Борис Петров
nD^x мiра
Глава 13. Сказка о сурикатах и красной глине
В знойной Африке, на самом юге в пустыне Калахари жили сурикаты. Это такие небольшие симпатичные зверьки с белой мордочкой, черными ушками и желтым хвостом, а шерсть у них коричневая с оранжевым подшерстком, отчего она кажется немного полосатой. Жили себе и жили эти зверьки, рыли норки в камнях, искали в трещинах насекомых, охотились на ящериц и небольших змей. Тяжелая жизнь в пустыне, чтобы поесть, приходится много поработать.
И вот один сурикат весь день гонялся за ящерицами, даже длинный хвост взмок, но ни одной не поймал. Солнце в этот день пекло так, что бедный зверек едва не помер. Он нашел свободную пещеру, здесь никто до него не был, так далеко его собратья не забегали, и спрятался там. Отдохнув и остыв, он стал думать, почему он голоден, почему охота так тяжела, а пищи все меньше. А если пищи меньше, значит, ее кто-то съел! Так он подумал и понял, кто во всем виноват.
А виноваты были, как он подумал, другие сурикаты, которые жили на другой стороне их части пустыни, там, где начинались зыбучие пески и бесконечный зной. Вот, думал он, они приходят к нам и съедают всю нашу еду! Разозлившись и расхрабрившись, он нашел в пещере лужу, умылся, помыл измученный хвост и вышел наружу.
Когда он пришел к сородичам, то они не узнали его. К ним пришел сурикат с красной головой и красным хвостом. Таких зверьков они не знали и испугались его. А сурикат понял, что они его бояться, и по шепоту собратьев понял, что морда его стала красной, как и хвост.
«Ага!» – смекнул он: «Вот теперь вы меня будете слушаться!».
А надо сказать, что этот сурикат был неудачником. Его знали все и посмеивались над ним. У него не было хорошей охоты, он часто не мог найти себе и личинок на ужин, но сейчас они не узнали его. Перед ними был страшный зверь, красный сурикат.
«Сурикаты! Хватит терпеть жару и голод! Хватит терпеть невзгоды, когда нас объедают другие!» – завопил красный сурикат, грозя кому-то ручками в небе. Сурикаты зашептались, зашушукались, и все громче стали поддерживать его, ведь так просто и легко винить кого-то другого в своих неудачах. А красный сурикат продолжал: «Сурикаты! Мои верные сурикаты! Мы пойдем и отберем свое по праву! Мы накажем воров и злодеев, и справедливость будет за нами!».
Он еще много что говорил, кивая, маша в сторону других сурикатов, которые и знать не знали, что они виновны в том, что их соседи голодают. Их жизнь тоже была несладкой, и если добыча перебегала к соседу, что же ее бросать тогда? Все то и дело бегали друг к другу, а иногда и вместе охотились на змей.
Красный сурикат выбрал самых смелых и сильных сурикатов. Он назвал их войнами и отвел в пещеру. Войны должны были закрыть глаза, и красный сурикат обмазал их хвосты в луже, где была красная глина. Теперь войны тоже стали красными сурикатами. В ту же ночь они напали на соседей и отобрали всех личинок. Красный сурикат получил лучшие куски. Всем очень понравилось, можно было не бегать весь день, не искать в трещинах жуков и личинки, а забрать свое, забрать силой. Все больше сурикатов получали красные хвосты, а тех, кто сомневался, говорил о том, что их соседи такие же сурикаты, как и они, что у них такая же тяжелая жизнь, били и изгоняли на край, в самую жаркую часть пустыни. Что было дальше с ними никто не знал, да и не хотел знать.
И стали почти все сурикаты с красными хвостами. Осталось немного с желтыми, чтобы можно было днем проходить к соседям и вынюхивать, что думают соседи. А соседи возненавидели сурикатов с красными хвостами. Появлялись и те, кто предлагал выкрасить хвосты в зеленый цвет. Достаточно было найти зеленого жука и раздавить его, но не есть, а выкрасить хвост. Но таких сурикатов с зелеными хвостами было немного. Большинство помнило, что они все сурикаты, все родились с желтыми хвостами, а соседи просто сошли с ума.
«Нельзя ненавидеть другого суриката только за то, что у него не желтый хвост», –говорили сурикаты, а более мудрые и знающие добавляли: «Не все с красными хвостами хотят носить красный хвост. У всех есть детеныши, и надо думать о них».
Много спорили, много дрались, отбивались каждую ночь. Иногда выигрывали у краснохвостых, но все чаще проигрывали, бросали пищу и прятались по дальним норам. И вот пришла очень жаркая и голодная пора.
«Мы должны захватить их землю и забрать нашу пищу!» – призывал вождь, а краснохвостые воинственно поднимали маленькие лапки вверх. Они были настолько страшны и воинственны, что хищные птицы, любившие поймать на ужин суриката, боялись летать над ними.
И хлынула лавина краснохвостых, и началась страшная драка. Сурикаты дрались с сурикатами, и никто не знал и не понимал почему. И все бы кончилось плохо, если бы вдруг солнце не пропало, а на небе появились огромные тучи. И начался ливень, а в пустыне он может идти много дней.
Вымокли сурикаты, хвосты перестали быть красными и зелеными, а страх и злоба тоже смылись. Поняли все, что все равны и не было причин драться, а красный сурикат продолжал гнать всех в атаку, пока его все вместе не выгнали. Какой же он красный сурикат, если он такой же мокрый и жалкий. И все узнали в нем того неудачника, и стало сурикатам стыдно.
И когда дождь кончился, и сурикаты повылезали из своих норок, то бывшие краснохвостые принесли соседям свою добычу, свои запасы, а тех, кого выгнали, нашли и позвали обратно. Так и живут, охотятся, бывает и подерутся, с кем не бывает. Но если кто-то выкрасит хвост в другой цвет, сразу же поколотят. Пусть такие шутки в другом месте шутит.
Глава 14. Кто-то украл нашу весну!
В больнице жить ничего хорошего. А как ты думаешь, если сидишь целыми днями внутри, погулять не отпускают. У меня там что-то гноиться начало на спине, меня мажут какой-то мазью. Она мне не нравилась, плохой запах, но зато спина чесаться перестала, а то проснусь ночью, и спать не могу, так чешется.
Мою куртку и штаны зашили, даже выстирали. Я была очень рада, хотя и расстроилась, что куртка потеряла цвет. Она была желтая, такая яркая, как солнце, а брюки голубые, а стали все какими-то серыми. Ну и ладно, это же все равно мои вещи, мне их мама покупала.
Я оделась, и нас пустили погулять во дворе больницы. Нас было немного, те, кто уже выздоравливали. Большинство детей было в подвале, туда перенесли нашу палату, потому, что нас бомбили. Пока не попали, но я слышала, что каждую ночь они подбираются все ближе и ближе. А зачем нас бомбить? Зачем надо бомбить больницу, здесь же дети и другие больные. Взрослых почти нет, их перевезли в другое место, не знаю куда. Я вообще мало знаю и всего боюсь, но бомбежек бояться перестала, только вздрагиваю и прислушиваюсь, где взорвалось.
У нас есть мальчики, они разбираются, что ударило. Мне все равно – все смерть, если в тебя попадет. А они спорят, доказывают, ругаются, а за чем нам ругаться между собой? Я им так и сказала, чтобы они не ругались и не спорили, а они назвали меня маленькой и глупой. Ну да, я младше их и что?
Я всегда ждала весну, чувствовала, как она приходит. Это может почувствовать любой. Воздух такой теплый и сладкий становится. Я стояла на улице, смотрела на тусклое солнце, и оно не грело, а воздух был такой горький. Я сказала это седому профессору, он вышел вместе с нами и медсестрой погулять. Он сказал, что это от гари, и весна пока не пришла, но скоро придет, чтобы я не переживала. Он хороший, добрый, может успокоить и объяснить все, что угодно. Но он грустный, я вижу это, чувствую.
Я знаю, что он прав, что весна придет. Может и скоро, но сейчас ее кто-то украл, как и маму и папу!
Мы во что-то поиграли, немного побегали, много нам не разрешают. И я на время обо всем забыла, даже есть захотела, даже овсяную кашу.
Ночью к нам привезли мальчика, прямо в подвал. Это было во время бомбежки, и было так страшно, что никто не спал. Я хорошо помню, мальчишку внес врач на руках и ушел в другую комнату, там у них был стол, шкафы с бинтами и шприцами. Как же я не люблю уколы и когда с меня сдирают бинты!
Бомбили всю ночь, и даже утро. Как закончили, мы все тут же уснули и проспали до обеда. Нас никто не будил. Я занималась весь день работой, я же помощник медсестры, меня приняли на работу, так сказал мне профессор. Мне хотелось все заглянуть в другую комнату, как там мальчишка, и когда открыли дверь, то я увидела, что в комнате никого нет. Я очень испугалась, неужели он пропал?
Вечером его привезли на каталке сверху, там где были операционные. На улицу нас не пускали, но по шепоту взрослых я поняла, что разбомбили два корпуса больницы. Это было, наверное, тогда, когда у нас потолок так дрожал, что даже лампа свалилась вниз и разбилась. Знаешь, как страшно сидеть в подвале в полной темноте, а сверху слышно у-у-у-у-у-у-у! А потом бах-бах-бабах!
Я, как помощница медсестры, подошла к новенькому. Мне надо проверить, все ли они сделали правильно, хорошо ли застелена кровать. Мальчик был маленький, лет пять, потом я узнаю, что ему не было еще пяти лет. Он спал, рядом стояла капельница, а голова была вся обмотана бинтами, только лицо осталось. Мне стало его так жалко, что я села рядом и долго держала его за руку, пока меня не отправили спать. Когда все решили, что мы спим, я подошла с тигром и уложила его рядом с мальчиком, чтобы тигр его грел и охранял.
Днем приходила его мама. Мы познакомились, я обещала заботиться о нем. Мы подружились, никто не был против моего тигра, мальчику он тоже очень нравился. Мама принесла ему машинки, и мы играли вместе. Ему нельзя было вставать, он был такой слабенький, но упрямый. Все доказывал мне, что дома самое важное. А я и забыла про мой дом, как же было бы здорово туда вернуться. Может папа живет там и ждет нас?
Мальчика звали Павликом. Я рассказала ему простую сказку, которую мне часто рассказывал папа, о том, кто важнее.
Глава 15. Сказка о том, кто важне?
Как-то в один из дней, когда дома никого не было, заспорили вещи, кто из них важнее. Спор начала люстра. Она разгорелась, заискрилась и заявила: «Я самая важная. Без меня в комнате будет темно, а когда я разгораюсь и блещу, так все становится таким красивым и светлым. Без меня было бы тускло и уныло – я самая важная в доме!».
И тут потолок, который держал люстру, захохотал: «Это ты-то самая важная? Ха-ха-ха-ха! А ты забыла, кто тебя держит? Не будь меня, ты бы упала на пол и разбилась вдребезги! А я тебя держу, и вообще, не будь меня в доме было бы сыро и мокро, грязно и холодно! Я защищаю дом от снега и дождя, а летом от жаркого солнца. А еще я такой белый и красивый. Посмотрите, какие у меня ровные линии, какой я ровный и правильный!».
«Вот уж придумал, он самый важный!» – возмутились стены: «А ты забыл, на чьих плечах ты лежишь? Не будь нас, не было бы и дома – мы и есть дом! А еще мы такие красивые и теплые. Посмотрите, какие у нас милые цветочки, какие на нас красивые обои и картины. Мы самые важные, тут нечего и спорить!».
Зашевелились шторы, заливаясь шелестящим смехом: «Ой, не спорьте, не спорьте! Это бесполезно, ведь самые важные – это мы. Мы закрываемся, когда дню пора уступать ночи. И мы открываемся, как наступает утро. Если мы не откроемся, то утро никогда не наступит. Не спорьте, это же очевидно, что мы самые важные!».
Кровать от возмущения аж подпрыгнула на месте: «Да что вы все такое говорите! Вот куда все хотят попасть? Правильно, на кровать! С меня не хотят вставать, если было бы возможно, то на мне лежали бы вечно! Поэтому я самая важная в доме!».
Шкаф задергал дверцами, стал ими хлопать. Шкаф сказал: «Самый важный в доме – это я! Во мне лежит все самое ценное, я храню одежду, я храню все вещи. Без меня это все бы пропало! Поэтому я самый важный в доме!».
Весь этот спор слышали и холодильник с плитой на кухне, и раковины, и ванна с унитазом, и хохотали. А детский велосипед и велотренажер так развеселились, что стали крутить колесами и брыкаться, будто бы они стали лошадками.
Дверь сказала: «Надоели вы спорить и ругаться! Каждый важен по-своему, и нечего тут спорить!». Дверь закрылась, и спорщики умолкли.
Глава 16. Две машинки
Я Павлику рассказывала много сказок, когда он не спал. Есть он сам не мог, его кормили с ложечки. У меня получалось плохо, я хотела, чтобы он ел больше, а его тошнило. Я решила не мешать, но очень хотела помочь. Мне все говорили, что я очень помогаю, а мне хотелось сделать больше, я же вижу, что ему становится все хуже и хуже.
Его мама принесла мне большую шоколадку и сказала, что это только мне. Я решила не есть ее пока, вот выйду отсюда, вот мы все отсюда выйдем, тогда я достану из рюкзака все мои батончики, печенье – мы все вместе съедим, сделаем большой торт, ну или что-то вроде торта. Как же я тогда мечтала о торте, чтобы самый большой кусок отдать Павлику. Ему надо много есть, он такой худой и бледный. Мне было очень страшно за него.
Мы должны переехать в другую больницу. Это было так скоро и нервно, что я чуть не забыла свой рюкзак. Нас посадили в автобус и увезли в другой город. А я ехала и плакала, как там Павлик, как там две девочки, которых только-только прооперировали, как седой профессор и другие врачи и медсестры? Когда я вырасту, то тоже стану врачом, а если не получится, то медсестрой. Я уже много умею сама, мама очень гордится мной. Я могу обработать рану и наложить повязку. Я все делаю правильно и не перетягиваю. А еще могу следить за капельницами и закрывать их вовремя, чтобы воздух не попал в вену.
Нас привезли в больницу. Здесь не бомбили, я спросила. Это чувствуется, нет запаха гари или железной вони, не знаю, как правильно сказать. Вот воняет железом, которое сожгли, наверное, так верно. Женя считает, что так и воняет там, где бомбят. А еще много пыли мусора, и тишина такая, что уши болят.
Я каждый день ждала, когда привезут Павлика и других, но никого не привозили. Я бегала за врачами и спрашивала, но они были очень заняты, нервничали. Я не обижалась, я же понимаю, что им очень тяжело. А по ночам я плакала, обнимала тигра, а он молчал. Он все знал, но не хотел говорить или не мог.
Приехала мама Павлика, она нашла меня. Я сразу все поняла и заревела, а она успокаивала меня, говорила, что ему больше не больно. Почему взрослые не могут сказать правду, он же умер! Я знаю, что он умер!
Она мне подарила его машинки, синюю и красную. Они у меня, я не разрешаю с ними никому играть и сама не играю. Мама тревожится, когда видит меня с ними. Я понимаю, но маме нечего бояться, я просто ставлю их на стол и смотрю, а еще вспоминаю Павлика. Мама думает, что я не понимаю, что такое смерть, а я знаю, я ее видела. Там много людей умерло, их убили эти бомбы.
Но зачем же бросать бомбы на людей, на детей? Дети же никому ничего плохого не сделали! Пусть взрослые сами дерутся друг с другом, но далеко от нас. Почему они не могут выбрать какое-нибудь заброшенное поле и драться там? Когда я смотрю на эти машинки, я постоянно думаю об этом. И плачу, иногда громко, мама не может меня успокоить. Тогда Женя уводит меня гулять далеко, тут есть рядом лес. В нем тихо и хорошо, вот бы его никто и никогда не нашел, тогда бы мы смогли здесь жить, все вместе, без бомб.
Глава 17. Черная птица
Я жила в небольшом доме. Там было пятнадцать детей, кто-то из больницы, остальных нашли на улице. Я, как и старшие, следила за малышами, играла с ними, кормила – работы было много. Очень уставала, ложилась спать и тут же засыпала.
Мне снилась мама и папа, как мы гуляем вместе, а я ем мороженое. Я бы все мороженое отдала бы, чтобы мама и папа были рядом, никогда бы его не ела больше. Сон был всегда один, после него я долго плакала в тигра. У нас все плакали, но тихо, чтобы не разбудить малышей. Сейчас пытаюсь вспомнить, где я гуляла с мамой и папой во сне, и не могу. Мы просто гуляли где-то, наверное, в нашем городе. Мне иногда страшно, что я забыла наш город, наш дом, но мама расскажет что-нибудь смешное, и я все быстро вспоминаю.
К нам несколько раз приходили дяди в военной форме. Они обычно привозили еду и лекарства, что-то чинили, я была занята малышами и не следила за ними. У них своя работа, а у меня своя. Один дядя очень интересовался моим тигром, и я ему рассказала, как тигр спас меня, защитил от взрыва. Нарисовала осколки, которые вытащили из тигра. Дядя очень серьезно слушал и попросил меня дать ему тигра на один день. Он обещал, что вернет его очень скоро. Я отдала, не стала спрашивать, зачем он ему нужен. Я же понимаю, что идет война и надо слушаться, а жадничать и капризничать буду потом, когда вернусь домой. Хотя нет, не буду. Никогда больше не буду капризничать.
Дядя не обманул, он привез тигра через день рано утром. Он очень торопился, нашел меня и вручил, рассказав, что показал тигра другим детям и рассказал мою историю. Мне хотелось спросить, почему он меня не взял с собой, но я не спросила. Я же понимаю, что в городе стреляют, и это небезопасно.
Тигр стал тяжелее и твердым. Кто-то нашил ему на лапы лямки, такие небольшие колечки из ремешка. Я сразу поняла, что так я смогу его прицепить к рюкзаку и носить за спиной. Очень удобно, а то я быстро устаю, когда несу его в руках. Он же большой.
Нас часто фотографировали, даже видео записывали и рассылали по чатам. У папы и мамы тоже такие чаты были, они в них постоянно сидели. Я всегда снималась с тигром, передавала привет маме и папе, рассказывала, что у меня все хорошо и я знаю, что мы скоро увидимся.
Рано утром, еще все спали, я проснулась от того, что моя кровать дрожала. Я встала, быстро оделась и вышла во двор. Наш домик прикрывал небольшой забор, так что если я подойду к нему близко, то меня не видно. Взрослых видно, они высокие, а я могу присесть, и никто меня не увидит.
Еще было темно и холодно. Солнце проснется позже. Я сидела за забором и трогала землю, она дрожала. На улице не было никого, даже птицы куда-то делись. И тут далеко от нас я увидела, как что-то огромное и тяжелое едет по соседней улице. Мне было плохо видно, но я поняла, что из-за этой черной машины все и дрожит. Я выбралась за забор и, прячась между домами, побежала посмотреть. Сейчас я понимаю, что это было глупо, но тогда я решила, что должна все узнать. И я увидела много, очень много танков. Они ехали друг за другом на большой скорости. Где-то очень далеко стрелял пулемет, я хорошо разбираю этот звук.
На танках была нарисована странная буква, чем дольше я на нее смотрела, тем страшнее она была. Хорошо, что я взяла с собой тигра, он согревал меня, и не было так страшно. Вдруг с танков слетели огромные страшные птицы, такие черные, с большим страшным клювом. Я так испугалась, что вскрикнула, тигр закрыл меня, закрыл лапами глаза. Я не видела, но слышала, как эти птицы далеко стали врезаться в дома, крушить и ломать их. Я лежала у стены дома и боялась подняться, а танки все шли и шли, а птицы все вылетали из них и врывались в дома, но не у нас, где-то там.
Взрыв произошел совсем рядом, и я оглохла. Перестала слышать танки, понимала, что они здесь, земля дрожала. Исчез и страх. Я поднялась, отряхнула тигра, он был весь в пыли, и побежала обратно.
Все уже встали, меня затащили в дом и, наверное, ругали. Но я ничего не слышала, а громко, почти криком, рассказывала про танки, про черных птиц, нарисованных на танках белой краской, как они разрывали дома на части, как их много, очень-очень много!
Потом к нам пришли военные. Они были другие, совсем другие. Кто-то шепнул, что это не наши. Я ничего не слышала, понимала немного по губам. Нас заставили собраться, взять все вещи, белье собрали в тюки, их, как и кастрюли, мешки с картошкой, сухарями и бутыли с водой сложили на телегу. Я никогда не видела, чтобы телегу тащили взрослые, но где было взять лошадей или ослика? Откуда они вообще взяли эту телегу? А почему нам не могли дать машину, у этих военных их было много, такие огромные и страшные грузовики. И почему мы должны уходить, почему они не могли выбрать себе другой дом?
Тяжелее всего было малышам. Они быстро устали, и мы помогали им. Я несла их вещи и игрушки. Старшие несли малышей на руках. Мы шли очень долго, если бы нам дали машину, то мы бы быстро туда приехали.
Дом был грязный и холодный, кроватей было мало. Мы уложили малышей, а сами как-то разместились на полу и ждали, когда печка прогреет дом. Было очень холодно, и есть не хотелось. Я так и уснула в куртке и штанах. Проснулась уже на лавке, кто-то раздел меня, накрыл одеялом и подложил тигра под голову. Малыши очень много плакали, и никто не мог их успокоить. Так их жалко, им тяжелее всего. Мы уже большие, а малышам очень плохо.
