Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата
Хоть и было всё тихо, и никто им не интересовался, в город он не выходил. На всякий случай. И пир себе на двадцать седьмое устроил из купленных в ларьке сока – дорогой взял, бутылочный – и печенья. Двадцать один год всё-таки. Залез опять в заросли, чокнулся сам с собой, выпил и закусил. Ну вот, двадцать один год – полное совершеннолетие, кончился малолетка. Серёжка-Болбошка родился, правда, двадцать третьего августа, за неделю до школы подгадал, но пацана давно нет, и эту дату можно спокойно похерить, а двадцать седьмого марта Андрей, правда, ещё не Мороз, а просто Андрей, проходя по улице, услышал, как заедает в бревне пилу, заглянул и увидел индейца, что в одиночку двуручной пилой старался. Эх, браток, вовремя тогда я подоспел, вдвоём быстро управились. Что с дровами, что с обедом.
Андрей вытряхнул в рот последние капли, заново, будто только что увидел, оглядел бутылку, оставил её на виду – кое-кто подрабатывал к талонам, собирая и сдавая посуду – и ушёл.
Возле канцелярии на доске объявлений списки получивших визу. На всякий случай Андрей проверил букву «М». Мороза, Андрея Фёдоровича, не было, а сегодня – суббота, значит, до вторника никаких новостей. Ладно, переживём.
– Ну, ты смотри, паскудство какое, – горестно выругался так же изучавший списки немолодой мужчина с одутловатым лицом.
Андрей покосился на него с откровенной насмешкой. Ишь, как крутит бедолагу, ясно-понятно всё: выпить охота, а низ-зя-я, визу тогда не увидишь. Вот и мается застарелым похмельем. Но дразнить не стал: добрый он сегодня, да и с дерьмом связываться – только себя же замарать.
– Так цветные вон, – не унимался пьянчуга, – чуть вошёл, так ему и виза, и место, а ты, коренной русак, сиди и жди. А чего ждать-то?
– А пока ты не протрезвеешь, – ласково хмыкнул Андрей.
Он, хоть и не набивался здесь к цветным, по-прежнему опасаясь привлечь к себе ненужное внимание, но и не смолчал. Пьянчуга мрачно покосился на него и отошёл. Андрей ещё раз, чтоб последнее слово за ним было – себя ронять нигде нельзя – просмотрел списки и пошёл в барак. Вздремнуть до обеда. Что-то ему сегодня не хотелось ни в библиотеку, ни в курилку. Вообще кого-то видеть. Может, из-за дня рождения, не простой это день для человека, особенный. Эх, браток, как ты там, в Загорье своём? Ты уж не умотай никуда, дождись меня. А то весна вон, наймёшься опять на лето пастухом, где я тебя искать буду? Дождись, Эркин. Вместе мы уж всё сделаем, чтоб житуха была настоящая.
Он как всегда разделся до трусов – в бараке тепло, разглядывать его никто не полезет, а мять одежду тоже не следует – и вытянулся на своей койке. В бараке было тише обычного: многие в субботу и воскресенье уходили в город, пошляться, людей посмотреть, себя показать. А ему и здесь хорошо. Обманывал сам себя, что ему ничего не нужно и неинтересно, ведь из чистой трусости сидит и носа за ворота не высовывает. Ведь если б наследил, то за неделю бы размотали и нашли, а он месяц уже здесь, ну, не совсем месяц, нет, первого вечером он вошёл, сегодня двадцать седьмое, четыре недели без одного дня, так что… Так что лежи и не трепыхайся, тебя, может, там как раз и ждут, чтоб ты хоть ноздрю высунул, не-ет, не верь, не бойся, не проси и сам себя береги. Три заповеди помни и четвёртую соблюдай.
Андрей закрыл глаза и беззвучно позвал: «Мама. А у меня день рождения сегодня. Правда, здоровско? Мама…».
Он лежал и не то дремал, не то просто плыл в этом ровном спокойном шуме. Лежал и вспоминал. Дни рождения, именины, мамины руки в белой муке, щёки Милочки в варенье, Аня читает длинное заумное поздравление и обиженно плачет, когда он заявляет, что это она не сама, что ей сочинили… Сначала он думал вычеркнуть отца из этих воспоминаний, но потом испугался, что снова всё потеряет. Ведь только начни забывать, а если не сумеешь вовремя остановиться,… так что пусть его… остаётся. Ведь… ведь если бы отец тоже погиб, как мама и сестрёнки, ведь он бы вспоминал его. Ну вот. Как ни крути, а что было, то и было, вариативно будущее, а не прошлое, вариативность… соотношение случайности, нет, возможности и действительности, возможностей много, действительность одна, спасибо, Старик, толково объяснял.
Андрей улыбнулся, не открывая глаз. Нет, всё хорошо и беспокоиться не из-за чего. Надо ждать, расслабиться и ждать.
Тетрадь шестьдесят четвёртая
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Такой весны Эркин никогда не видел. А может, он вообще не видел раньше весны. Яркое – как поглядишь, так глаза ломит – небо, пляшущее в лужах и на глыбах зернистого льда весёлое солнце, быстрые ручьи на обочинах… Комендант предупредил, чтоб детвору в овраг не пускали, и сами чтоб поосторожнее, а то с талой водой шутки плохи. Эркин и сам это понимал, а когда, подойдя к оврагу, увидел рыхлый пропитанный водой снег чуть ли не вровень с краями и сразу вспомнил, как они тут зимой на санках катались. Да-а… только шагни и с головой ухнешь, вытащить не успеют.
– У дома играйте. Поняла? – строго сказал он Алисе.
Держась обеими руками за его ладонь, она стояла рядом и тоже рассматривала овраг.
– Ага, – согласилась Алиса и, чувствуя малоубедительность ответа, добавила: – Что я, совсем глупая? Эрик, а как же в рощу?
– Половодье когда сойдёт, – ответил ей Эркин много раз слышанным, но так пока и не понятным.
Половодье – полая вода, полый – это пустой внутри, а при чём тут вода? Непонятно.
– Ладно, – покладисто кивнула Алиса и тут же предложила: – А в город пойдём?
– Пойдём, – не стал возражать Эркин.
Женя отправила их на прогулку и за покупками к обеду. Жаль, конечно, что сама с ними не пошла, но у неё масса дел, а они ей мешать будут. Чем он может помешать Жене, Эркин совсем не понимал, но спорить, разумеется, не стал. Да и вон, почти все мужчины из их дома гуляют. Ну, раз так положено, значит, так и будет.
Они шли не спеша. Алиса с наслаждением обмывала свои новые резиновые сапожки в каждой луже. Эркин не мешал ей, если только она брызгаться не будет. Он сам тоже был в новом: резиновых сапогах с войлочными вкладышами, куртке с тёплой подстёжкой, и ушанку сменил на вязаную шапку – с теплом, как он заметил, многие мужчины тоже такие надели, а как все, так и он, не в рабском же ему ходить.
Убедившись, что Эркин с Алисой ушли, Женя быстро выключила плиту – потом доварит – и переоделась в платье с карманами, накинула на плечи платок, рассовала по карманам кошелёк и маленький молоток, а больше ей ничего и не нужно, и выбежала из квартиры. Ключи она сунула в карман к кошельку. Ну вот, очередь она заняла заранее, так что должна успеть.
У двери в квартиру Бабы Тани толпились женщины.
Была ли знаменитая Фаина свойственницей Бабы Тани, просто родственницей или подругой… Ну, это совсем не важно. Приехала погостить и согласилась помочь. И деньги-то пустяковые… хорош пустяк, четвертной, на эти деньги неделю жить можно… на четвертной неделю?! Это что ж за жизнь такая?! Да ну, бабы, это уж совсем не к месту…
Женя протолкалась, нашла своё место. До неё всего трое, отлично. И с ходу включилась в общую беседу обо всём сразу. О мужьях, детях, кулинарных рецептах, пропавших родственниках и… и да мало ли о чём могут говорить женщины в очереди к гадалке. Лулу волновалась: поймёт ли она всё, что ей скажет Фаина. Лёльку – её все так давно уже называли – наперебой утешали, что Фаина, говорят, все языки знает, и… потом поймёшь, главное – всё до словечка запомнить…
Ну вот, вышла растерянная, сразу и испуганная, и обрадованная женщина, и Женя, сжимая под накинутым на плечи платком молоток, вошла.
Дверь из прихожей в комнату открыта, за круглым столом без скатерти точно напротив двери сидит женщин ы а, немолодая, на плечах чёрный в пунцовых розах платок, на столе карты. И пока Женя шла от двери к столу, она чувствовала на себе внимательный, но не враждебный взгляд.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, красавица, – улыбнулась Фаина. – А у тебя что за беда? Муж любит, дочка послушна, соседи уважают.
– Да-да, – закивала Женя. – Всё хорошо, только… у мужа был брат, названый, но это же всё равно… родня, правда?
– Конечно, – кивнула Фаина.
– Ну вот. Его убили, в прошлом году, в Хэллоуин.
Фаина кивнула так, будто знала, что это за праздник и что там в прошлом году было. И Женя уже чуть увереннее продолжила:
– Мы и поминки справили, и девятый день, и сороковой, а… а будто что-то не то.
– Думаете, жив он, – задумчиво не спросила, а сказала Фаина. – Ну, что ж, посмотрим. Есть что из вещей его?
– Вот, – Женя достала из-под платка и положила на стол молоток.
Если Фаина и удивилась, то никак не показала этого. Оглядев молоток, она, не касаясь, провела над ним ладонью и взяла колоду карт. Лицо её стало строгим и даже отрешённым. Она быстро стасовала колоду и стала выкладывать карты на стол тройками. Выбросив так половину колоды, решительно сгребла карты, снова собрала их.
– Не здесь он. Он светлый, что ли?
– Да, – вздрогнула Женя, засмотревшаяся на её руки. – Блондин, и глаза голубые. Ему, да, двадцать лет сейчас. Было бы…
– Год туда, год сюда… – Фаина выкладывала уже карты из другой колоды, – так, шебутной он, горячий. Ладно, вот на этой и посмотрим его.
Она замолчала, сосредоточенно раскладывая карты. Перекладывала, то подсовывала под низ колоды, то брала сверху, что-то тихо – Женя не могла разобрать – приговаривая. Женя смотрела на её руки, морщинистые и сильные, и не могла отделаться от ощущения, что эти пальцы лепят Андрея, делают его и его судьбу.
– А что, – Фаина словно удивлённо рассматривала возникший на столе сложный многоцветный узор. – А нет его под землёй.
– Жив?! – ахнула Женя.
– С травой придёт, – улыбнулась Фаина. – Он тебе и хитрый, и весёлый, под землёй не был, а за траву уцепился, за травой идёт.
– Как это? – не поняла Женя.
– Ну, как тебе объяснить, – Фаина стала собирать карты. – Вот снег, под снегом земля, а в земле трава. Как трава под солнышком встанет, так он и придёт.
– Ага! – Женя кивнула и достала кошелёк. – Вот, спасибо вам.
– И больше ни о чём спросить не хочешь? – лукаво улыбнулась Фаина, принимая деньги.
– Так у меня всё хорошо, – улыбнулась Женя.
– Ну, пусть так и будет, – кивнула Фаина. И неожиданно зоркий пронзительный взгляд. – За дочкой смотри. Сейчас она твоя, а как начнёт в ней отцовская кровь играть, всякое может быть. Ну, да она у тебя умненькая, сама не наглупи тогда. Авось и обойдётся.
– И… и когда это будет? – Женя уже стояла.
Фаина внимательно всмотрелась в гладкую, очищенную от карт столешницу.
– Восемь лет впереди. Успеешь приготовиться. И помощник у тебя тогда будет. Сильный. Ты его не знаешь ещё, а он… и он тебя ещё не знает. Но поможет. Ох, какой. Был бы ангелом, кабы уже дьяволом не стал, – и с видимым усилием подняла на Женю глаза. – Всё будет хорошо, красавица, иди. Молоток только не забудь.
– Да, ой, – Женя взяла молоток и опять спрятала под платок. – Спасибо большое.
И хотя, стоя в очереди, Женя вместе со всеми негодовала, что ни одна ничего не рассказывает, вылетают, как скажи им юбки подпалили, а тут сама выскочила и, отмахиваясь от вопросов, побежала к себе. Ей вдруг показалось, что прошло очень много времени, Эркин и Алиса уже вернулись и ждут её, голодные, она же ничего не приготовила, господи…
Но их ещё не было. И Женя уже спокойно спрятала молоток в ящик с инструментами, а кошелёк в сумочку, переоделась и занялась обедом.
Зина гадать не пошла. И денег жалко, ну, такие деньжищи за минуту разговора, и вдруг гаданье повредит ненароком. Толком она всех примет не помнила, но старалась соблюдать. А с гаданьем уж очень неясно, вдруг сглазят, у гадалок глаз не простой, и прошлое, и будущее видят, а ну как что, не дай бог. Конечно, двое детей, да муж, да квартира… рассиживаться да всё к пузу своему прислушиваться некогда, да и нельзя: капризуля выродится. Но хлопоча по хозяйству, Зина то и дело прислушивалась: как он там? Сказалось об этом неожиданно легко.
Они сидели на кухне. Дети уже спали, Тим обедал после работы, а она села было с ним за компанию, Тимочка не любит один есть, и вдруг ей чего-то так не по себе стало, что еле успела из-за стола выскочить и до уборной добежать. А вернувшись, увидела испуганные глаза мужа и поняла, что это он за неё испугался, за её здоровье и сказала:
– Тяжела я, Тимочка.
– Что? Я не понял. Тебе тяжело?
– Да нет, – и с натугой, вспомнив нужное слово по-английски, выговорила: – Беременна я.
А он всё смотрел на неё, будто не понимал. А она не знала, что ещё ему сказать. И тут вдруг Тим вскочил на ноги, бросив ложку, поднял её на руки и понёс. Она даже растерялась, не знала, что сказать, что сделать. А он кружил по их пустой и тихой квартире, прижимая её к себе и точными бесшумными пинками открывая и закрывая двери. А когда они вернулись на кухню, лицо его было мокрым. Он усадил Зину на её место, сел на своё и закрыл лицо руками. И когда Зина начала уже тревожиться, опустил ладони на стол и улыбнулся дрожащими губами.
– Я… я… спасибо тебе.
– Господи, Тимочка, мы же и хотели этого, – нашлась она.
Тим доедал, явно не чувствуя вкуса и не отводя от неё глаз.
– Зина, – наконец заговорил он, – если что тебе нужно, ты покупай. Я заработаю. Ты…
И вдруг вскочил на ноги и быстро вышел из кухни. А вернувшись, положил перед Зиной деньги.
– Вот. Здесь тысяча рублей.
– Ссудные?! – ахнула Зина.
– Я заработаю, – повторил Тим, сгребая со стола посуду и сваливая её в мойку.
Но Зина тут же вскочила и отобрала у него посудную щётку.
– Ну уж нет, я не параличная.
А потом, когда они уже лежали в постели, Тим осторожно погладил её по голове и лицу.
– Зина, тебе… тебе теперь нельзя… этого?
– Нет, – удивилась она. – Врач об этом ничего не говорил.
И обняла Тима, притягивая его к себе.
По субботам, Савельцевы, как все в Старом городе, топили баню. Маленькую, тесную и тёмную баню на задворках. Конечно, мыться бы каждый день… но и раз в неделю тоже неплохо. С утра все таскали воду, потом Артём с дедом кололи дрова на мелкие полешки, и дед растапливал каменку. Сначала мылись мужики: дед, Артём и Санька. А потом бабка с Лилькой и с ними Ларька, как ещё слишком маленький для мужского пара.
В первый раз баня Артёму не очень понравилась, но то ли привык, то ли во вкус вошёл, так что теперь плескался и парился наравне с дедом. А тот и кряхтел, и постанывал, и… словом, баня есть и Паласа не надо. Но последнее соображение Артём, разумеется, держал при себе.
Нахлестав друг друга вениками, обмылись холодной водой и вернулись на полок. Не на самый верх, а посерёдке, чтоб передохнуть в тепле. Дед невольно любовался смуглым, ещё по-мальчишески тонким телом Артёма, игрой мускулов под гладкой влажно блестящей кожей. Артём чувствовал этот взгляд, но не прикрывался: деду он доверял.
Отдохнув, дед прошлёпал к каменке и выплеснул на раскалённые камни новый ковш воды. Санька, ойкнув, сел на пол, а Артём засмеялся.
– То-то! – самодовольно хмыкнул дед. – Ну, Тёмка, полезли.
Они залезли на полок, дед растянулся на досках, и Артём взял веник. Искусство не бить, а гнать веником горячий влажный воздух на тело оказалось не самым сложным делом. Деду приятно, а ему нетрудно.
– Ох, Тёмка, – вздыхал дед. – Ох, язви т-тя в корень…
– Отдохни, дед, – улыбнулся Артём. – Я Саньку похлещу.
– Давай, – кивнул дед, поворачиваясь на спину. – А я потом по тебе пройдусь.
Внизу Артём поймал Саньку, на четвереньках удиравшего в предбанник, скрутил и уложил на лавку.
– Не брыкайся, врежу.
– Да-а, – не всерьёз хныкал Санька. – Горячо-о…
– Так его, Тёма! – поддакивал сверху на Санькины взвизги дед. – Валяй его, чтоб до нутра проняло!
Напарив Саньку до пунцового цвета, Артём окатил его из лоханки холодной водой и шлепком забросил к деду.
– Дед, поддать?
– Поддай и сюда иди.
Выплеснув на камни ковш, Артём вернулся на полок и лёг, как и дед, на живот, уткнувшись лицом в сгиб локтя.
– Ну, Санька, берись, помогать будешь.
Почувствовав на спине и ягодицах волны горячего воздуха и совсем не болезненные шлепки прутьев, Артём прерывистым вздохом выровнял дыхание и распустил мышцы. Смутно, как сквозь воду доносился голос деда, жучившего Саньку, что без толку веником машет, только пар разгоняет.
– Повернись и сердце прикрой.
Артём послушно повернулся на спину, закрыл ладонью сердце. И снова горячие, приятно обжигающие волны. Нет, хорошая это штука – баня, не хуже массажа.
– Ты что, Тёмка? Заснул никак?
– Не-а, – протяжно выдохнул Артём.
– Ну, то-то. А теперь окатись и отдохни.
Артём слез и пошлёпал к чану с холодной водой. Зачерпнул ковшом и вылил на себя словно зашипевшую на его плечах воду.
– Эй! – в дверь вдруг заглянула бабка. – Не угорели ещё?
– Ты нам кваску лучше поставь, – отозвался дед. – Оставим вам пару, не бойсь.
Бабка ушла, и Артём вылез из-за чана, куда спрятался при первом звуке открывающейся двери. Дед ничего не сказал, будто не заметил. Что Тёмка чужих боится, он по Алабаме помнил и знал, почему боится. Ещё когда они с Лизаветой наткнулись в полуразрушенном сарае на стонущего, бьющегося в судорогах мальчишку, подумал… да нет, не тогда, потом. Тогда просто удивился его страху, а вот когда они уже в своей халупе мыли его в лохани, вот тогда и подумал, что чудно: мальчишка, а хозяйство… доброму мужику впору будет. И уже потом, мальчишка уже Тёмой, Артёмом стал, ходить начал, вот тогда всё и случилось…
…Артём пошёл за тёрном, вернее, он сам и послал мальчишку. Труд не велик, а в доме подмога. Артём послушно взял корзинку и ушёл. Лизавета была на подёнке, малыши сидели в халупе, а он под мелким холодным дождём колол дрова – как раз они накануне своротили, перетащили к себе и распилили два телеграфных столба – и прикидывал, насколько им этого хватит, когда во двор влетел Тёмка без корзины и куртки, полуголый, посмотрел на него круглыми от ужаса глазами, заметался, не зная, куда прятаться, и вдруг упал на землю, прямо к его ногам, уткнувшись кудрявой головой в его измазанные сапоги. И сразу следом вошёл этот. Одет чуть обтрёпанно, но богато, одним взглядом оглядел их халупу, двор, его самого, по-хозяйски оглядел, что и говорить.
– Ага, вот ты где.
– Тебе чего? – решил он вмешаться.
Новый, уже повнимательнее взгляд.
– Твой спальник? – и кивком показал на лежащего на земле Артёма.
– А тебе чего до этого?
– Спальников сдавать положено.
Руки пришелец держал в карманах, там мог быть пистолет, риск слишком велик, и он, сжимая топор, не пряча, но и не выставляя напоказ, продолжил:
– Чегой-то сдавать? Как это?
– Не знаешь? – удивился пришелец, и глаза его стали хитрыми. – Это же спальник. Русские собирают их и вывозят на исследования. За укрывательство расстрел, а за сданного награда. Понял?
– Чего ж непонятного, – хмыкнул он. – И большая награда?
– Не мало. Сотня.
– Ну так катись отседова. За такие деньги я сам его сдам.
– Покачусь, – кивнул пришелец. – И первому же патрулю скажу, кого ты прячешь. Тебе расстрел, а сотня моя.
И повернулся уходить.
– Постой, – окликнул он его и, когда тот обернулся, перешагнул через Тёмку, подошёл сам. – И сколько за молчание возьмёшь?
– У тебя таких денег отродясь не было.
Спорить с этим было нельзя, правда – она правда и есть.
– Так… – начал он, наводя чмыря, прости господи, на нужное. Пистоля у того явно нет, а то бы стрелял сразу, так что на разговор пойдёт.
И угадал.
– Так давай вот что, – глаза пришельца хищно блестели. – Ты мне мальчишку, а я тебе… ну… ну, полсотни.
– Пошёл ты… Сотня, и пацан твой.
Они немного поторговались, и наконец тот уступил, вытащил из кармана руку и уже из нутряка достал пачку имперских. Протянул ему.
– Считай.
Он опустил топор и стал пересчитывать деньги, а пришелец шагнул к Тёме, властно ухватил того за волосы.
– Ты мой! Пошли!
И тогда он бросил эти бумажки, бесшумно поднял топор и качнувшись вперёд, точным ударом без замаха, чтоб не обернулся гад на свист, всадил лезвие до обуха в белобрысый затылок. Тот стоял, наклонившись, а от удара пролетел вперёд и упал не на Тёмку, а за ним. Тёмка вскочил на ноги, ошалело глядя на него.
– Цыц, – сразу остановил он мальчишку. – Малышню разбудишь. За ноги бери, сволочим его.
– Куда? – тихо спросил Тёмка.
– В отхожее, – сразу решил он. – Больше ж некуда.
Труп даже обыскивать не стали. Хрен ведь знает, какие приметы могут на вещах остаться. И бумажки эти – доллары имперские – сгребли и туда же, от греха. Потом он оставил Тёмку засыпать и перекапывать кровяную лужу и след, а сам сходил к терновнику за корзиной и Тёмкиными вещами. А вечером, когда Лизавета, уставшая от ходьбы и так ничего и не нашедшая, вернулась, сказал, что завтра с утра они уйдут, хотя думали остаться на этой одинокой брошенной ферме. Халупа-то целая совсем. Лизавета ни о чём не спросила. Она ему во всём доверяла…
…Артём и Санька баловались, гоняясь друг за другом с ковшом холодной воды.
– Хватит, мальцы, – остановил их дед. – Санька, промыл башку? Тогда пошли.
Артём послушно вылил воду обратно в кадку и шлепком вышиб Саньку в предбанник. Тот был без крыши, и их сразу ослепило синее по-весеннему небо. Квас в деревянном расписанном красными цветами туеске их уже ждал. Выпили по ковшику, строго соблюдая старшинство, вытерлись, оделись во всё чистое.
– Ну, – дед обеими руками распушил бороду. – Пошли, пока не выстыло. Пусть и бабы попарятся.
Не спеша, по скользкой талой тропинке прошли в дом. Бабка суетливо, подгоняя Ларьку и Лильку, захлопотала, чтоб отдохнули, пока они быстренько…
– Ладно тебе, – остановил её скороговорку дед. – Идите, пока пар держится.
– Тём, – попросила Лилька. – Вы без нас чаю с конфетами не пейте, ладно?
– Ладно-ладно, – засмеялся Артём.
И хотя почти всё было к чаю готово, они пошли в свою горницу и легли. Дед, как всегда, на лежанку, а Артём с Санькой на кровать.
Артём вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову, рядом сопел Санька. Тихо, тепло, безопасно, тело приятно ломит, как после массажа или хорошей растяжки. Он бездумно и легко дремал, ничего не вспоминая и не опасаясь. Все страхи, боль, отчаяние – всё позади, будто и не было ничего, будто он и вправду… дедов внук и мамкин сынок, и не было ни питомника, ни Паласа, ни хозяина… а придут из бани бабка с Лилькой и Ларькой, будут все вместе пить чай, с конфетами и мёдом, а потом делать уроки для школы, а потом… Мысли путались, уплывая в тёплую мягкую темноту сна.
– Тём, вставай, – потрясли его за плечо.
Он рывком сел, ошалело моргая со сна.
– Лилька?
– Ага!
Красная, с туго обвязанной белым платком головой, Лилька смеялась во весь рот.
– А самовар на столе-е!
– Ага-а! – Артём зевнул и легонько толкнул в бок Саньку. – Вставай, чай пить будем.
Санька длинно с подвывом зевнул.
– А-а… а конфеты?
– Будут тебе конфеты, – вошёл в горницу дед. – Лилька, бабке помоги. Давайте, одевайтесь, а то не ровён час…
Артём, сразу поняв недосказанное, быстро натянул штаны и стал надевать рубашку. Ну да, в прошлую субботу как раз, они только за самовар сели, как пришли эти, из Комитета. С проверкой. Тогда обошлось, хотя везде нос сунули, обо всём спросили, но ведь если захотят прицепиться, то найдут, к чему. Что они втроём на одной кровати спят, а он знает, как о таком думают, поморщились ведь. Дед, правда, заговорил их, увёл в сторону, а всё равно…
– Давай, Санька, шевелись.
Санька со сна путался в рукавах и пуговицах. Артём помог ему, застегнул и аккуратно заправил в штаны рубашку. Штаны тоже новые, две недели, как купили. Всю одежду сменили, всем, и белья теперь у каждого четыре смены, Лильке ещё платье на занятия ходить. Сундук мамкин уже доверху набит, ну, почти доверху.
В кухне на столе большие, сверкающие красными цветами чашки, деревянная чашка с конфетами и туесок с мёдом. Расселись, бабка разлила чай. Первую чашку деду, вторую – Артёму. И дальше по старшинству.
Пили истово, не спеша и чинно. Ларька, правда, получил по лбу, чтоб не лез за мёдом. Мал ещё, накапает больше, а Лилька пусть следит за малы́м, она же старшая.
– Надо бы отделить её, – задумчиво сказал дед. – Не дело вот так спать, навалом.
– И тесно, – поддержал деда Санька.
Артём молча кивнул. Дед важно отхлебнул.
– Так что в понедельник к Филиппычу сходим. Кровать присмотрим.
– Да уж, – бабка взяла у деда чашку и налила ему ещё чаю. – И сундук под приданое.
– А оно-то мне зачем? – фыркнула Лилька. – Я замуж не хочу.
– Хоти, не хоти, а приданое должно быть, – веско сказала бабка.
Она со вкусом, подробно стала рассказывать, чего и сколько должно быть в приданом. Артём, изумлённо приоткрыв рот, только переводил взгляд с неё на деда и обратно.
– Да, – кивнул дед. – За один год такое не сделаешь.
– Успеем.
Бабка оглядела стол: у всех ли всё есть, и подвинула туесок с мёдом ближе к Артёму. Мёд, он пользительный, а парню сила нужна, работник уже. Артём заметил и поблагодарил улыбкой.
Ларька деловито собирал разбросанные по столу фантики, отбрыкиваясь под столом от Саньки и Лильки. Пару раз задели Артёма, и он быстро щёлкнул каждого по макушке, а дед строго повёл бородой.
– А ну не баловать за столом, – и, дав им допить свои чашки, погнал в горницу играть.
А Артём остался за столом. Он бы ушёл, но бабка быстро налила ему ещё чаю, а уйти от еды он не мог. Пошёл серьёзный хозяйственный разговор. Вот-вот стает, огород надо делать. Снова уточнили, на какие саженцы и рассаду записаться Артёму, поговорили, куда ставить Лилькину кровать. И Артём решился.
– От пособия сколько осталось?
– Не густо, – дед внимательно смотрел на него. – Или задумал чего?
– Свет провести, – нерешительно сказал Артём.
– Дело, – кивнул дед.
Бабка вздохнула.
– Дорого больно. Это если к Бобку, он за пару бутылок возьмётся.
– С током не шутят, – перебил её дед, а Артём хмуро кивнул. – Нет уж, схожу в контору ихнюю, узнаю почём у них, тогда и думать будем.
Бабка закивала, соглашаясь. В самом деле, Бобок уже своей проводкой чуть на рынке пожар не устроил. Но там-то ларёк, это ж тьфу, растереть и забыть, а если что с домом, не дай-то бог…
– То-то, – дед перекрестился и встал, показывая окончание чаепития.
Встал и Артём. Бабка налила из самовара горячей воды в миску и позвала Лильку помочь мыть посуду. Артём убедился, что лучины у печки достаточно, и сел вместе с дедом в горнице шорничать: вроде и невелико хозяйство, а рук требует. Убрав со стола, бабка с Лилькой тоже пришли в горницу, и бабка стала учить Лильку прясть. Санька с Ларькой возились с мозаикой. Незаметно стемнело, и дед зажёг большую лампу под потолком.
Обычный вечер. Тепло, безопасно, он среди своих, его никто не обидит, не надо драться, отстаивая себя и своё место, вообще можно не бояться… Артём никак не мог привыкнуть к этому, каждый раз заново удивляясь.
Американская Федерация
Алабама
Атланта
Отель «Прима»
В первую поездку на ту сторону они отправились вместе. Слишком велик риск. И его лучше поделить на двоих. На ушах стояли, чтобы найти для «Октавы» русских клиентов, хоть одного. Чтобы получить зацепку на той стороне. Не о выгоде речь. Хоть в убыток себе, но зацепиться. А чего и сколько стоили документы… лучше не думать. Они и не думали.
Ехать пришлось через Атланту и Стоп-сити. В Атланте задержались на пару дней. Фредди хотел прощупать подходы к лагерю. Вернулся он под утро и злой, как никогда. Прошёл в ванную, на ходу срывая с себя одежду, и стал остервенело бриться. Джонатан заказал в номер завтрак на двоих, больше похожий на ленч, и стал ждать. И, уже приканчивая стейк, Фредди наконец высказался:
– Глухо. В город выходят, крутятся, а к восьми бегут обратно. А туда только через комендатуру. Полиции сдают засветившихся по первой заявке.
Джонатан кивнул.
– Хреново. Его никто не видел?
– Может, мне словесный портрет надо было дать? – рявкнул Фредди. – С особыми приметами? Ладно, Джонни. Если он там, то не выходил.
– Там и не выходил, – задумчиво повторил Джонатан.
– Да, – сразу понял его Фредди. – Тогда всё точно. Пойдём в комендатуру…
– Наведём Бульдога, – закончил за него Джонатан. – Есть ещё благотворительные фонды…
– Никого, – Фредди вдруг ухмыльнулся. – Экстерриториальность, Джонни.
– Грамотный, – кивнул Джонатан и встал, прошёлся по комнате. – Точки на той стороне всё равно нужны. Безотносительно.
– Верно. В имение будем успевать?
– Будем, – отмахнулся Джонатан. – Всё будет. Никогда не ставь всех денег на одну карту.
– Поучи меня, – Фредди допил кофе и встал. – Выборами будем заниматься?
– А что, здесь трепыхаются? – живо спросил Джонатан.
Фредди пожал плечами.
– Хотят.
– Пусть в своём бардаке сначала разберутся, – предложил Джонатан.
Фредди кивнул.
– Пойдёт. Обойдёмся без них.
Выборы в Федеральное Собрание должны были пройти осенью. Русские уходят, оккупационный режим сменяется… собственным. Система к этой новой игрушке только присматривалась, ещё не решив: будет ли в неё играть и насколько эти игры выгодны. Но раз Джонни считает, что атлантских не стоит подпускать… у Джонни нюх что надо.
Фредди заставил себя думать о другом. Проигрывать он не любил, но знал, что думать о не получившемся – только себя травить. Значит – всё побоку. Они начинают ещё одно новое дело и – Джонни прав – безотносительно чего-либо не отступят. Отступать им нельзя.
– Джонни, разговорник нужен.
Джонатан кивнул. Ну, всё, надо работать. С Ларри они наладили, и там теперь крутится уже всерьёз. Земля пускай полежит, потом подумаем, что с ней делать. Так-то она им ни к чему. Но и продавать неохота: вдруг там ещё что есть, о чём Ларри попросту не знает. Жалко, ни один металлоискатель не берёт золота, а перекапывать всё подряд… ни сил, ни времени нет. И на какую глубину копать? Нет, это всё чепуха. И того, что есть, хватит. С избытком.
Открытие салона «Левине и Ко» прошло вполне удачно. Ларри в костюме от Лукаса держался безупречно, выставленные в витринах салона и кабинета вещи произвели должное впечатление. И самое главное – уладился вопрос о членстве Ларри в Лиге ювелиров. Удовольствие, конечно, дорогое, но Ларри теперь не сам по себе. И он, и его дело защищаются Лигой, а у неё возможностей много, и таких, о которых мало кто знает. Лига согласилась считать Ларри преемником «Дома Левине», заказы уже есть, материала хватит надолго… нет, здесь всё складывается очень даже не плохо. И главное – Ларри не нуждается в мелочной опеке, им не надо посменно торчать в его салоне.
Джонатан завязал галстук и оглядел себя в зеркале. Да, всё правильно, то, что надо.
– Фредди, готов?
– Идём, – кивнул Фредди, надевая плащ.
Сейчас им на вокзал и до Стоп-сити, по-русски Ру-бе-жин. Ладно, что могли они сделали, а там лишь бы удача не подвела.
Алабама
Атланта
Сейлемские казармы
Центр репатриации
Андрей, как и все, регулярно проверял списки. И, увидев свою фамилию и имя с отчеством, еле устоял на ногах. Ну… ну… ну, не может быть! Но нет, вот же, чёрным по белому – Мороз Андрей Фёдорович. И нет у него здесь ни однофамильцев, ни полных тёзок, проверено. Теперь куда? В канцелярию.
