Борис Петров
nD^x мiра
Оглушенные, они медленно поднимались вверх. Лифт не работал, электричество отключили несколько часов назад. Дамир посмотрел на часы, еще не было даже восьми утра, а мир треснул так, что никакие переговоры, никакие срочные действия, о которых так много говорилось, так много важных лиц уверяло, что любой конфликт можно разрешить в течение нескольких часов – в это уже не верилось, это было и невозможно. Квартиры были закрыты, и они поднимались дальше, этаж за этажом, пока не встали у приоткрытой двери в чердачное помещение. Дамир видел, что подъем на двадцать пятый этаж дался Рафаилу тяжело, а он не чувствовал усталости, кровь бешено колотилась в нем, и он боялся этого, понимая, что готов убивать и не задумается нажать на курок или пустить отравленную стрелу. Вылечить его от этого могла только Асият, умевшая усмирять его зверя, заталкивать его обратно в глубину сердца.
Из темноты чердака скользнул монах и жестом позвал их за собой. Они поднялись на крышу, где за колоннами вытяжных камер можно было спрятаться и видеть всю картину боя. Один из монахов, Дамир узнал его, но не по лицу, капюшон был надвинут слишком низко, а по походке, легкой, звериной, не смотря на тяжелое могучее тело. Он встал рядом с ними.
– Видите, они уже сожгли дом правительства? Видите, высоко в небе стоит черный столб? – монах показал направо, где за домами и парком находилась площадь «Согласия», лживое и глупое название для места, где так часто проливалась кровь, куда стремились всегда основные силы повстанцев, воинов освободительных армий. – Им больше не за что воевать, поэтому они будут вырезать друг друга.
– А куда делись три звезды? Я их не вижу, – сказал Дамир, всматриваясь в другую сторону, где должен был быть памятник. На месте памятника стояло огромное черное облако, заволакивающее близлежащие дома, расползающееся во все стороны, пожирая город.
– Там больше ничего нет, руины, – ответил монах. – Как странно, мы много десятков лет строили, наши отцы и матери, деды и бабушки создавали этот город, а его уничтожили двумя залпами ракетных установок. Били со всех сторон, думали, что там будут силы противника, а на площади собрался мирный митинг. Все, кто был против этой войны, все там погибли.
– Слишком мало, чтобы остановить войну. Площадь была на половину пуста, – сказал другой монах, подойдя к ним. Его балахон был испачкан в копоти и вязкой черной грязи, он говорил с трудом, прижимая правую руку к груди, не выпуская из левой тяжелой винтовки. – Я был там, все видел, а потом меня стряхнуло с крыши, не знаю, как я в живых остался. Дамир, помнишь в прошлые годы площадь бурлила, места не было, люди стояли на соседних улицах, все хотели сказать свое слово… так вот пришли одни старики и студенты, чертово лето, почему они не уехали раньше.
– Откуда у них оружие? Кто дал ракеты? Вы знаете, кто это сделал? – спросил Дамир. – Откуда столько танков, они же должны быть уничтожены!
– Много вопросов задаешь, на которые нет ответа, – покачал головой первый монах. – Сколько было войн, помнишь? Эта земля никогда не была мирной, она тлела, и вот, пламя вырвалось наружу. Пламя всегда было здесь, а сколько еще складов под нами, сколько спрятано в горах! Помнишь, как еще весной начались ночные погромы? А потом драки были же днем? Из гор приезжали, защитить честь народа. Кого-то изнасиловали, началась месть, но мы знаем, что этих парней и девушек насиловали свои же, но кто нам теперь поверит? Раньше, и это наша ошибка, мы считали, что должен придти кто-то, начать, собирать людей. Теперь все проще, мы не успели найти их группы в сети, они вычислили всех наших агентов, всем им отрезали головы. И мы ослепли, навсегда ослепли. Наша война проиграна, как и жизнь здесь. Скоро машина закроет миграционные коридоры, их осталось всего десять, остальные уже закрыли, люди еще вчера пытались спастись, но их не выпустили.
– Но зачем им это? Они же столько лет, десятки лет неплохо зарабатывали на нас?! – воскликнул Дамир.
– Ты про тех, кто засылал к нам провокаторов и кураторов? – первый монах покачал головой. – Они давно потеряли контроль, как и мы. Здесь родились свои лидеры, вожди, сумевшие обхитрить своих покровителей, своих хозяев.
На соседнюю крышу упал снаряд, и все тут же бросились на потрескавшийся от времени бетон, залитый черным пластиком, напоминавшим скорее мерзкую язву на теле больного, закрыв уши и открыв рот. Снаряд некоторое время полежал, старик забыл, для чего его создавали, но вспомнил и рванул, что есть силы. Осколки пролетели над головами, две вентиляционные шахты были раскурочены, вырваны с корнем. Их спас бетонный бордюр, предусмотрительно заложенный архитекторами, чтобы люди могли укрыться на крыше. Бордюр выдержал, приняв на себя большую часть взрывной волны и вихря осколков, но на соседнем доме от него остались жалкие развалины, и от этого соседний дом зло улыбался гнилыми зубами.
– Надо вывозить госпиталь, – сказал Дамир. Там много людей осталось.
– Да, госпиталь пока никто не посмел тронуть, – согласился первый монах. – Эвакуации нам ждать неоткуда, синих машин не будет, больше не осталось времени. Мы отправили туда все свободные автобусы, но его взяли в кольцо, будем пробовать пробиться. Хорошо, что мы успели тебя встретить. Нас осталось четверо и ты, остальные погибли.
Дамир задумчиво посмотрел на часы. Из госпиталя они ушли час назад, неужели за это короткое время там успел начаться бой? Асият должна была выйти на смену к полудню. Она всегда приходила на час раньше. Он попробовал связаться с ней, но браслет настойчиво отклонял его вызов. Сунув в ухо наушник, он ничего не услышал, сеть молчала, всемирный разум отключил их. Дамир взглянул на рейтинг, вкладка первая открывалась на весь экран и закрыть ее было нелегко, система настойчиво предлагала ему ближайший пункт пропуска, до которого было два часа на робобусе, цвет стал черным, и от него повеяло жаром.
– Нам осталось времени до полудня. Успеем отбить госпиталь, может, очистим души. Всех взять не сможем, многие и не захотят, я уверен, что так и будет, – сказал Рафаил и посмотрел в свой браслет. – Мне предлагают эвакуацию.
– Вот как? А мне нет, – скривился покалеченный монах, сильнее прижимая руку к груди и тяжело дыша. – Видимо, не жилец уже.
С наблюдательного пункта вернулся третий монах, который, даже в момент взрыва снаряда не покинул свой пост, а лишь пригнулся, чтобы шальной осколок не нашел его. Он молча показал на браслет, остальные кивнули. Шум боя удалился в сторону, и здесь стало относительно тихо. Они разделились, Старший монах и третий ушли вперед, а Дамир, Рафаил и подбитый, имя которого Дамир все пытался вспомнить, шли дворами к госпиталю, стараясь не попадаться на хорошо просматриваемых местах, но и не сбавляя хода. Два раза прямо за ними ударили очередью из окна, стрелок был плохой, и пули пролетели в сторону.
– Я останусь здесь, – сказал побитый монах, присматриваясь к старому зданию за которым начиналась прямая дорога к госпиталю. – Обходите дворами, Дамир, там же есть вход через морг?
– Да, мы пройдем по туннелю, он в одном квартале отсюда. Его законсервировали, но мы часто вывозили оттуда тела, чтобы не пугать людей.
– Да, я помню. Там еще вход в ледовый дворец недалеко. Помню, сам таскал шесть лет назад, – кивнул подбитый, и тут Дамир его узнал, не фигуру, таких было много, а голос, манеру говорить, резкую, с нотками презрения. Это был двоюродный брат Асият, долго и настойчиво препятствовавший ее браку с неверным, с чужаком. – Не держи зла, тогда так было надо. Поцелуй от меня сестру, я ее всегда любил больше других сестер, даже родных.
– Хорошо, Заур, обязательно, – сказал Дамир, пожав его левую руку. Заур схватил оставленную у стены винтовку и скрылся в подъезде. Дальше Дамир и Рафаил бежали, стараясь не сбивать дыхание, держать один ритм. Они выскочили на открытую местность, живые кварталы остались позади, а впереди высился новенький ледовый дворец, тихий и молчаливый, а когда-то радостный, искрящийся яркими огнями, звеневший музыкой.
На первый взгляд здесь больше ничего не было: дороги, заплетавшиеся в сложный перекресток, уводившие далеко от города, одноэтажные киоски, в которых можно было купить в автоматах все, что угодно, торговцы забрасывали сюда остатки, и люди ходили на эти окраины в поисках оригинальных подарков или игрушек для детей. К одному из таких киосков, выключенному, как и все остальные, и пошел Дамир. Рафаил задержался, спрятавшись за одним из киосков и рассматривая местность через прицел. Щелкнул замок, непривычно громко в этой тишине раздался скрип железной двери, который заглушили разрывы снарядов, долетевших до них от госпиталя. Рафаил выбрался из укрытия и побежал к Дамиру, стоявшему у широкой двери, стилизованной под стену киоска, за которой вниз уходил хорошо освещенный широкий туннель.
– Думаю, что свет нам не нужен, – сказал Дамир и выключил освещение, набрав затейливую комбинацию на панели. Свет заморгал и потух, из туннеля донеслись приглушенные голоса.
– Пойдем с интервалом в двадцать шагов, ты слева, я справа, – шепотом сказал Рафаил.
– Я первый, попробуем пройти без шума, а то нас похоронят в нем, слышишь, дозор уже поставили. Плохо дело, значит наших стариков убили, – прошептал Дамир и скользнул в туннель.
Рафаил последовал за ним и ослеп в первые минуты. Он слышал, как движется впереди Дамир, как кошка, бесшумно, едва касаясь пальцами стены. Он пошел за ним, неудачно врезавшись дулом винтовки в стену, не угадав ее изгиба. Впереди, в сотнях метров, кто-то зашевелился, эхо туннеля донесло чей-то недовольный говор, потом кто-то громко заржал, и все стихло.
Дамир шел как индейцы, они с сыном учились так ходить, наступая сначала на пятку, а потом ступая бесшумно всей стопой. Он уже далеко ушел от Рафаила, шаги которого шуршали, как две ленивые толстые крысы. Вскоре показался первый свет, в темноту туннеля, как попало, бил фонарь, возле которого курили два солдата освободительной армии. Дамир толком не разглядел, кто это был, кого они намеревались освобождать, полностью потеряв умение различать этих зверей с автоматами. Рука бесшумно достала ядовитые иглы, которые он изготавливал сам из использованных шприцов. Иглы получались крохотные, с еле заметным оперением, как маленькие стрелы, и летели далеко, ровно, не сбиваясь даже при резком порыве ветра. Дамир замер, приблизившись к лучу света, но на полшага не выходя в световое пятно. Бойцы, потерявшие бдительность за разговорами, стояли к нему боком, он хорошо видел их, на головах были каски, а лица затянуты плотной маской, которую его стрела не пробьет точно. Они были почти неуязвимы для его оружия, беспечно смотрели в туннель, он слышал, что они смеялись над ним, придумывая, как они будут брать его живым или мертвым, сколько будет стоить его голова. Из их разговора, он понял, что командование так и не смогло выяснить, кто же прятался в доме правительства или стрелял из укрытия на площадях во время митингов, отстреливая самых ярых пропагандистов или кураторов, а вместе с ними отправляя в больницу и всех, кто был рядом. Яд действовал мгновенно, качественно, цепляя за собой всех, кто был в радиусе пяти метров. Вот один из бойцов изобразил удар ногой, штанина оголилась, и острая игла тут же впилась в его ногу. Второй, не догнав, сделал в его сторону обозначающий удар, сильно склонив голову вниз, и получил в шею вторую иглу. Дамир бросился вперед, схватил с ящиков от снарядов, которые служили дозорным в качестве стульев, сумки с противогазом и бросил их назад Рафаилу. Он поймал их на лету и, пока одевал, Дамир успел выключить фонарь, и туннель погрузился в сплошную черноту.
Кто-то окликнул их издали, спрашивая, что случилось. Дамир не знал этого языка, он немного умел говорить на родном языке Асият, но вот остальные два оставались для него загадкой. Рафаил ответил, каркая, подражая голосу одного из убитых бойцов, а почему же убитых? Они еще могли слышать и видеть, все понимали, но не могли пошевелиться, даже застонать от боли, окутанные плотной сеткой паралича. Что-то не понравилось им в ответе Рафаила, и по полу загрохотали тяжелые подкованные подошвы. Заметались вдали лучи фонарей, бежавшие толком не могли осветить пространство, слишком торопясь к посту. Рафаил лег к стене, уже в противогазе, один оказался ему слишком мал, а второй чуть большой, но маска плотно облегала лицо и он дышал через кассетные фильтры. Дамир встал за узкой колонной, державшей просевший свод. Слишком хорошая мишень, опытный взгляд сразу бы выхватил его из толщи мрака.
Двух уложил Дамир, солдаты, еще недавно мирные граждане, приветливые и милые днем, а ночью превращающиеся в притаившихся зверей, начищавших до блеска оружие, бежали без противогазов и средств защиты. Третий торопливо надевал маску, и игла врезалась в нее. Солдат дал слепую очередь из автомата, попав в двух дозорных, испустивших, наконец, дух. Глухо шлепнул выстрел, его снял Рафаил, но после автоматной очереди и этого шлепка туннель дрожал, выл от боли. Потом все стихло. Сиротливо мигали на полу брошенные фонари, от падения или нависшей атмосферы страха переключившиеся в режим сигнализации. Дамир поднял их и выключил.
Они прошли до конца туннеля, двери входа в морг были распахнуты, на полу валялся мусор, казавшийся в аварийном освещении жутким. От каждого хруста брошенного пакета или осколка стекла замирало сердце, они останавливались, прислушивались, не находя в этой тишине присутствия живых, и шли дальше. Гулко загрохотало снаружи, стены и потолок затряслись, сверху слышался назойливый стрекот, не прекращавшийся ни на секунду.
Проходя мимо операционной, Дамир замер, не в силах отвести взгляда. Под потолком висели старики, повешенные палачами на крюках, оставшихся после ремонта, когда госпиталь отстраивали заново, укрепляли. Так вешали предателей, позорно, без права на личность. Рафаил склонил голову перед мертвыми и стал помогать Дамиру снимать стариков и укладывать на стол. Было видно, что стариков перед смертью пытали, унижали, заставив принять смерть в разорванной одежде, с глубокими порезами от ножей по всему телу и сломанными пальцами. Укладывая друзей на стол, накрывая простыней, Дамир не мог отделаться от мысли, что считывает их травмы, бегло составляя отчет, и от этого становилось совсем жутко.
– Скоро мы увидим то, что не могли бы себе представить, – прошептал Рафаил, после того, как они уложили последнего старика и накрыли простыней. – Мы такого о себе не знали, а машина все просчитала. И она права – здесь нет места для человека, для таких, как мы.
Дамир покачал головой, желая не согласиться, но шум бойни на улице, непонятно было, откуда бьет танк, с какой улицы свистят минометы, долбят бетон пулеметные очереди, и не находил внутри ничего, чем возразить Рафаилу. Над их головами гудел шум кругового боя, в котором было уже не важно, кто с кем воюет, тлеющий пожар ненависти вырвался из-под земли, и началось истребление.
Этажом ниже взорвалась граната, отделение вздрогнуло, застонали от страха дети, вжавшись в темные углы палат. Утро разгоралось, еще недавно яркое, солнечное, превратившееся в сплошной липкий сумрак, сквозь который прорывались звуки боя. Здание трясло, госпиталь боролся, сопротивлялся, готовый выдержать долгую осаду, но некому было защищать этот гордый форт.
Асият вздрогнула и вырвалась из оцепенения. В руках она сжимала автомат, ей показалось, что он до сих пор горячий от выстрелов, и она в ужасе отбросила его от себя. Опомнилась, резко вскочила с пола и схватила дрожащими руками оружие. Из палат выглянули испуганные лица врачей, тех, кто остался в живых, успев забаррикадироваться на двадцатом этаже в детском отделении. Что творилось внизу, в терапии и реанимации, Асият боялась вспомнить, но ужас этого утра стоял перед ее глазами, хохотал прямо в лицо.
Она приехала на работу очень рано, ее разбудил звонок от коллеги, просившей выйти, так как сменщица не пришла, многие не пришли сегодня на работу. И это был последний звонок, который она смогла принять, Асият много раз пыталась дозвониться Дамиру, узнать, как у них дела, в их самом спокойном отделении, где даже пациенты никогда не жалуются, и не смогла. Что было дальше, она понимала с трудом. В ее отделение ворвались люди с автоматами и начали расстреливать больных, а она не могла сдвинуться с места, пока один из ее пациентов, молодой парень, которого она хотела уже выписывать на следующей неделе домой к невесте, не сбил одного из автоматчиков тумбочкой, получив очередь в живот, грудь и лицо. Его смерть разбудила что-то в ней. Она схватила автомат у упавшего террориста и, не испытывая ни жалости, не сомневаясь ни на секунду, расстреляла троих нападавших, хладнокровно довершив дело контрольными в голову. Этот зверь, что проснулся в ней, делал все четко, отлично помня уроки обращения с оружием, которые давал ей двоюродный брат Заур, с которым она рассорилась после замужества. Асият, нет, зверь, вышедший наружу, хладнокровно собрал у убитых обоймы, затолкав в плечевую сумку, и вышел из отделения.
Спасать больше было некого, все были уже мертвы. Ее спасло то, что она закопалась в кабинете с отчетами и не сразу поняла, что происходит. Зверь побежал наверх, но и там уже все было кончено. По палатам бродили убийцы, не ожидавшие ее. Она расстреливала всех, без разбора, без лишних мыслей – это был враг, он не был достоин сожаления. Выше загрохотали взрывы гранат, террористы просто бросали гранаты в палаты с больными, не желая тратить время на стрельбу… как она дошла до детского отделения, Асият не знала, всем управлял ее зверь, она. В сумке было много обойм, но она совершенно не чувствовала тяжести. Зверь выбрал с первого раза хороший автомат, не сильно тяжелый, с удобным прикладом и прицелом. Болело правое плечо, древнее оружие оставляло отметину на теле, руки пахли порохом и кровью. Дети не испугались ее, даже после того, как она расстреляла ворвавшихся на этаж террористов, одного она узнала, он жил на соседней улице, всегда плевавший ей вслед, проклиная за то, что вышла замуж за чужака. Дети облепили ее, незнакомую тетю в белом халате и белых брюках, на которых не было даже капли чужой крови, и Асият вернулась, в страхе выронив автомат.
Вместе с другими врачами и медсестрами они кое-как забаррикадировали вход мебелью, выбросив мертвые тела на лестницу. Пожилая медсестра долго мыла пол, совершенно не выдавая лицом страха, будто бы это детишки нашкодили, разлили сок или разрисовали маркерами блестящий белый пол, разлинованный классиками, шахматной доской и другими играми, которые дети придумывали сами. Любимой игрой была «Не наступи на мину», на время приходилось пробираться по нарисованному минному полю, прыгать, стараться не упасть, стоя на одной ноге.
Прошел час, может больше, время тянулось невообразимо долго. Асият проверила автомат, никто больше не приближался к их этажу, внизу шел бой, и все были там. Она попробовала позвонить Дамиру, он же должен быть внизу, неужели его больше нет в живых? Браслет отменил вызов, но тут же предложил написать сообщение абоненту. Она быстро написала, где они и сколько с ними детей. Сообщение, замигало, будто бы кто-то решал, отправлять его или нет, и ушло. Асият проверила, отчет о доставке пришел, Дамир прочитал ее сообщение, значит, он был жив! Она успокоилась, обошла все палаты, где спрятались дети и взрослые, забаррикадированные мебелью, и устало села в холле на диван, не сводя глаз с дверей, прислушиваясь к шуму боя, желая вычленить из него топот тяжелых ботинок на лестнице.
– Тетя Асият, тебе надо поесть, – рядом с ней села девочка лет десяти, полненькая, с таким же длинным носом, как и Асият, с живыми честными глазами. Она протянула Асият пакетик с кексами и бутылку с соком. Асият улыбнулась, отложила автомат в сторону, и его место тут же занял брат девочки, мальчишка восьми лет, такой же полненький, как и сестра, с умными, строгими глазами, определенно он пытался походить на отца. Дети прижались к ней, а Асият, держа в руках пакетик с кексами и сок, расплакалась, только сейчас поняв, как сильно она устала. В холл выбежали дети, расселись на полу, на диванах и стульях, со страхом и восхищением глядя на бесстрашную тетю, защитившую их. Они не знали и не могли знать, почему взрослые воюют, почему надо убивать друг друга, ради чего. Здесь были все народы, перемешанные, полукровки, как их презрительно называли в спины, и чистокровные, гордившиеся этим, не понимая, что это на самом деле значит. А много ли надо ребенку для гордости? И все же это будет не злая гордость, больше игра, поднятый к верху нос, но мгновение, и все вместе играют, веселятся, кто постарше, влюбляются, обижаются и ревнуют. Здесь были дети разного возраста, от самых маленьких, до подростков, разбившихся на пары, забыв про прошлые обиды, глупые споры, сидя рядом, держась за руки, прижимая к себе маленьких, желая успокоить их. Асият не успела запомнить каждого по имени, дети и не требовали этого от нее, сидели молча, слушая шум боя, смеясь вместе с ней, когда она неловко, дрожащими руками пыталась съесть хотя бы один кекс, а кусок просто не шел в горло, застревая на полпути.
– Заур, не трожь! – прикрикнула девочка, которая принесла ей кексы на брата, хотевшего взять поиграть автомат. Больше никто из детей не притрагивался к оружию, даже хмурые юноши держались от него подальше дети боялись оружия.
– Я только потрогать, – вздохнул Заур и недовольно посмотрел на сестру. – Ты мне не мать, Заира, почему я должен тебя слушаться?
– Не ругайтесь, автомат нельзя трогать, это мне пришлось его взять, – сказала Асият, проглотив, наконец, один кекс. Она отдала пакетик Заире. – Спасибо, я больше не могу есть.
– Выпей сок, ты же устала, – потребовала Заира, и Асият послушно выпила.
Дико загрохотали пулеметы, снаряды штурмовали последние этажи, чудом не залетая в широкое окно холла. Казалось, что били со всех сторон, пытаясь сбить облако или просто стреляли в солнце. Дети заплакали, прижались друг к другу, но не бросились в пустые палаты, где было еще страшнее. Асият не сразу услышала, как в дверь аварийного пожарного выхода кто-то стучится. Сначала ей показалось, что она слышит этот стук, дробный, как отбивает ритм барабан в одной песне, в их песне. Сердце замерло, неужели это Дамир, неужели он вспомнил их тайный сигнал, которым он вызывал выйти из дома Асият, боясь показаться у них в дверях, войти в подъезд, чтобы опять не нарваться на ее братьев, больше не драться до крови, до шума в ушах. Он приходил на детскую площадку и стучал камешком по крашеной трубе, часто дети подключались к его игре, и двор заполнялся громким стуком, а Асият знала, что он ждет ее и будет ждать до заката, пока она не выйдет, не улизнет из-под строгого ока братьев, уже давно смирившихся с ее причудой, веря больше сестре, чем назойливым перешептываниям соседей.
Асият бесшумно встала, словно боясь, что в этом грохоте ее кто-нибудь услышит, и подошла к двери пожарного выхода. С лестницы эту дверь мог открыть лишь тот, у кого был специальный ключ, замок был механический, аварийное освещение больше не горело, видимо, один из снарядов попал в энергостанцию и взорвал аккумуляторы. Она подождала, пока стук затихнет, и постучала в ответ, медленно, пропевая свою песню. В ответ ей постучали, продолжая мелодию, и она радостно открыла. Дамир был весь мокрый, она знала, что он должен был смыть с себя остатки яда, пары, жалкие молекулы, способные отравить любого, кроме него. Он запрещал ей к себе прикасаться, но она не выдержала и обняла его, сердцем ощутив, как он волнуется, не смотря на непроницаемое лицо, белое, до мертвенной белизны.
– Скорее, у нас мало времени, – заторопил ее Дамир. Она увидела, что рядом стоит монах, весь перепачканный в копоти, мокрый, с сумкой с противогазом через плечо и винтовкой в руках.
Дети все поняли без уговоров, они были готовы. Дамир повел всех вверх, на крышу. Асият ничему не удивлялась, понимая, что назад, вниз, дороги нет. Проходя последние этажи, она увидела, что двери и стены перепачканы кровью, но тел не было, лишь неплотно закрытые двери пожарных выходов, открывать которые не поднималась рука. Она знала, что за ними нет больше живых ни больных, ни врачей, ни медсестер, ни бандитов. Госпиталь сотрясался, дрожал, готовясь вот-вот развалиться, но это впечатление было обманчивым, здание выдержало бы не одну атаку, выстояло, огрызаясь громадными бетонными осколками, метившими во взбесившуюся технику, палящую снарядами со всех сторон.
На крыше их ждали четыре вертолета. Синие, с белой полосой и крупными желтыми буквами UN-7, знак международной организации, объединявшей все страны, без исключения, без ограничения в правах из-за статуса, размера, богатства и власти, и эти права можно было купить или продать, что и делали многие крохотные государства, зарабатывая неплохие преференции, получая льготные ставки. Власть, как и столетия назад в бытности первой подобной организации, была у короткого списка стран, реальная власть и влияние, что вполне устраивало большинство.
Детей заталкивали в вертолеты, приходилось подолгу ждать, пока откроется дверь и каждый сможет войти внутрь. Система считывала чип каждого человека, решая, имеет ли он право на эвакуацию. В последний вертолет попробовала войти Асият вместе с Зауром и Заирой, но дверь не открылась. Дети попробовали отдельно, но дверь не открылась. Тогда Асият попробовала сама, ее не пустили. Дамир подошел, приложил левую руку к считывателю, и дверь открылась, но, как только Заур подбежал к нему, дверь снова закрылась. Подошел Рафаил, и ему дверь открылась. Вместе с Зауром они попробовали удержать дверь, но механизм оказался сильнее и больше не открывался никому. Загудели винты квадракоптеров, мощные машины набирали ход, а робот-пилот предупреждал, чтобы люди покинули площадку.
Оставшиеся на крыше отбежали к входу на чердак, и квадракоптеры один за другим поднялись в воздух. Первый из них, самый большой, выпустил дымовую завесу, набросав тепловых ловушек, и снаряды полетели в другую сторону, давая вертолетам спокойно улететь. Когда дым рассеялся, на крыше стояли Рафаил, Дамир, Асият и брат с сестрой. Дети ничуть не испугались, они были даже горды, смело глядя на выглянувшее из-за густого смога солнце.
– Скоро поддень, – сказал Рафаил, глядя на солнце.
– Да, скоро полдень, – сказал в ответ Дамир и посмотрел вперед на широкую улицу, где стоял старый дом, весь в огне, там, на крыше, был Заур, как и другие, бивший по остервенелым командирам. С других крыш справа и слева поднялись монахи и подняли вверх винтовки. Рафаил поднял в ответ свою, забил пулемет, пытаясь сбить снайперов, но все пули летели мимо. Рядом жужжал квадракоптер робот-корреспондент, разглядывая камерами людей на крыше, выхватывая верно направления их взглядов, ловя в объективы бесстрашных монахов на крышах. Робот и не собирался улетать, он, как и оставшиеся на крыше, собирался встретить смерть. Дамир подумал, что этот робот сейчас передает все увиденное в редакцию, а там уже будут решать, пускать ли это в эфир. Он помнил, какие куцые репортажи показывали каналы после предыдущих столкновений, как много было в них неправды, недосказанной правды, и все же, система предупреждала людей, возможно, только у них в родном краю, часто показывая фильмы, напоминания об ужасах войны, предупреждая людей.
– Полдень, – сказал Рафаил и посмотрел на солнце. – Прощайте, друзья. В этом мире больше нет ничего, кроме нашего солнца. Какое же оно красивое, хочется верить, что ему будет нас не хватать.
Асият заплакала, и они обнялись. Взрослые прижимали к себе напряженных плачущих детей, старавшихся быть сильными, хотели их защитить, в последний раз уберечь.
– Смотрите! Там второе солнце! – закричал Заур, показав на огромную, белую от миллионов кельвинов звезду, поднявшуюся из ниоткуда. Асият прижала к себе мальчика.
Камера вывела студию, зажглись экраны на заднем плане, плавая в воздухе, привычно выводя запутанные линии графиков, зазвучала мелодия заставки, забегали цифры в столбиках, поднимавшихся с пола и улетавших ввысь. Куда-то делись столы и стулья, на которых сидели ведущие, студия была до сих пор пуста, когда мелодия заставки закончилась и графики со столбиками чисел дрожали в гнетущей тишине, из левой части экрана вышли ведущие. Петр вел Марианну под руку, она была бледная, без привычного яркого макияжа и манящей улыбки, заставлявшей зрителя задержаться у экрана и слушать ее. Они были одеты в черное, Марианна в длинное платье с длинными рукавами и наглухо застегнутым горлом, без украшений, только гладкая ткань, слишком свободное для ее изящной фигуры, а на груди висел простой серебряный крестик, черные волосы убраны назад в строгий клубок, и ни сережек, ни колец, ни чего из украшений. Петр был в черном костюме, белой сорочке и без галстука. За ними, чуть запоздав, вышел Рон, одетый в длинный белый балахон и круглую шапочку, что очень сильно контрастировало с его ослепительно черной кожей.
Они встали по середине и молча смотрели в камеру. Марианна держалась за руку Петра, смотря в сторону, резкими движениями утирая рукой набегающие слезы. Начал Петр, как лидер этого шоу.
– Добрый день, хотелось бы мне сказать, но это не так. Сегодня вы не увидите ничего из того, к чему привыкли за десять лет существования нашего шоу. Я не буду занудничать, Рон не будет умничать, а Марианна не будет вам читать сводки и околдовывать своей улыбкой, мне иногда кажется, что вы смотрите это шоу только ради ее прекрасных глаз и улыбки, – он сделал паузу, смотря на нее, она слабо улыбнулась и посмотрела в камеру, покачав головой. Марианна отвернулась и уткнулась в его плечо. – Нет, не думайте, что мы здесь решили сыграть для вас пошлую трагедию. Мы вполне искренни в своих чувствах, и да, мы считаем, что трагедия случилась. Страшная, в которую никто до конца не мог поверить, никто из нас – никто из вас, признайтесь себе в этом. Мы долго потешались над индексом мира, строили догадки учили вас, как надо зарабатывать на этом, спорили, я часто проигрывал и был рад этому, нет ничего приятнее проиграть в этом споре и выполнить какое-нибудь задание Марианны. Мне это нравилось, особенно, когда надо было что-нибудь съесть. А помните, как она проиграла спор, мы заставили ее съесть небольшой торт? Что еще сказать, даже не знаю, так долго готовил речь, думал, как начать, что сказать, а теперь понимаю, что все это не то, пустое. За эти десять лет мы все стали друзьями, я и Марианна поженились, у нас родилась дочь. Анетта, иди к нам!
