Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата
– Андрей, – ответно улыбнулся Андрей.
Фамилии своей он не назвал, по старой привычке стараясь, чтобы случайный собеседник знал о нём как можно меньше. Но Оркен вполне удовлетворился ответом, взял своё полотенце и ушёл умываться.
Вагон просыпался не спеша, со вкусом. Сел на своей полке, свесив ноги, Алексей, зевнул, протирая по-детски кулаками глаза.
– До Олсуфьево далеко, браток?
– Не знаю, – пожал плечами Андрей.
– Один хрен, – откликнулся, тоже садясь, Константин. – Не минуем. Подъём, что ли?
– Подъём, – спрыгнул вниз Алексей.
– Схожу за чаем, – встал Андрей.
– О, дело! – быстро обувался Константин. – Самое дело с утра.
Андрей собрал кружки и следом за ними вышел из отсека.
Толчея в проходе быстро увеличивалась. Кто умываться, кто за чаем… У проводника уже стояла очередь. Андрей чинно пристроился в конец, с интересом слушая разговоры. Впрочем, вполне обычные. Да и что он мог услышать? И что ему нужно узнать? Маршрут у него расписан, документы в порядке, так что… наверняка пронесёт, должно пронести.
Взяв чай, он пошёл обратно, краем глаза заметив в очереди Оркена, тоже с кружкой. Ну, правильно, всем жить надо.
Поставив кружки с чаем на столик, Андрей решительно вскрыл свой пакет и стал делать бутерброды. Не был он халявщиком и не будет.
Пришли Константин и Алексей, почти сразу за ними принёс свою кружку с кипятком Оркен. Ему освободили угол стола, и он, благодарно кивнув, стал устраиваться. Прямо в кружке заварил кофе из пакетика, вскрыл пакет с сэндвичами.
Завтракали каждый сам по себе, вернее, Оркен и они втроём. Поезд шёл неспешно, туман быстро рассеивался, на проплывавших мимо огородиках копошились люди, по нежно-зелёному лугу важно шествовало небольшое разномастное стадо. И Андрей не сразу заметил, что и трава, и листва заметно светлее и ярче вчерашних. А заметив и сообразив, едва не ахнул в голос. Ну да! На север же едет, здесь-то весна только начинается.
– Первое мая сегодня, – Алексей задумчиво смотрел в окно.
– На маёвку бы сейчас, – кивнул Константин.
– Маёвка – это что? – спросил Андрей.
Как угнанный в детстве, он этого мог и не знать. Алексей и Константин стали ему рассказывать. Под этот разговор незаметно доехали до Олсуфьева.
– Ты смотри, – удивился Алексей, когда мимо окна поплыл дощатый перрон и тройки патрульных. – Всё ещё проверяют. Сейчас-то они кого ловят?
– Вот и спроси, – хмыкнул Константин, доставая документы.
В дальнем конце вагона уже слышалось:
– Оставаться на местах… Приготовьте документы…
Страха не было. Андрей знал, что бояться нечего. Но холодное ощущение возможной опасности… опознают… следом послали розыскную карту… снимут с поезда…
– Ваши документы… Возьмите… Ваши… Литерный талон… Предписание… Возьмите… Ваши документы…
Всё ближе и ближе равнодушно-вежливые голоса.
– Ваши документы.
У их отсека стояли трое. Один смотрит документы, и двое с оружием его страхуют. Первым проверили документы у Оркена. Вернули. Андрей протянул удостоверение и маршрутный лист. И опять тот же, памятный по Крутому Проходу и Мышеловке, сверяющий взгляд. Ну… ну что? Ничего, возвращают. Теперь Алексей… Вернули. Константин… тоже всё в порядке.
Проверяющий козырнул, и патруль пошёл дальше. Андрей, как и остальные, убрал документы и закурил. Голоса удалялись, затихали. Дрогнул пол, картина в окне сдвинулась, поехала назад.
– А чего ищут-то? – небрежно спросил Андрей, когда город – или это посёлок такой? – остался позади.
– Здесь ближний тыл первого эшелона был, дальше фронт так и не прошёл – охотно ответил Алексей. – Вот с тех пор здесь контроль и стоит.
– У нас как поставят пост, так уж на века, – рассмеялся Константин.
Андрей слышал, как зашумел, загомонил вагон. Видно, не он один труханул на проверке, хоть и в порядке всё у всех.
Заглянул проводник и, к удивлению Андрея, на очень даже не плохом, почти правильном английском объяснил Оркену, что до Новозыбкова меньше получаса. Тот поблагодарил и стал расплачиваться за постель. За кипяток проводник с него ничего не взял, но Оркен дал ему рубль чаевых. Судя по лицам, и Алексей, и Константин всё поняли, но ни словом, ни движением себя не выдали. Привычно остался внешне равнодушным и Андрей.
До Новозыбкова ехали в благодушной и не слишком шумной гульбе. Андрея беспокоило, что он так и не побрился утром. Попробовал было, но понял, что не сможет: не умеет он в тряске. А на остановках туалет закрыт. Что же придумать? В Новозыбкове долго стоять будем, так что взять всё с собой и побриться в вокзальном туалете? Жалко на это остановку тратить. Но и в щетине ходить неохота. Дважды в день, как Фредди, он так и не приучился, в лагере это бы уже выпендрёжем было, там щетинистых через одного и чаще, а здесь… ну, что же придумать? А если… если сейчас попробовать? Вроде ход тихий, приспособится он как-нибудь.
Андрей взял из сетки коробку с прибором и пошёл в туалет.
Там, на счастье, никого не было. Он закрылся изнутри, критически оглядел себя в зеркале и вздохнул. Хоть и малозаметно, но надо. Бороду он отращивать не собирается, а неряшествовать незачем. Вздохнул ещё раз и приступил к делу.
К Новозыбкову он управился и порезался всего один раз и чуть-чуть. Андрей сам удивился, как это у него получилось. Но получилось! И на новозыбковский перрон он вышел довольный и собой, и жизнью.
Рынок на вокзальной площади оглушил его. Он никак не ждал, не помнил такого. Глаза разбегались, хотелось всего и сразу, и на все деньги. И… и ведь нужное всё. У него же зимнего ничего нет, а едет на север, а… а в кармане две сотни, и за постель да чай платить надо, и еды купить, а свитер с узорами, с оленями не меньше сотни. Да, носки там или варежки и нужнее, и по деньгам, а свитер… ну, носки и варежки отложим до осени, а сейчас… ага, жилет, тёплый и яркий, в полоску.
Просили пятьдесят, но удалось сторговаться на сорока пяти. Андрей разменял пятидесятирублёвую купюру и стал пробиваться обратно к вокзалу. А то так и от поезда отстать недолго. А деньги только начни тратить, полетят они лёгкими пташками. В вокзальном киоске он купил газету и уже у поезда сала, солёных огурцов и горячей картошки. Бабка была сообразительной и продавала дороже остальных, но вместе с миской.
Алексей и Константин тоже набрали всякой всячины. И когда поезд тронулся, пир горой шёл уже по всему вагону. Снова выпили за победу, за возвращение и за тех, что не дожили. Андрей пил наравне, не боясь опьянеть. Да и… да и чего он спьяну сболтнуть может? Что к брату едет, надеется, что брат выжил. Так надежда – святое дело. Без надежды и чёрт не живёт. Сейчас уже прятать незачем.
Но, к счастью, его и не расспрашивали. Каждый говорил о своём, плохо слушая собеседника. Андрей и раньше это замечал. Что когда гуляют, даже просто вот так сидят, наступает момент – и неси, что хочешь, никто тебя не слушает. Если только нет в компании специального слухача. А здесь такого нет. И до чего ж картошка с салом и огурцами – здоровская штука! И вкусно до обалдения, и сытно.
И не его одного после такого обеда стало клонить в сон. Кто-то ещё нудно жаловался и смачно ржал, но начавшаяся было песня быстро заглохла, и всё сильнее слышался храп.
– Ну, – зевнул Константин, – на боковую, что ли.
– Отчего солдат гладок? – Алексей снял сапоги, залез на свою полку и оттуда уже сонно ответил: – Как поел, так сразу набок.
Андрей тоже разулся и лёг поверх одеяла, развернул газету. «Российские вести». Первое мая. В лагере была целая подшивка этой газеты. Читать лёжа было не слишком удобно, но он не так читал, как просматривал, скользя глазами по строчкам. А когда строчки стали расплываться и путаться, положил газету на столик и задремал.
Мерно стучали колёса, подрагивал вагон, ровный, привычный по бараку шум. Всё хорошо, он в безопасности, он едет… домой, к брату.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Погода выдалась как на заказ. И сразу после завтрака они пошли в рощу. Эркин взял свою старую куртку, чтобы постелить на землю: всё-таки на траве ещё сыро. Корзинку с пирожками и сладким питьём Женя собрала ещё с вечера. Несмотря на самую деятельную помощь Алисы пирожков ещё было достаточно.
Ручей на дне оврага был всё ещё бурным, но уже не закрывал камни перехода, и склоны подсохли, так что переправились они вполне благополучно.
Роща гудела и звенела человеческими голосами. Чуть ли не вся Цветочная собралась сюда на маёвку. Расстеленные на земле скатерти, кипящие самовары, домашняя снедь, бегающая между стволами ребятня… И, найдя свободный уголок, Морозы стали устраиваться. Эркин расстелил свою куртку, помог Жене разложить на маленькой скатёрке еду и, убедившись, что Жене и Алисе удобно, не дует и не сыро, сел сам.
– Ну, – Женя разлила по стаканчикам питьё, – начнём.
– Ага, – кивнула Алиса, выглядывая самый пухлый, в котором начинки больше, пирожок.
Эркин улыбнулся.
– Женя, а помнишь, как мы в Гатрингсе вот так же в лесу…
– Ой, да! – обрадовалась Женя. – Конечно, помню.
Собирая корзинку, она боялась, что стаканчики и тарелки из набора наполнят Эркину о поминках, об Андрее, но он вспомнил их смешную и трогательную свадьбу в том странном парке.
Рядом с ними остановилась семья из их дома, зимой, где-то в феврале, они были у них на «беженском новоселье».
– С Кузьмой вас, с маёвкой.
– И вас так же.
А вон там за деревьями тоже знакомые, и ещё… Ну да, Баба Фима ведь не им одним объяснила. И день сегодня выходной, и погода отличная… Гулянье разрасталось, где-то играли на гармошке и пели. Разные песни смешивались, не перебивая друг друга.
Жуя пирожок, Эркин с какой-то новой, незнакомой радостью слушал эту гульбу. Алиска уже бегала с ребятнёй, а они с Женей сидели рядом, и было так хорошо. И песни, что вокруг поют, ему знакомы, вот только… только Лозы нет, некому здесь её петь.
– Привет, – окликнул их, проходя мимо, Тим.
– С Кузьмой вас, – певуче поддержала его Зина.
– И вас с Кузьмой.
– И вам привет.
К удивлению Эркина, Тим устраивал своё семейство с такой сноровкой, будто ему это не только не в новинку, а давно уже известно и все мелочи отработаны. У него даже не просто подстилка, а надувной матрас, и откуда взял? Эркин подошёл помочь надуть и вежливо восхититься.
– Да вот, купил, – с гордой небрежностью пояснил Тим. – У меня ж за разряд надбавка.
– Здоровская штука, – поддержал тему Эркин.
Перекликались, ходили друг к другу в гости, угощая домашними пирогами и покупным печеньем. Откуда-то появились разносчики с питьём, сладостями, дешёвыми игрушками для детей и букетиками искусственных цветов.
До чего же хорошая штука – эта маёвка! Кто-то, всё подъев, уходил, кто-то только пришёл и теперь искал себе место. Набегавшаяся Алиска смирно сидела, привалившись к боку Эркина. Сквозь молодую, ещё чуть ли не полупрозрачную листву просвечивало солнце.
– Устала, зайчик? – Женя поправила Алисе чёлку на лбу.
– Не-а, – Алиса вздохнула. – Просто хорошо-о.
И Женя понимающе кивнула. Да, сейчас бы ещё поваляться, полежать на солнышке, но слишком сыро. И, словно услышав это невысказанное, Эркин, улыбаясь, посмотрел на неё.
– Собираемся?
– Да, – Женя невольно вздохнула. – Пора.
Она собрала опустевшие тарелочки и стаканчики. Эркин против обыкновения не помогал ей. И потому, что Алиса незаметно перебралась к нему на колени, и потому, что вокруг посудой и едой занимались только женщины, а коль на людях, то и будь как люди. И, предоставив Жене всё собрать и сложить в корзинку, Эркин ссадил Алису и встал, подобрал, встряхнул и свернул куртку. Попрощавшись с Зиной и Тимом, ещё сидевшими с Димом и Катей за угощением, они не спеша пошли через рощу к дому. И уже почти у оврага встретили Джинни и Норму. Обе в джинсах и кроссовках, у Джинни в руках пустая корзинка и сложенный плед. Женя смутилась было, вспомнив, что Алиска вообще-то должна быть на занятиях. Но Джинни сразу утешила её, что в Центре на сегодня никаких занятий и не планировали, ведь все понимают – маёвка.
– Да, – кивнула Норма. – Удивительно милый праздник.
И так, разговаривая о всяких житейских пустяках сразу на двух языках – Норма старательно осваивала русский язык – они все вместе пошли к дому.
Россия
Рубежин – Иваньково
В сумерках вагон стал просыпаться. Храп затихал, громче и живее стали разговоры, больше заходили по вагону: в уборную, за чаем, в тамбуры…
Андрей потянулся, несильно ударившись теменем о стенку вагона, и сел. За окном тянулась… он никак не мог понять, что это. Будто вода, до горизонта, до зубчатой каймы леса. Озеро? Но на карте озера не было. Что это?
– Что это? – повторил он вслух.
– Что? – Алексей повернулся набок, поглядел в окно и засмеялся. – Половодье это.
– Да-а? – удивился Андрей.
О половодье он читал, но представлял плохо, вернее, никак не представлял. Да, вон виден полузатопленный лес, как на той картинке, что показывали на уроке, да, в первом классе, они ещё рассказ по ней сочиняли, так вот оно какое, половодье, русская весна, полая вода… Неподвижная, синяя то ли сама по себе, то ли из-за отражающегося в ней сумеречного неба. Тоненькие, нежно-белые стволики, да, берёзок в лёгкой тёмной дымке пробивающейся листвы.
– Это… – начал Андрей.
И, как он и ожидал, ему стали объяснить.
– Это Великая.
– Она всю воду собирает.
– Вот и получается, что на севере уже наверняка листва проглянула, а здесь южнее, а лёд только-только стаял.
В самом деле, там, где из воды выступали горбики островков, бурной порослью торчала трава, кусты и деревья тоже уже в листве. Колёса вдруг загрохотали особенно гулко, мимо окна замелькали ажурные металлические фермы.
– Мост? Какой большой.
– У Великой и мосты великие, – засмеялся Константин.
– Да, над поймой протянули. Бомбили его… как сейчас помню. Прямо волна за волной, мы уж знали, что на мост идут, – Алексей покачал головой и улыбнулся. – Туда волной, а обратно… штучками.
И Андрей охотно присоединился к их мстительно-радостному смеху.
После моста поезд пошёл быстрее. Лес за окном сливался в тёмную сплошную полосу, небо просвечивало синими лоскутками. Алексей задёрнул занавески и взял кружки.
– Норму мы уже взяли, пойду за чаем.
Константин кивнул и стал объяснять Андрею, что на фронте в день давали сто грамм водки. Это и есть норма, в обед её уже взяли, так что…
– Ясненько, – улыбнулся Андрей, помогая Константину соорудить ужин из остатков обеда.
Алексей принёс чай, и они сели ужинать. За окном было уже совсем темно, а в вагоне шла уже привычная гульба. Ужинали не спеша, подчищая продукты. Приезжают рано, с утра голого чаю выпьем и ладно. А там уже кому куда. Им в комендатуру, Андрею в Комитет. Талоны, пайки, билеты… Алексей и Константин снова заговорили о своём, вспоминая друзей и общих знакомых, а Андрей, чувствуя, что в нём как собеседнике они не нуждаются, взялся за газету.
Он читал всё подряд, не пропуская самой маленькой заметки, даже объявлений и выходных данных в конце. А, дочитав, свернул и засунул в изголовье, свою первую открыто купленную газету. Ну что, пора спать? За окном уже не синяя, а чёрная ночь, редко мелькает огонёк или фонарь у переезда.
Андрей сходил вымыл кружку, сам умылся и почистил зубы на ночь. Как мама их учила, а он тогда не понимал зачем, ведь ночью его никто не видит. Жалко постирушку в вагоне не устроишь, сушить негде, так что с бельём до места придётся без сменки. Он уже лёг, а Алексей с Константином ещё сидели. Алексей теперь жаловался на жену, что не ладит с его матерью, и вот обе пишут ему, а ему ж не разорваться. А Константин утешал, что когда женщины заодно, то ещё хуже. Так ты промеж них на флангах проскользнёшь, а когда единый фронт…
Под их разговор Андрей заснул, как и в прошлую ночь держа в голове одно: брюки не помни, других у тебя нет и, судя по ценам, не скоро будет. Ну вот, я от лагеря ушёл, я от Найфа ушёл, а от тебя, Империя, и подавно ушёл. До шести утра свободно можешь спать, сорока минут на чай и сборы за глаза хватит. А там… там видно будет.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Ночью пошёл дождь. Эркина разбудило звонкое щёлканье капель по подоконнику, и он сразу вспомнил, что что вчера оставили дверь на лоджию в большой комнате открытой. Если ветер в их сторону, то может залить пол. Он осторожно снял руку Жени со своей груди, выскользнул из-под одеяла и, не одеваясь, пошёл в большую комнату проверить.
Ветер трепал штору, но лужи не было. Как сразу догадался Эркин, лоджия и спасала: капли попросту не долетали до комнаты.
Он сдвинул штору и встал в дверном проёме, опираясь ладонями о косяки. Влажный ветер обдавал его мелкими брызгами, водяной пылью, но не холодно, а щекотно. Он и засмеялся, как от щекотки. Овраг и роща с другой стороны, но он всё равно слышал шум деревьев и даже вроде как журчание сразу наполнившегося ручья по дну оврага. И… и он раньше не любил дождя, липнущую к телу мокрую одежду, чавкающую хватающую за ноги грязь, а тут… нет, как же всё хорошо, необыкновенно хорошо. Если б ещё Андрей… но привычно мелькнувшая мысль об Андрее уже не резала по живому, а только слегка уколола и пропала. Он ещё раз всей грудью вдохнул тёплый влажный воздух, закрыл дверь и тщательно расправил штору. А форточка пусть остается открытой, вот так. И пошёл обратно.
Спальня показалась ему даже чуть душной, и Эркин подошёл к окну проверить, не захлопнулась ли форточка. Нет, всё в порядке. Хризантемы уже отцвели, от листьев и стеблей шёл приятно горьковатый запах. Эркин осторожно поправил горшок, чтобы штора не мяла листья, и вернулся к постели. Женя спала, он ощущал её ровное спокойное дыхание. Сев на свой край, Эркин провёл ладонями по телу. Грудь и живот уже высохли, только волосы на лобке чуть влажные, но он ляжет так, чтобы не задеть Женю. Он обтёр ступни и нырнул под одеяло. И, кажется, заснул ещё до того, как лёг.
Обычно он просыпался первым, безошибочно ощущая время, но неумолчный шум дождя и так и не появившееся солнце… словом, даже Алиса разоспалась и стала ломиться к ним только в девятом часу. С протяжным вздохом Женя встала.
– Алиса, перестань.
– Ну, ма-ам, ну, Эрик, утро уже, – дёргала дверь Алиса.
Эркин сонно, не открывая глаз, повернулся на живот и зарылся лицом в подушку.
– Э-эри-ик! Доброе утро, Эрик.
Алиса, как всегда, упоённо кувыркнулась на постели, ударившись, тоже как всегда, о его спину.
– Эрик, а почему ты такой твёрдый? А мы тянуться будем? Мам, а Эрик жмурится.
– Алиса, хватит. Пошли умываться.
Женя сдёрнула Алису с кровати, но та вывернулась и затеребила Эркина.
– Эрик, ну, давай, ну, пошли тянуться.
«Тянуться» она говорила по-английски. Как и сам Эркин, который не знал, как это правильно перевести на русский, а русское слово «гимнастика» почему-то не шло на язык.
Наконец Женя увела Алису, и Эркин смог встать. Натянуть трусы, быстро перетряхнуть простыню и одеяло, застелить кровать по-дневному, отнести халат в ванную. На обратном пути его перехватила Алиса, уже умытая, в трусиках и маечке.
– Эрик, идём тянуться?
– Да, – кивнул Эркин. – Идём.
– Идите-идите, – крикнула из кухни Женя. – Я закончу и тоже приду.
И это тоже было обычным, как всегда, как каждое воскресенье.
Алиса старательно делала всё, что показывал ей Эркин, что он помнил из того, уже такого далёкого прошлого, когда их, уже отобранных в спальники, ещё не делили на мальчиков и девочек. Потом пришла Женя, тоже в специальных трусиках и маечке – своей чудом сохранившейся со времён колледжа спортивной форме. Они ещё немного позанимались втроём, и Женя увела Алису, а Эркин уже в одиночестве закончил свой комплекс.
Блаженное чувство владения своим телом, сознание своей силы и ловкости. Да, ему не надо качаться, нарабатывать силу, этой нагрузки ему на работе вполне хватает. Да, теперь он понимает, что это такое – заматереть. А тяжелеть ему нельзя: Женя такая хрупкая.
Ну вот, теперь в ванную, быстрым душем смыть пот и на кухню, запахи оттуда… ну, просто обалденные.
Дождь всё не кончался, и за завтраком решили, что никуда они сегодня не пойдут, занятий и дома полно.
Россия
Иваньково
Как Андрей и думал, он успел и умыться, и собраться, и чаю выпить, и расплатиться за постель и чай. Проводник вернул ему билет. Зачем он теперь, Андрей не знал, но – на всякий случай – спрятал в карман к маршрутному листу.
Утро было солнечным и прохладным, как в Алабаме на самом исходе зимы. Ну да, здесь же весна только начинается. С Алексеем и Константином он простился ещё в поезде. Хорошие мужики, что и говорить, везёт ему с попутчиками. А большой, видно, город, вон какой вокзал, не сравнить с Рубежиным. На часах шесть сорок пять. Комитет, наверное, с восьми, ну, так не зима, можно и погулять, город посмотреть. Но… чем чёрт не шутит, проверим. Вдруг там круглосуточно дежурят?
Комитет располагался рядом с вокзалом. Андрей попробовал дверь и, к его удивлению, она открылась. Обычная канцелярская комната. Четыре стола пустых, а за пятым полуседая женщина.
– Доброе утро, – улыбнулся Андрей. – Я не вовремя?
Она с трудом, словно что-то преодолевая, улыбнулась ему.
– И тебе доброго утра. Нет, у нас всегда вовремя. Транзит, конечная?
– Транзит, – Андрей протянул ей свой маршрутный лист. – Билет, ну, который сюда, нужен?
– Если сохранил, давай, для отчёта пригодится, – ответила она, заполняя графы в толстой регистрационной книге. И удивилась: – На Загорье? Чего это тебя в такую даль несёт?
– А название красивое, – ответил он подготовленной ещё в лагере фразой.
– Ну, удачи тебе там, в Загорье.
Зарегистрировав его, она выдала ему два талона: на обед в столовой и на паёк.
– И билет вот. Поезд на Ижорск вечером. Вот, смотри, на билете указано. Можешь погулять, город посмотреть, – она улыбнулась уже свободней. – Город у нас красивый. Счастливо.
– Спасибо, и вам счастливо.
Закрыв за собой дверь, Андрей перевёл дыхание. Вот, ведь и знал, что бояться нечего, а вся спина мокрая. Ну, что ж, посмотрим Иваньково. Сумку только в камеру хранения закинем, чтоб с собой не таскать. И до пол-одиннадцатого гуляй, Мороз, вот тебе полгроша и ни в чём себе не отказывай.
Привокзальная площадь ещё полупустая, пара лотков с сонными продавщицами, а машин и прохожих мало. От площади лучами звезды расходятся улицы. По которой идти? А не всё ли ему равно?
Шёл не спеша, разглядывая витрины ещё закрытых магазинов и лица встречных. А если… а чёрт, как он сразу не сообразил, он же может сходить в баню, а там есть и парикмахерская, подстрижётся заодно, а то оброс, и вообще… Правда, вещи все оставил, но не возвращаться же.
И у первого же встречного, Андрей спросил о бане. Невысокий, в выцветшей военной форме с пушечками на петлицах одноногий мужчина охотно объяснил ему дорогу. Объяснил так, что когда Андрей, поблагодарив, пошёл в указанном направлении, то приметные магазины, заборы и колокольни словно сами собой возникали перед глазами и вели, передавая друг другу, пока он не оказался перед резными дубовыми дверями с витиеватыми буквами наверху: «Селезнёвские бани». Таблички с часами работы он не нашёл и нерешительно толкнул дверь.
Просторный залитый светом вестибюль. Мраморный, выложенный узором пол, стены в зеркалах и искрящихся хрустальных шарах настенных ламп – Андрей не сразу вспомнил нужное слово – бра.
– Банька с утреца – самое оно.
Мужчина в белой до слепящего блеска рубахе навыпуск улыбался радушно и с ласковой хитрецой. Андрей и рта раскрыть не успел, как тот, сразу определив, что перед ним приезжий, веско сказал:
– Это ты молодец, что сразу к нам. Наши бани на всю Россию славятся. Чтоб в Иванькове у Селезнёва не попариться – да распоследним дураком надо быть. К нам из Царьграда за настоящим паром приезжают. Сейчас мы тебе полным-полнёхонько всё сделаем. На полную твою сумму, сколь выложишь.
Андрей кивнул и попробовал заикнуться, нельзя ли, скажем, с одеждой что сделать.
– Что надо простирнём, что надо погладим, брюки тебе на стрелку отпарим.
И Андрея с рук на руки передали другому такому же белорубашечнику. Помня правило Эркина: не знаешь, что делать, делай что велят, – правило, которое и его не раз выручало, Андрей не спорил и не сопротивлялся. Да и с чем спорить? С просторным предбанником, где диваны, обитые малиновым бархатом, покрыты белыми, хрустящими от крахмала простынями, а над спинками зеркала в позолоченных резных рамах. Мыло, мочалка, веник, да всё, что нужно, появляются как сами собой из воздуха. Всю одежду забрали и унесли, чистить, стирать и гладить, заверив, что ниточки не пропадёт. Селезнёв такого, чтоб гостя хоть в мелочи какой обидели, никогда не терпел и внукам-правнукам своим наказал. Проходя в мыльную, Андрей мельком увидел себя в огромном, чуть ли не во всю стену зеркале. И нахмурился. Долговязый, белокожий и нескладный, в розовых бугристых полосах шрамов и рубцов… Ладно, были бы кости, а мясо нарастёт.
Немолодой банщик в мыльной сочувственно покачал головой.
– Эх, война-паскудница, что натворила.
– Ничего, отец, – улыбнулся Андрей. – Раз выжили, то и проживём.
Он мылся, парился, плескался в бассейне, и опять в парную, а оттуда в бассейн, и на мраморном подогретом столе его размяли всего, а потом он в простыне разнеженно пил шипучий сладкий морс, а ещё его и побрили, и подстригли, красиво закруглив кудри. Одежда, чистая, отглаженная, пахнущая довольством… Андрей понимал, что втёрся в дорогое заведение, и не за просто так за ним, как за царём ухаживают, но… но однова живём! Это… это ж как там, в Рубежине в буфете, и как в Бифпите гуляли. Там – королевский ужин, здесь – царская баня. Так что всё путём, всё правильно. И сколько бы не стоило… да нет, должно хватить. И вон, предбанник ещё не битком, но народу явно прибавилось, свободных диванов почти нет. Не он один по-царски гуляет.
В вестибюле, расплачиваясь, он протянул тому, встретившему его, десятку уточнив:
– Хватит?
– Хватит-хватит, – ответили ему. – Иди, парень, с богом, удачи тебе.
И даже сдачи отсыпали.
Андрей, не считая, сунул звенящую горсть монеток в карман и вышел на улицу, очутившись в залитом солнцем гремящем, многолюдном городе в разгар воскресного, чуть ли не праздничного дня. Это ж сколько он в бане был? Ну… ну ни фига себе!
Он шёл по солнечным нарядным улицам, чувствуя необыкновенную – не было у него ещё такого – лёгкость во всём теле. Правду говорили ещё в том лагере: «Баня всё лечит… любую хворь правит… Попарился, как заново родился». Всё, всё правдой оказалось. Ох, и здоровско же было!
Сияющие на солнце витрины, русская речь вокруг, и… и вдруг он заметил, что нет таких привычных курток, ни чёрных рабских, ни синих угнанных. И вокруг все лица белые, ни одного цветного. Ну да, мало кто из цветных так далеко на север поедет, а если и занесёт кого, то осядут в маленьких городках, а то и в деревнях. Для большого города квалификация нужна, образование, а у кого даже и было что, так по старой привычке прятали, ну, на всякий случай.
Андрей остановился так резко, что шедший сзади прохожий налетел на него.
– Извините.
– Ничего, – бросил, не оборачиваясь Андрей.
Он стоял у книжного магазина. В Бифпите и Джексонвилле он держался, да и тамошние крохотные – как он понимал – магазинчики были набиты книгами только на английском, и и он сам считался цветным, а потому неграмотным. А здесь-то… здесь можно. Зайти, порыться в книгах, купить… Но по случаю воскресного дня магазин не работал. И, ещё немного полюбовавшись книгами и запомнив некоторые названия, Андрей пошёл дальше. И… гулять – так гулять, в кино он тоже ещё ни разу не был. До всего был мал, а потом не до кино стало. Вот и вывеска «Сириус», и афиша «Огненные страницы. Полнометражный документальный». Про войну, что ли? Но отступать неохота, и билет всего десять копеек. А войну он с другой стороны видел, так что полтора часа потратить можно, и даже где-то нужно.
Народу немного, но буфет работал, и, продолжая гулять с шиком и понтом, он съел три шарика шоколадного мороженого с орехами и печеньем и выпил необыкновенно вкусного яблочного сока.
Зал оказался тоже полупустым. Видно, в воскресный день смотреть о войне хотелось немногим. Пацаны, которым всё равно, на что глазеть. Несколько пожилых женщин. Одна из них сидела через два кресла от Андрея и начала плакать на первых же кадрах. Хотя показывали вначале киножурнал. Короткие, едва успеваешь рассмотреть и сообразить, как обрывки фильмов. Переговоры, стройки, катастрофы, концерты… «А! – сообразил уже под конец Андрей, – Это ж новости. Вместо газеты».
Потом включили один боковой ряд ламп, в зал вошли ещё несколько человек, и свет снова погас. Андрей сел поудобнее и приготовился смотреть.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Воскресенье – день, можно сказать, праздничный, а Артём поругался с бабкой. Из-за огорода. День святой, в церковь надо идти, а работать – грех. Ну… ну, ладно, в церковь он пойдёт, отстоит всю службу, как положено, а потом-то? А что сорняки попёрли, что день упустишь и потом не наверстаешь, – это что, не грех? Грех – если все посадки заглушит!
И в церкви Артём стоял рядом с дедом на мужской половине, крестился, вставал на колени и касался лбом пола, как когда-то перед надзирателем, но все вокруг так делают, значит, так уж положено, но был мрачен, и даже новенькая – только-только бабка ему справила – красная рубашка с вышитым воротом и кручёным цветным пояском не радовала.
Дед, механически крестясь и бормоча обрывки памятных с детства молитв, искоса поглядывал на Артёма. Ты смотри, как парень к земле прикипел. Ну, дай бог, дай бог… Чтоб не цеплялись и разговоров чтоб лишних не было, всех их он тогда попу назвал крещёными, только бабка правду знала, но объяснил и поняла, замолкла. С Лилькой вот тоже чуть загвоздка не вышла. Нету такого имени крестильного – Лилия. А документы-то все уж оформлены. Но и это уладилось. У попа она Еленой числится, а метрику переписывать не стали. Сошло. А с Санькой, Ларькой и Тёмкой и вовсе… «No problem». А Тёмка-то… с характером. Тихий, тихий, а когда взбрыкнёт, то упрётся, и всё. Так-то он – парнишка понятливый. Шепнул ему, что положено так и нельзя на особицу жить. Так сразу всё понял и без звука пошёл. И ведь прав: сейчас день год кормит.
От злости Артём промолчал всю службу, хотя петь любил и обычно тихонько подтягивал хору, а Саньке за баловство дал такого тычка, что тот всерьёз лбом стукнулся. А, когда всё закончилось и толпа дружно повалила наружу, сразу пошёл домой, не остался поболтать с ровесниками. А ведь и одет он теперь не хуже других, и в школе учится, и деньги в кармане на воскресный пряник водятся. И солнце выглянуло, заиграло.
– Пойду, самовар поставлю, – буркнул он деду и, не оглядываясь ни на кого, размашисто зашагал к дому.
– Ишь, хозяйственный он какой у тебя, – повёл бородой ему вслед Филиппыч.
