bannerbannerbanner
полная версияnD^x мiра

Борис Петров
nD^x мiра

-5.

Я перестал чему-либо удивляться. То место, в которое я попал, представлялось мне обычно необычным, скорее меня бы удивила какая-нибудь обыденность. Поэтому, когда крыса вызвала лифт в том месте, где до этого была грязная зеленая стена, я не удивился.

Приехал лифт, кабина вся отделанная златом, чистые зеркала, слегка вытягивающие тебя, как бы делая комплимент, запах альпийских трав или еще чего-то я просто помню название только этой отдушки, в Альпах я не был, возможно, они так и пахнут. И кто придумывает эти названия? Конечно, маркетологам виднее, как лучше продать. Вряд ли запах деревенского утра был бы настоящим, не тот, с нотками парного молока и свежести утренней росы, совсем нет. Я говорю о настоящей живой деревне, когда рядом стоит трактор с полным прицепом силоса, чувствуете, как раскрашивается мир вокруг вас?

И о чем я думаю? Меня вот-вот должны осудить, а потом разобрать на запчасти варварским способом. Как-то легко я к этому отношусь. Ну и что, что это кошмар, боль здесь вполне реальная. Я подумал, как это, когда тебе отрубают руку или сдирают кожу живьем, но ничего не придумал, тело отозвалось легкой дрожью и все. Странно, но и боли не было, ничего не было.

В лифт входили люди и выскакивали из него, прямо на ходу. Двери не успевали закрыться, кто-то задерживался, не решаясь выскочить, выйти и ехал вниз со всеми. Новые пассажиры приветствовали крысу, как старого знакомого, вежливо пожимая ей хвост. Чем дальше мы спускались, тем плотнее становилось в лифте, и тем более ухоженными становились пассажиры. Это были не безликие тени людей с одним ртом, они были как те големы, из глины с глазами, носом, ушами. Некоторые смеялись, шутили о чем-то, над собой, прикидывая, сколько еще лет их будут резать одним и тем же способом, все же жизнь не стоит на месте, и им бы хотелось застать новые технологии. Я не сразу заметил, что они напоминают лоскутное одеяло, порой криво сшитое, но чем ниже мы опускались, тем ровнее и качественнее были швы. И у женщин, и у мужчин на лице были толстые слои грима, умело скрывавшего толстые швы.

Люди все прибывали, кабина лифта растягивалась, удлинялась. Кто-то уже сидел в креслах, зеркала превратились в окна, а сам лифт в вагон скоростного поезда. Я тоже сидел напротив крысы, которая пила кофе из большого бумажного стакана, а рядом сидели мужчины и женщины в костюмах, выстукивая дробь на блестящих ноутах. Поезд разгонялся, хвастаясь скоростью на табло. За окном пролетали дома, станции, сливаясь в одну сплошную серую стену.

– Городов много, но город все равно один, – сказала крыса, верно угадав мой вопрос.

– И они тоже все заключенные?

– Отчасти, многие добровольные, но большинство это големы. У каждого свое наказание, но многие теперь называют его послушанием, – пояснила крыса.

– Да? – я повертел головой, големы уминали сэндвичи с тунцом и ветчиной, запивая горячим кофе. – Что-то я не вижу здесь баланды. Не так уж и плохо быть големом в городе, верно?

– Если голова из глины, то да.

В вагон вошел блестящий, словно лакированный гвардеец. Он недобро осмотрел всех и прошагал через весь вагон, бряцая саблей и кучей медалей и жетонов на груди. По звуку это напоминало стук ложки о фарфоровую чашку.

– Какой блестящий, как игрушечный, – заметил я, когда гвардеец скрылся в другом вагоне. Лицо этого вояки было мне знакомо, где-то я его уже видел.

Это эмаль, – крыса усмехнулась. – Стоит быть с ними осторожнее, они фарфоровые.

– Фарфоровые гвардейцы? Как же они будут нести службу?

– Один их вид должен заставить вас подчиниться. Они неприкосновенны, не трогайте их, даже пальцем

– А что будет, они расколются?

– Не исключено, а вам это точно не поможет.

– Я стараюсь держаться от них подальше, – сказал я.

Крыса кивнула и взяла со столика газету. Она медленно листала ее, держа перед собой. На главной полосе я увидел новость о запуске какого-то суперкорабля, крепче которого ничего не может быть. Самый большой, самый дорогой и, как мне показалось из текста, самый бесполезный.

Поезд прибыл на вокзал. Толпа подхватила нас и вдавила в метро, не давая возможности сдвинуться с места или сделать еще один вдох. Мы около часа или больше катались по кругу, пока толпа не выгрузила нас на какой-то станции. Я удивлялся спокойствию крысы, ее ничего не могло удивить, а вот меня поражало, как големы заполняли вагоны, укладываясь штабелями, как шпроты в банке. Поток людей не иссякал, все это напоминало движение крови по сосудам, но где-то должен был быть центр, главный насос.

Из метро мы вышли на площадь. Вся территория была окружена блестящим забором, новеньким, сваренным из тонких хромированных трубок. Выглядело дорого и безвкусно. Присмотревшись, я увидел, что забор как-то странно висит в воздухе, еле заметно поддергиваясь. В окружении забора стояли люди с плакатами, на которых ничего не было. Они трясли руками, но никто не пытался приблизиться к забору или пройти вперед, где ничего не было. На низкой сцене кто-то кричал в микрофон, но разобрать было сложно что, слышались слова «долой» и « менять», а что и на что, непонятно. Новоприбывшие люди боязливо обходили забор, со страхом глядя на фарфоровых гвардейцев, красиво стоявших в оцеплении. Честное слово, им не хватало еще по цветку в петлицу мундира, и получилась бы неплохая ваза. У всех фарфоровых гвардейцев было одно и то же лицо, но они были разного роста и комплекции, значит делали вручную, не на заводе.

Крыса прошла сквозь забор, словно его и не существовало. Я попробовал также, но врезался в хромированные трубки, они лязгнули замками, смеясь надо мной.

– Вот вы и построили для себя первую камеру, – сказала крыса, без издевки, с интересом глядя на меня.

– Вот уж нет! – рассердился я, зло поглядев на заносчивый забор. Мне вдруг стало так смешно от его вида, от вида этих суровых фарфоровых солдатиков, что я рассмеялся и шагнул вперед, забора не было, он не расступился, его просто не было, хотя глаза видели. – Не верь глазам своим.

– Нет, надо верить себе, – возразила крыса. – Многие скажут, что надо верить в себя, но это ложная истина. А истина лишь в одном: если вы не верите себе, то вы голем, глиняная фигурка, в которую кто-то вложил жизнь, чужую, не вашу. Он заставляет вас верить в себя, в себя живого, в себя индивидуума, не разрешая думать, не разрешая задавать вопрос – все ответы вам даны, все пути открыты, надо только верить в себя и все получится.

– Мощь, – с уважением сказал я крысе. – Вам бы на публике выступать, может и родите мысль в глиняных башках, как думаете?

– Родить должна земля, я могу лишь посеять семена сомнений, но почва пока мертва, ей надо отдохнуть. Вы видите пред собой мертворожденные всходы. Они знают, что надо что-то делать, но не знают что именно надо. У них родились сомнения, но пройдет еще много лет, пока взойдут слабые побеги мысли, – крыса подошла к одному из големов с пустым плакатом и спросила. – А что за митинг-то?

– Ну как же! – возмутился человек, к нему подошли еще несколько големов с плакатами, возмущенные вопросом. – Надо ж это, так вот, а потом еще так, ну нельзя же просто так позволять!

– А что делать надо? – спросил я, подходя к ним. – Куда идти?

Големы задумались и хором ответили: «Мы против!».

– Я тоже против! – поддержал их я. – Но куда идти?

– Э, долой! – ответили мне големы.

– Именно, долой беззаконие? – предложил я.

Големы задумались, фарфоровые солдатики напряглись, забор стал сжимать митингующих в плотное кольцо. Големы испугались и стали озираться на забор и гвардейцев.

– Долой кумовство? – предложил я еще один тезис.

– Долой, – тихо повторили големы.

Засвистел матюгальник, из которого вырвался невнятный голос фарфорового гвардейца. Он что-то говорил, повторяя одно и то же, но я расслышал лишь «расходитесь» и «быстро».

Раз, два, три, как у фокусника, и митинг растекся по близлежащим кафешкам, откуда големы с тревогой смотрели на опустевшую площадь. Остался только один, тот, к кому подошла крыса. Он все еще держал в руках плакат, на котором слабо проявлялись слова: «Закон един для всех!». Руки его тряслись, он с опаской глядел на подступающих к нему гвардейцев, спрашивая у нас совета быстрыми взглядами.

– Они фарфоровые, пустые куклы, сказал я, и сделал резкий жест рукой, гвардейцы отшатнулись, но тут же с удвоенной злостью двинулись к нам. – Идемте за мной, не думайте о них.

Я и крыса вышли из оцепления, проходя сквозь забор и гвардейцев, вывернувших головы в наши стороны. Голем пошел за нами, он почти прошел, но зацепился его плакат, застряв в заборе. Он дернул, но забор стал сильнее, потянув его к себе.

– Это не ваши мысли, бросьте их, – сказал я голему, он бросил плакат и стал свободен.

– И куда мне идти? – спросил нас голем.

– Куда хотите, – ответила крыса, снимая с его спины инвентарный номер. – Ваша воля, ваша свобода.

Голем задумался, разглядывая знакомый пейзаж. Что-то творилось в нем, он постучал себя по голове, потом по телу и спросил: «Я глиняный, как чашка, это правда?»

– Правда, но в вас есть искра мысли, значит, вы уже человек, – ответила крыса.

– Тогда я пойду с вами, – сказал голем. – Если вы не против.

Крыса кивнула в знак согласия, и мы втроем пошли к бульвару, на котором собиралась толпа радостных людей.

-4.

По бульвару плотным кольцом шла колонна. Дружные стройные ряды. Равнение налево, направо, налево, направо – големы вертели безглазыми головами туда-сюда, слепо подчиняясь выкрикам ведущего, тонувшим в звоне литавр. Впереди гудели трубы, выводя мелодию гимна. Мне это очень напомнило тот форум, с которого все и началось. Я достал из рюкзака планшет и навел камеру на головы идущих в колоннах. Пусто ни мозгов, ни червей: одна глиняная чашка или даже горшок, на который наклеили парик.

Крыса попросила планшет и навела его на мою голову. Голем прильнул к экрану, потом посмотрел на толпу, пожимая плечами. Крыса отдала мне планшет, я посмотрел видео и удивился: «У меня был такой же горшок, хорошо еще, что без червей».

 

– А я думал, что у меня хотя бы искра мысли в голове есть, – сказал я без тени грусти, было как-то все равно.

– Нет, не зародилась, – покачала головой крыса. – Но это не значит, что вы не способны увидеть свет чужой мысли.

– А куда они все идут? – спросил я, показав рукой на бесконечную колонну.

– Никуда, – ответил голем. – Они будут идти, пока их не остановят и не скажут речь. Они ходят здесь каждый день.

Его речь прервала команда, и колонна заскандировала: «Смерть врагам! Защитим наш дом!». Они орали так истово и рьяно, что я даже поверил в их искренность.

– Сегодня будут сжигать шпионов на площади! – сказал нам мужчина из колонны, глаза его блестели от удовольствия. – Это надо непременно видеть. Смерть шпионам!

Колонна подхватила его слова, бульвар заревел, звуковая волна от их воплей раскачивалась в такт марша, в какой-то момент я услышал в этом гармонию, не хватало еще рваного бита . Мы вступили в колонну, и она понесла нас за собой, можно было даже не шевелить ногами, сплоченность и сила несли нас вперед.

– Не хватает еще факелов, – заметил я.

Вдруг кто-то над самым ухом рявкнул: «Раздать факела!». В ту же секунду у каждого десятого в руке появился зажженный факел.

– Ого, тогда уж и флаги надо раздать, – добавил я, с интересом энтомолога разглядывая человеческую гусеницу, держащую в лапках факелы. Голос рявкнул опять, что-то нечленораздельное, и у каждого пятидесятого появился в руках флаг, причем у каждого свой. Сколько я ни пытался понять, что на них изображено, так и не смог, какая-то мазня на буром фоне. Крыса недовольно посмотрела на меня, и вправду, все стало напоминать факельное шествие, сразу вспомнились фотографии и псевдоисторические кадры, инсценировки для исторических фильмов.

– И пусть все танцуют самбу! – дрожащим голосом крикнул я, желая исправить ситуацию.

Голос над ухом рявкнул, забили барабаны, а трубы сменили гимн на знакомое «Па-па-па-па-па па-па-па-па-па, Па-а-а-папа-па-па-па-па-па-па-па», даже грозный голос начал подпевать. Человеческая гусеница распалась и затанцевала. Марш в одно мгновение превратился в карнавал. На людях сменилась одежда, став яркой, легкой. Все танцевали, медленно в танце двигаясь вперед, подпевая незатейливой мелодии.

К нам подбежали три загорелые девушки, чуть прикрытые короткими платьями, бесстыдно демонстрируя всем накаченные округлые ноги. Одна из них стала меня учить, вовлекая в танец, даже крыса не устояла, весело вертя хвостом. Сначала меня пугала эта девушка, я не мог смотреть ей в лицо, лишенное глаз и носа, поэтому я бессовестно пялился на ее грудь и ноги, ей это нравилось, она что-то без умолку щебетала густо накрашенным ротиком, успевая подпевать мелодии.

Карнавал дотанцевал до площади, где на высокой сцене, танцевали чиновники в строгих костюмах, но в разноцветных боа, и культово-обрядовые работники в разноцветных сутанах, размахивая в такт цепями с дымящими бочонками на конце. Танец становился все горячее, и как эти девушки не мерзли, на улице была поздняя осень, а они так и пылали жаром, я и сам весь пылал.

На сцене запылали костры под шпионами, они тоже танцевали, горя в огне, крича в такт музыке, придавая этому фарсу потусторонний насмешливый ужас. Пока горели шпионы, мы танцевали, приветствуя хедлайнеров на костре, демонстрировавших нам новые движения. От них уже оставался один пепел, и эта черное облако продолжало танцевать, держась за руки с веселым огоньком.

Фарфоровые солдатики неумело дергались в такт музыке, изображая из себя строгое оцепление. Один из них выхватил золотую саблю и как начал ею махать, сбивая головы. Фарфоровые гвардейцы продолжили танцевать, вертя блестящими эмалированными задами, но уже без головы. У многих в руках была сабля, которой они крошили все, что было рядом с ними, пока вместо них не остались одни черепки.

Площадь пустела, шествие закончилось. Еще дрожала в воздухе музыка, а танцующая человеческая гусеница растворялась в воздухе. Девушка на прощание поцеловала меня жирным соленым поцелуем, видимо, она недавно ела скумбрию, и тоже исчезла. На площади руки без тела разбирали сцену, убирали мусор, а рядом ездил армейский пылесос, собирая расколотых гвардейцев.

– К утру их склеят или переплавят, – сказала крыса. – И имя Легион.

– Я так и думал, – кивнул я. – Всегда найдутся те, кто хочет надзирать над другими.

– Повелевать, – поправила меня крыса. – Даже самая малая часть власти способна вырастить Великого тирана и утонченного садиста. Это вы – человеки.

– Нет, я лучше буду големом, – сказал я. – С пустой башкой, как глиняный горшок.

Быстро стемнело и стало холодно. Надо было куда-то идти, но я не знал, а крыса спокойно стояла, следя за работой армейского пылесоса. Руки без тел все сложили в машину, подмели, что сумели, и теперь на лавках играли в карты.

– Вы можете переночевать у меня, – сказал голем, его до сих пор трясло от танца, а на лице играла насмешливая улыбка. – А хорошо вы придумали, может через смех мы и победим эту гадину?

Крыса внимательно поглядела на голема и попросила мой планшет. Она навела на его голову, показывая мне, что в этом горшочке уже что-то начало вариться.

– А где вы живете? – спросил я. Это далеко отсюда?

Вовсе нет, – голем показал на ближайший канализационный люк. – Спустимся вниз, а там течение быстро принесет в мой квартал.

– А кто же живет в этих домах? – Я показал на высокие дома рядом.

– То, что всплыло наверх, – ответила крыса. – Вся жизнь как один шламовый пруд, либо ты идешь на дно, либо всплываешь на поверхность.

– Лучше уж на дно, на поверхности плавают ил и говно, – поморщился я и, подумав, возразил сам себе. – Нет, лучше быть между ними, там чистый уровень.

– Не получится, либо на дно осядешь, либо всплывешь, как получится, крыса покачала головой.

– Значит, нельзя останавливаться, надо двигаться, может и до берега доплывешь! – обрадовался я своей догадке. Что толку между куч с дерьмом плавать, надо выбираться из этого отстойника!

– А разве есть что-то другое, кроме него? – удивился голем.

– Конечно есть, кто-то же сбрасывает к нам все стоки? – я засмеялся, громко, долго, вспомнив, как мы с друзьями обсуждали это на семинаре по экологии, заставляя молодую аспирантку спорить с нами, краснеть. Хорошая была девушка, Маша, красивая, с копной золотистых кудряшек и большими зелеными глазами. Мне стало грустно, что я ее больше никогда не увижу, не увижу своих друзей, никого и никогда.

– Идемте, вы устали, – голем по-дружески похлопал меня по плечу.

– А как вас зовут? – спросил я.

– Никак, у голема не может быть имени, – ответил он.

– А у меня есть. Меня зовут Стас, – гордо сказал я.

– Тогда вы не голем, мой друг, – улыбнулся голем и пошел открывать канализационный люк. Одна пара рук бросила карты и подплыла, чтобы помочь ему, поддев тяжелый чугунный блин ломом.

-3.

Спустившись в люк, мы встали в очередь у остановки. По коллектору, как по оживленной магистрали, летели набитые до отказа лодки с номерами, старенькие моторы дымно хрипели, но держали ритм. Нагруженные многоярусные лодки, в которых было еще два края пассажирской неволи на лавках или одно место у невысокой балки посередине, выполнявшей, видимо, роль декоративной мачты, резко тормозили у остановки. Часть големов запрыгивали в них, высыпая лодочнику в ладонь горсти песка, которые он прятал в мешок. Остановка гудела, многим хотелось запрыгнуть в лодку, но лодочник уже грозил им веслом, торопливо отшвартовываясь от бетонной пристани. А может и не бетонной, я потер ботинком застарелую грязь, открывая крепкую кирпичную кладку. Я стал тереть дальше, но голем толкнул меня в лодку, крыса легко запрыгнула, против нее никто не посмел выступить, големы почтительно отошли назад.

Мы поплыли по коллектору, я ожидал задохнуться от сероводорода, метана и других чудесных газов, спутников биоразложения, но особо ничего не чуял. Пахло не хуже и не лучше, чем на улицах моего города. Иногда в нос бил дешевый дизель, плохо прогоревший, иногда доносились нотки горелой резины и дурного человеческого быта. Вода была черная, но чистая, не было ни куч, ни скоплений ила, ни посторонних предметов. Со стен свисали древние фонари, тускло освещая путь, но этого было достаточно, чтобы лодки не врезались друг в друга на полном ходу.

– А чем вы платите? – поинтересовался я у голема, отсыпавшего за меня и крысу горсти песка.

– Это сахар, – ответил голем и добавил. – Твердая валюта, серая каша есть у всех, она выдается по расписанию, а вот сахар приходиться доставать.

– Где доставать? – удивился я и, порывшись в рюкзаке, достал горсть конфет и протянул их голему, тот взял две и сказал, что этого достаточно.

Рядом с нами зашумели пассажиры, недовольные моим вопросом. Кто-то хищно смотрел на мой рюкзак. Голем ничего не ответил, кивнув в ответ, что стоит пока помолчать.

Мы доехали до конца маршрута. За все время пути не увидел ни одного дома, големы выходили из лодки и скрывались в темноте. Лодочник привязал лодку к столбу на остановке и улегся на лавки.

– Идемте, здесь недалеко. Мы на окраине города, – объяснил голем, уводя нас на незаметную дорогу, уходящую влево. – Вы спрашивали про сахар, так вот его выдают на работе, в качестве премии, которая бывает все реже.

– А где вы работаете? – спросил я, в темноте проступали силуэты черных домов, в окнах которых тускло горели лампы без абажуров. Дома упирались в свод туннеля, я насчитал пять этажей, может их было больше, не на всех этажах горел свет.

– Я работаю в городе, веду дела осужденных, точнее веду учет наказанию. Простая статистика, ничего больше, – ответил голем. – Работа неплохая и нехорошая.

– У всех такая, – согласился я. – Значит, вы и меня скоро будете считать, достаточно ли я получил наказания, верно?

– Не думаю, у нас в отделе работает тысячи человек, – пояснил голем.

– Ого, сколько же сидит в этой тюрьме? – удивился я.

– Все остальные, – ответила крыса.

– Ну, а сколько их, остальных? – спросил я.

– Сложно сказать, когда-то больше, когда-то меньше, грань между горожанином и заключенным довольно зыбкая, поэтому сложно сказать точно – каждый день все меняется, – ответила крыса.

– Да, работы очень много, – закивал голем.

Проходя мимо группы домов, образующих каменный колодец, я увидел, как на детской площадке играют дети. Игра была простая и понятная, дети носились друг за другом, изображая хищников и их жертв, потом менялись. На удивление, детская площадка была хорошо освещена. Видя мой интерес, голем повернул к ней

Дети увидели нас и шумно, включая нас в игру, разбежались по углам площадки. Крыса приняла игру и стала за ними гоняться, издавая воинственное рычание. Тех, кого она ловила, она играючи кусала, а дети визжали от восторга. Я сел на расписную деревянную скамейку, голем сел рядом. Мы смотрели, как дети играют с крысой, а внутри меня рождался вопрос, мерзкий, гадкий, от него тошнило, но не мог больше его сдерживать в себе.

– А они тоже, заключенные? – тихо спросил я, показывая рукой на веселых детей.

– Да, но не все, – вздохнул голем. – Кто-то рождается в тюрьме уже с рождения, тут нет вины ребенка, нет вины его родителей, так сложилась судьба. Может, кто-то сможет вырваться наверх, но там та же клетка, только золотая. Я не знаю, где лучше, я никогда не жил наверху, но всегда хотел, но я знаю одно, пока они дети, они свободны. Наша тюрьма – вот здесь.

Он доходчиво постучал себя по лбу, с искренней заботой посмотрев на детей.

– Вы хотите сказать, что они еще не успели построить свою клетку у себя в голове? – решил уточнить я, голем кивнул, в знак согласия. – А разве нельзя потом выйти из нее?

– Не знаю, я не смог. С каждым годом моя клетка становится все толще, а места в ней все меньше, – ответил голем.

К нам подбежали две девочки с блестящими глазами и покрасневшими носиками, на щеках играл здоровый румянец, веселые, со смешными косичками. Некрасивая роба была перешита заботливыми родителями, вшиты пестрые ленты. Они схватили нас за руки и потащили играть.

– Ну, чего вы расселись! Возмущалась одна из девочек, вся обсыпанная веснушками, с большими черными глазами.

Мы включились в игру, настала наша очередь ловить всех, даже крыса бегала от меня и голема. Разыгравшись, я поймал взгляд голема и крикнул ему: «А может все же есть выход, а?»

Голем на секунду остановился, обдумывая мой вопрос, но тут же получил детские пинки обнаглевших детей, решивших напасть на хищника, пока он не видит.

Через час мы сидели в квартире у голема. Нас радушно встретила его жена, выкладывая на стол все, что нашлось в холодильнике, а именно по тарелке серой баланды. Кстати, на вкус она не дурна, напоминает жидкий гуляш, иногда лучше не смотреть на то, что ты ешь. Оказалось, что у голема и его жены были дети, они все переехали наверх и ни разу не спускались обратно. Я брякну, что это подло с их стороны, но голем и его жена возразили, желая лучшей жизни детям. Я хотел добавить, что сомневаюсь в том, где жизнь лучше, но вовремя остановился, какое я имею право так рассуждать? Я, выросший под крылом у родителей, в достатке и заботе, пускай она меня и тяготила, нет, не мое это право. Пускай они сами строят свои клетки, укрепляют их.

 

Пока я обдумывал свои слова, дом загремел от одновременно включившихся телевизоров. Кто-то заорал на весь дом, не то от счастья, не то от отчаянья. Голем поспешно накрыл телевизор стопкой одеял, определенно без этого ора было легче дышать. На экране, я мог туда даже не смотреть, прыгали и раздувались от крика всякие деятели, главной своей задачей считавшие перекричать оппонента, даже если они и говорили об одном и том же, главная мысль могла быть только у одного. А вторая задача, не менее важная, а может и более важная – в прыжке дотянуться до портрета отца нации и, смиренно, раболепно, поцеловать живого бога в соответствующее место. Исходя из орущей дискуссии, я понял, что они были разными по статусу: кто-то мог дотянуться повыше, взрываясь от наслаждения, кому-то дозволялось лишь лизать пятки, но, так или иначе, живой бог был зацелован полностью, качественно, как положено. Я выразил свою мысль коротко, но этого хватило для того, чтобы мне показалось, что из телевизора на меня смотрят десятки недовольных глаз, хотя у выступающих были только рты на бумажных лицах, не было даже ушей. Из экрана вытянулась рука, чтобы скинуть одеяла и поглядеть в лицо этому мерзавцу, то есть мне.

Голем поспешно накинул еще одеял, а его жена ударила поварешкой по руке. Дискуссия крик-шоу сменилась, они обсуждали преступные оскорбления власти и как они изнутри расшатывают гордый и твердый суверенитет.

Через час шоу закончилось, и телевизор можно было выключить. Жена голема сказала, что он включится снова через три часа, будет первый повтор, потом еще два в течение ночи. Я спросил, почему у кого-то, как у них, есть глаза, нос, уши, а у кого-то, у большинства, лишь большой рот и плоское лицо из картона. Голем и его жена вздохнули, потом он сказал, что у его детей тоже были глаза, но теперь они как все, им не надо ничего знать, нужен лишь рот, чтобы потреблять и благодарить.

Крыса укладывалась спать на полу на кухне, хозяева предложили мне постелить на кухонном диване, но я не хотел спать. Я чувствовал, что должен идти дальше. Усталости не было, я и забыл, про нее. Крыса, уютно устроившись на полу, рассказала, что я могу дальше идти сам, она все равно не пойдет со мной. Голем и его жена сначала испугались, рассказывая про какого-то подземного червя, сжирающего каждого, кто попадется на его пути, но быстро успокоились, решив, что я для него буду не интересен. Голем объяснил, что червь пожирает нищих, забредших в его логово, тем и живет. Они рассказали, как проще найти дорогу, и я покинул дом.

Спускаясь по темной лестнице, я слушал, как живет дом, как големы ругаются, как кричат дети, плачут, а потом смеются, над собой, над верхушкой, на время выходя за решетку своей клетки.

На улице было прохладно, поднялся сильный ветер, желая заставить повернуть меня обратно. Я плотнее застегнул куртку и пошел напролом. Главное, не сбиться с курса, а то можно было упасть ненароком в канал, а там уже куда вынесет. За спиной остались жилые кварталы, пропал из виду последний лучик искусственного света. Я шел в полной темноте, глаза начинали видеть пейзаж вокруг: грязный кирпич под ногами, обломки огромных труб, брошенных просто так, без всякой надобности, черный свод над головой, от которого шло странное сияние, словно луна светит сквозь тонкие облака. Внезапно я врезался во что-то мягкое и большое.

– Извините, – сказал я, пытаясь обойти это что-то, но обойти его было невозможно.

– А, ничего-ничего, – донеслось откуда-то справа. Я пошел на звук, голос, не грубый, даже добрый, мягкий, предложил. – Вы можете взять влево и через три дня сможете обойти меня.

– Три дня? – я остановился. – Это очень долго, у меня нет столько времени.

Нечто зашевелилось, я отошел назад, чтобы не попасть под движение огромного тела. Это был гигантский червь. Его рыло, хотя нет, пожалуй, лицо, подползло ко мне. Казалось, он меня рассматривает, но глаз у червя не было.

– Ага, а теперь вы меня съедите? – спросил я.

– Нет, зачем? – удивился червь. – Я не ем големов, мне больше нравятся бетонные кольца или трубы.

– Так эта ваша еда там разбросана, да?

– Да, я немного неряшлив, – вздохнул червь. – Понимаете, имея такое огромное тело очень сложно быть аккуратным, но я стараюсь.

–Вы молодец. А почему мне сказали, что вы едите нищих?

– Нищих? Фу, какая гадость! – червь поморщился. – Это все сказки, они падают в канал и их уносит вверх.

– Вверх? – удивился я.

– Именно, это самый простой способ попасть в верхний город. Вас проводить, вы же туда направлялись?

– О, нет! – засмеялся я. Я там уже был, нечего там делать. Я ищу Фемиду, она должна быть где-то здесь, мне так сказала крыса.

– Я понял, червь с сожалением посмотрел на меня. – Если вы так уж сильны в своем стремлении, тогда мне придется вас съесть. Но не бойтесь, вам надо всего лишь пройти в меня, а там дальше разберетесь.

– Ага, теперь я понял, что означало «переступить через себя», – я с ужасом посмотрел на пасть червя, но делать было нечего, крыса предупреждала, что путь будет мерзким. – Я готов.

– Тогда входите и прощайте, – улыбнулся червь.

– А почему прощайте?

– Оттуда еще никто не возвращался, – червь открыл пасть, и я вошел. Пасть захлопнулась.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34 
Рейтинг@Mail.ru