жестока, и когда она думает о чем-то хорошем, вспоминает о хороших, любимых людях, то обязательно откроется пыльный шкаф в закоулках памяти, и выйдет грязный скалящийся скелет, она читала об этом в одной книге, но уже не помнила, в какой. Доступ врача был гораздо глубже, чем у разведчиков, про остальных и говорить не стоило. Она могла открыть в библиотеке такие разделы, о существовании которых не знали, наверное, даже эти тени людей, сменяющие друг друга перед ней.
– Что вы шепчете? – спросила одна тень, сев напротив и уставившись в нее стеклянными глазами. Не дождавшись ответа, он вскочил, и его место заняла другая тень. – Что вы шепчете?
Маша дождалась, пока они сменят друг друга о три раза. Игра поддавалась ей, и немного все начинали играть по ее правилам.
– Я молюсь, – твердо, холодным голосом, ответила она. В начале этого допроса Маша испугалась своего голоса. Она не знала, что внутри нее может жить такая ледяная статуя. – Вам бы тоже не мешало. Вы пропустили вечернюю молитву.
– А это не ваше дело! – неожиданно резко и громко воскликнула тень. – Что мы должны – вам знать не положено.
Маша остановила его взглядом, приковав на месте. В комнату уже вошла другая тень, а особист сидел за столом, как загипнотизированный. И тут тактика поменялась, видимо, что-то щелкнуло в их простых мозгах, что эта карусель не работает. Вторая тень села напротив, и они стали напоминать некрасивую гей-пару в ссоре.
– Ты знаешь, скольких ты убила! – не задавая вопроса, крича в силе своей правоты, раскрыла пасть левая гей-пары.
– Их смерти на твоей совести! – закричала правая.
Они долго кричали оскорбления, ходя по кругу, не в состоянии придумать ничего нового. Маша не слушала, она думала о Кае, проживая вновь и вновь ту малую жизнь, несчастные дни, когда они стали так близки. Память ничего не вытаскивала с пыльных чердаков или заплесневелых подвалов. Этому методу сохранения себя обучил Роман Евгеньевич, в конце курса, без намеков или недоговоренности, сразу сказав, что теперь она под прицелом, навсегда. Ей было больно, сердце кололо, разум сам догадался, что Кая бросили в яму, хотя эти контрразведчики, как они любили себя называть, ничего ей не говорили, держа этот козырь в рукаве.
– Кай нам все рассказал! – кинул карту на стол левый.
– Как ты подговорила его достать инфицированный препарат! – заорала правая половинка. – Ты должна сознаться и все чистосердечно рассказать! Тогда мы спасем людей, а тебя просто пристрелят. Это легкая смерть!
– Кай ничего не мог вам сказать, потому что это неправда, – медленно и твердо, холодным громким голосом сказала Маша. – Препараты запросила я, и это отмечено в журнале. Кай принес точно то, что я запросила, проверять стоит по действующему веществу или непатентованному названию, а не по торговому названию. Все препараты я и мои коллеги выписываем на основании медицинских и клинических рекомендаций, указанных в медбазе. Вы должны открыть базу и увидите, что протокол был соблюден полностью, досконально. Все ваши обвинения ложны и не имеют никакого подтверждения. Все препараты были в целой упаковке, маркировка была проверена – препараты неподдельные, данные на упаковке совпадают с данными базы. Больные умирают не от лечения, а по причине отсутствия нужного лечения. У нас нет лаборатории, чтобы точно узнать с какой инфекцией мы имеем дело. По клинической картине это холера, но антибактериальные препараты не действуют. Мы испробовали все типы препаратов, и ничего не работает. Соответственно, опираясь на методические указания, я и мои коллеги делаем верный вывод, что речь идет о вирусной инфекции. Противовирусных препаратов у нас нет.
Особисты надолго замолкли. Тот запал, с которым они ворвались сюда, считая, что клиент созрел, улетучился. Мозги не до конца понимали то, о чем говорила Маша, но до них доходило, что нет ни одного довода против. Схема не работала, и это видели те, кто остался за дверью. В комнату вошли еще три особиста и сели полукругом, глядя стеклянными глазами на Машу. Один откровенно пялился, желая всем своим видом показать, что она ему нравится. Он оскалился и стер слюну с губ, выглядело это так топорно и глупо, что Маша невольно рассмеялась.
– Ты веселая, да? – спросил он, встал и подошел к ней сзади. – А ты ничего, хоть и инвалидка. Кай любит калек, да? Как ему больше нравится, когда ты ему сосешь, или он тебя в задницу, а? Мне нравятся калеки, вот если бы тебе полноги отпилить, то я бы не слезал с тебя полгода, пока не сдохнешь.
Маша не обернулась, ни взглядом, ни жестом не показав, что она чувствует. О таких провокациях рассказывал Роман Евгеньевич, он еще много рассказывал, моделировал, и Маша думала, что все это забыла, оказывается, не забыла.
– Кто вам передал эти рекомендации? – спросила другая тень, они снова слились, и Маша перестала их различать. Тот, что пускал слюни, сидел на месте, смотря неподвижными стеклянными глазами куда-то позади нее.
– Мне передали их после обучения на врача. Все методические рекомендации находятся в специальном разделе в базе, доступ в библиотеке возможен только по жетону врача.
– Скажите, а Роман Евгеньевич, он какой?
– Он самый лучший врач, которого я знаю, – не колеблясь ни секунды, ответила Маша.
– Нет, я не об этом. Скажите, он за нашу власть или критикует нашего вождя и правительство? Вам открыто много информации, и среди врачей и инженеров очень часто ходят критические суждения.
– Каждый имеет право на критику и свое мнение.
– Это написано в Конституции, но сейчас идет война, и главным законом является свод законов военного времени. Приказы не могут обсуждаться, тем более критиковаться, разве не так? Нет, можете не отвечать, я вижу, что вы до последнего будете защищать вашего учителя, – особист снял очки, только сейчас Маша их заметила. – Я очень высокого мнения о Романе Евгеньевиче, как о враче. Он действительно сделал много и воспитал замечательную смену. Но подумайте, разве он не мог ошибаться? Вспомните ваши методички, вспомнили? Кем и когда они были написаны, кем утверждены, а, главное, на основании каких исследований они были разработаны? Помните? А я напомню – все основано на базе ВОЗ, помните, что это за организация?
– Всемирная организация здравоохранения. Я все это знаю, не думайте, что я тупая.
– А я вовсе так и не думаю. Вот скажите, подумайте над моим вопросом. А не кажется ли вам, что эти рекомендации похожи на бомбу замедленного действия? Наши враги очень умны и хитры. Следует признать, что во многом они опережают нас, но только не в силе духа и любви к Родине, поэтому им нас не победить. Вы не думали, что для себя они имеют совершенно другую медицину, а нас долгие годы, десятилетия, столетие, подсаживали на свои яды, которые лишь немного помогали, прикидываясь лекарствами. Как вы думаете, может такое быть? Разве все вспышки инфекций не возникали после того, как применялись их препараты? Разве больной человек не быстрее погибал, принимая это лечение? Разве это не осознанная, запланированная диверсия?
Голос его возвысился, как на политсобрании. Все слушали его очень внимательно, и Маша заметила, как эти тени подтянулись, сели прямее, а безликие лица стали суровее и решительнее.
– Я обязана действовать согласно утвержденным инструкциям и протоколам лечения. Изменений не поступало. Если это диверсия, то я не могу этого знать – я выполняю приказ и не ловлю шпионов-диверсантов.
– Конечно-конечно, я очень хорошо понимаю важность вашей работы, – особист тер очки платком и улыбался ей. Маша поняла, что они сменили тактику, и это был самый опасный из них, умная тень. – Тогда ответьте мне на один маленький вопрос. Возможно, я просто плохо изучил регламенты. Почему вы не разрешили использовать биодобавку в пище, которую нам прислали с большой земли? В инструкции написано, что рацион питания должен быть улучшен, и следует применять все доступные биодобавки и нутриенты. Разве не так? Разве улучшенное питание не способствует развитию и поддержанию в боевой готовности иммунной системы? Это понятно даже мне, а я не врач. Так почему же вы не разрешили применять эту биодобавку, ведь она бы укрепила иммунитет наших людей, и они бы победили эту заразу!
– В инструкции указано, что любое изменение питания должно быть сначала опробовано на группе добровольцев. Только после подтверждения безопасности можно применять эти ингредиенты.
– Вы считаете, что из Центра, из нашей Родины нам прислали отраву?! – заорала толстая тень.
– Вам следует открыть инструкцию и методические указания за номером 7895-3258-08. Это последняя версия, утвержденная два года назад. Более изменений не поступало. И там указано, что рацион питания людей, вынужденно эвакуированных в убежища, отличается от рациона питания людей в других областях нашей страны. Там подробно и доступно описано, почему мы не можем есть их пищу. Поэтому каждое изменение должно быть сначала проверено на месте, после чего будут подведены итоги и принято решение. Я следую точно по протоколу.
– Спасибо за подробное объяснение, я, должно быть, упустил этот момент, – умная тень надела очки и улыбнулась еще шире. – Как вы считаете, решение руководства убежища о применении этой биодобавки без проведения испытаний было верным или нет? Можно ли сказать, что если бы мы этого не сделали, то жертв инфекции было бы больше?
– Решение руководства убежища нарушает требования протокола и инструкции. Я об этом составила рапорт и передала его, у вас есть копия, и вы с ним ознакомлены. Поэтому не надо задавать мне эти вопросы – я все указала в рапорте.
– И все же, как вы думаете, могла ли эта биодобавка помочь людям укрепить барьер и не заболеть?
– Я не могу об этом судить. Нет точных данных, а есть только ожидания, которые превращены в декреты. Это не имеет никакого отношения к медицине. Я напомню, что после применения этой добавки началась активная фаза, началась вспышка, и люди стали гораздо быстрее умирать после заражения.
– Вы обвиняете нашу Родину, что она хотела нас отравить – заразить и уничтожить? – заорали не своими голосами одновременно несколько теней.
– Я считаю, что мы должны следовать протоколу, который гласит, что в период вспышки инфекции все непроверенные биодобавки и другие ингредиенты должны быть исключены из питания больных и здоровых людей, – громко, выговаривая четко каждое слово, словно забивая их в головы тяжелым молотком, ответила Маша. Она сильно устала от этой пустой болтовни, и испугалась, заметив в лице, в улыбке умной тени, что он знает правду. Червь сомнения заерзал у нее в голове, раньше она не позволяла себе об этом думать, просто выполняя работу.
– О, нет, прошу вас, не надо обвинять Марию Султановну. Она прекрасный врач, и нам всем повезло, что она с нами. Значит, у нас есть шанс вылечиться и жить долго. Мы похитили у вас слишком много времени, простите нас. Вы можете вернуться к пациентам, которые, я уверен, очень вас ждут. Спасибо вам, если у нас будут вопросы, мы постараемся быть вежливее.
Маша не стала ничего уточнять. Она встала, тело из-за долгого сидения отозвалось сильной болью в пояснице и коленях, до ломоты в зубах захотелось в туалет. Маша вышла, не взглянув ни на кого, не сказав ни единого слова.
13
Шухер склонился над Димой и послушал дыхание. Дима спал, бледный, похудевший за несколько часов. Шухер потрогал его лоб, сунул руку под одеяло – все сухо, и горячки нет. Бесшумно спрыгнул с верхних нар Слава.
– Нормально. Я ему воды соленой принес, надо много пить, тогда точно оклемается, – Шухер кивнул на бутылку на тумбочке.
– Не, так не допрет, – Слава взял бутылку, подтянул крышку до треска и положил бутылку под одеяло. – А откуда знаешь, что соленая вода помогает?
– Оттуда же. Я их язык давно выучил. Хорошо, кстати, шифруют, эти контры не расшифруют полностью. Машу немного пораспрашивал. Это она на вид строгая, а на самом деле, – Шухер улыбнулся.
– Знаю, она мне нравится, но она с Каем, – буркнул Слава.
– Тебе надо свою Тараканиху найти, Маша не для тебя, – по-дружески, без намека на издевку, сказал Шухер, похлопав парня по плечу. – А Кая мы вытащим, не сомневайся.
Разговаривали они шепотом, специально проглатывая слоги, чтобы никто толком разобрать не смог, даже если будет стоять рядом и слушать во все уши. Так умели не все разведчики, Болт всегда очень злился, когда Шухер с Тараканом шепчутся.
Они вышли из жилого отсека и быстрым шагом пошли в тренировочный отсек, где был тир, зал с грушами и матами. Никто не обращал внимания на разведчиков, все привыкли, что у них дела, тем более никому бы не пришло в голову интересоваться, куда они идут, и что у них за дела. Спустившись на три уровня ниже, где начинались склады, Шухер остановился. Таракан, как ему и положено, спрятался в узкой щели между сочленением двух плит, образующих неровную уродливую стену. От долгих бомбежек много стен потрескалось, осело, потолки кое-где сложились, но не обрушились полностью, цеха, рассчитанные под убежища при ядерном взрыве, выстояли. Слава не знал, почему стены такие кривые, почему нет прямых линий, о красоте он и не думал, а в школе об этом не рассказывали. Дети, рожденные здесь, не знали другого, не могли сравнивать, не могли знать, что бывает иначе. Все учебные фильмы, исторические сказки казались волшебным миром, нарисованным объевшимся гнилых грибов художником. Шухер много открыл Славе, разрушив его мир почти до основания, и Славу мучил вопрос: «Зачем мы здесь живем?». Он как-то спросил это у Шухера, на что тот приказал больше об этом не говорить, а то можно попасть под статью об измене Родины. Это было сказано показно, чтобы слышали другие разведчики, но одними губами Шухер шепнул: «Потом, жди». И Слава ждал, наставник еще ни разу его не обманул, в отличие от других, даже Болт мог кинуть по-легкому.
Шухер прошел вперед, быстрым движением вытащил жетон и открыл склад. Дверь осталась полуоткрытой, но Шухера в коридоре уже не было. Таракан некоторое время прислушивался, затем в три прыжка пробрался на склад, затворив дверь. Он кивнул Шухеру и тот прошептал: «Взял на время. Они и так тут подворовывают, лишняя запись в логе ничего не докажет». Слава кивнул, что понял. Он и не думал, что кто-то будет в этом всерьез разбираться, со склада часто исчезало самое ценное, растворяясь в карманах особистов, ведущих следствие. «Плановая кража», – так шутили в разведке среди своих.
– Что делать? – шепотом спросил Слава, следя за Шухером, оглядывающим вентиляционные шахты.
– Смотри и запоминай, а то заблудишься, – Шухер взял кусок проволоки и стал рисовать линии на пыльном полу. – Следи, тут недалеко, но на тот склад мы не пройдем, засекут. Там камеры опять поставили, а здесь воровать нечего.
Слава оглянулся и пожал плечами. На палетах стояли канистры с дезинфектором, мотки проволоки, тюки с ветошью и коробки с чем-то, Слава не знал таких слов, непохожих на родной язык. Он догадывался, что это на иностранном языке, сразу возникал вопрос, откуда они здесь? На канистрах с дезинфектором тоже был знакомый логотип, он часто мелькал в роликах на политсобраниях, когда им показывали бессердечных и подлых акул бизнеса, иродов и людоедов. Он точно помнил эти два странных слова «Du Pont», одно из которых он понимал точно, что такое понт знали все, и что в их языке буквы перепутаны.
– Смотри сюда, потом будешь думать, – Шухер ткнул его проволокой в ногу.
Таракан рассматривал план. Шухер объяснял без слов, ведя проволокой по нарисованным коридорам. В вентшахте пролезть мог только Таракан, остальные были слишком большими и неповоротливыми.
– Все понял? – Слава кивнул, что все понял. – Тогда бери две канистры и вперед. Я буду ждать тебя здесь. Если что-то будет, услышишь стук, тогда жди сигнала, не высовывайся.
Слава вздохнул, лезть в шахту совсем не хотелось. Он уже это делал и не раз, возвращаясь черным от грязи и злым. В этот раз он хотя бы четко понимал, зачем это надо, а то все эти тренировки больше напоминали игру для старших разведчиков «запустить таракана».
Когда Слава залез и скрылся в шахте, Шухер аккуратно, чтобы не издавать лишних звуков, подал канистры. Шахта глухо загудела, Таракан схватил ношу и пополз. Чем дальше он полз, чем глубже уходил в черноту, тем тише двигался. Тяжело было в первый момент, когда еще мышцы и кости не вспомнили, что они теперь не человек, а таракан.
– Мария Султановна, – позвал Машу больной, слабым движением протянув к ней руку. Когда-то это был рослый крепкий мужчина, любивший поддеть политрука и прогрохотать хохотом на всю библиотеку, теперь Машу звала мумия, потемневшая, как темнеет бумага в старых книгах, Кай приносил обрывки таких. Они все были, как бумажные, достаточно одной искры и все сгорят разом.
– Что вы хотели? – она подошла и машинально взяла его жетон, просканировав в своем планшете. Смотреть его карту было бессмысленно, как и карты остальных мумий, лежавших в палате. Мумии медленно поворачивались в их сторону, что-то шепча, но губы издавали лишь слабые шорохи.
– Мы вас не сдали, – прошептала мумия. – Эти хотели, чтобы мы вас обвинили.
Зашептала мумия рядом, Маша обернулась к ней, не сразу поняв, что это была женщина. Она, как и все остальные, потеряла идентичность вместе с волосами, черты лица слились в плоскую бумажную маску, на которой слабой краской еще светились серые глаза.
– Они думают, что вы нас отравили. Вы и Кай, – сказала женщина.
Палата зашелестела вздохами возмущения и ненависти. Маша не заметила, как заплакала. В голосе этой мумии она узнала свою учительницу, которая и увидела в ней желание помогать, рекомендовала в медсестры, а потом во врачи. И что осталось от нее, той доброй и строгой учительницы, всегда стригшейся коротко для женщин, не длиннее мочки уха, с подкрашенными синей краской волосами, что очень ее молодило и вызывало протесты со стороны родителей и руководства убежища. Ее любили дети, а она любила их, без выгоды или показного сочувствия, давала им всегда больше, чем требовала программа, рассказывала много из прошлой жизни, из мирной жизни, которая текла сама собой очень далеко отсюда, если идти пешком, но очень близко, если сесть на поезд. Маша думала, что они живут на другой планете, а те люди, которые не знают ни войны, ни смерти, ни голода, ни жареного таракана, терпкого и вкусного, не знают, что такое настоящая смерть.
– Машенька, не плачь, – попросила учительница.
– Хорошо, Наталья Юрьевна. Не буду, – Маша утерла слезы, борясь со скребущими по горлу лезвиями жалости к ним, к Каю, к себе.
И тут Маша поняла, что все говорят почти одно и то же. Это слышала и медсестра, стоявшая в дверях и беззвучно рыдавшая. Маша перестала одергивать всех, требование не показывать больным свои чувства, вселять в них оптимизм, радость скорого выздоровления, как было написано в инструкциях, не работали. Здесь больше не было больных, только умирающие.
– Спасибо, – прошептала Маша, оглядев всех, и мумии, довольные и счастливые, что их услышали, замерли на кроватях, закрыв глаза. Они очень устали, и вскоре многие уснули, и сон лучшее, что могло быть с ними сейчас.
– Кто-нибудь ел? – спросила Маша медсестер, когда они все собрались в дальней процедурной, где был кухонный закуток.
– Нет, все отказываются, – ответила одна медсестра с воспаленными красными глазами.
– Они считают, что им от еды только хуже, – добавила вторая.
Все согласно закивали, впервые Маша видела такое единодушие, обычно девчонки спорили и ругались.
– А вы сами ели? – Маша посмотрела на девушек, в ответ ей замотали головой шесть напряженных шей.
– Мы боимся, – прошептала одна медсестра, самая маленькая, похожая на девочку. Она стриглась под мальчика и красила волосы черной краской, от этого у нее постоянно воспалялась кожа на голове, но девушка терпела.
– Да, что-то не то. Лучше мы пока на тараканах посидим, – закивали девушки.
Маша удивленно вскинула левую бровь, они явно готовились к ее вопросам, даже слова выучили и твердят заученный текст. Она подошла к чанам с супом и кашей. Открыв крышки, Маша принюхалась и пожала плечами. Ничего нового она не унюхала, та же каша и тот же суп, сильно разбавленный, как и положено было в госпитале. Непривычным был цвет, точнее ускользающий оранжево-серый оттенок, но если помешать активнее, он исчезал. Маша закрыла чаны и долго думала, перебирая в голове все, что говорил тот умный особист, до конца не веря себе, не желая подробнее проверять свои догадки. У нее ужасно болела голова, а таблетку она выпить не успела, сразу после допроса пошла на осмотр.
– Все вылить, чаны отмыть с дезинфектором три раза. Всю еду будем готовить сами, список я составлю, – отдала приказ Маша.
Никто не спорил, обычно, когда намечалась тяжелая работа, девушки требовали позвать Федю. Медсестры поделились на группы, сами, без лишних указаний, будто бы они были к этому готовы, и потащили чаны к низким ваннам. Через несколько минут захлюпала каша, заикала канализация, всасывая в себя липкую жижу.
– Воду откройте, трубы тоже надо промыть, – распорядилась Маша.
– Точно! – хлопнула себя по лбу высокая медсестра, конкурировавшая, тайно, с Машей, за глаза называя ее калекой, когда какой-нибудь кавалер вдруг заговорит о Марии Султановне. Девушек очень раздражало, что все мужики и парни недопустимо уважительно относились к Маше, ревновали зря, Машу никто не интересовал.
– Как Федя? – Маша листала карты больных по очереди, борясь с собой, чтобы не открыть первой карту Феди. Она знала, что его состояние некритическое.
– Ничего, есть не может, но не жалуется, – ответила высокая медсестра. – К нему Болт заходил недавно, о чем-то они там долго болтали. Вы идите, Мария Султановна. Мы сами все сделаем как надо.
Маша кивнула и пошла к Феде. Его положили в свободной процедурной, где находился небольшой склад медикаментов и бинтов. Федя сидел на койке, которая была ему определенно мала. Маша подумала, что койка вот-вот рухнет.
Смотреть на его лицо было страшно: глаза исчезли полностью, лицо от побоев отекло так, что нос и щеки слились, а полураскрытый рот напоминал разрезанный резиновый мяч. Он был весь черный, с небольшими синими островками, там били не так интенсивно. Маша знала, что все его тело такое же синее – одна сплошная гематома. Она не могла знать, что особисты, восстанавливая традиции, били всех резиновыми шлангами с песком, вешали электроды на мошонку и соски, пуская долгий мучительный ток, пока «свидетель» не начинал орать, сходя с ума от боли. Она ничего этого не знала и старалась не думать.
Федя не услышал, как она вошла. Он что-то мычал. Маша сначала подумала, что это от боли, но потом услышала знакомую мелодию – это была детская песенка, которую она часто напевала, а Федя выучил. Маша задохнулась, так остро, до боли в сердце захотелось плакать, но плакать было нельзя, Федя всегда пугался, когда кто-нибудь из его друзей плакал, а друзья у него были здесь все, кроме самых вредных и требовательных пациентов, но это все в прошлом.
– Ну, как дела? Есть хочешь? – Маша потрогала его лицо, Федя замычал и осторожно отвел ее руку. Ему было очень больно, Маша поняла это и пошла к шкафу, набирать в шприц обезболивающее. Все таблетки давно кончились, у нее дрожали руки от мысли, что ей придется в это покалеченное тело втыкать иглу. – Потерпи, сейчас будет больно, потом станет холодно, и ты сможешь уснуть.
Федя вздохнул и лег. Он знал, что надо делать, когда Маша вот так смотрит на него, когда у нее в руке маленький шприц с острой, очень болезненной и бессердечной иглой. Маша быстро уколола его в «живое» место на бедре, все остальное было черным, она боялась на это смотреть. Федя скорчил гримасу, и Маша поняла, что он улыбнулся. Она только сейчас заметила, что он все это время держал сжатым левый кулак. Маша протянула руку, и Федя вложил в ее ладонь невесомую бумажку. Маша пожала его руку, приложила его ладонь к лицу и заплакала. Федя уже не видел этого, он дрожал от холода, боль отпускала, забирая за собой сознание в глубокий тяжелый сон, после которого будет не легче.
Когда он уснул, Маша села на пол, прислонившись спиной к его койке. Все, накопленное за день, все переживания за Кая, за Федю, за больных вырвалось наружу потоком слез. Она громко рыдала, не отдавая себе в этом отчета, потерявшись, уйдя на дно с этой волной. И она забыла про себя, не разрешая себе жалеть себя, не желая понимать, как другие могут беспокоиться о ней – она запрещала себе об этом думать.
