Борис Петров
nD^x мiра
4
От выстрелов и взрывов дрожала земля. Пули крошили почерневший бетон, после каждого взрыва поднималось черное облако, и становилось темно, как ночью. В этом хаосе боя невозможно было понять, кто с кем воюет. Из укрытия высунулся военный и выстрелил из ПЗРК в сторону патрульного робота. Ракета пролетела мимо и врезалась в обломки третьего этажа жилого дома, смотревшего на все с молчаливым осуждением в мертвых глазах полуразрушенных оконных проемов. Патрульный робот за доли секунды угадал траекторию ракеты и ловко, как опытный разведчик, уклонился. Как только другая патрульная машина заметила движение из той же точки, откуда стрелял военный, в расщелину уродливой скалы из бетона посыпался град пуль. В тот же миг из другой точки полетели гранаты, брошенные военными, в ответ один из дронов, следивших за боем, пустил небольшую ракету точно в щель, из которой вырвалось сине-красное пламя.
Бой продолжался уже более получаса. Роботы теснили военных, не закрывая им проход к отступлению, держа улицу под своим контролем. Парившие над схваткой дроны, уворачивались от пуль и гранат, пущенных военными, следя за картиной боя. Роботы видели, как военные меняются, перегруппировываются, со звериной настойчивостью желая отбить мертвую улицу. Если бы кто-то наблюдал за этим со стороны, то вряд ли бы понял, что такого ценного в этой грязной улице, разрушенной бомбардировками первых лет войны. Когда война стихала на долгие тяжелые месяцы, в сохранившиеся дома возвращались жильцы, те, кто уцелел, кого не приняли на свободной земле. Война не оставила ни одного дома, с жестокостью ребенка, рушащего песочный замок на пляже, раздавливала то, что чудом уцелело.
Вдали заскрипело, заныла сталь от напряжения. Все, кто хоть немного был на войне, знали этот звук. Знали его и роботы. Без суеты, но, не мешкая, бесстрастно, патрульные машины и дроны скрылись в укрытиях. Как и разведчики, роботы, входя в непроверенное место, просчитывали пути отступления и подготавливали убежища. Пока патрульные машины вели разведку боем, ловушки расчищали укрытия, строили из обломков бетонных плит брустверы, а, если была земля, то и рыли окопы. Уже не было в живых тех разведчиков, кто бы помнил первые модели роботов, тупо выполнявших приказы и команды, бившиеся до конца, стоя насмерть на заданной точке. Роботы учились у разведчиков, а разведчики учились у роботов. Иногда, что подтверждали многие, патрульные роботы, обнаружив разведку, не вступали в бой, а ждали, пока они уйдут. Кто-то рассказывал, что ловушки брали многих живьем.
Жуткий свист сменился глубоким вздохом, и улица подпрыгнула. Ракеты ударили беспорядочно, куда попало. Огненные смерчи пожирали и без того почерневшие бетонные осколки, задрожали бетонные скалы и начали рассыпаться, многотонными снарядами впиваясь в мертвую землю. Загорелись остатки асфальта, затем заполыхала и вся улица. И в этом огненном пламени, в этом рукотворном аду никто бы не смог разглядеть, как одна смелая ловушка бросилась в самое пекло. Робот встал у груды обломков, рука манипулятора, надрывно скрипя, что-то вытаскивала из недр машины, отправляя блестящие серебристые ящики в щель. Ящики с грохотом падали куда-то вниз, и ничего больше не происходило. Ловушка, выполнив задание, вернулась к своим, где ее, горящую, поливала пеной другая. Роботы окружили раненного бойца, и когда пена сошла, корпус робота остыл, начал свою работу робот-ремонтник. Эта машина походила на бронированный военный фургон постиндустриальной эры. Четыре манипулятора латали дыры и вырезали обуглившиеся части.
Скрип возобновился, заухало, засвистело, земля вздохнула, и новая партия ракет остервенело била по развалинам жилых домов. Зачистка продолжалась много раз, пока не кончились ракеты.
«Ушлепали», – передал по эфиру один из разведчиков. Он был вдали от поля боя, контролируя пути отхода военных. Боевые машины спешно уезжали, военные, одетые в темно-зеленые костюмы и шлемы, грузились в подходившие бронемашины, толкаясь и ругаясь. Весь эфир на защищенной волне был заполнен оцифрованным и зашифрованным матом. Ключи шифрования сливала цифровая разведка, спрашивать, откуда они их получали, не стоило, можно было попасть под разбирательство. Если настаивать, думать дальше, то можно было и пойти под трибунал. После прохождения курса молодого разведчика и проверки на вшивость и стукачество, молодым ребятам шепотом объясняли, что эфир слушается всеми, а все эти криптографические штучки ненадежнее дырявой кастрюли.
«Дрова оставили», – передал другой разведчик. Бронированные машины скрылись, и в том, месте, где стоял взвод, остались обожженные трупы. Зеленые костюмы расплавились, шлем поплыл. У некоторых были оторваны руки и ноги, по переулку, ведущему к злосчастной улице, рассыпали части человеческих тел и покореженное оружие.
«Уборка», – передал первый разведчик. Появились ловушки, бережно собиравшие останки в бочкоподобные хранилища. Роботы бережно, стараясь не повредить, укладывали останки в бокс. Две ловушки подбирали тела, две другие собирали части тел и другие куски человека.
«За грибами», – скомандовал Болт. Перед каждым выходом выбиралась новая команда для отхода. Задачу они выполнили, хотя и не понимали, в чем она заключается. По плану они должны были быть в этой точке, но из-за задержки, которую инсценировал Болт, ожидая возвращения Шухера, они прибыли на точку позже, рассредоточившись для наблюдения, Болт запретил вступать в бой.
«Подстава, ребята», – открыто передал в эфир Шухер. Все молчали, разбор будет потом, а инженер на базе поколдует, чтобы стереть из лога Шухера эту фразу, передавшую общее чувство. Приказы не обсуждались, но руководитель группы на месте решал, в какой степени следует их выполнять. Людей никто не жалел, не раз из центра приходили команды особистам, выяснять, почему был не выполнен приказ. Всегда находилось тысяча и одно объяснение, но на Шухера и Болта имелось толстое дело. Иногда разведчики пропадали бесследно после очередного разбирательства.
– Где он там застрял?
– Много говоришь. Шлем надень, – приказал Болт разведчику. Все собирались в исходной точке, некоторые забирались к начальству, чтобы, сняв шлем, спросить, какого черта они здесь делают. Так заканчивалось каждое второе задание.
– Вот спорим, что он там засел, – сказал другой.
– Ага, он по карте мертв. Опять шлем и костюм бросил.
– Шухер сам за себя ответит. Таракан-то где? – Болт надел шлем, сверился и снял.
– Да где-то там ползает. Без шлема, его система не видит, но костюм передает, что живой.
– Ясно. Ждать не будем. Первая группа уходит, вторая и третья с интервалом в десять минут, разбег пятнадцать градусов, – скомандовал Болт.
– Базара нет, все знаем, – пожилой разведчик подошел вплотную к Болту. Он был ниже его и меньше, но бороться со старой гвардией никто не хотел, можно было получить. – Шухер прав. Это что за подстава?
– Я не знаю?! – разозлился Болт. – Труби отход.
Пыль и копоть немного осели, и показалось яркое солнце. День был ясный, уже по-летнему теплый и солнечный. В такие дни природа радуется, заражая и человека жизнью, желанием жить и делать что-то хорошее, но здесь природа давно умерла – ее убил человек, может, и навсегда. В солнечном свете блеснули стекла бинокля на десятом этаже полуразрушенного дома. Дрон полетел туда, не спеша, оставляя ракеты в спящем состоянии. Этот дом находился в двух кварталах от улицы, на которой шел бой, и оттуда было отлично видно все. Раньше, когда не было войны, обзору мешали другие дома, которые были и выше и гораздо больше этого чудом сохранившегося дома. Домов больше не было, а гордая развалина возвышалась над бетонной пустыней.
Шухер смотрел, как ловушка стояла возле нагромождения бетона. Он видел, как до этого туда что-то бросала другая машина. И вот пришла новая и ждет. Он не сразу заметил, как возле него повис дрон. Робот просто смотрел на человека и ничего не делал.
– Будешь стрелять? – спросил Шухер, улыбнувшись роботу. Если бы у робота была голова, то он бы точно помотал ею. Дрон сделал качающееся движение и улетел. – Ну, спасибо, друг.
Шухер задумался, мысль о том, что правила изменились бродила среди разведчиков. А он думал иначе, что ничего, на самом деле, не поменялось, а это они стали лучше видеть, начали прозревать. Вернувшись к наблюдению, он увидел, как из узкой щели бетонного холма вылазили дети. У каждого был индивидуальный кислородный баллон, он был сделан в виде плоского рюкзака, маска полностью закрывала голову, как в допотопных противогазах. Изделие было старое, к ним поступали новее и легче, но и запаса кислорода в них было меньше.
Шесть детей выстроились в шеренгу, впереди был самый высокий мальчик или девочка, из-за маски и худобы понять это было невозможно. Дети, прижимаясь к обломкам домов, побежали вглубь квартала, к роботам. За ними следовала ловушка, будто бы присматривала. И скрылись, вместе с роботами. Насколько мог видеть Шухер, никого в квартале не осталось.
Он надел костюм и шлем пропинговал Таракана. Слава отозвался не сразу, его точка была довольно далеко, почти в самом логове роботов. Эфир молчал, обсудят на базе, а пока каждый сам должен выбрать маршрут и вернуться на базу. Перебегая из одного квартала в другой, Шухер прикидывал, сколько статей устава он сегодня нарушил. Могут и в рядовые опять разжаловать, а что они еще могут?
5
Дрон завис в четырех метрах над землей. Если не смотреть на жужжащие лопасти, то можно было бы подумать, что робот отключился. Где-то не очень далеко, всего в пяти минутах лета, гремели взрывы, стреляли пулеметные станции, выбивая последние куски из бетонных обломков. Обыкновенная жизнь города, от которой устали даже машины, не знающие ни жалости, ни усталости, техника была призвана служить людям, но здесь она была призвана убивать. Никто не знал, что творится в мозгах робота, много раз пытались взломать коды, и ничего не выходило. Разбитых полуживых дронов подбирали, тащили на базу, чтобы потом, по секретному тракту, передать в Центр, где находилась лаборатория. Новичкам рассказывали, что взламывая мозги роботов, инженеры получали новые коды шифрования, и еще детский ум молодого разведчика, получившего первую нашивку на гимнастерку, верил в эту небылицу.
Молодым разведчикам и волонтерам вбивали в голову множество мифов, и большинство верило, только единицы сопоставляли, обдумывали, уже узнав, что такое реальный бой, что такое проваленное убийственное задание, цель которого не была ясна никому, и что такое смерть. Со смертью дела обстояли неплохо, отлажено: с раннего детства смерть была неизменным спутником в жизни ребенка. Сначала она была незаметная, когда люди просто пропадали, и о них никто особо не горевал, по крайней мере при других. С раннего детства ребенка впрямую и косвенно учили молчать, превращая все в игру по поиску шпионов, и очень часто игра не заканчивалась и во взрослом состоянии. Пропадали сомнительные элементы, доносы отправлялись анонимно через специальную подпрограмму образовательного портала в библиотеке. И редко кто понимал, что ничего анонимного после авторизации быть не может, и об этом не думали, может, не хотели, а, скорее всего, не умели.
Смерть настигала в детсаду и в школе, когда начиналась эпидемия. Раз в два-три года возвращалась холера или норовирус со своим другом ротавирусом. В первую очередь погибали дети, ослабленные нехваткой питания и свежего воздуха. Как ни старались медработники убедить и воспитателей-учителей, и родителей в том, что детям нужны воздух, солнце и чистая вода, всеобщий страх нападения, не снимаемый режим «Крепость», действующий с самого начала войны, тонны листов электронных уставов, регламентов и правил вводили мозг человека в кататоническое состояние, когда любое изменение, любое мнение, просто слово, воспринимались как угроза. Угроза каралась жестоко, люди выпускали на свободу свирепого и слепого от ярости зверя. Это состояние подпитывалось каждый день во время часа политинформации и новостей с фронта.
Разведчики и волонтеры, из тех, кто остался в живых после пяти лет службы, делились на две неравные группы: большая – беспрекословно верила и защищала, малая часть не верила и молчала. Из этой малой части никто не верил, что ключи шифрования связи можно было вытащить из мозгов пойманного робота, а даже если и так, то роботов надо было ловить каждый день, а ключи они получали уже с утра. Должен был быть склад дронов и малых беспилотников, но в демонстрационных и обучающих залах были одни и те же образцы, покрытые десятилетней пылью. В городе летали новые модели, но их почему-то не было. Не так-то просто было поймать дрона за хвост, а новые были гораздо хитрее и заранее угадывали любую военную ловушку, редко отличавшуюся новизной или, хотя бы в малой части, смелостью и элегантностью. Роботы были умные и просто скрывались из поля зрения, шлем их тоже не видел, а робот спокойно следил за всем из надежного укрытия, в какой-нибудь бетонной куче. Роботы учились у людей, играя с ними в кошки-мышки или прятки, любимая игра дронов.
Задние камеры дрона поймали скрытое движение в развалинах жилого дома. Там сохранился нетронутым подвал, куда ловушки привозили матовые стальные контейнеры и десятилитровые бидоны с тугими герметичными крышками. За всем следил дрон, вызывая ловушку тогда, когда следовало забрать пустую тару. Разведчики и волонтеры не совались в этот район, зная, что здесь большое скопление патрульных машин, ловушек и дронов. В шутку это поле 58 называли «птичьим базаром», за скопление дронов. Не раз было предложение ударить по ним имеющимися ПЗРК и гранатометами, попадешь в любом случае, и урон будет существенным, но командование запрещало, не видя в этом тактической цели. Опытные разведчики шепотом шутили, что они тоже не видят ни в одном задании никакой тактической цели.
Дрон подлетел к узкому лазу, ведущему в подвал, и застыл в метре над землей. Из лаза выглянула бледная голова девочки четырнадцати лет, дрон опознал ее по картотеке: «Катя Симонова, 14 лет, сирота. Вольная». Конечно, картотека была зашифрована понятным только машинам языком, реестр никто и не пытался вскрывать, не видя в нем смысла.
Девочка улыбнулась и помахала роботу. Она скрылась, и через пару минут вылезла с большим рюкзаком. Баллон с кислородом висел спереди и напоминал бронежилет, маска аккуратно пристегнута к поясу, комбинезон чистый, потертый и чиненный, в больших серых заплатках, высокие ботинки в темной цементной крошке. Девочка была коротко стриженная, смахивала на худого мальчика, выдавали красивые зелено-голубые глаза с хитрым азиатским прищуром, красивые уши, аккуратный нос и улыбка. Тонкие бледно-розовые губы выдавали ее сразу, можно было и не смотреть на красивое худое лицо, носившее тень взрослой усталости и скорби. Девочка старалась больше улыбаться, но могла быть и очень строгой, а жестокости ее научили взрослые.
Из лаза с трудом выбирались дети. Она помогла первым, двум мальчикам десяти и одиннадцати лет, робот отметил их в реестре, приветственно помигав прожектором. Мальчишки боялись дрона, но старались не подавать вида перед Катей. Они помогли выбраться трем малышам шести и пяти лет, две девочки одногодки и мальчик пяти лет. На всех была потертая заношенная одежда, в основном куртки и полукомбинезоны, подогнутые и ссуженные под малышей. Одежда была явно с чужого плеча, и дети путались в ней, падали, и их подхватывали старшие мальчишки. Каждый ребенок нес за спиной рюкзак с кислородом, маска надежно закреплена на поясном ремне. Катя осмотрела всех, поправила на малышах ремни, немного подтянула, чтобы ничего не болталось.
– Попрыгаем, – сказала Катя, и первая стала прыгать на месте. Дети запрыгали за ней. – Коля, подтяни лямки.
Мальчик десяти лет с лицом полным веснушек, без споров подтянул лямки на рюкзаке и баллоне с кислородом. Ему, как и Зауру, не нравилось, что ими руководит девчонка, пускай она и старше и сумела спасти их, когда детей накрыл патруль военных. Никто не спрашивал, почему в них стреляют взрослые, дети с рождения умели не задавать глупых вопросов.
– Мы его боимся, – прошептали малыши, сбившись в кучу и пугливо, но с любопытством, смотря на робота.
– Не бойтесь, он хороший. Роботы добрые, – ответила Катя и в подтверждении своих слов подошла к дрону и протянула руку к его манипулятору. Дрон с незаметным усилием пожал ей руку.
– Ух-ты! Круть! – в восхищении выдохнули мальчишки, испугавшиеся в первый момент за Катю.
– Подойдите, он не кусается.
Мальчишки смело подошли, но по бледным лицам было видно, что они очень боятся. Робот похлопал по-дружески их по плечу и слабо мигнул прожектором, чтобы не ослепить. Первым протянул руку Заур, и робот пожал. Коля спешно протянул свою руку, исчерченную белыми шрамами. Все пальцы и ладони были изрезаны, давно, мальчик уже и не помнил этого. Малыши засмеялись, но подойти к роботу не решились. Дрон выполнил два несложных кульбита, и дети засмеялись громче, прогоняя от себя тяжелый страх.
– Нам пора, а то засветло не успеем, – Катя топнула левой ногой, и дети встали за ней в шеренгу.
Дрон полетел вперед и вскоре скрылся в глубине развалин, бывших когда-то жилым районом «Семицветик». Город гордился новым районом, удачно вписавшимся в Северо-западный округ, не тревожа сердца ревнителей архитектурного ансамбля старого города. Не очень высокие монолитные дома с кирпичными фасадами, каждый дом имел свою высоту и лицо, не затмевая, но и не сливаясь с остальными. Самым высоким был центральный дом, образовавший бетонное кольцо, с высоты двенадцати этажей он смотрел за друзьями, отходившими от него лучами разноцветных лепестков. Всю красоту жилого комплекса можно было увидеть только с высоты птичьего полета, и застройщик организовывал для новых жильцов экскурсии на вертолете, огромные фотографии на полстены, снятые прекрасно, восхищали, но они не могли тягаться с живым полетом в любую погоду. Во внутреннем дворе главного дома бил фонтан, на каждом свободном участке росли фруктовые деревья, туи, кустарники с яркими цветами, было множество дорожек, площадок для всех возрастов, и ни одной машины. Вход в комплекс был свободным, и дети соседних кварталов приходили сюда играть, устраивались чемпионаты среди улиц и домов по футболу, волейболу и баскетболу. Вокруг фонтана устраивали по праздникам дискотеки, а на глухой стене одного из домов летом рисовали светом и лазером удивительные картины из будущего. И этого больше нет, как и всего, что окружало это сказочное место. Пожившие вспоминали часто «Семицветик», кто с радостью, кто с завистью. Не имея ничего, потеряв за войну все, эти люди до сих пор радовались, что те, кто наворовал, потеряли свои дома, машины, счета в банках и сдохли. Это были бесконечные разговоры и споры, кто пострадал больше, а кто пострадал поделом. И логика таких поживших была проста, как вареная колбаса из червей и маринованных тараканов – ничего и так не было, значит, ничего и не потерял, а вот они потеряли все! Ничего больше не напоминало о прошлом, остались груды оплавленного бетона, дыра в том месте, где был фонтан. В этой воронке от ракеты скапливалась вода, и родился сам собой грязно-свинцовый пруд, в котором не было ни одного признака жизни, вода была мертва, и можно было не брать проб в поисках микроорганизмов или пытаться увидеть в тяжелой мутной воде движение быстрых жуков, которые живут даже в шламовых прудах с буровым раствором, создавая новое звено эволюции.
Робот вел детей именно туда. Это был самый короткий путь, не зная об этом, никто бы и не решился вступить на эту землю, двигаться среди опасно вздыбленных обгорелых бетонных столбов с остатками плит, готовых внезапно обрушиться на голову зазевавшемуся пешеходу. Разведчики и волонтеры и не пытались исследовать это место, зная, что это территория роботов. Каждая куча бетонных обломков, почерневших от гари и времени, таила в себе опасность, засаду, внезапную смерть. Район был пуст, если бы об этом знали, то пометили бы его на карте, как «чистое поле», пока же вход на эту территорию был запрещен, карта предупреждала, выделяя весь район кроваво-красным, а если вдруг слишком смелый разведчик вторгнется сюда, то шлем будет без устали предупреждать его об опасности, предлагать пути отхода. Отключить это назойливое оповещение невозможно, проще выйти из запретной зоны, тогда программа успокоится.
Катя хорошо знала дорогу. Дети шли ровно, глядя только вперед, по сторонам глазеть было слишком страшно. Обходя страшных великанов, грозивших с неба каменными кулаками, бесстрашно входя в черные пещеры, пригибаясь, иногда идя на четвереньках, дети рисовали в голове новый сказочный мир, теряя страх, разгораясь от этой удивительной игры. Катя подбадривала их, придумывала имена великанам, рассказывала короткие истории, кто жил в этих пещерах, что в некоторых до сих пор можно было найти сундуки с сокровищами. Думая о сокровищах, дети представляли себе ящики полные шоколадных батончиков и копченых колбасок из червя. Когда дети дошли до свинцового пруда, Катя заставила всех надеть маски, и сама включила всем баллоны. Пруд завораживал, и дети часто останавливались, видя в нем какое-то движение, воображая ужасное чудовище под толщей непроницаемой воды. Катя давала всем насмотреться, вспоминая себя, как она подолгу залипала здесь. Ей тоже казалось, что там кто-то живет, и взрослый, уже прочно поселившийся в ее голове, посмеивался над этими детскими выдумками, не особо мешая Кате мечтать. А она очень любила мечтать, особенно после того, как ей попалась фотография «Семицветика», сделанная в до боли ясный солнечный день. Второй раз в жизни она так горько плакала, не могла ни есть, ни спать несколько дней. В первый раз умерла мама у нее на глазах.
Робот повис над ними и помигал прожектором. Он торопил. Катя скомандовала, и группа двинулась дальше. Идти пришлось очень долго, дети сильно устали, хорошо, что после пруда Катя разрешила снять маски.
Они сделали привал в одном из подвалов, все точки отдыха Катя знала наизусть, ей не нужна была карта на планшете. Если что, робот всегда подскажет, надо научиться верно понимать язык жестов беспилотника. Катя быстро выучила этот язык и знала, когда робот улыбается, а они умели это, даже страшные на вид, ощетинившиеся стволами и ракетами патрульные станции. «Страх порождает невежество, а невежество порождает злобу», – Катя отлично помнила слова своего наставника Булата, его убили военные в прошлом году, остальных не нашли. Катя очень скучала по нему, как и по всем, кого вылавливали и пытали до смерти, как шпионов, но она не плакала по ним, не разрешала себе, лишь сдаваясь во сне, просыпаясь с засохшими на лице слезами. Петр Николаевич много рассказывал о том, что организм гораздо умнее и сильнее нашего сознания, иначе бы никто не выжил в этом аду. Как он будет рад, когда она приведет новеньких, ее первая самостоятельная операция.
Дети ели и пили, Катя не разрешала есть много, тогда сильно клонило в сон, а им еще спускаться в подземный город. Она съела две галеты и выпила три глотка воды. До рези в животе хотелось больше, но нельзя, она сама уже устала, рюкзак был привычным, такой вес она носила много раз, тренировалась, но Катя не рассчитывала, что их заметят военные, их не должно было быть в дневное время на улице.
Передохнув, они прошли еще три квартала. Здесь Катя остановилась у неприметного люка. Подняв его, сняла рюкзак и посветила вниз фонариком.
– Я спускаюсь первая, потом малыши. Заур, Коля, помогайте им.
– Я задвину люк, – сказал Заур, примеряясь к тяжелому чугунному диску. Люк был слишком тяжел для него.
– Не надо, дрон закроет, – Катя помахала роботу, дрон спустился к ним. – Спасибо тебе и до встречи. Ты настоящий друг!
Дрон совершил интересный трюк в воздухе, Катя знала, что это так он проявляет радость и смущение. Они пожали руки, Дрон не сильно похлопал ее по плечу, потом пожал руки всем детям, малыши в этот раз не испугались, радостно визжа.
Когда спустился Заур, все посмотрели наверх и увидели, как Дрон висит над ними, держа манипулятором люк. Свет померк, глухой звук эхом пронесся по зловонному тоннелю.
– А нас змея не съест? – шепотом спросил Коля.
– Не съест. Она детей не ест, – серьезно сказала Катя, жестом приказав всем надеть маски.
– А, Васька, разведчик, рассказывал, что она ловит в сеть, а потом крошит на куски. А потом сбрасывает все в канал! – шепотом, захлебываясь от возбуждения и страха, рассказывал Заур.
– Не бойся, нас она не тронет. Всем надеть маски.
Катя проверила, подтянула Коле рюкзак, все-таки он разгильдяй, Заур был серьезнее. Катя вела всех без карты. Тоннели были грязные, стены не освещались, облепленные жирными кусками грязи, посередине текла зловонная река, шелеста которой в противогазе слышно не было. Дети почти ничего не видели, сцепившись поясами, они шли гусеницей за Катей, малыши посередине, замыкали Заур и Коля, постоянно оглядывавшийся назад и тормозивший группу. Катя не злилась на него, она сама была такая же, все дети вели себя одинаково, слыша в голове пугающие шорохи, внезапно возникающие в воспламененном воображении. Перед глазами открывались страшные картины, выныривали чудовища из грязной воды, тогда кто-нибудь вздрагивал или вскрикивал.
На поворотах Катя останавливалась, долго светила на непонятные знаки на своде, нарисованные желтой фосфоресцирующей краской. Это были цифры, косые линии и буквы. Белиберда, если не знать простого кода. На каждом повороте указывалось, сколько метров до следующего, куда ведет разветвление, скоро ли выход наружу. Эти метки ставили разведчики, отмечая точки согласно общей карте, которой пользовались все. У Кати на планшете была точно такая же карта, она могла бы свериться с ней, но Катя все помнила и так. Петр Николаевич поражался ее фотографической памяти, сокрушаясь о том, что ее талант пропадает в аду, как и таланты других детей. Петр Николаевич считал и доказывал, что нет бесталанных детей, а есть равнодушные взрослые, не желающие поддержать и направить ребенка в самых, на первый взгляд, простых и неважных достижениях.
– Змея! – в ужасе прошептал Коля, первый заметивший движение позади.
– Стоять и не двигаться. Она не опасна. Пусть посмотрит, она скоро уйдет, – прошептала Катя.
И, правда, из воды появился робот. Машина ничего не делала, камеры сличали лица, страшное длинное тело робота покоилось под водой. Мигнув фонарем, змея ушла под воду и поплыла назад.
– Все, ушла. Пошли. Скоро будем дома, – ласково сказала Катя, погладив малышей, они тряслись от страха и любопытства.
– А почему она нас не распилила на куски? – спросил Заур, когда они прошли несколько тоннелей, и Катя остановилась, чтобы свериться с картой. Ей показалось, что она заблудилась, но код возле лестницы был верный, просто она очень устала, и чем ближе был дом, тем труднее было бороться с усталостью, тягучей, хватающей за ноги липкими лапами, наваливающейся на плечи пыльным мешком, полным мокрого песка.
– Она не тронет нас, никогда не тронет. Потому, что мы вольные.
