Борис Петров
nD^x мiра
19
В доме было тихо, за окном светил яркий месяц, а на антрацитовом небе горели большие звезды. Ребята, попадая из города, из глубоких убежищ, в которых родились и росли, первое время долго не могли уснуть, разглядывая в окно небо, звезды и луну. В городе небо всегда было темное, заволоченное тяжелыми облаками, переступив ворота, они попадали в другой мир. Никто из воспитателей не препятствовал ночным наблюдениям неба, не зря у окна стояли высокие кушетки, на которых так удобно было сидеть или стоять, и смотреть на звезды. Дежурные по спальне помогали засыпавшим на подоконниках малышам лечь в кровать, а ребят постарше подгоняли легкими тычками.
В эту ночь почти все спали, лишь несколько ребят сидели на кушетках и шептались. Их совершенно не интересовало ночное небо, чего они там не видели, они все время прислушивались к спальне девочек и чего-то ждали.
– Идите спать, – приказал дежурный, который был младше их.
– Иди малышне сопли вытри, – оттолкнул его Мирон, высокий мальчик с вьющимися белыми волосами и голубыми глазами, чем он очень гордился, считая себя исконным хозяином этой земли. Ему недавно исполнилось двенадцать лет, и он считал себя уже взрослым.
– Давай, вали отсюда, пока горшок на голову не надели! – прошипели ребята из свиты, которые подхватывают настроение своего лидера, редко способные на самостоятельность. Пускай мальчику было уже четырнадцать, и он был выше и сильнее Мирона, но он был не чист, не до конца чистым. Подводил нос и темно-карие глаза, а уши прятал в шапке, которую носил круглый год.
– Я про вас в рапорте напишу, – буркнул дежурный и ушел к малышам, один из них начинал хныкать во сне.
– Только попробуй! – прошипел другой мальчишка. – Мы тебе темную устроим.
– Я вас не боюсь, – ответил дежурный, не обернувшись.
– Оставь этого жиденыша. Потом разберемся, – приказал Мирон, видя, как вскипевший приятель вскочил с места. – Чего она там делает?
Самый мелкий из них, мальчику недавно исполнилось девять лет, и он был очень горд, что его приняли в компанию, бесшумно подошел к двери спальни девочек и заглянул в комнату через узкую щель. Он вскоре вернулся и хихикнул.
– Сидит и смотрит в окно. Вот дура!
– Тише ты, раньше времени всех разбудишь, – усмехнулся Мирон. – Скоро ляжет, еще недолго. – И чего ты к ней прицепился? Послал бы и все, – недоуменно проворчал лопоухий мальчик.
Ему не нравилась эта затея, хотя он сам и предложил так сделать, но это была шутка, а Мирон ухватился за нее.
– Пусть знает, кто она, – зло прошипел Мирон. – Таких, как она, надо убивать. Из-за них мы до сих пор воюем.
– Но Петр Николаевич говорил, что война не из-за этого. В войне виноваты многие, нельзя выделять один народ только потому, что он кому-то не нравится, – неуверенно возразил мальчишка слева от Мирона, тут же получив от него удар в ухо. Мальчик всхлипнул, но отвечать не стал, лишь отсел и обиженно смотрел на всех. Никто за него не заступился.
– Петя твой старый дурак. Мы еще посмотрим, кто он по национальности, когда переберемся на Большую землю. Там всех распознают и накажут, кого положено, – прошипел Мирон. – А будешь мне его уроки наизусть цитировать, так я тебе все зубы выбью.
– Неправда! – вдруг возразил мальчишка, получивший в ухо. Он был ниже и слабее Мирона, но бросился на него, успев хлестко врезать ему по шее. Их растащили, а мальчик, получивший по зубам, плевался кровью и шипел.
– Неправда! Петр Николаевич всегда говорит правду! Это ты врешь! Ты врешь!
– Сопляк! – свирепел Мирон, потирая саднившую шею. – Я тебе днем задам! Всю морду исполосую! Ты лучше вали отсюда в город, понял?!
Даша услышала шум в соседней комнате. Мальчишки редко дрались по ночам, обычно решая споры днем после уроков. Она слезла с подоконника, сонная, еще не до конца вернувшаяся на землю. Даша каждую ночь смотрела на звезды и мечтала улететь на другую планету, где нет ни войн, ни бомбежек, ни стрельбы, ни людей. Когда ее нашел в городе Булат и привел в этот дом, вместе с другими малышами, сбежавшими из убежища, так и не ставшего для нее домом, Даша поняла, что хочет жить с роботами, чтобы не было людей. Она не хотела уезжать из города на Большую землю, о которой мечтало большинство детей. Даша готовилась стать проводником, как Булат и Катя, она же смогла. Даша завидовала Кате, поэтому они часто ссорились, один раз даже подрались.
Прислушавшись к потасовке в спальне мальчишек, она пожала плечами и пошла к кровати. Спать хотелось и не хотелось, голова лопалась от мыслей, а тело требовало сна. Не глядя, Даша легла в кровать и почти мгновенно уснула. Разбудило ее странное ощущение, будто бы по голове что-то ползет, холодное и липкое. И это что-то заползает под пижаму, лезет по ней, желая залезть в уши и нос. Сон некоторое время пытался построить невообразимую картину, желая объяснить эти странные ощущения, но быстро сдался. Даша вскрикнула и вскочила с кровати. Кто-то из девчонок зажег свет, и ее соседки закричали вместе с ней – по подушке, простыне ползали черви. Большие, отвратительные коричневые щупальца вылезали из пододеяльника, сползали на пол. Червей оказалось так много, что девочкам чудилось, будто бы они везде.
В спальне мальчишек кто-то гоготал диким голосом. Дежурная нерешительно стояла с ведром и щеткой, визжа, как и все остальные, когда червяк приближался к ней. Дашу очистили от червей, она кричала до сих пор, не в силах успокоиться. Она очень боялась червей, память пока еще берегла ее, не напоминая, что значила эта шутка.
К девочкам прибежали дежурный, Коля и Заур. Они стали собирать червей руками. Для Заура и Коли дело было привычное, за плохое поведение их в детсаде отправляли работать на ферму. Скоро всех собрали в два больших ведра. Коля задержался у выхода, пристально смотря на Дашу. Она его не видела, бледная, дрожащая от ужаса. Заур подтолкнул Колю, шепнув, что он ей сейчас не поможет. Коля вышел, отнес червей в туалет и спустил в унитаз. Также поступил и дежурный, нести их на улицу не хотелось, тем более Володя говорил, что так можно делать.
– Там Мироновская банда веселится, – сказал Заур, закрыв дверь в туалет.
– Да, они там что-то замышляли, – подтвердил дежурный. – Стрелку мне забил на завтра.
– Это он сделал! Точно он! – Коля весь побледнел от гнева. – Он ответит за это.
– Ответит, но давай сначала все узнаем, – Заур сжал плечо друга. – Я с тобой, но надо знать точно.
Дежурный долго чесал голову, его недавно постригли почти наголо, и голова очень чесалась. Он пытался что-то вспомнить, но не мог.
– Заур, а это что-то значит, да? Мне что-то брат объяснял, когда я еще в убежище был. Мы жили на 72-м поле. Там какой-то женщине также сделали, она потом повесилась.
– Это оскорбление, такое нельзя прощать, – ответил Заур и толкнул Колю в плечо. – Не время, завтра разберемся.
– А что за оскорбление? Меня маленьким мама вывела, я не знаю, – дежурный вздохнул, любое воспоминание о маме и папе сжимало его сердце. И почему он не мог остаться с ними? И почему папу увели те люди в серых одеждах, а мама возвращалась с синяками на животе и ногах?
– Рамиль, если женщине или девочке положить в постель червей, то так ее понижают до шлюхи. Она никто, ее можно бить, с ней можно делать все, что угодно, – объяснил Заур.
– А кто такая шлюха? – недоуменно спросил дежурный. Заур и Коля пожали плечами в ответ. Послышался громкий голос Володи, и дежурный поспешил выйти. У двери он повернулся. – Ребята, я с вами.
Коля и Заур кивнули ему. Заур еще раз ткнул кулаком в плечо Коле, чтобы тот успокоился.
– Ты не устала? – Катя вошла на кухню с ящиком белковых сублиматов. Даша усердно чистила большую кастрюлю, часто вытирая пот со лба. – Давай я доделаю, а ты иди, поспи. До ужина еще три часа.
Даша отрицательно покачала головой, сжала губы добела и стала сильнее тереть дно кастрюли железной губкой. Прошлая смена спалила рагу из сублимированных овощей и фасоли, переборщив со специями, высыпав втрое больше молотых тараканов. Из рациона тараканов выводили последними, организм требовал этот энергетик, на который с детства подсаживали всех жителей убежищ. Подземные люди привыкли считать, что этот острый, порой даже едкий вкус жареного таракана, и есть сам таракан, не зная, да и не желая знать, какие вещества используют при его жарке. Кто и когда придумал, было неизвестно, но выброс энергии помогал организму бороться с неизбежной депрессией, фоном преследовавшей каждого, кто жил под землей. Желая отделаться от мрачных и слишком глубоких мыслей, жители подземелья подсаживались на этот наркотик, и как бы долго не жил ребенок в детдоме, как бы ни долго принимал он правильную пищу, эффект отмены был слишком тяжелым. Дети заболевали, раскрепощенная депрессия подавляла все желания, развивалась ползучая пневмония, а за ней психозы, драки, растущая ненависть друг к другу и к себе.
– Я ей уже много раз предлагала. Она боится идти спать, – сказала девочка у плиты, она готовила суп с очень важным видом.
– Она не хочет с нами разговаривать, – подтвердили другие девчонки, работавшие у большого стола. Они взвешивали сублимированные продукты, раскладывая овощи и белки по чашам, каждая из которых была пронумерована. Все на кухне имело строгий порядок, а нумерация посуды позволяла легче запоминать последовательность действий. Инструкция оставляла пространство для творчества, можно было поменять продукты или изменить технологию приготовления, поджарить крупу перед варкой, добавить специй и многое другое, была бы фантазия.
Катя редко дежурила на кухне, в основном на подсобных работах или на мойке. Она без злобы завидовала Даше, умевшей приготовить по-новому, и надоевшая будничная еда становилась вкусной. Вместе с Витой Даша училась печь пироги и год назад, на день рождения детского дома, дети знали, что на самом деле это день рождения жены Петра Николаевича, испекла огромный торт. Если бы кто-нибудь с Большой земли его попробовал, то скорчил бы недовольную гримасу и не стал бы есть, но для детей, выросших в подземелье, торт был самым вкусным, что они когда-нибудь ели.
– Ладно, отстанем от Даши. Я бы тоже ни с кем не хотела разговаривать, – сказала Катя, собирая мусор в пакеты. Катя терпеть не могла, когда на кухне копился мусор, а дежурные выбрасывали его в конце смены. – Даша, а почему ты не написала жалобу в суд?
Даша замотала головой и взялась за вторую кастрюлю. Катя забрала пакеты и вышла. Вернувшись, она забрала чистые кастрюли у Даши и поставила на полки сушиться.
– Даша, ты же знаешь, что надо написать жалобу в суд. Петр Николаевич его специально и создал, чтобы мы не передрались, – Катя взяла Дашу под локоть и повернула к себе. Они смотрели друг другу в глаза, Даша начинала бледнеть, не то от злости, не то от обиды, в глазах набухали слезы. Катя сделала вид, что не видит и первая отвела глаза. – Даша, я знаю, что ты задумала. Но бежать некуда, понимаешь?
Катя последнюю фразу шепнула ей в ухо, доверительно улыбнувшись. Даша вырвалась и схватилась за очередную кастрюлю.
– Даша, некуда бежать. Там ничего нет, и ты это знаешь. В убежищах тебя будут пытать, а потом расстреляют, как шпиона и диверсанта, – шептала Катя, не выпуская ее локоть. – Напиши жалобу. Хочешь, я напишу за тебя. Я имею право так сделать.
– Нет! – громко воскликнула Даша и вырвалась, уйдя в дальний конец кухни. Она делала вид, что выбирает специи в шкафу, но на самом деле ревела, задыхаясь и захлебываясь от слез, боясь, что кто-то ее услышит. Катя подошла к ней, повернула к себе и крепко обняла, применив всю силу. Даша упрямо вырывалась, сдавшись и заревев в полный голос.
– Закройте дверь, чтобы никто не входил, – скомандовала Катя. Девчонка у стола побежала к двери, и что-то услышав, вышла из кухни. – Дашенька, ты же знаешь правила. Ты должна написать жалобу, или это сделаю я. Если ты против, то напишешь на меня, но потом. Я готова получить штраф.
– Прекрати, – прошептала Даша и недоверчиво буркнула. – Чего ты так беспокоишься.
– Не знаю, – Катя пожала плечами и, что есть силы, сдавила Дашу в объятиях. Девочки засмеялись, и Катя отпустила Дашу. – Наверное, чтобы тебя позлить.
– Ага, похоже, – улыбалась Даша, вытирая фартуком слезы. Она громко высморкалась и гордо посмотрела на Катю. Катя повторила ее гордую позу, еще выше задрав нос, для пущей важности выпятив нижнюю губу.
– Там Мирон Колю бьет! – закричала девчонка, вбежав на кухню. – Там в саду драка, ребята уже стенка на стенку собрались!
Даша схватила с полки большую скалку, но Катя вырвала ее, кинув на стол.
– Не смей, только хуже сделаешь, – строго сказала Катя, Даша недовольно взглянула на нее, но спорить не стала.
Драка была на веранде. Подобно древнему театру, актеры бились на потеху публике, облепившей круглую сцену. Кто-то смотрел с жадностью средневекового зрителя, толпившегося на площадях в дни публичных казней, кто-то боялся, но не мог оторваться, кто-то был готов вступиться, защитить, если драка окажется нечестной. Столетия цивилизации были отброшены назад к истокам, дети, движимые родовой памятью, зверели, повинуясь инстинктам.
Коля падал после каждого удара, но тут же вскакивал и бросался на Мирона. Мирон удачно залепил мальчику в оба глаза, и Коля уже плохо видел, глаза опухали, из рассеченной правой брови текла бордовая кровь, зубы ныли от ударов, но тело рвалось в бой, и кулаки все чаще достигали цели. Мирону тоже досталось, хотя он был и выше, и сильнее Коли. Коле удалось сломать ему нос, и Мирон то и дело трогал его, вскрикивая от боли. Мирон изловчился и врезал Коле ногой между ног, а когда мальчик упал, стал избивать его ногами.
– Э-э-э! – загудела толпа, бой пошел нечестно.
Заур и Рамиль набросились на Мирона, повалили его на пол лицом вниз. Мирон кричал, звал своих дружков на помощь, но никто не решился выйти. Куда-то улетучилась звериная решительность, дети со страхом глядели на неподвижного Колю, сжавшегося в комок. Последние удары Мирона пришлись в голову, и Коля отключился.
– Разойтись! – скомандовал Володя. Вместе с Полиной они принесли носилки, уложили Колю и понесли в дом. Володя прикрикнул на всех. – Не расходиться, ждать Петра Николаевича.
Это было лишним, дети и так видели, что к ним спешит Олеся и Петр Николаевич. Получить оплеуху или даже кулаком в живот было не так страшно, как смотреть в глаза Петру Николаевичу.
– Отпустите его, – скомандовал Петр Николаевич. Заур и Рамиль отпустили Мирона. – Вставай, давай вставай и на перевязку. А потом сам иди в изолятор.
– Но этот лох сам на меня напал! Это он вызвал меня на драку! – возразил Мирон, не смотря в глаза Петру Николаевичу.
– Посмотри мне в глаза. Ну же, или ты боишься? Так, вижу, что боишься. Коля за свой проступок ответит, но скажи мне, Мирон, почему он тебя вызвал на бой?
– Я не знаю, – Мирон пожал плечами, отыгрывая полную непричастность. Делал он это умело, и Олеся шепнула Петру Николаевичу что-то на ухо. – Он же недавно из города. Он же больной! Вот вы впускаете всех, кого попало, а он может ночью встать и начать нас ножницами тыкать!
– Разве такое когда-нибудь было? Ну, что молчишь?
– Нет, – Мирон смотрел в пол. – Но этого пока не было, а все может быть.
– Я вижу, что из тебя выйдет отличный демагог. Разберемся на суде. В суд заявляю я. Марш в медчасть и в изолятор. До суда ты будешь изолирован.
– А Коля нет, да? Разве это справедливо? Он на меня напал, начал драку, а меня в изолятор? – Мирон оглядел всех, ища поддержку, но мальчишки все смотрели в землю, мотая головой.
– Если ты не пойдешь сам, я тебя силой потащу, – сказала Олеся и подошла к Мирону. – Ну-ка, быстро пошел!
Мирон хотел возразить, но железные пальцы Олеси впились в его плечо, и мальчик взвыл от боли.
– Отпусти! Отпусти, мне больно! – завопил Мирон, когда Олеся поволокла его к дому. – Петр Николаевич, вы же сами обещали, что бить не будете!
– А ты по-другому не понимаешь, – сказала Олеся. – Для тебя сейчас я главная.
Петр Николаевич посмотрел им вслед и перевел взгляд на детей. – Так, кто готов выступить на суде? Ну же, вы же знаете, в чем дело.
– Я готов! Коля не виноват, он все правильно сделал! – Заур вышел вперед. – Если будете его наказывать, то и меня тоже.
– И меня! – Рамиль встал рядом с Зауром.
– Пока никого наказывать не будем. Суд решит, кто заслуживает наказания. Ребята, разве больше некому ничего сказать?
Лопоухий мальчик топтался на месте. Он избегал взгляда Петра Николаевича, но тот, словно магнитом, тянул его к себе. Мальчик потер уши, почесал голову, будто на него напали вши, и кивнул на вопросительный взгляд Петра Николаевича.
– Хорошо, Антон. Говоря правду, ты никого не предаешь. Не думайте, что я не понимаю, почему Коля подрался с Мироном. Коля защищал честь Даши. Или вы думали, что мы ничего не узнаем? – Петр Николаевич оглядел ребят. Конечно, он не станет говорить, как и от кого узнал обо всем, кто написал короткую записку кривым почерком, который он хорошо знал, бросил ее после завтрака в почтовый ящик. – Приберите здесь, пожалуйста. Скоро будет ужин, а после ужина мы начнем подготовку к суду. Надо выбрать судью. Вы знаете, что надо делать. Если кто-то знает или чувствует, что причастен к этому делу, то пусть сам не участвует в жеребьевке. Если вы боитесь или не хотите, то тоже можете не участвовать, но я надеюсь на вашу смелость. Девчонки согласились и ничего не боятся.
Мальчишки закивали в ответ, трое побежали к дому за ведром и тряпками.
20
– Это все ваша политика невмешательства! Вырастили фашистов, и что прикажете с ними делать? Выгоним в город? – Вита ходила по кабинету Петра Николаевича, протаптывая траншею, останавливаясь после каждого вопроса, чтобы посмотреть ему в глаза. – Что будем делать, если судьи решат выгнать его?
– Вита сядь, надоела уже, – устало сказала Полина и зевнула, она засыпала, вздрагивая после секундного сна.
– А пусть ответит! Чего он молчит? – Вита гневно замахала руками и сама села, в воздухе оттолкнув Володю, вставшего со стула. – А ты ко мне не подходи, а то поколочу!
– Ох, и злая ты баба, – сказала Полина и долго зевала, закрывая рот двумя руками. – Ты даже не представляешь, как мы все от тебя устали.
– Это я от вас устала! И от этого дома я устала! – Вита закрыла лицо ладонями и зарыдала. Поля проснулась и обняла подругу, крепко прижав к себе, чтобы она не вырвалась. – Вы видели, видели, во что он превратил Колю? Да что это за зверь такой у нас вырос?
– Ты права, Вита, и ты не права, – начал Петр Николаевич и жестом остановил ее возражения. – Дослушай, потом будешь обвинять. Итак, ты права в том, что учебный курс слишком сильно влияет на умы детей. Мы все это знаем и стараемся предложить нашим детям все стороны этой проблемы. Да, в последний год национализм усилили, да это очень плохо и жестоко по отношению к детям. Но на то и мы, учителя и воспитатели, друзья, чтобы объяснить, помочь детям самостоятельно разобраться в этих вопросах. Но ты не права в том, что я или Володя, или Полина и Олеся сдались – Это не так. Наши чувства не играют большого значения, главное для нас – подготовить детей и передать их на Большую землю, чтобы они жили на мирной земле. Дети в это верят, и я не хочу уничтожать в них эту веру. Они имеют право жить в человеческих условиях, среди свободных людей, смотреть в мирное небо. Каждый из нас может возразить, что там нет настоящей свободы, что все вынуждены подчиняться несправедливым законам, отчасти стать рабами. И так было всегда и везде, нет на нашей планете ни одного места, где было бы иначе. В каждой стране ты найдешь признаки неволи и несправедливости. Но у наших детей будет шанс самим создавать свою жизнь, решать самим, где работать и учиться, совершить, возможно, что-нибудь полезное или стать художниками, мыслителями, поэтами. В конце концов, у каждого нашего ребенка, вне зависимости от его способностей, есть уникальный шанс жить без войны и стать человеком. Поэтому мы и должны идти вслед за требованиями системы, за требованиями того общества, пускай оно в целом и не думает об этом, не знает законы, по которым живет. Мы должны дать детям образовательный стандарт, а они обязаны его защитить, сдать экзамены. Малышам везет больше, они будут учиться в школе, в мирной стране, а старшим придется самим думать, размышлять, сравнивать, порой врать, чтобы вырваться отсюда.
Он замолчал, давая Вите успокоиться. Она готова была возразить, не до конца поняв и приняв то, что он сказал. Полина крепко держала Виту, больно сдавливая плечо, когда Вита готова была разразиться гневной тирадой.
– Мы все устали, а, особенно, устали наши дети. Нам в прошлом году обещали трансферт, но все поменялось, и нам придется ждать еще, – Петр Николаевич снял очки и бережно положил их на стол. Все молчали, Вита немного успокоилась, подрагивая от затихающей волны. – Нам не говорят, в чем дело. Я спрашиваю каждый день, но ответа до сих пор нет. Я не думаю, что нас решили бросить, вы и сами видите, что в последний приход доставили все, что мы запрашивали, даже прислали на два ящика больше шоколада и меда. Такое было уже несколько раз, поэтому я относительно спокоен.
– А что тогда было? Почему задерживали трансферт? – спросил Володя. – Они как-то объяснили это или нет?
– Странно, что ты не помнишь. Ты тогда руку потерял, помнишь? – Петр Николаевич сощурился, немного насмешливо посмотрев на Володю.
– Вот это подловили, – мотнул головой Володя. – Я, если честно, и забыл об этом, но сейчас вспомнил. Тогда начали «Завершающий этап КТО», или как-то так, точно не помню. Ловили каких-то террористов, а на деле долбили по нам.
– Так, ну, думай дальше, – Петр Николаевич взглянул на трех сестер, Вита виновато утирала нос платком.
– Опять какую-то подлость задумали – тут и думать не о чем! – безапелляционно сказала Олеся.
– Можно и так сказать, – согласился Петр Николаевич. – Вот только я боюсь, что начинается большая игра. Не зря они усилили национал-патриотическое воспитание, или вы думаете, что это разработали только для наших детей?
– Игра, – глухо повторила Вита. – Как я их всех ненавижу. У нас дети, там под землей люди сидят, как тараканы, а для них это игра.
– Ты об этих тараканах зря беспокоишься. Они вполне счастливы и не променяют своего убежища на другой мир, – фыркнула Олеся. – Я помню, что это за люди. Они действительно хотят так жить!
– Потому что по-другому не умеют, – заметил Володя. – Никто не дал им выбора.
– Выбора никому не дают, – возразила Полина. – Ты рождаешься там, где рождаешься. И тебя окружают сначала родители или опекуны, потом государство. Выбор возможен только для взрослых, и Олеся права – там тоже никто не хочет ничего менять. Они все боятся выбора.
– Этот разговор никуда не приведет, – Вита потерла красные глаза. – Что мы будем делать?
– Я скажу, чего мы точно не будем делать – не будем поступаться нашими принципами. Завтра будет суд. Колю я осмотрел перед сном, он завтра сможет участвовать. Глаза его целы, все зубы тоже, что удивительно. Гематомы заживут, тем более, у него столько настоящих друзей. Вы видели, сколько за него выступило? А какой конкурс был на выбор судей, никогда такого не было.
– Вы, Петр Николаевич, все правильно говорите. Вот только что мы будем делать с этим фашизмом? – Вита твердо смотрела на него.
– Будем просвещать, будем учить и не будем бросать. Любой имеет право на ошибку, любой может совершить проступок, но мы не имеем права бросить ребенка, даже если он стал негодяем. Вита, скажи, сколько детей поддались этой заразе?
– Я насчитала двенадцать человек, четыре девочки.
– Ты же понимаешь, насколько эти идеи легко и прочно входят в детские умы? Это же все объясняет, как вера в единого, всесильного и непогрешимого бога.
– Я понимаю и боюсь за них. Я боюсь за нас! – воскликнула Вита. – Но больше всего за наших детей. Неужели они все станут такими? Тогда зачем мы все тут находимся, зачем этот дом, зачем все?
– А ты не заметила, сколько из этих двенадцати отошли в сторону? – Володя усмехнулся.
– Тебе смешно, да? – возмутилась Вита.
– Нет, несмешно. Но ты не заметила, что трое ребят уже стали добровольными свидетелями, Антон даже обвинил сам себя. Вот, что важно, понимаешь? Игра закончилась, и дети увидели, к чему это привело. Они увидели несправедливость, подлость и лживость всего этого национал-патриотического пафоса. А вот когда вскроется, за что Мирон так обозлился на Дашу, то все рассыпится. Я сам поддался на эту пропаганду, Петр Николаевич не даст соврать.
– И тебе вправили мозги, – сказала Олеся. – Я помню, каким подонком ты был.
– Мы все это помним. Но речь не об этом, – Полина встала и посмотрела на часы, висевшие за спиной Петра Николаевича. – Все понятно, и нам пора спать. Завтра будет тяжелый день, а до утра осталось всего четыре часа.
– Вот, Полина одна думает о будущем. Надо, чтобы Поля всегда модерировала наши посиделки, а то затянем на ночь, а утром встать невозможно, – Олеся встала и пошла к выходу. – Чего сидите, все спать.
– Я пойду, проверю спальни, – сказала Вита.
– Не надо, там есть дежурные. У нас нет ни одной причины им не доверять, – сказал Володя.
– Спокойной ночи, – кивнул Петр Николаевич и встал проводить. На пороге Вита быстро обняла его, шепнув извинения, и убежала. Он вышел в коридор и долго прислушивался, как тихо закрываются двери спален воспитателей, как шумит вентиляция и где-то трещит лампа ночного освещения. Острое чувство затаенной тревоги пронзило сердце, и ему стало трудно дышать. Вздохнув, он вернулся в кабинет и лег на кушетку, где обычно осматривал детей с легкими ушибами.
Через десять минут вошла Олеся с подносом. Не обращая внимания на слабые протесты Петра Николаевича, она взяла его правую руку, закатала рукав и туго затянула жгут. Сделав укол, она задумчиво смотрела на часы, сидя на краю кушетки в пол-оборота к нему.
– Знаете, Петр Николаевич, я вот все время думаю, сейчас очень часто, – она замолчала, ожидая его возражений, но Петр Николаевич молчал, внимательно смотря на нее. – Зачем мы врем детям? В коридоре шпионов нет, я проверила.
– Ты про Остров?
– Да, про наш Остров. Вы же знаете, что оттуда нет выхода. Так зачем мы врем детям? Зачем дарим им эту сказку, которая так и останется сказкой?
По щекам потекли крупные слезы, Олеся всхлипнула и закрыла лицо руками, глухо заревев.
– Так, теперь мне надо идти за уколом для тебя, – Петр Николаевич ущипнул ее за бедро, Олеся утерла слезы и улыбнулась. – Надо врать, а то не будет смысла жить, а жить надо. Об этом ты не думала?
– Думала, и сама в это верю. Но все равно это вранье.
– Как и многое в нашей жизни. Но есть то, чего ты не знаешь.
– И что это?
– А это то, что с Острова не было ни одного заявления на переезд на Большую землю. Дети вырастают и сами понимают, кто они и кому нужны в этом мире. Подумай об этом. Не так уж плох Остров – там настоящий мир, который можно созидать и менять, и это очень важно, и стоит многого. Я сам не хочу возвращаться, мне и некуда – мой дом здесь, и вы моя семья.
Олеся кивнула, что поняла. Сняла с него очки и расцеловала, шепнув строгий приказ замолчать и спать. Когда дверь кабинета закрылась, Петр Николаевич закрыл глаза и отключился, будто бы кто-то выдернул штепсель.
Большой учебный зал превратили в зал суда. Учебные столы были сдвинуты к стене по периметру, из небольшой части из них выстроили в линию судейский президиум, стороны обвинения и два места для подсудимых, расположив по разные стороны, чтобы не началась внезапная драка. Зрители сами принесли стулья и лавки, дети переговаривались в полголоса, тревожно смотря на Петра Николаевича, выполнявшего роль секретаря суда. Он никогда не становился судьей, отдавая право судить самим детям. Еще в университете Петр Николаевич прочитал о модели самоуправления детским домом у Януша Корчака, находя в его правилах жизни для взрослых и детей все то, о чем он думал и понимал сам. Воспитатели не раз спорили с ним, считая детский суд слишком несерьезным и вредным, нельзя было отдавать детям такую власть. Даже жена не до конца разделяла его взглядов, называя их слишком либеральными.
Судейский президиум, в отличие от взрослых залов суда, не стоял выше всех, судьи не надевали мантий и париков, мода на этот дешевый цирк вновь вошла в сознание людей, считалось, что это подчеркивает статус судей. На самом деле роль судей была сведена до минимума – дело разбирала система, в которую секретари и операторы базы данных суда вводили материалы дела. И в этом и заключалась лазейка, ведь как подготовит дело прокурор, и как подготовит доводы «против» адвокат зависело многое, но еще больше зависело от того, как введет эти данные в систему секретарь. Судьи же отвечали за верность ввода данных и разрешали программные конфликты, если система не могла точно определить виновного или подсчитать срок заключения, штрафы считались без ошибок.
Напротив друг друга сидели Коля и Мирон. Коля сидел с закрытыми глазами, зрение не испортилось, но открывать веки было больно. Ему было очень тяжело, хотелось спать и плакать, но Коля сам настоял, рвался из палаты, требовал, чтобы его исключили, выгнали из детдома. Он еще не знал, что об этом же для себя просил Заур, заявив, что если Колю выгонят, то пусть и его вместе с ним. Мирон постоянно трогал нос, заклеенный пластырем, делая слишком скорбное лицо, желая вызвать сочувствие, но как он ни старался, на него смотрели мало, а бывшие приятели отводили глаза. Он еще не знал, что четверо из них стали добровольными свидетелями, а еще два мальчика никак не могли решиться.
– Начинаем суд! – звонко произнесла девочка двенадцати лет, сидевшая посередине судейского президиума. Судей было десять, мальчиков и девочек поровну, не младше семи лет. – Прошу тишины.
Зал замер, все замолчали, и вздохи тревоги прокатились по рядам.
Первым начал прокурор, назначенный судом после слепого жребия. Это была девочка десяти лет, она очень волновалась и долго зачитывала преамбулу обвинения. В этом не было ее воли или желания обвинить, наказать, просто каждый выполнял свою роль, сохраняя некоторую театрализованность процесса, чтобы даже у самых маленьких ребят не было сомнений, почему это называется судом, и как он должен происходить. Закончив с обвинительным заключением, кратко перечислив обстоятельства дела, прокурор села. Она взволнованно посмотрела на Колю, ей хотелось сказать, что она за него, что он все правильно сделал. Коля сидел с закрытыми глазами, подперев опухшую голову кулаками. Он и слышал, и не слышал, процесс казался тяжелым затянувшимся сном, как при лихорадке.
