Борис Петров
nD^x мiра
– Знаешь, а наша земля мертва. Уже давно мертва, – сказал Кай. – Я это понял в яме, а ведь это так просто, нужно было только спокойно подумать.
– Ты прав. Я тоже так думаю. И мы должны быть мертвы. Я бы хотела вот сейчас умереть. В один момент, прямо сейчас, умереть счастливой, вместе с тобой. Сколько бы мы ни прожили, я буду знать, что счастье может быть, что оно было, что оно с нами, что ты со мной, навсегда. Понимаешь, ты понимаешь, что я хочу сказать? Мне кажется, я схожу с ума. Да я и хочу сойти, чтобы больше не видеть ничего, не возвращаться туда.
– Я понимаю. Мы думаем об одном и том же. Честно, я не вру, просто ты быстрее формулируешь.
– Нет, я болтаю все, что приходит в голову, а ты сначала все обдумаешь и промолчишь. Ты такой был и есть, – Маша укусила его за нос.
Доктор вновь напомнил о себе, когда Маша на секунду очнулась от ласк Кая. Она бы никогда не разрешила ему в его состоянии так напрягаться, но какой в этом был смысл сейчас, она так и не поняла, отогнав от себя назойливую тревогу. Она училась доверять и не бояться. Кай, весь в гематомах, в лунном свете был прежним, здоровым и смущенным, она тоже смущалась, доверяясь его напору. Маша вскрикнула, когда он слишком порывисто вошел в нее. Кай замер, она улыбнулась, смотря в его глаза широко открытыми глазами, обхватила его ногами, подбадривая, доверяясь без лишних слов. Вот бы это мгновение никогда не заканчивалось, но вскоре все мысли оставили ее, не мешая искрящемуся дрожащему счастью наполнять ее вновь и вновь, всю, без остатка.
30
Генералы сидели за столом, сохраняя пьяную невозмутимость уверенного хозяина положения. Их совершенно не заботили выстрелы и крики, доносившиеся снизу. От взрывов подрагивал стол, и расплескивалась водка из наполненных доверху стаканов. Генштаб взяли слишком легко, один небольшой взвод, действовавший слаженно, без переговоров в радиоэфире, без лишних действий. Штурмовики Мордвина заняли здание за полчаса, потеряв троих, выбив почти весь боезапас. Этажи были усеяны трупами младших офицеров и охранников, на лицах которых застыло недоумение, перемешанное с сытой ленью. Под звуки волочения тел, генералы выпили и долго закусывали, насмешливо глядя на Жукова и Мордвина.
– Может их так, по горлышку и делов, а? – спросил Мордвин, у него руки чесались, а морды генералов и полковников бесили его до дрожи в кончиках пальцев.
– Не надо, так слишком просто, – ответил Жуков.
– Вы нам ничего не можете сделать, – важно сказал холеный генерал и громко икнул. – Наши чипы блокируют все ваше оружие.
– Зато я могу снять с тебя шкуру живьем, – проскрипел зубами Мордвин и направил на него пистолет. Раздались пустые щелчки, оружие не позволяло произвести выстрел, автоматика считывала метку, и предохранитель стоял намертво.
– Щенок, в жопу себе эту пукалку засунь, – хриплым пьяным голосом сказал главный генерал и посмотрел осоловевшими глазами на Жукова. – Ты, конечно, ловко все провернул. Но вот что ты дальше будешь делать? Ты об этом думал или как?
– Думал. Я как раз все очень хорошо обдумал, – Жуков улыбнулся, генералы напряглись, уловив в его улыбке что-то опасное для них. Мордвин с его ножом не пугал, старших офицеров как скот резать было западло, и они это отлично знали. – А вот делать я ничего не буду. Все уже не в моей, ни тем более, в вашей власти. Но для вас я приготовил интересную казнь, или вы думали, что останетесь жить?
– Ты забыл про закон – ты не имеешь права нас трогать, – прохрипел главный генерал, но его бравада потонула в глубоком молчании, воцарившем в комнате. Слышались внизу шелест и волочение, штурмовики наводили порядок, складывая все трупы в одно место.
Жуков кивнул Мордвину, и тот достал из сумки две гранаты. Генералы состроили презрительные гримасы, один даже рассмеялся.
– Гранаты тоже не сработают. Я же говорю – никакое оружие здесь нам не страшно, – улыбаясь, сказал холеный генерал и толкнул локтем главного генерала. – Ты смотри, как дети, ох и глупые же!
– Не торопись, сейчас все увидишь, – Жуков кивнул Мордвину и указал пальцем на одного генерала и двух полковников.
Мордвин и два штурмовика волоком потащили их в соседнюю комнату, где обычно готовили стол к сервировке адъютанты. Комната была пуста, если не считать четырех трупов адъютантов, аккуратно сложенных в левом углу у холодильника. Затолкав обезумевших от страха офицеров, Мордвин дал каждому под дых и бросил одну гранату. Захлопнув дверь, они отошли в сторону, на лице Мордвина играла глумливая улыбка.
Раздался взрыв, от которого все, кто сидел за столом, подскочили, кто-то упал на пол. За дверью, которую выдавило наружу, но не вышибло окончательно, слышалось слабое шевеление, а потом раздался долгий душераздирающий крик. Человек кричал от боли без передышки, не умолкая ни на секунду.
– Поможете товарищу или силенок не хватит? – Жуков взял у одного из штурмовиков нож и положил его на стол. – Ну же, проявите акт милосердия.
Генералы молчали, хмель улетучился, страх овладел всеми, даже главный генерал не мог сдержать свое лицо, как ни старался.
– И что же ты придумал? – с интересом спросил Мордвин.
– Я думаю дать им шанс выжить или лишить себя жизни, как пожелают. Поделим их по парам и дадим по одной гранате, а потом в коллектор. Они же привыкли скармливать змее других, так вот пришло время навестить питомца.
– Жуков, уважаю, – покачал головой Мордвин. – Я бы лучше не придумал.
– Надеть наручники и увести. Решай сам, куда сбрасывать этот мусор, – сказал Жуков, он смотрел сквозь генералов, они уже не существовали для него, как и их крики и угрозы. Истошно завыла сирена, заглушая все остальные звуки. Некоторое время она надрывалась, пока кто-то не вырубил автомат. Жуков удивленно посмотрел на Мордвина.
– Нашли пульт, – спокойно ответил Мордвин. – Ты же сказал снять оповещение. Выполнено.
– Ничего не скажешь, вовремя. Но, главное, что приказ исполнили, – усмехнулся Жуков, в ушах еще ныло от мерзкого воя, а за стенкой стало тихо, видимо, наконец-то скончался. – Сирена вам не поможет, не надейтесь. Все ваши солдатики на станции ждут поезда.
– Наши урки тоже там, – хохотнул Мордвин. – Думают, что поезд приедет.
– Да, многие так думают, – кивнул Жуков и провел рукой по несуществующим волосам, как бы поправляя прическу. – Какая-то часть в городе играет в ковбоев и индейцев, и им наплевать на вас.
– Вы все сдохнете здесь, – прорычал главный генерал, кое-как совладав со своим лицом, искаженным диким страхом. – Никто не выберется отсюда, слышишь ты, никто!
– Я знаю, – улыбнулся ему Жуков. – В этом и есть весь смысл. А ты, дурак, до сих пор этого не понял.
Тома стояла у поворота в коридор, который вел к выходу. Здесь появляться без особой надобности было нельзя, висели камеры, и каждого, кто слишком долго задерживался в этом месте, потом долго допрашивали особисты. Но камеры смотрели в потолок, а особисты все кончились. Странное чувство кололо внутри, непонятное и пугающее, но отчего-то радостное – все понимали, что больше нет никого сверху, нет и этих подлых людей, выискивавших шпионов и стукачей, создавая их из постоянного страха, которым было наполнено все в убежище, каждый коридор, каждый самый темный уголок, каждая клетка человека. Этот страх и был воздухом, которым они дышали, и вдруг стало нечем дышать, и от этого было еще страшнее и радостнее. Никто не знал, что делать с этим чувством свободы и легкости, когда перестаешь бояться. Пытаешься понять, куда делся страх, чего все это время боялся, куда исчезла опасность и была ли она на самом деле.
Много раз она проходила этот путь четким уверенным шагом, отгоняя от себя липкий страх, думая только о задании, но тогда Тома была в костюме, пускай и без оружия. Стоя в простой одежде, гражданке, как презрительно называли эти серые куртки и полукомбинезоны разведчики, Тома не понимала себя. Сначала ей казалось, что она голая, беззащитная, как мышата, только-только появившиеся на свет, слепые и беспомощные. Это было подобно рождению заново, та старая Тома уходила, исчезала, растворяясь во мгле глубоких подвалов и тайных коридоров, ведущих в неизвестность. Она и сейчас должна была шагнуть в неизвестность, как и многие другие, стоявшие за ее спиной и ожидавшие команды. Тома обернулась, ей улыбались дети и их родители. В них было гораздо больше уверенности, не было того фантомного страха, что терзал ее.
Сначала желающих выйти было немного, в основном родители с маленькими детьми и подростки, которых и уговаривать не надо было. Тома излагала свою мысль тихо, боясь своих слов, а все слушали и подбадривали, пока кто-то не догадался включить микрофон в библиотеке. Тома очень испугалась своего голоса, такого громкого и незнакомого, но дружеские шутки придали сил, и она рассказала все, что знает, все, что поняла и думает. Раньше за малую часть того, что она сказала, ее бы расстреляли без суда, по-тихому, пока никто не слышит, а может, пристрелили бы прямо на месте, чтобы неповадно было. Слава стоял рядом, и Шухер и дед Носорог, а в первых рядах стояли Маша и Кай, подбадривая Тому. Федор Григорьевич был с разведчиками и очень внимательно слушал, задавая вопросы, которые никому не казались детскими или глупыми. Мозг маленького ребенка в этом огромном мужчине рождал самые простые и правильные вопросы, которые умные взрослые боялись себе задавать. И вот сейчас за ней стояли сотни, а может и тысячи людей – те, кто не хотел, предостерегал об опасности, были здесь и ждали команды. Кай и Маша улизнули первыми. Тома завидовала и очень радовалась за них, она задумалась, глядя в их лица, почему всегда нужна команда, почему человек не может или не хочет сам решать за себя, почему?
От ненужных сейчас мыслей Тому отвлек Слава. Он вернулся с разведки, хотя какая это была разведка, смех, да и только. Все разведчики сдали оружие и костюмы со шлемами, заперли оружейку, для надежности опечатав все двери. По блестящим глазам было видно, что им немного страшно, но никто бы не сознался в этом, кроме Славы и Шухера с дедом Носорогом. Слава взял Тому за руку, и она поняла, что все позади, надо идти и ни о чем не думать. Как же просто довериться другому, кого любишь, не потому, что не хочешь брать на себя ответственность, а потому, что доверяешь.
– Там такое солнце! Погода просто класс! – громко сказал Слава, все радостно засмеялись. – Не бойтесь, не замерзнете!
Никто не боялся, однообразная одежда защищала от любого ветра и грела, не давая сильно вспотеть. Серые костюмы и тяжелые ботинки безжалостно резали все различия между мужчинами и женщинами, но все же женщины умели надевать робу так, чтобы отличаться. Кто-то подшивал, выделяя талию, кто-то украшал платками или вышивкой. Тома ничего такого не делала, в первый момент ей показалось, что она слилась с этим костюмом, лишь через некоторое время, ощутив себя девушкой, пускай и не очень красивой, на других все смотрелось гораздо эффектнее и красивее, но Слава смотрел только на нее. Шухер тогда сказал, заметив, как она меняется на глазах, что Тома расцвела, дозрела. От его слов Тома сильно покраснела, не в силах сдержать широкую улыбку, ей было до дрожи приятно, наверное, это и называется счастьем, пускай и небольшим, мимолетным, но таким горячим, заполняющим всю ярким светом.
Они прошли этот длинный коридор, улыбаясь и затаив дыхание, никто не смотрел на толстые ворота, покореженные штурмом линии защиты. Люди шли, еще не понимая до конца, что прощаются с этим местом, что хотят с ним проститься навсегда, никогда больше не возвращаться. Возможно, позже они бы и осознали это, переполненные сейчас детского веселья и озорства, когда делаешь самое желанное, запретное, без страха, что тебя накажут, не думая, что будет потом. Лучшее, что было сейчас для всех – не думать, а довериться внутреннему чувству свободы, этому яркому солнцу, свежему, пускай и немного прохладному ветру, чистому голубому небу. Оказывается оно такое и есть, как в картинках детских книг, и никто это не придумал, оно и правда такое яркое, прозрачное и совсем незлое.
Люди вышли из убежища, входя в свой город, в котором они никогда не были. Они шли по улицам, где могли бы жить, где раньше жили другие, те, кто давно уехал или погиб на войне. Город раскрывался перед ними, в ярком солнечном свете скрывая обломки зданий, черноту земли и глубокие раны после бомб в теле их дома. Люди шли, рассматривали город и мечтали, как можно было бы здесь жить, по-другому, не боясь и не прячась, совершенно не замечая, что их сопровождают дроны.
На перекрестке показались патрульные станции и ловушки. Роботы спрятали все оружие, и в солнечном свете казались детскими игрушками. Они и пищали, и пиликали, как в детских играх. Совсем нестрашные, не те, ужасные монстры, которые кромсали все живое, уничтожали любого, у кого было две руки, две ноги, голова на плечах. Все, что им вдалбливали с детства, было ложью, вся жизнь была ложью, и думать об этом не хотелось – они хотели жить, начать, наконец, жить.
31
Леонид Петрович вошел в молельную комнату. У терминала со священными текстами и молитвами стоял Роман Евгеньевич и что-то внимательно читал. Служитель сидел в углу, прислонившись к стене, и дремал. В комнате нестерпимо воняло брагой и колбасой из червей.
– Не ожидал вас тут увидеть, – Леонид Петрович сердечно пожал руку Роману Евгеньевичу.
– Вы знаете, я и сам не ожидал себя здесь увидеть. Но, посмотрите, что пишет нам терминал. По-моему, очень даже умно и по делу, как считаете?
Леонид Петрович склонился над терминалом, в последнее время зрение у него падало, и ему было тяжело долго читать, буквы расплывались, превращаясь в невообразимую кашу, из которой вырастал дикого вида монстр человеческой сути.
«Вознося молитву Господу, прося о милости или о прощении, не смей забывать о себе. Все, чтобы ты ни попросил, все, о чем бы ты ни раскаялся, все, чтобы ты ни совершил или не совершил – все есть дела рук твоих, в которых нет воли Господа.
Измерь себя, расчлени свою жизнь на до, сейчас и после, и увидь, сколько в ней тебя. Увидь, кто ты есть на самом деле, не бросай его, не терзай себя, а прими и пожалей. Твой путь всегда был в твоих руках, и Господь мог лишь помочь, подсказать и вселить уверенность, если вера твоя крепка. Но вера должна быть в себя, без нее Господь не сможет направить, не сможет помочь и остановить, удержать от падения. Есть ли в тебе вера в себя, и кто ты есть?
Пришло время узнать себя. Пришло время проверить себя. Пришло время отвечать за себя».
– Однако, – покачал головой Леонид Петрович и кивнул на пьяного служителя. – А что толмач говорит на это?
– Все есть замысел Божий, – не открывая глаз, сказал служитель. Не двигаясь и не смотря на посетителя, он продолжил. – И замысел Бога не подвластен уму человека. Так считалось тысячи лет, так считается и до сих пор. Но замысел Божий как раз в том, чтобы человек сам его создал, осознал и воплотил.
Служитель умолк, и через несколько минут раздался прерывистый резкий храп пожилого человека. Леонид Петрович покачал головой и, улыбаясь, посмотрел на Романа Евгеньевича.
– И как вы понимаете, что мы можем создать?
– Не знаю. Вот стою и думаю, а ничего в голову не приходит. Наверное, надо дойти до его состояния, но пить совсем не хочется.
– Выпить, конечно, можно, не повредит. Но согласитесь, есть в этом здравое зерно.
– Да полный амбар, что толку? – пожал плечами Роман Евгеньевич и полистал терминал, больше подсказок не было, робот выдавал только одно послание. – Вот упрямая машина, не хочет делиться.
– А она и не может. Программа написана так, что, на самом деле, отражает наши мысли. Просто мы не можем их четко сформулировать, да и боимся, чего врать, очень боимся понять, про осознание я вообще молчу, – Леонид Петрович засмеялся. – Знаете, мне кажется, я знаю, что мы должны создать. И, представьте себе, мы это уже создаем.
– И что же это?
– Мир, не больше и не меньше.
– Я думал об этом, но вот все время прихожу к одному и тому же – для нас не будет места в этом мире.
– Его и никогда не было, так чего горевать, а? – Леонид Петрович похлопал его по плечу. – Ну же, веселее.
– Да просто не хочется вот так, а как будет, вы знаете?
– Нет, но знаю точно, что нас не будет. А как это будет неважно, мы на это повлиять не сможем, не сбежим и не предотвратим. Полная и покорная безысходность, вас же это гложет, Роман Евгеньевич?
– Да, так и есть.
– Не терзайтесь, а, главное, не забывайте, что вы прожили эту жизнь настоящим человеком. Не этой карикатурой из гуманистических императивов, этого фундамента абсолютной лжи, а действительно человеком, каким и хотел видеть нас Господь. В этом и есть его замысел, чтобы мы стали людьми без всяких «но» или лживых допущений. Это дано немногим, и я вас поздравляю.
– Спасибо, не могу вас с этим поздравить. Извините за прямоту.
– О, если бы вы меня похвалили, то, клянусь, я бы сходил в оружейку и пристрелил бы вас на месте. Не сомневайтесь, я бы это сделал, – Леонид Петрович помотал головой, сбрасывая с себя груз профессии, ему самому было неприятно от своей решимости. – Вы знаете, куда ушли наши люди?
– На свободу, так они говорят. Я бы тоже вышел в город, но не могу бросить больных. Все-таки новая холера не прошла до конца, как бы то ни было, но работать надо продолжать до последнего вздоха, иначе, зачем все это было?
– Вот поэтому я вас и назвал человеком. Я бы так не смог, да и сущность моя совсем другая. А вы не задумывались, Роман Евгеньевич, какой ужасный эксперимент на нас поставили?
– Вы про эту новую заразу? Думал, но это же не в первый раз. Я и по прошлым вспышкам замечал, что инфицирование было с Большой земли, но не разрешал себе об этом думать. Да и времени не было, работы было много, а как все заканчивалось, так и забывалось. Интересная у человека память, если бы не эта защитная реакция, я бы, наверное, с ума бы сошел.
– А многие и сходили, просто вы не знаете. Ваши коллеги часто так кончали. Они начинали выяснять, искренне думали, что это диверсия, что надо предупредить, надо действовать. В итоге только одно – пуля в затылок и яма. Но ведь есть еще и просроченные препараты. Вы же до сих пор отправляете отчеты о действии лекарств, не так ли?
– Да, конечно. Это моя работа. Я об этом никогда не думал, просто делал и все.
– А вы заметили, что препараты стали все старше и старше, а эффективность их падает, но новых партий не присылают, а гонят старье. Заметили?
– Нет. Вот пока вы не сказали, я этого не замечал, – Роман Евгеньевич сильно стукнул по стойке терминала. Терминал не отозвался, даже не покачнулся. Такие терминалы специально делали в антивандальном исполнении, и повредить его можно было разве что взрывом гранаты, да и то не любой. – Слушайте, а ведь в городе солдаты. То, что роботы нам не враги, я кое-как уяснил, но это не укладывается у меня в голове. Я вам верю, роботы людей не тронут, если на них не будет оружия и этих костюмов.
– Которые тоже оружие, особенно шлемы. Про солдат вы правильно беспокоитесь. Я разговаривал с Жуковым, он что-то творит в генштабе, пусть развлекается. Так вот город кишит солдатней, но ее окружают роботы, не дают перейти выделенные области. Людям ничего не грозит, роботы будут их направлять. Самое смешное, что эти солдатики воюют друг с другом. Соскучились по бою, выясняют отношения. Оно и к лучшему, пусть перебьют друг друга, небо чище будет.
– Удивительно, как все поменялось. Вы знаете, чего хочет этот Жуков?
– Знаю, вы не поверите, но он хочет того же, что и мы с вами – мира.
– Интересно, что в его понимании мир.
– Скоро узнаем. Никогда еще мы не жили так быстро, – Леонид Петрович посмотрел на служителя, мирно спящего в углу. – А вот он все знал и давно, но кто его слушал.
– Сюда почти никто не ходит, только по принуждению, чтобы галочку в протоколе поставили, – сказал Роман Евгеньевич. – Ничего мы не хотели знать. И, пожалуй, не хотим. Но вы же, Леонид Петрович, что-то знаете и не говорите.
– Что-то знаю и не говорю, – кивнул Леонид Петрович.
– Вот и не говорите. Пойдемте ко мне, у меня есть немного настойки. Нет-нет, не этой грибной бурды, сам дистиллят делал, а девчонки ягоды собирали. У нас там небольшой сабантуй, всем пациентам дали двойную дозу обезболивающих, спят счастливые. А девчонки немного выпили и пошли гулять, остался я и три санитара, наши старики.
– Отлично, а то я и не знал, как напроситься.
В ЦУПе стояла зловещая тишина, нервно мигали экраны, дергалась командная строка в ожидании ввода, гудели вентиляторы, и весь этот технический шум глушило молчание. Операторы сдались без боя, уверяли, что и не баррикадировали дверь, что это сработала система охраны, но, получив пару раз по морде, замолчали. Никому не были интересны их оправдания или объяснения, все смотрели на экраны. ЦУП представлял собой большое помещение с потолками более шести метров. На центральной стене был огромный экран, состоящий из десятков панелей. Первое время Жуков пытался их сосчитать, но вскоре бросил, остановившись на 96.
На экранах был город. Районы, улицы, кварталы сменяли друг друга, показывая происходящее с разных углов, переходя на панорамные виды с дронов, уходя в подземелья, демонстрируя опустевшие коридоры убежищ. Если бы солдаты видели это все, не ту отобранную и выхолощенную пропаганду, которой пичкали их каждый день, поддерживая нужный уровень ненависти к врагу, то многое бы было иначе. Генералов здесь никогда не было, операторы жили сами по себе и работали на Центр, но где он был, и с кем они работали, никто не знал.
Город был полон людей, одинаковых, в своих рабочих костюмах, сплошная серая масса, расцвеченная невообразимо ярким солнцем. Можно было приблизить камеры, рассмотреть лица людей, заглянуть в их глаза, но зачем, и кому это было нужно. Камеры переключались между собой, изредка показывая короткие перестрелки в дальних районах, где окопались сбрендившие от дури и внезапной вседозволенности солдаты. Не было никакого смысла в их позиционной борьбе, быстрых атаках и затяжных перестрелках, кроме самой стрельбы. Можно было передать только эти кадры в Центр, чтобы пустить в эфир, показать стране и всему миру, что идут бои. И никому бы не было важно, кого и с кем, лишь бы стреляли, лишь бы лилась кровь и взрывались красиво тела, разлетаясь в камеру десятками кровавых ошметков.
Операторы пытались об этом сказать, пальцами показывая на команды из Центра, требовавшие отключить трансляцию мирного шествия людей. В планшете одного из генералов, который лежал сложенным в кармане у Жукова, летели гневные команды, требовавшие разогнать толпу, согнать всех обратно под землю
– Это и есть их выбор? – спросил Мордвин, бесстрастно следя за шествием людей по городу.
– Да, они его сделали. Не знаю, правильный ли он, но это их выбор, – Жуков вчитался в командную строку. Программа требовала ввода пароля и верификации чипа. – Не пойму, чего хочет этот робот.
Один из операторов осторожно подошел, часто прикладываясь к опухшей после мордобоя челюсти. Жуков кивнул, разрешая, и оператор сел.
– Программа запущена. Можно ее остановить, для этого нужен суперюзер и пароль, – объяснил оператор, голос его дрогнул.
– А кто у нас суперюзер? – спросил Жуков.
– Много, человек пять из высших. Там, в Генштабе надо спросить. Им надо себя верифицировать, а дальше я сам все сделаю.
– А зачем что-то делать? – спросил Мордвин. – Пусть все идет, как идет.
– Вы не понимаете! – вскричал другой оператор. – Все вышло из-под контроля! Они сейчас закроют эмуляцию!
– Какую еще эмуляцию? – Мордвин напряженно смотрел на Жукова.
– Мдамс, значит, я был прав, – покачал головой Жуков.
– Так ты про это? – Мордвин схватил оператора за горло, а второй рукой стал медленно доставать нож. – Какая еще эмуляция! Это же люди, а не боты на движке!
– Они нас уничтожат! Они нас всех уничтожат! Вы не понимаете! Если это не прекратить, то эмуляция будет закончена, а все будет уничтожено! – хрипел оператор.
– Тебе их жалко? – с удивлением спросил Жуков, смотря на вышедших на улицы из подземелий людей, смеющихся, некоторые танцевали, дети прыгали и играли.
– Представь себе, – прорычал Мордвин и отбросил оператора в пульт. – Это же что за скотство! Я все думал, что ты мне голову морочишь, а оно так и есть, да?
– Так и есть. Вот только это не люди. Знаешь, у них статус чуть выше, чем у промышленного скота. Так что по закону все в порядке, – Жуков посмотрел на экран ввода команд, появился таймер, десятки меняющихся цифр, но что это значило, было непонятно.
– И что дальше? – спросил Мордвин.
– Ты боишься смерти? – усмехнулся Жуков.
– Нет, а пора бояться?
– Посмотри на этих уродов, – Жуков показал на трясущихся операторов. – Они не дадут соврать.
– Приведите кого-нибудь! Я знаю код остановки, но нужен чип, иначе программа не даст доступа! Нас же всех уничтожат! – умолял оператор, встав на колени перед Жуковым.
– Как уничтожат? Взорвут? – спросил Жуков.
– Да-да! – с радостью заверещал другой оператор и стал набирать на клавиатуре длинную команду. – Вот, смотрите!
На экране появилась карта города, на которой загорелись красным сотни точек. Они соединились вместе, затем карта повернулась, выстроив объемную модель города. Из Красных точек взлетели красные лучи, черные нити, изрезавшие город под землей, приподняли объемную модель немного вверх. Над городом вырос огненный купол, после чего город исчез, карта осталась пуста, отрисовывая глубокий черный котлован.
– Осталось меньше двух часов! – заорали операторы.
– Мордвин, ты же не захочешь пропустить такой фейерверк? Было бы обидно просидеть все время в бетонной могиле, как думаешь? – спросил Жуков.
– Конечно, не хочу. Надо бы поесть собрать, а то сдохнуть на голодный желудок неохота, – он дал одному из операторов в зубы рукояткой ножа. – Генералов ваших ищите в коллекторе. Если их еще змея не съела. Ну, чего время теряете?
Маша и Кай гуляли по городу, по их городу. Они решили пожить несколько дней отдельно от всех, за свой лазарет Маша не беспокоилась, всех больных уже отпустили, другие просто умерли. Они шли по городу, смеялись, дурачились, представляя, как бы выглядел этот бульвар, эта улица, в каком бы доме они хотели жить, создавая для себя воспоминания несуществующей жизни, придумывая счастливое мирное прошлое. И как здорово было просыпаться рядом, пускай и в холодной квартире, завтракать и идти гулять, без цели, куда глаза глядят, возвращаться домой, в свой маленький и уютный дом, и греть друг друга, любить друг друга. Невозможное и примитивное счастье.
Встретились со всеми они на проспекте. Когда-то это был проспект, Кай помнил карты и рассказывал Маше о городе, что здесь было или могло быть. Что-то изменилось в городе, в воздухе, в них самих. Маша видела это в глазах тех, с кем жила, с кем провела всю свою жизнь, кого терпела, любила, ненавидела, в глазах детей, радующихся солнцу и свободе, долгожданной свободе.
Земля затряслась. Из черных глазниц дыхнуло смертью, друг за другом раздавались невыносимо громкие страшные хлопки, переходящие тут же в жуткий вой реактивного двигателя. Невозможно было понять, что и откуда вырывалось, пробивало небо насквозь, выстраиваясь в сложную фигуру. Шахты ожили, мертвые, глубокие, в которые привыкли сбрасывать мусор и трупы – теперь они были самыми живыми в городе, теперь они вершили миром на этом жалком клочке земли.
– Что это? – без страха, спокойным умиротворенным голосом спросила Маша. Она вдруг поняла, что все время ждала что-то подобное, зная итог, но не гадая, как это произойдет. – Как красиво, очень похоже на солнце.
– Это и есть солнце – термоядерное солнце, – Кай крепко обнял ее и поцеловал. – Наш ад закончился.
– А что будет после него? – Маша улыбалась, кивнула на Таракана и Тому, смотревших вверх, крепко сжимая руки.
– Ничего не будет. Больше ничего здесь не будет, и никого.
– У нас было так мало времени для нас, – Маша закусила губу, время будто бы остановилось, огненный шар, переходящий в вихрь медленно спускался на город, или это ей казалось?
– Я был счастлив все это время. Я люблю тебя, но по-другому и быть не могло.
– Молчи. Не трать наши секунды счастья на разговоры. Я люблю тебя! – Маша обхватила его шею и поцеловала, закрыв глаза. Кай сжал Машу в объятьях изо всех сил, все еще пытаясь ее защитить.
– Ну, дружище, обнимемся? – Шухер кивнул на Машу с Каем и Таракана с Томой, застывших в долгом поцелуе. – Извини, целоваться не будем.
Носорог хмыкнул, и друзья обнялись. Встав бок о бок, сильно до белизны в костяшках сжимая плечи друг друга. Огненный вихрь несся со страшной скоростью, смерть еще никогда не была так красива. Люди заворожено смотрели ей в лицо, не было ни паники, ни даже самых тихих криков, только внимательное любопытство и переполняющее душу счастье от свободы, чистого воздуха и мира, пусть и длившегося бесконечно мало.
Пройдут века, тысячелетия, и земля оживет. Вместо страшного гигантского котлована, покрытого черной несмываемой кровью погибшего города, будет озеро. Красивое, очень чистое озеро с прозрачной голубой водой. В нем будет жить новая жизнь, кто знает, кто захочет заселиться на этой новой земле. Пропадут в никуда фильтрационные поля, время скроет мусорные полигоны, а уцелевшие катакомбы заполнятся нефтью или газом. Когда-нибудь на этой земле, да и на всей планете не будет войн, никто не будет убивать другого просто так, а природа сможет жить по своим законам. Когда-нибудь на планете больше никогда не будет людей.
