Борис Петров
nD^x мiра
+0>0
Снег выпал неожиданно и сразу покрыл все вокруг. Снегопад шел всю неделю без просветов, ослабевая утром, чтобы ближе к вечеру зарядить опять. Все вокруг стало одинаковым, белым и молчаливым, и казалось, что кто-то неведомый выдернул небольшой поселок из реальности, поместив под стеклянный шар старинной игрушки, в котором всегда идет пушистый мягкий снег. Дети выходили утром во двор, расчищали дорожки, сбрасывали сугробы с крыш беседок, с теплиц и навесов над поленницами. Играли в снежки, строили снежные города, а вечером сидели у окон и смотрели, как белый снег в сумерках становится серым, потом чернеет, загораясь маленькими звездочками, когда луч прожектора выхватит танцующие с ветром беспечные снежинки. Вспыхнут, разгорятся до воспоминаний о теплом солнце и исчезнут, потонув во мраке ночи.
Снег помог забыть, не навсегда, отложить до времени тяжкий груз, давивший в груди каждого, кто прибыл на корабле в поселок два месяца назад. Успокоились дети, успокоились и взрослые, даже стали шутить и смеяться, мечтать о большой снежной горке, о ледяном скате к реке, когда лед встанет. Всем не терпелось увидеть зиму. Настоящую зиму наверху, на воле, свободную, холодную и приветливую, с ярким слепящим солнцем, незлым морозцем, щипающим лицо, рассыпчатым снегом и лесом, полным новых удивительных и сказочных мест. Зима приближалась неумолимо, неторопливо и ласково, помогая поверить в сказку. И даже старшие дети сидели вместе с малышами, слушали, как читают три сестры по ролям о волшебном мире, о сказочных и опасных приключениях, о далеких странах, где все изо льда, о белых зайцах и голодных волках, хитрых песцах и коварных белых медведях.
Судно еще не прибыло в порт назначения, когда прозрачное небо разорвал гром далекого взрыва, потом еще одного и еще, слившись, они превратились в один невыносимый гул, давивший на уши, на сердце. Далеко, там, где остался их город, вырос ослепительный купол, разлетевшийся на бешеный слепящий поток. Сила взрыва была огромной, море приняло на себя дрожь земли, и начался шторм. Там, где раньше был их город, где был их дом, вырос исполинский черный столб, страшный, будто бы двигавшийся за ними. Началась буря, и все пропало в пене волн и в диком свисте ветра.
После этого дети перестали говорить. Они смотрели с немым вопросом и ждали, и никто не мог на него ответить. Никто не хотел врать, а сказать, что у них больше нет дома, нет их города, пускай и искалеченного бесконечной войной, взрослые не могли. Как только Петр Николаевич пытался начать этот разговор, так сам первый и умолкал, не находя ни одного верного слова. Все казалось мелким и бессмысленным.
Им выделили отдельный дом с небольшим хозяйством, в котором были теплицы, две лошади и старая телега. Удивительно было видеть настоящих лошадей и телегу, пришедших к ним из сказки. Жизнь в доме не была сказкой, дети без лишних уговоров выстроили быт, как в своем доме, оставшемся в городе, превратившемся, как и все остальное в черный столб. Работая, почти не ссорясь, помогая друг другу, дети вспоминали о прошлом доме каждый, и то тут, то там кто-нибудь вдруг бросал работу, ронял кастрюлю или швабру, и плакал. Плакали все, даже старшие, не понимая сразу, что стоят и плачут, не в силах ничего делать. И никто никого не высмеивал или унижал, дети перестали видеть друг в друге соперников, тем более, врагов. Они сдружились, не забывая о былых спорах, но чувствуя себя одной огромной семьей, чувствуя, что они остались одни вместе с Петром Николаевичем, тремя сестрами и Володей, и других они не хотели впускать в свой мир.
Исключением стал старик, приглядывавший за лошадьми и помогавший в теплицах. Он был большой, с длинными мозолистыми руками, длинной пушистой бородой, весь седой, как лесной волшебник из сказки. Он ничего не спрашивал, не лез с помощью, помогая тогда, когда было нужно, и дети уважали его за это, впускали в свой круг, стесняясь, спрашивали совета, смеялись над его шутками с лошадьми. Он почти все умел делать сам и учил этому мальчишек, позже стали приходить и девчонки. Даша с Катей не вылезали из конюшни, балуя и чистя лошадей каждый день и, пока никто не видит, зарывались лицом в гривы этих мудрых животных, и плакали громко, до изнеможения, когда ноги перестают слушаться, и валишься на пол. Тимур, Коля и Заур находили девчонок спящими рядом с лошадьми, приносили одеяла и термосы с чаем. Лошади фыркали на них, охраняя покой новых хозяек. Дед Анатолий полностью отдал лошадей на девчонок, помогая запрягать, учил лечить, видеть, что чувствует лошадь.
А как было здорово посадить малышей в сани и прокатить по свежему снегу. Малыши визжали, смеялись, счастливые, заражая своим восторгом. Катя и Даша учились править, Анатолий страховал, но все чаще можно было видеть, как залихватски Катя поворачивает сани на полном ходу, опасно, едва не переворачивая, заставляя затаить дыхание, зажмуриться и с восторженным воплем выйти из крутого пике.
Время шло, работа и зимние игры забирали тревогу себе, пряча ее глубоко в заброшенных колодцах человеческой памяти, пока еще гибкой и подвижной, не желающей подолгу клинить в одном положении, терзаться и упиваться этим страданием до отупения. Дети вновь смеялись, спорили и иногда дрались, выясняя, кто главнее. И очень быстро мирились, забывая про обиды, и вот уже два непримиримых мальчика вместе чинят крышу теплицы или, стоя на крыше, сбивают снег, страхуя друг друга. С жителями поселка они не встречались, и жители не нарушали их покоя. Когда-то и они прибыли на этом судне из города и также боялись, не доверяли, не хотели никого видеть. В поселок ездили Володя и три сестры, забирая заказы или привозя зимних овощей на продажу. На этом острове, пускай он и был прибрежной частью суши, окруженной непроходимыми болотами и фильтрационными полями, жила и развивалась своя экономика, пережившая уже и натуральное хозяйство, и дефолты, не урожаи, засухи и чего только не было. Старшие дети, у кого был интерес, продумывали расширение хозяйства, подбирали новые культуры для теплиц и огородов на лето. Можно было отправить заказ на Большую землю и получить семена, удобрения и технику, если обосновать, просто так ничего не давали.
Иногда дети спрашивали, почему они не могут уехать на Большую землю, увидеть, как живут те, другие, кто не знал и не знает, что такое война. Петр Николаевич качал головой, обещая объяснить позже. Пока у них и так дел достаточно, а что будет дальше никто не знает. И в этом Петру Николаевичу приходилось врать, не договаривать. Он знал, что статус этих детей, да и его самого, как и всех жителей поселка, не позволял жить среди людей. По данным в электронных метриках они были люди, но подлая литера Z закрывала перед детьми все двери.
Солнце светило так ярко, что дети жмурились, глядя на снег. Бледно-голубое небо просматривалось до самой стратосферы, еще немного, и можно было бы разглядеть спутники. Воздух трещал от мороза, снег хрустел под ногами, но никто не расходился, все стояли на берегу и смотрели, как река борется с ветром, разбивающим лед, не давая воде успокоиться и застыть до весны. Это было красиво и пугающе, стоял жуткий треск, а снежная пыль жгла глаза, и солнце на мгновения исчезало в снежной буре. Но вот ветер успокаивался, небо прояснялось, и солнце грело улыбающиеся лица детей. Малыши стояли в окружении старших, гревших любопытных мальчишек и девчонок, выглядывавших, когда ветер стихал.
– Ты чего это буянишь? – с улыбкой спросил Тимур, поймав рассерженный взгляд Даши, ходившей по берегу взад и вперед.
– А ничего! – огрызнулась она, строго посмотрев на Колю. Мальчик улыбнулся ей и кивнул, подбадривая.
– Да говори уже, мы тебя слушаем! – воскликнула Катя, дети поддержали ее.
– Нечего говорить, все и так понятно, – Даша встала к реке и обвела руками пространство, будто бы желая обнять его. – Это наш дом. Наш, понимаете! Не их, не этих с Большой земли! Они же нас не ждут и не ждали никогда. Так и не надо! Пусть остаются там у себя, а это наша земля! Наша! У нас был дом, наш город, но его больше нет, и не будет. Отсюда еще никто и никуда не уехал, а такие, как Петр Николаевич, добровольно остались. Вы же сами это знаете, правда же?
Старшие одобрительно загудели, мальчишки немного выругались, но без злобы, никто не хотел сегодня злиться, слишком классная была погода, пугающая и манящая река, трескавшийся лед, который через несколько дней успокоится, и закует реку до апреля. Дед Анатолий не врал, ему все верили.
– Они уничтожили наш дом! Они не дали нам жить по-настоящему, как люди – это сделали они! И мы их должны называть людьми? – Даша побледнела от гнева и вытерла слезы. – Тогда я не хочу быть человеком! Не хочу и не буду! Мы будем жить здесь, все вместе и так, как посчитаем нужным. Без них, их малые подачки ничего не решают. Давайте всегда будем вместе, всегда. Наш дом там, где мы, все, все вместе!
Дети одобрительно зашумели, Катя засвистела, как разбойница из старой сказки, этот фильм они смотрели все вместе уже десять раз. Даша увидела, что сзади стоял Петр Николаевич и три сестры. Женщины были бледны и встревожены, а Петр Николаевич плакал, сам не замечая, как крупные слезы текут по бледным щекам. Он кивнул Даше, подняв правую руку ладонью вперед, их жест согласия, жест мира и дружбы, их жест, их детского дома, их семьи.
– Даш, ну ты чего опять разошлась? – Катя обняла рыдающую подругу, Даша уткнулась лицом в куртку. – Все, все сказала. Больше не будем об этом говорить, верно, ребята?
– Да! – хором крикнули дети, малыши пытались не отставать от старших, ничего не понимая и чувствуя, что произошло что-то очень важное, что они никогда не забудут. Вперед вышла Юля и запела звонким тонким голосом «запрещенную» песню. Запрещали ее петь в основном три сестры, но дети упрямо и назло пели ее, зная, что ничего за это не будет. После первых строк песню подхватили все остальные, и даже три сестры, не замечая этого, подпевали. Володя единственной рукой держал Петра Николаевича, ослабевшего от переживаний.
«Пепел, память о пожарах,
Высохшие слезы
Молодых и старых.
Люди – чучела из глины,
Облик свой теряя,
Изгнаны из рая.
Мы дети из ада,
Нас трогать не надо,
Слезами напьемся, смеемся!
Нас трогать не надо,
И к вам, как награда,
Наш смех донесется из ада!»
(Мертвые дельфины «Мертвый город»).
16 ноября 2022г.
Полчаса до полудня
0.
Я опоздал. Со мной это бывает нечасто, но вот стоило мне именно сегодня опоздать. Сейчас и не вспомню, почему я так долго собирался, да и имеет ли это значение сейчас? По прошествии двух лет с этого дня многое уже не воспринимаю важным, нет ничего больше важного для меня, ничего нет для меня. Мир живет отдельно, я прохожу сквозь него, не задерживаясь, быстро стираюсь из памяти людей, а так от меня толку не больше, чем от опавшего листа осенью – я он и есть, опавший лист, валяющийся у края дороги, желтый, с красными прожилками, но я еще живой.
Пожалуй, я пишу странно, непонятно. Это правда, я и сам не понимаю, что хочу сказать. Писать неудобно, левая рука не хочет меня слушать, пишу медленно, в этом есть своя польза, я могу обдумать каждую фразу. Больше половины написанного я уже стер, незачем вам этого знать, мне самому не интересны все эти переживания. Я не прошу вас понять меня, мне этого не надо, просто прочтите и решите сами, без чужого мнения, сошел ли я с ума или нет. Я знаю ответ на свой вопрос, но мои близкие думают иначе, что ж, это мои проблемы, они позволяют мне чувствовать себя живым. Вы не задумывались, что именно проблемы, боль лучше всего напоминают вам о жизни? Когда все ровно, то жизнь превращается в вязкое варево, вы живете как дерево, дождь поливает, солнце пригревает, может кто удобрит – красота вегетативного рая. А вы не в нем сейчас, а? Может вы дерево?
Так вот, я опоздал. Было это 28 октября, в понедельник. Все самое плохое случается в понедельник и пятницу, в моей жизни было именно так. Мы договорились встретиться у входа в выставочный зал в начале одиннадцати часов, но я приехал гораздо позже. Мне так не хотелось идти, но друзья заставили, я обещал. Мои друзья были уже за линией контроля, я их сразу увидел у рамки с гвардейцем. Надя радостно махала мне рукой, а Славка, я почти слышал, как он ругался на меня, он не любил, когда кто-то опаздывал, он сам никогда не опаздывал, приходил всегда ровно в назначенное время, секунда в секунду.
Мои друзья… Славка, мой самый старый друг, мы знакомы еще со школы. Вместе поступили в университет на одну специальность «Машины и аппараты», чтобы это не значило, а ничего и не значило, нам преподавали одно старье, которое на производстве уже списывали, сдавая на металлолом. Славка был выше всех нас, худой, с непослушной копной рыжеватых волос, хотя Надя говорила, что они у него соломенные, когда помоет голову.
Славка. Пишу, а у самого сердце начинает болеть, хочется открыть папку с фотографиями, в тысячный раз пролистать твою инсту… как я злился на тебя, когда у тебя вышло с Надей, единственной девушкой в нашей группе. Мать мне сказала, что она не красавица, наверное, но я любил ее, сейчас сложно понять это чувство, оно сгорело, как и все остальное. Чувства, да… к черту их! Итак, Надя была высокая, с меня ростом, чуть ниже Тэма, о нем скажу отдельно. Она не была худой, как остальные девочки нашего универа, вовсе нет, даже не стремилась к этому. Большая голова, крупные черты лица, нос «картошкой», ухмыляющиеся полные губы и серые глаза. Она всегда что-то сооружала на голове из своих длинных русых волос, мы называли это пирамидами, она не обижалась, приходя на следующий день с новой пирамидой. Кто-то называл ее лошадью, за крупные формы, но Надя не соглашалась, считая себя вполне недурной коровой. Мы все любили ее, и не потому, что она была единственной девушкой в группе, не в этом дело. Надя была нашим другом, понимая взлохмаченный выпендрежем и спермотоксикозом пацанский мозг лучше, чем мы могли сами…
Тимур, он же Тэм. Самый низкий из нашей банды. Он говорил, что он башкир, а Славка все подначивал, где тогда его конь и колчан со стрелами. Тэм был самый веселый из нас, ловкий, весь, как одна мышца, он напоминал мне маленького хорька, только доброго. Тэм был очень добрый, никогда не забуду, как он вытащил нас в один детский дом, он в свободное от учебы время был волонтером одного фонда. Никто из нас не думал, что Тэм лучше нас всех, а ведь мы знакомы почти два года, два курса, а узнали по-настоящему друг друга этим летом, после сессии.
Это мои друзья. Я пишу и вижу, как Тэм что-то рассказывает незнакомой девушке, раздававшей при входе какие-то флаеры или листовки, мне не видно. Тэм любит болтать с девушками. Он показывает ей на меня, девушка смотрит на меня, улыбается, смеется, а я, как дурак, натягиваю обычную для себя рожу серьезности, внутри весь горя от смущения.
Я подхожу к рамке, передо мной два парня и девушка с большим рюкзаком. Странно, зачем ей рюкзак? Я вижу, как Тэм отходит от девушки, открыто указывая рукой на меня, она мне машет, я отвечаю, неуверенно, наверное, глупо улыбаюсь, наверное.
Девушка с рюкзаком проходит рамку, гвардеец аж дернулся, рамка сработала, заискрившись десятком диодов. Она красивая, вся в белом, длинное платье в пол, красивые руки, скрытые рукавами, на ладонях белые перчатки, ей не холодно в одном платье, а на улице не мороз, но противно мокро и прохладно, открыты только горло и голова… Смотрю на нее, а она на меня, секунда? Может и больше. Мои друзья стоят рядом, ожидая меня, я вижу, как гвардеец тянет руку к ее рюкзаку, а я смотрю прямо ей в глаза, черный синий лед, как и длинные волосы на ее груди. Она убирает их с лица, оно бледное, как и платье, белое, тонкие черты, не как у Нади, она очень красивая, но я боюсь ее улыбки. Она смотрит на меня, я, скорее всего, совру, но я понял, что она хочет сделать.
«Не надо»! – я бросился к ней, желая схватить ее за руку, но она быстрее.
Я не успеваю. Я не знаю, что она сделала, что успела нажать, я вижу, как из-за ее спины вырастает огненный шар, как он разделяет ее на части, так ребенок рвет бумагу. Я вижу, как огненный шар накрывает моих друзей, я не боюсь за себя, мне кажется, что я лечу к ней, чтобы накрыть этот огненный шар собой, но секунда не может длиться вечно… мгновенье, оно засело глубоко в моей памяти, я видел, как моих друзей разорвало на части, как разорвало гвардейца, я не помню его лицо… помню, как сам лечу назад, а за мной летят огненный шар и эта девушка в белом, какая-то ее часть. И все, дальше тьма, только тьма, очень долго, часы, дни, недели, я больше не верю часам, время ложно, оно для меня остановилось на 11:30.
-11.
Поезд тряхнуло, и все стихло. Нет, показалось. Поезд вновь дернулся вперед и резко откатился назад. В вагоне дико завыл динамик, из которого прогремел вежливый женский голос: «Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны».
Я открыл глаза. Вагон был пуст, я сидел в середине вагона, спиной к станции. Поезд опять дернулся, вагон весь затрясся. Я почувствовал, что мешаю поезду уехать, его начинает бить от нетерпения, а вежливый женский голос уже обращался лично ко мне, еще мгновение и я увижу эту женщину, склонившуюся надо мной, дергая за плечо, чтобы я быстрее проснулся. Я встал и вышел на платформу, двери вагона тут же закрылись, выпустив облегченный вздох пневмоклапанов, и поезд тронулся, резко набирая ход.
На станции было безлюдно, как и в вагоне. Я хорошо знал эту станцию, с высоким полукруглым сводом, фонарями в виде зеленых деревьев, обвитых зеленым плющом и островками лавок по центру платформы. Я подошел к одному из островков, над которым висел стилизованный в той же лесной гамме щит с названием станции, но ветви плюща не складывались в слова, я увидел жуткую абракадабру, каждая буква напоминала мне человечка, скрученного неизвестным мне недугом или горящего от внутреннего жара. И еще, мне показалось, что эти буквы двигались, ко мне. Мне стало жутко, и я отошел от них подальше. Крайние буквы-человечки уже пытались слезть со щита, ища опору в воздухе, но не решаясь спрыгнуть, Сгорбленные, с неистовым огнем в зеленых глазах, да, это были именно их глаза, и они смотрели на меня! Я зажмурился и резко открыл глаза – буквы-человечки держались друг за друга, и один из них уже почти дотронулся кривыми ногами до лавки. Я не стал ждать, когда они все слезут и побежал к дальнему выходу, почему-то мне захотелось бежать именно туда, хотя гораздо ближе было в другую сторону, но там было темно.
Я бежал долго, платформа все не кончалось, а островки с лавками вырастали передо мной так часто, что я перестал обращать на них внимания. Левый глаз ловил движения этих уродцев, чем ближе я был к выходу, тем ближе приближались ко мне эти уродцы. На последнем островке у эскалатора они уже спустились на платформу и двое успели вцепиться в мою ногу. Я закричал от боли, эти уродцы рвали кожу, желая быстрее добраться до мяса. Я пытался сбросить их с себя, но они стали грызть мою руку, их становилось все больше, пока я сброшу одного, на меня накинутся двое.
– Бей их! – услышал я над ухом крик Славки. – Тэм , скидывай их на рельсы!
С эскалатора слетели вниз Славка и Тэм, в руках у них были куски ржавого проката, которым они лихо раскидывали полчища зеленых уродцев.
– Стасян, держись! – крикнул Тэм и стал сбивать с меня кровопийцев. Пару раз он заехал мне по голове арматурой, но это было не больно. – Беги наверх, давай!
Я побежал к эскалатору и, вбежав на треть, увидел, как полчища этих уродцев накинулись на Славку и Тэма. Ребята раскидали их, было видно, что они устали, медленно отступая к эскалатору. Полчища зеленых уродцев отступило и стало объединяться в одну большую фигуру. На наших глазах рождался страшный и уродливый зверь. У него было шесть лап и пять голов, а вместо языка из пасти вырывался один из уродов, что-то крича нам. От этого крика закладывало уши, мы окаменели от страха, а зверь набирал силу, креп, размахивая толстым уродливым хвостом с черными шипами.
– Славка! Тэм! – что есть силы закричал я. – Бежим! Бежим!
Ребята встрепенулись и бросились к эскалатору. Последним успел запрыгнуть Славка, эскалатор дернулся и с бешеной скоростью понесся вверх, мы попадали на ступеньки. Внизу на него бросался этот урод, пытаясь разломать эскалатор мощными ударами шести лап, разбивая все вокруг огромным хвостом. Эскалатор поднимал нас вверх, а конца не было видно, впереди виднелись лишь огни ламп и остатки нелепой рекламы на стенах туннеля, призывавшей пересесть на новый автомобиль из Баварии. Эскалатор резко затормозил, отбросив нас назад. Лампы замигали, но не отключились. Внизу гремел топот тяжелых ног, мы, не сговариваясь, побежали
наверх.
Топот внизу нарастал, а ноги предательски деревенели. Помните, как во сне, когда вам снится кошмар, вы видите опасность, но не можете идти, чем сильнее вы хотите уйти, тем тяжелее это сделать.
– Быстрее! Давай, Стас, ты чего тормозишь! – возмущался Славка.
Я ускорился, но упал, ноги сильно болели. Тэм и Славка рухнули рядом, с трудом справляясь с дыханием, Славка уже задыхался.
– Слышите? – с трудом переводя дух, – спросил я.
– Что? – переспросил Тэм и задержал дыхание, вертя головой.
– Ну, слышите? – спросил я. – Эта тварь остановилась.
– Да? – Славка долго вслушивался и недовольно поморщился. – А может она решила тихо подкрасться?
В подтверждении его слов замигали фонари, будто бы предупреждая нас об опасности. Тэм, увидел первым, вскочил и со всего размаху расплющил зеленого уродца на ступеньке. В лицо брызнула неприятная зеленая жижа, я ощутил вкус крови и меня затошнило.
– Ну, на хер! – крикнул Славка. – Давай наверх!
Мы побежали вверх, теперь уже ноги слушались. Тэм бежал сзади, часто оборачиваясь, но больше шпионов не было, внизу ревела тварь всеми пятью глотками, ступеньки сотрясались от ее ударов, но ее рев все больше отдалялся от нас. Мы постепенно перешли на шаг, страшно хотелось пить.
– Что это за твари? – спросил я.
– Ты нас спрашиваешь? – хмыкнул Славка.
– Тихо вы! – шикнул на нас Тэм.
– Нет, постойте! – возразил я и остановился. – Что здесь происходит? Мы где?
– А это мы у тебя хотели бы спросить! – воскликнул Славка. – У кого из нас самая большая голова!
– Прекрати, чего ты на Стасяна наехал? – толкнул его в плечо Тэм. – Он ничего не знает.
– Чего не знаю? – переспросил я, меня начинала тихо бесить эта игра.
– Никто не знает, – ответил Славка. – Не я, ни Тэм – никто. А должен знать ты. Не спорь, это так. Пошли наверх, мне кажется, что эти твари ползут за нами.
Мы прислушались, внизу что-то шелестело и будто бы сопело. Удвоив темп, через час мы поднялись в вестибюль станции. Сойдя с эскалатора, я встал на месте, не веря своим глазам. Тэм и Славка недовольно смотрели на меня, но ничего не говорили, желая дать мне время, чтобы я привык.
В вестибюле было ни души, как внизу, но отовсюду слышались голоса, запахи духов и пены для бритья, кто-то проходил прямо рядом с нами, цокая каблуками, окутывая нас чарующим ароматом зимних духов, стукали разбалансированные ворота турникетов, пищали валидаторы, кто-то ругался у кассы, в лицо дул теплый сладковатый запах метро. Станция жила, я сделал шаг вперед и почувствовал, что задел плечом женщину, она что-то высказала мне, я машинально извинился, глупо оглядываясь.
– Вы это уже видели? – спросил я ребят.
– А то, Славка так целых полчаса стоял на месте, – улыбнулся Тэм. – Видел бы ты его лицо!
– Твое было не лучше! – огрызнулся Славка.
– Не спорю, – еще шире улыбнулся Тэм. – Но своей рожи я не видел, а вот твою видел, смотри, Стас, Я тебе покажу.
Тэм стал изображать Славку, как тот таращит глаза и ходит взад и вперед, трогая пустой воздух. Мы громко заржали, получив в ответ порцию недовольных голосов невидимых пассажиров.
– Пошли отсюда, – сказал Славка. – Паршиво здесь.
Я кивнул, в знак согласия, и мы вышли. Поднявшись наверх, я с удивлением увидел, что мы вышли к выставочному центру, но я хорошо помнил, что эта станция была очень далеко от него. У входа нас ждала Надя. Она бросилась к нам, радостно обнимая каждого, тогда она впервые меня поцеловала, пускай и в щеку, но это было удивительно и… что тут описывать, у меня не было никогда девушки, попробуйте представить, что чувствует молодой человек, когда его, пускай и по-дружески, целует девушка, которую он любит.
–Надька, ты Стасяна так убьешь, он же лопнет от счастья! – захохотал Славка, глядя на мое красное от смущенного счастья лицо.
– Дурак! – Надя грозно посмотрела на него, смахнув крупные слезы с ресниц. – Я так переживала, хотела уже идти за вами!
– А вот этого делать не надо, – сказал Тэм. – Поверь, там такая параша.
– У тебя кровь! – Надя с ужасом осмотрела меня. – Пошли, быстро!
Она потащила меня на ближайшую скамейку, заставив лечь на нее. В ее рюкзаке всегда была аптечка, небольшая, но чего там только не было. Надя рассказывала, что с детства ходила в походы, сначала с родителями, потом в школе записалась в кружок. Она даже прошла укороченные курсы медсестры и в походах отвечала за медобеспечение. Надя быстро и без лишних церемоний обрабатывала раны на ногах, я тихо подвывал от жгучей боли, Тэм, стоя рядом, наклонялся и похлопывал меня по плечу. Раны были действительно ужасные, словно меня покусала мелкая зловредная собачка, таких много в больших городах, злобных, с тонной ярости на килограмм веса.
– Кто это тебя так? – удивлялась Надя, заклеивая раны бинтами.
– О, лучше бы тебе их не видеть, – заметил Славка.
– Так, я должна знать кто это! А вдруг надо сделать прививку против бешенства? – возмутилась Надя.
– А она у тебя есть? – хмыкнул Славка. – Но ты права, бешенство там точно есть, люди, как-никак.
– Не поняла, – опешила Надя.
– Смотри, – Тэм достал свой телефон и показал ей видео, он сделал его тогда, когда они ждали меня на эскалаторе, спрятавшись от зеленых уродцев. – Вот эти твари покусали Стаса. Мы еле отбились. Там потом такая срань началась!
Надя долго смотрела видео, несколько раз проматывая назад. Она не удивлялась, лицо ее было хмурое, но я не увидел в нем страха. Отдав телефон Тэму, она уложила медикаменты в аптечку.
– Идемте, скоро начало, – сказала она, убирая вещи в рюкзак. – Стас, у тебя не болит?
– Болит, но терпимо, – честно ответил я. – А куда идем?
– Так на форум, куда же еще, – удивился Славка. – Мы же для чего сюда пришли?
– Чтобы получить зачет по философии, ответил Тэм. – Если надо выступить за экзамен по сопромути, то я готов даже на сцене сплясать. Я буду круче любого телепатриота.
– Он может, – подтвердил Славка. – Видели бы вы, как он на спор наших ватников уделал.
– Это ты про методиста? – удивленно спросил я.
– Ага, он такое задвинул, что мы прям великие, весь мир на нас держится, я думал, что ему в зачетку прям сразу все экзамены проставят, – захохотал Славка. – Такие лохи, ваще просто!
– Ты мне пиво должен, – заметил Тэм.
– Да помню я, отдам, как в пивнушку пойдем, не это же пойло хлебать.
– А вот я бы чего-нибудь выпил, – сказал я. Так пить хочется.
– Тут ничего нет, – сказала Надя. – Я все обошла, все пусто.
Я огляделся. На парковку выставочного зала подъезжали машины, они неумело парковались, мешая друг другу, хлопали двери, но внутри машин никого не было. Рядом с нами встало такси, не выключая двигателя. Славка махнул ему, что мы никуда не едем, и такси уехало, без водителя. Я чувствовал движение, но никого не видел. Из здания загремела музыка, громкая, парадная, как марш. Мои глаза уставились на плакат форума молодежи, который устраивала партия власти, должен был даже приехать САМ. На плакате были счастливые восковые лица парней и девушек и размашистая надпись: «Верим! Наша страна – наше будущее!». Меня начало тошнить от голода и жажды, а в голове вновь встал вопрос, давивший мою совесть: «Почему я здесь?».
– Я тебя с такой девушкой познакомлю! – Тэм хлопнул меня по плечу, посмотрев на плакат. – Эти ничего, но куклы, а надо искать живую.
– Спасибо, но я опять все испорчу, я же зануда и лох, – улыбнулся я.
– Ты лох потому, что так думаешь, – Славка зиганул на плакат. – Прям гитлерюгенд.
– Прекрати! – Надя схватила его за руку. – Ты там молчи, хорошо? А то нас всех выгонят, а потом еще характеристику в универ пришлют.
– Да я все, высказался, – пожал плечами Славка.
Взвизгнули шины, такси резко затормозило у входа в выставочный зал. Из машины вышла девушка в длинном белом платье. Она расправила длинные черные волосы и направилась к входу. Когда она пересекла рамку металлоискателя, площадь зазвенела так, что стало больно ушам. Я закрыл уши ладонями, но мои друзья стояли как ни в чем не бывало. Девушка поднялась по лестнице и обернулась у самой двери, посмотрев на меня. Ее красивое бледное лицо звало меня, она сделала жест рукой, приглашая войти, а потом сняла белую перчатку с правой руки, с ее пальцев закапала кровь. Она скрылась за дверьми, а перчатка осталась лежать у входа в капельках крови. Такси дернулось и, визжа тормозами, скрылось из виду.
– Вы ее видели? – спросил я ребят.
– Кого? – Тэм замотал головой, пытаясь понять, что я могу увидеть.
– Ничего, – тихо проговорил я и пошел к входу, друзья пошли за мной, о чем-то шепчась позади. Я поднял перчатку и положил ее к себе в рюкзак. На моих руках осталась ее кровь, она обожгла мою кожу, но это было не больно, странное ощущение, огонь шел изнутри, будто бы во мне горело пламя.
– Входим?
Я взялся за дверь, не решаясь открыть ее. Славка подошел и рванул на себя соседнюю дверь, только сейчас я заметил, что ребята где-то оставили арматуру, а на плечах вновь висели их рюкзаки. Славка вошел первым, за ним я, потом Надя, Тэм задержался, все еще всматриваясь в пустынную площадь, по которой ездили пустые машины.
-10.
Уши заложило от громогласной музыки. «БОМ-БОМ-БОМ» – гремели трубы с литаврами, перебиваемые заливающимся симфоническим оркестром, старавшимся в одной получасовке выдать все шедевры русской классики. Получалось не очень, скорее напоминало огромную автостоянку, на которой разом заверещали на всякие лады все автомашины, а двести возмущенных граждан пришли лупить по крышам битами и палками.
– Как дома, – улыбнулся Тэм, достав из рюкзака пакетик с одноразовыми берушами.
Мы протянули к нему руки, он раздал. Когда я с силой засунул эту поролоновую свечку в ухо, стало так хорошо, что я засмеялся. Перед нами был обширный холл, по бокам стойки регистрации участников, а впереди главный зал, из которого доносился дружный смех, безмерно радостный, ровный, четкий. На втором этаже ничего не было, кроме одиноких кафешек, из которых доносился запах бургеров и жареной картошки.
