Борис Петров
nD^x мiра
2
Густой бархатный шелест накатывал на уши, все другие звуки исчезали, и шелест переходил в гул и заполнял собой все. Это было как после взрыва гранаты, когда взрывная волна отбросила в стену, голова вот-вот лопнет от удара, а уши заложило так, что не слышишь даже своих мыслей, но совсем небольно. Каю снилось море, бескрайнее и холодное, накатывавшее на голый кусок скалы неторопливой громадиной. Так он слышал волны, голос моря, сжимаясь на койке от холода, только камень, темное небо и море. Ничего он не видел, да и не мог видеть. Море часто ему снилось, застрявший в памяти кусок одного фильма, который включили по ошибке. Там было море, одинокая скала, ветер и больше ничего.
Поерзав на узкой койке, он перевернулся на другой бок, и море пропало, осталась одна темнота и дребезжащий стук металла об металл. Как Кай ни пытался понять, что это дребезжит, не мог, сон обрывался в тот момент, как он доходил до источника звука. Сны почти всегда были одни и те же: город, роботы и пустота с дребезгом, море снилось очень редко. Каю надоело, и он пошел прочь от дребезга, и что-то не пускало его, толкало обратно. Вдруг он увидел Машу. Она была в черных штанах и красном свитере, коса лежала на груди, на шее фонендоскоп. Она улыбалась, переступая голыми ступнями на холодном полу. Зеленые глаза хитро смотрели на него, она игриво щурилась, слегка злилась, и тогда глаза становились темно-синими с зеленым отливом. Когда Маша сильно злилась, ее глаза темнели и суживались до узких щелок.
– Пора вставать, а то замерзнешь, – прошептала Маша и протянула к нему руки. Кай шагнул к ней, едва коснулся пальцев и тут же проснулся.
– Крепко спишь, – сказал Костя. Он был разведчик, лучший друг с раннего детства, когда они еще жили в другом убежище на Западном шоссе.
Кай приподнялся и устало сел на койку. Спал он на втором ярусе, в других коридорах, где позволял потолок, кровати ставили и в три яруса, их коридор был еще довольно свободным, не больше сорока спальных мест. Откуда-то сильно дуло, будто бы весна решила заглянуть к ним в гости. Кай спал в неурочное время, и попал в период продувки. Он совсем забыл об этом и не стал доставать одеяло из ящика. Личные вещи хранились в громоздком металлическом шкафу с десятками ящиков. Каждый имел свой, закрывали на замок, если кто достанет или смастерит, в основном же закручивали петли на болты. Воровали часто. Иногда Кай возвращался, а в ящике оставалась смена белья, драные носки, тащили все, даже недоеденных тараканов из пайки. Не грабили только разведчиков или спецназ, те воров отлавливали и судили на месте.
– Садись на мою, поговорим, – Костя сел на нижнюю койку, Кай спрыгнул и плюхнулся рядом, после сна его пошатывало. – Держи, погрызем червяков.
Костя протянул галету из червячного фарша, Кай машинально сунул ее в рот и стал рассасывать. Галеты делали очень сухими, чтобы снизить вес, и от этого они казались жутко солеными, до рези во рту. Их делали в соседнем убежище, десять полей отсюда, и обменивали на сушеных и жареных тараканов. Кто и как распределял обязанности, ни Кай, ни Костя не знали, об этом не рассказывали в школе. Велась бойкая торговля, в основном едой и вещами, которые сумеют раздобыть волонтеры или разведчики. Нельзя было торговать лекарствами, если в одном убежище начиналась вспышка инфекции, остальные помогали, как могли, оставляя у себя лишь резервный запас медикаментов. Маша, перед его последней вылазкой, шепнула, что начальники не доложили другим убежищам о холере.
– В общем, слушай. Я был на совещании. Что готовится, не скажу, не все знаю, да и не положено, – начал Костя, Кай понимающе кивнул, галета стала приятно таять во рту, голова прояснялась. – Потом нас убрали, и остались взводные. Так вот, Болт передал, что на тебя бочку катят. Ты там маршрут изменил.
– И что? – удивился Кай. – Действовал по ситуации.
– Да к тебе вопросов нет. Нам по защищенке передали, что тебя другие группы видели. Кай, да мы все за тебя, вот зря к нам не идешь, тогда бы никто и слова не сказал.
– Ты же знаешь, я не могу.
– Знаю, и ты знаешь, что я тебе завидую, – Костя вздохнул. – Не важно. Болт сказал, что там один проговорился, ну этот, из поживших, что ты им игру поломал, теперь не дадут.
– Чего не дадут? – Кай вспомнил этого начальника, маленький лысый старик. Кто-то говорил, что ему семьдесят лет, кто-то считал, что больше. Каю не нравился его взгляд, злой, глаз за бровями не видно, и голос резкий и визгливый.
– Я не знаю, никто не понял. Я тебе сказал, будь осторожнее. Если что, пойдешь к нам. И не спорь, мы все продумали, будешь у нас диспетчером, придется только гранаты таскать.
– Спасибо, Кость. И ребятам передай, вот только я ничего не понял.
– Да не наше дело, понимать. Сам знаешь. И еще, с Машкой не светись.
– Уже знаешь? Быстро.
– Все знают. Там такое врут, но я же знаю, что врут, – Костя сунул в рот галету и замолчал.
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем врать, мы же ничего не нарушаем.
– Честный ты, а поэтому наивный. В основном полощут Машу, а ты жертва. Совратила она тебя. Жди, мозги мыть начнут. Ладно, мне пора, скоро на операцию. Бери мое одеяло, можешь и тут поспать. Потом в ящик сложишь, код ты помнишь?
– Помню. Удачи, Кость, чтобы ни одного разрыва.
– Прорвемся! – Костя хлопнул крепкой рукой Кая по плечу, друзья обнялись, стукнувшись лбами, так они решили прощаться еще в учебке, чтобы обязательно встретиться, чтобы вернуться.
Кай лег на его койку и закутался в одеяло и тут же уснул, надеясь опять увидеть Машу, но снилась одна чернота и металлический лязг.
В процедурном помещении было очень жарко, от паров дезинфектора щипало кожу. Здесь же находилась моечная и стерилизаторы, допотопные бочкообразные камеры. Как ни замазывали щели слесари, при работе из стерилизаторов пробивалась струя пара, поэтому с ними не боялась работать только Маша. Она знала здесь все, каждую мелочь, каждый агрегат, какой у него характер, когда случится отказ, какой стул скоро сломается, а, главное, она помнила наизусть, где и что лежит.
Лазарет располагался в бывшем подземном цеху, убежище занимало часть завода, сохранившуюся после бомбежки многотонными бомбами. Большая часть провалилась в ад, как шутили пожившие, уцелело несколько цехов, расположенных довольно глубоко, канализационный коллектор и несколько вентиляционных шахт. За ними следили особо тщательно, маскировали от дронов и самонаводящихся ракет, но за более чем тридцать лет никто и не мог припомнить, чтобы военные вновь начинали утюжить промзону или сбивать торчащие из бетона трубы, принимая их за части старых гаубиц. Ходили разговоры, что пора бы уже снять всю секретность, что никто больше не будет их трогать. Маша то же слышала такое и старалась не думать. Если много и сильно думать, то будет трудно работать, слишком много вопросов станешь задавать самому себе.
Процедурное помещение и моечная были отделены от палат толстым полупрозрачным материалом. Сквозь него было видно, ходит ли кто-то по палате, и его нельзя было повредить. Сходившие с ума больные пробовали резать стены ножом, но лезвие лишь вязло в плотном пластике. Смена начиналась с обхода и мойки полов и стен. Машу сильно бесило, что предыдущие смены оставляют после себя грязь, не могут так рассчитать работу, чтобы времени хватало на все. И злость свою она держала внутри, лучше других понимая, что если и эти уйдут работать на тараканью ферму, то она останется с Федей одна. Федя был хороший и послушный работник, способный отработать две смены подряд без еды и отдыха, но за ним надо было следить. Микроцефал от рождения, он, в отличие от других детей с подобным уродством, а оно стало появляться все чаще, не был агрессивным и похожим на бешеного зверька. Федя вырос, стал высоким и очень сильным, с детской доброй улыбкой и бесконечной верой в справедливость. Он не терпел зла или когда обижали других, совершенно не обращая внимания на шутки в его адрес. Шутили в основном новоприбывшие, местные относились к нему с добротой, а разведчики так и вовсе называли уважительно Федор Григорьевич.
Вошел Федя, неся в руках громадный поднос с суднами, чашами и еще черт знает чем, что необходимо было помыть. Рядом с ним Маша была просто девочкой, он был выше ее на голову или даже две головы, а в плечах вовсе раза в три-четыре. Вид у него был устрашающий, если не глаза и скромная улыбка. Даже Кай и его друг Костя, бывшие не настолько выше Маши, смотрелись рядом с ним как младшие братья. Маша стригла Федю налысо, отчего он приобретал вид совсем великаноподобный. Многие стриглись налысо, так было проще выводить вшей, Кай и Костя пижонили, так хмыкал в их сторону Болт и Шухер, самые веселые из взводных разведчиков. Они были совсем нестрашные, по-своему веселые, не то, что остальные. Маша боялась людей с оружием, но еще больше тех, у кого оно было скрыто за должностью.
– Там много, я принесу потом, – медленно сказал Федя, сложив все в кубовый бак моечной машины. – Надо пол вымыть. Обгадили.
– Спасибо, Феденька. Я сама все запущу, – улыбнулась Маша, Федя кивнул и неторопливо вышел.
Маша вдруг подумала, а что было бы, если этот гигант быстро ходил, снося все на своем пути? Ущипнув себя, чтобы не думать всякие глупости, она достала из несгораемого шкафа реагенты и принялась отмерять нужную дозу для моечного раствора. Делала она все по правилам, надела противогаз и перчатки, не как остальные, жалующиеся позже на ожоги и сухой кашель. Она не заметила, как в процедурную вошел майор внутренней безопасности. Он закрыл дверь на защелку и молча ждал, пока Маша закончит.
– Что вы здесь делаете? – возмутилась Маша, сняв противогаз. Она подошла к двери и демонстративно открыла ее. – Мы не закрываем дверей. Это лазарет, а не ваш кабинет.
– Здравствуйте, Мария Султановна. Хорошо выглядите, у вас даже румянец на щеках. Ах, весна-весна, пора любви, пора надежды, – улыбался майор, следя за ней безжизненными серыми глазами.
– Вы мешаете мне работать, – Маша занялась укладкой инструмента в стерилизатор. По-хорошему этим должны были заниматься медсестры, но в ее смене никого не было, все разбежались, не выдержав тяжелой работы. На ферме было гораздо легче, и никакой ответственности.
– Простите, постараюсь вам не мешать. Я просто хотел узнать, получили ли вы все, что заказывали?
– Да, волонтер принес все точно по списку. Мы ему очень благодарны, – Маша побледнела. Такие разговоры пугали ее, она не понимала, зачем допрашивать, если все и так отмечено в электронных журналах. Майор не раз просил считать это беседой, но Маша чувствовала, что это допрос. Никто ее этому не учил, как зверь, попавший в незнакомый лес, она инстинктивно ощущала, от кого исходит опасность.
– Скажите, а действительно была такая срочная необходимость посылать волонтера? По плану поступление должно было быть только через два месяца.
– За это время пять мальчиков и три девочки умрут от холеры. А если она перекинется дальше, что мы все будем делать? Вы лучше бы занялись другим, а не выискивали здесь, – неожиданно грубо ответила она и очень испугалась, но вида не подала, только плечи еще сильнее напряглись.
– Каким, например? – майор внимательно смотрел на нее и ждал, пока она успокоится. Он был чисто выбрит, с аккуратной прической, пожалуй, слишком длинной для простых, нехудой и нетолстый, никакой.
– Решили бы вопрос мытья рук и столов в пищеблоке. Откуда, по-вашему, пришла опять холера?
– А, по-вашему, откуда?
– Это болезнь грязных рук, главным местом передачи является пищеблок. Они нарушают регламент, я уже писала заявку руководству, можете найти ее в журнале.
– Хорошо, посмотрю. И еще один вопрос, и я не буду вам мешать. Скажите, почему волонтер задержался более чем на сутки? Возможно, он имел другое задание, может, он вам об этом рассказывал?
– Я не знаю. Мы с Каем не обсуждали это, – резко ответила Маша и зло посмотрела на него. – Его чуть не убили! Мы должны радоваться, что он вернулся!
– Конечно, Кай опытный волонтер и хорошо зарекомендовал себя. Но вы должны понимать, Мария Султановна, Маша, ничего не бывает просто так. У любого события есть участники, обстоятельства и виновники, и вот виновных мы и должны найти и обезвредить. Это вопрос нашей общей безопасности.
Маша молчала. Она решила больше ничего не говорить, боясь, что уже сказала лишнее или не то, или не так, и ничего не понимала, ведь Кай был самым честным, и это знали все. Почему же под него копают, ищут вину или предательство. У нее закружилась голова, а к горлу подкатил болезненный ком, и она непроизвольно сглотнула, выдав себя. Майор снисходительно улыбнулся.
– Не пугайтесь так, Мария Султановна. Все с вашим любовником будет хорошо, мы его не тронем. Пока не тронем. Поговорите с ним, пусть подумает и расскажет вам, а вы мне. Так будет лучше для нас всех. Все-все, не буду вам мешать, а то смотрите очень грозно.
Майор вышел, насвистывая какую-то веселую песню. Когда дверь закрылась, Маша упала на стул и закрыла лицо руками. Она плакала от обиды, от страха, не понимая, что они сделали. Она очень боялась за Кая, загудела моечная машина, и никто не услышал ее рыдания.
Федя неуверенно подошел к входу в оружейную и постучал. Дверь бесшумно отворилась, и вышел Болт.
– А, Федор Григорьевич! Привет, дружище! – Болт пожал огромную ладонь Феди своей пятерней. Федя был больше, но не так пугающе. Болт, сначала в шутку, а потом всерьез, называл Федю младшим братом. – Как дела? Не укатала тебя еще Маруся?
– Все хорошо, нормально, – улыбался Федя и протягивал кусок оберточной бумаги, сложенный во много раз. Болт накрыл его ладонью, и бумажка исчезла.
– Все сделаю. Как раз мимо пойдем, зайдем на почту. На вот, держи, и Маруси дай.
Болт расстегнул потайной карман куртки и вытащил два батончика, сдавленных до тонких пластин. Федя радостно закивал и ушел, не оглядываясь. Зато Болт долго еще стоял и прислушивался, не видел ли их кто-нибудь. За такую бумажку можно было много потерять.
3
Черный вязкий дым медленно расплывался, метр за метром поглощая пространство. Горел мазут, машинное масло и строительный мусор, сложенный шаткой пирамидой, внутри которой клокотала магма. Вокруг рукотворного вулкана крутились три дрона. Роботы не знали, что делать, подлетали, зависали на некоторое время и возвращались на исходную точку, облетали по кругу, вновь приближались, и так цикл повторялся снова и снова. Наконец один из дронов пустил в центр вулкана ракету, раздался глухой взрыв, разметавший пирамиду на десятки горящих островков. Дыма стало так много, что стало темно.
Роботы вылетели в светлую зону и застыли в воздухе. К пожарищу съезжались патрульные станции, три ловушки стояли наготове, выискивая в дыму продукты горения органики. Заезжать за границу машины не решались, если возможно выделить их волю. Алгоритм дал сбой, роботы ждали инструкций.
– Хорошо горит, – шепнул Шухер, смотря в бинокль.
– Да, ловушка сработала. Но что это нам даст? – с сомнением спросил Слава, тоже следя за роботами через допотопную оптику. Шлемы и костюмы они оставили внизу в укрытии и теперь, лежа на крыше под защитой обломков труб и вентиляционных шахт, изредка ерзали на месте, подавляя нарастающее чувство беззащитности.
Идея лазить на крышу и вот так, без защиты и шлема, нагло и открыто быть в городе, родилась не сразу. Шухер ее долго обдумывал, несколько лет, после того, как почти потерял свой шлем, убегая от дрона. Он помнил, что дрон не стал добивать его ракетой, и Шухер думал, что это из-за шлема. Свое прозвище он получил за педантизм и осторожность и, как посмеивались неопытные разведчики, понюхавшие уже пороху, но не бывавшие в реальных жестких столкновениях, за пугливость. Как его звали на самом деле никто уже не помнил. Когда он предложил снять костюмы и шлем, то все подумали, что он двинулся после очередной контузии. Отозвался лишь один боец, парень шестнадцати лет, только-только сдавший экзамен и получивший допуск к операциям. Молодых называли оруженосцами, сначала в шутку, а потом старослужащие всерьез начали считать себя подобием средневековых рыцарей. Шухер посмеивался над ними, часто подкалывал, задавал вопросы про рыцарей, и никто ничего не мог ответить по сути. Знали лишь киношные штампы и комиксы.
– Так, Таракан, ползи на другой конец. Что-то с проспекта никто не приехал.
Парень пополз. Тараканом его прозвали за желание носить усы, которые напоминали усы жалкого насекомого, редкие, торчащие в разные стороны. Но Слава их упорно отращивал, несмотря на насмешки. А еще он мог пролезть в любую щель, узкий и гибкий от природы, малого роста, он умел так спрятаться, что никакой дрон не мог его обнаружить.
– Там никого нет,– доложил Таракан, вернувшись через десять минут. – Патруля тоже не видно. У них график поменяли?
– Может, и поменяли, – подумав, ответил Шухер. Он снял шапку и почесал лысую голову, которая все время чесалась после последней стрижки и покрылась какими-то красно-фиолетовыми пятнами. – После вылазки Кая соседи дали знать.
– Ты про этот знак на стене? – Слава усиленно морщил лоб, представляя странные изогнутые линии на грязном куске стены бывшей больницы. На первый взгляд это напоминало мазню ребенка, но откуда в мертвом городе взяться детям на улицах? Слава старался запоминать все, чему его учили, но от этого странного языка, на котором переговаривались разведчики из разных убежищ между собой, у него голова болела. А еще старшие не разрешали записывать и зарисовывать.
– Этот знак предостережения. Он значит, что правила поменялись.
– Какие правила?
– Правила игры. Так бывает, но не слишком часто, а то нас бы всех перебили.
– Ничего не понимаю, какая еще игра. Это же война! – возмутился Слава, немного повысив голос до громкого шепота. Шухер оторвал глаза от бинокля и долго, не мигая, смотрел ему в глаза.
– Никто не знает, что это на самом деле. Вот один факт, который не требует доказательств. А называть все это ты можешь, как хочешь. Война идет уже больше сорока лет, и она идет здесь. Так долго не воюют.
– Война идет по всему миру, – уже с меньшим энтузиазмом и ретивостью, сказал Слава и тут же замолк, увидев глумливую улыбку Шухера.
Поняв, что Шухер не будет больше ничего говорить, Слава бесшумно вздохнул. Почти каждый разговор заканчивался вот такой улыбкой, и можно было до хрипоты задавать вопросы, Шухер молчал в ответ и будто бы глох на время. Слава уперся глазами в пожар, подсчитывая количество роботов. Получалось, что собрались три ловушки, четыре патрульные станции и два дрона. Час назад дронов было больше, а патрули поменялись. Делать у пожара было нечего, но что-то заставляло роботов нести вахту.
– Они меняются, – сказал Слава. – Два патруля со стороны бульвара идут на пересменку.
– Бульвара, – усмехнулся Шухер. Назвать эту выжженную землю бульваром не поворачивался язык, скорее мертвая земля, но так можно было назвать любую улицу или район, поэтому все называли по-старому, хотя никто никогда не видел вживую, как выглядел мирный город. Были кадры о мирной жизни, много, яркие, брызжущие здоровьем и достатком, напоминающие те сказки, что заставляли смотреть с раннего возраста, воспитывая истинных патриотов. Все это проходили, и все сдавали экзамены по истории Родины, которую изучали по старым художественным фильмам, где непонятные люди из непонятной страны, которых называли героическими предками, воевали насмерть с силами мирового зла. Побеждали, тяжело, кроваво, но всегда побеждали.
– Расходятся, – сказал Шухер. – Смотри, останутся только ловушки. Они потом разберут наш костер, когда догорит.
В подтверждении его слов все патрули резко развернулись и ушли в другие поля, скрывшись из виду. Дроны сделали три круга и улетели. Ловушки отошли на несколько десятков метров и встали в режим сна. Это было первое, чему учат разведчиков, знать, когда робот стоит в режиме сна или зарядки, тогда грозная машина складывалась и приседала к земле, сливаясь с развалинами.
– Получается, зря горело? – с некоторой обидой спросил Слава.
– Почему зря? Силы противника на три часа мы стянули в одной точке. Это может спасти не одну жизнь. Уходим, надо еще на почту заглянуть.
Они спустились вниз. Стоило это огромных трудов, и не каждый, даже подготовленный разведчик решится забраться на крышу полуразвалившееся башни, бывшей когда-то красивым домом с сотнями квартир и высотой выше семидесяти метров. Залезть было легче, а вот спускаться приходилось, балансируя над пропастью, цепляясь за куски арматуры или острые выступы бетонных плит, прыгая на два этажа вниз. Лезть вверх было проще, не видно смерти, поджидавшей внизу с безмятежным лицом. Спускаясь вниз, Шухер прикидывал, отчего он сдохнет – от ракеты, дрона или пилы змеи, или разобьется. Разбиться было бы приятнее, не так обидно.
Слава, ловко, как таракан, юркнул в щель, где под сваленными в упорядоченном хаосе разрушения кусками дома находилось глубокое убежище. Плиты скрывали вход в большой подвал. Сохранившийся почти полностью, лишь один угол каменного свода покосился и угрюмо смотрел в пол. Шухер нашел его и никому не рассказывал, доверившись только Славе. Стоя на пыльной и холодной земле, он, не прячась, отошел в сторону от дома и беспечно осматривал местность. По старым картам здесь был уютный микрорайон с двумя монолитными башнями и большой детской площадкой, поделенной на игровые зоны по возрасту. Он представлял себе, как это могло быть в действительности, не до конца понимая, как это скатиться с горки или взобраться на паутинку, качели в его детстве были, жесткие, с ржавыми цепями. Опять кольнуло сердце, на этот раз очень сильно, и он стал задыхаться. Боли усиливались с каждым месяцем, но идти к Маше он не хотел, зная неизбежный исход.
Его глаза остановились на почерневшей от несмываемой копоти земле, здесь, скорее всего, был небольшой палисадник с верандой и столами для настольного тенниса. Шухер очень любил эту игру и был неплохим мастером, но его теперь обыгрывал Кай. Пускай, он не злился и был даже рад, что молодые и умнее, и умелее.
– Ты чего там делал? – встревожено спросил Слава, уже натянувший защитный костюм. Он бережно вешал на себя гранаты и пакеты со взрывчаткой, протертый шлем стоял на столе. Шухер заметил, что Слава оттер от грязи и его шлем.
– Так, решил подышать свободным воздухом, – скривил рот в болезненной улыбке Шухер и отвернулся, чтобы Слава не видел его боль.
Слава неодобрительно взглянул, но ничего не сказал. Закончив с костюмом, он разобрал свой автомат, осмотрел его, для верности почистил затвор и быстро собрал. Шухер следил за ним, не спешил одеваться. Слава занервничал, взял винтовку Шухера и стал разбирать. Винтовка была старая, древняя, как называли ее другие разведчики. Она была с простым оптическим прицелом, даже без лазерного указателя, не то, что у других, с автонаведением и автозумом. Шухер считал, что автомат разведчику ни к чему, вероятность столкновения с военными очень низкая. Основная их задача был отслеживание роботов, построение карт и маршрутов, оценка и разработка военных складов. Разведанные отправлялись в штаб, где потом планировались нападения на военных, взятие складов с боеприпасами и ГСМ. И не более того, Шухер не раз ставил вопрос о том, что задачи командования слишком мелкие и не ведут ни к чему, за что и был разжалован сначала в рядовые, выгнать из разведчиков не удалось, побоялись бунта.
– А ты, правда, думаешь, что ее не видят дроны? – в очередной раз спросил Слава, собирая винтовку обратно.
– Почему же не видят, видят, если камера ее поймает, – ответил Шухер и показал, что Слава сделал неправильно. Когда-нибудь винтовка достанется Славке, так решил Шухер. – Я же тебе объяснял, что и шлем, и костюм, а, тем более, это оружие нас выдает.
– Но без него у нас мало шансов выжить. Мы видим противника, можем свалить с точки до его прихода, – возразил Слава. – А как без навигации? У нас же карты приходят по защищенному каналу, там шифрование, а ключи меняются каждый день.
– Угу, сам-то видел эти шифры? А кто их меняет, знаешь? – эти вопросы ставили Славу в тупик, и никогда он не задавал их другим, без лишних слов поняв с первого раза, что эти разговоры опасны. – Мы все друг друга видим, такая получается игра. Поговори с Каем, он поумней других.
– Я помню, он рассказывал, что шлем не все точки показывает. Да и ты рассказывал, как дрон тебя в упор не видел.
– А почему, помнишь?
– Ты шлем отключил, а за ним и костюм вырубился. Я пока не пробовал, боюсь. Его же потом только на базе можно обратно врубить, – Слава непроизвольно поежился и похлопал себя по бедрам и животу, проверяя обратную связь костюма. Умная ткань отозвалась мгновенно, казалось, что быстрее, чем он хлопнул себя по ноге. Костюм, встречая удар и давление, становился твердым, как сталь. Он защищал от пуль, если стреляли не в упор, от осколков, но двигаться в этом каменном состоянии было сущей мукой.
– Вторая кожа, – усмехнулся Шухер, надевая костюм. – Страшно уже без него, правда?
– Страшно, – честно сознался Слава. – Не знаю, как сказать, такое сильное чувство, а еще холодно становится.
– Как будто ты голый посреди города, и никого рядом нет.
– Точно! Вот умеешь ты все четко выразить. Я так не могу.
– Я в твоем возрасте тоже был балбесом. Ладно, собрались, пора.
Первым выбрался Слава. Его точка была через два квартала на юго-восток. Шухер должен был идти другим маршрутом, уходя глубже на юг. Так установил центр, маршрут был давно проложен, и шлем напоминал, что они сильно выбились из графика. Придется писать рапорт, Шухера это не страшило, готовые болванки у него скопились за долгую службу, надо было выбрать верный вариант и поменять данные геолокации и космическое время. Раньше Шухера давили на разборах, идя по его маршруту, зная каждый шаг. Поговорив лет десять назад с разведчиком с Запада, они встретились в тоннеле бывшего метро, вместе бегали от змеи, он узнал, как отключить временно запись его трека. Это было возможно не более чем на три часа в сутки, и об этом никому не рассказывали. А всего-то стоило поглубже покопаться в меню шлема, вытащив из небытия полупотайную вкладку.
Шухер шел мимо почты, до включения трекера оставалось еще десять минут. Слава уже включил, он был на линии маршрута, а в рапорте потом доложит, что и как делал, почему не вовремя вышел на точку. Почта была в груде грязных камней, которые остались после одноэтажного здания. Когда-то здесь и правда была почта, поэтому все знали, куда идти. Действовать надо было быстро. Вытащив железный ящик из потайного места, ни одна умная машина бы не догадалась там это искать, если вообще роботу кто-то ставил такую задачу, Шухер открыл механический кодовый замок их ячейки и вытащил все письма. Это были крохотные клочки бумаги, сложенные во много раз. Писали на них настолько мелко, что читать можно было только с лупой. Письма исчезли во внутреннем кармане, письмо Маши он сунул в щель соседнего убежища и спрятал почтовый ящик. Металлический ящик, сделанные неизвестно кем и когда, был покрыт несгораемым составом и поделен на отсеки. Каждый имел цифровую кодировку убежища, оставалось еще три незанятых, коды знали только от своего, а для писем была узкая еле заметная щель под бронированными кнопками. О почте знали только проверенные, и никто не знал, где находятся сами ящики, и кто должен забрать письма. Не все разведчики знали об этом, стукачей хватало, их вычисляли, или сливали специально, чтобы проверить реакцию. Проверки были постоянные, и те, кто был умнее, не велись на провокации.
