полная версия

Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

Женя запрокинула голову, выгнулась, подставляя его губам грудь, раскрываясь перед ним, и он вошёл точным сразу и сильным, и мягким ударом.

С той ночи, когда Женя объяснила ему, что он прощён, и разрешила ему опять ощущать её, он ни на секунду не забывал, что Женю надо беречь, ловил её малейшие движения, подстраиваясь под её желания. И боялся, что накатывающая каждый раз, поглощающая его волна заставит его сделать что-то не так, он же теряет себя в волне. Но пока всё обходилось. Женя… Жене нравилось.

Волна уже подступала, и он крепче обхватил Женю, прижал её бёдра к своим… руки Жени на его шее… частое прерывистое дыхание… сохнут губы, кружится голова… и ещё… и ещё… и ещё…!

Он стоял, прижимая к себе мягкое тёплое тело Жени, её голова лежала у него на плече, а её волосы окутывали их обоих. Эркин ощущал их прохладу на своих руках и спине. Осторожно, чтобы не потревожить Женю, перевёл дыхание.

– Ой, Эркин, – вздохнула Женя, не открывая глаз.

– Да, Женя, – сразу откликнулся он, беря её на руки.

Женя, по-прежнему закрыв глаза, плотнее обхватила его за шею, прижалась к нему.

Постель была уже разобрана, и Эркин уложил Женю, укрыл одеялом и поцеловал в щёку.

– Я сейчас, только уберу всё.

И, не ожидая ответа, мягко высвободился из её объятий. Убирать, кстати, особо и нечего. Джинсы на пуф, шлёпанцы к кровати, рубашка Жени…

– Женя… одеть тебя? – нерешительно предложил он.

– Не-а, – вздохнула Женя и тихо засмеялась. – Спасибо, милый.

Эркин бросил её рубашку на другой пуф, вернулся к кровати и лёг. Женя потянулась укрыть его, а он погасить лампу, и они обнялись. И одновременно засмеялись этому.

– Хорошо, когда лампа одна, да?

– Ага, – согласился Эркин, прижимая к себе Женю. – Какая ты… – он запнулся, подбирая слово.

– Какая? – хитро спросила Женя.

– Сладкая, – выпалил Эркин между поцелуями.

Женя фыркнула.

– Ты что, съесть меня хочешь?

– А можно? – деловито поинтересовался Эркин.

Целуя Женю, он уже целиком скрылся под одеялом.

– Если ты меня съешь, – Женя не переставала смеяться: так щекотно он целовал её. – Я завтра не пойду на работу, а у меня текст не допечатан.

Проложив дорожку из поцелуев по телу Жени до лобка, Эркин двинулся обратно.

– Тогда… конечно… работа… должна… быть… закончена… – говорил он между поцелуями.

Наконец он вернулся к лицу Жени, поцеловал её в углы губ, щёки, закрытые глаза. Женя уже засыпала, и Эркин целовал её всё мягче и нежнее, пока она не заснула окончательно, обняв его за шею. И, ощутив её ровное сонное дыхание, он заснул сам.

Только теперь он по-настоящему понял, о чём говорила Женя в Джексонвилле. Засыпать и просыпаться вместе, ничего и никого не боясь, не прячась ни от кого. А что они запираются, так это от Алисы, это нормально, детям и знать об этом не надо. Сейчас если вспомнить, как они тогда, в одной комнате… хорошо, что всё кончилось. Теперь-то всё хорошо, лучше не бывает, не может быть…

Звонок будильника разбудил их, заставив разорвать объятия. И, хотя Эркин уже не раз говорил Жене, что ей незачем вставать так рано, он сам управится, она упрямо каждый вечер заводила будильник. И как всегда Эркин просыпался за минуту до звонка и эту минуту лежал неподвижно, любуясь Женей и наслаждаясь тишиной и спокойствием.

Звенит будильник, подлетает кверху одеяло, Женя, на бегу запахивая халатик, исчезает из спальни, Эркин бросается к комоду за чистыми трусами, влезает в джинсы и выбегает следом за Женей. А на кухне уже греется чайник, Женя быстро накладывает ему на тарелку картошку и мясо.

– Садись, поешь.

– Ага, спасибо, Женя, – Эркин ест быстро, с удовольствием. – Женя, я сегодня к Кольке зайду.

– Да, ты говорил, иди, конечно.

И вот уже Эркин бегом возвращается в спальню, быстро натягивает тёплое бельё, джинсы, ковбойку, носки. В прихожей он всё так же быстро обувается, шарф, полушубок, ушанка. И быстрый, скользящий по щеке поцелуй Жени.

– Счастливо, Эркин, удачи.

– Спасибо, и тебе удачи.

Уже привычная, знакомая до шага дорога в общей толпе, где не меньше половины – его знакомые.

Эркин всегда легко уживался, быстро привыкал, приспосабливался. Без этого в круговерти Паласов и распределителей не выжить. Но сейчас… сейчас всё совсем другое. Всё, как каждый день, а ему радостно, будто впервые. И общие разговоры.

– Мороз, привет!

– Привет.

– Ого, здорово!

– Читал про жулика?

– Это который со старушек на памятник собирал?

– Н-ну!

– Давить таких надо!

– Да уж, на святом нажиться вздумал.

– На масленицу дадут отгул, не слышал кто?

– После святок не проспался, а по-новому в загул лезешь.

И уже проходная.

Пропуск на первой проходной, табельный номер на второй, смотри-ка, Лизка сегодня, чего она не в свою смену, а Серёня в новом пальто…

– С обновой тебя, носи на здоровье.

– Спасибо, – расплывается Серёня.

Дверь с цифрой «пять».

– Всем доброго утра.

– И тебе того же.

– Серёня-то, франтом!

– Обмыть надо.

– У Ряхи одно на уме.

– Халяву не упустит.

Медведев оглядывает их льдисто блестящими глазами.

– Всё, мужики, айда.

Эркин, уже на ходу натягивая рабочие рукавицы поверх варежек, идёт со всеми по коридору. А смотри-ка, светло как. Что сегодня? Контейнеры? Точно, вон стоят. Ну, поехали.

Сегодня он с Петрей, Серёней и Лютычем. Эти дурынды только вчетвером и сдвинешь.

– Пошёл.

– На меня подай.

– Пошёл.

– Серёня, тормози.

– Аг-га!

– Хорош!

Работал Эркин как всегда, сосредоточенно, не глазея по сторонам. Можешь думать о своём, это не мешает, но и на сторону не отвлекайся. Тоже… с питомника усвоено. Иначе он уже не может. И не пытается.

– Мороз! – у Медведева из-под ушанки прилипшие ко лбу завитки. – С Лютычем туда, оба!

А контейнеры? А ладно, старшому виднее! Бегом через весь двор. Бочки? Так вдвоём же… ладно, справимся.

– Лютыч, давай отсюда.

– Ага. На меня давай.

– Пошёл!

– Пош-шёл.

Привычная и потому не тяжёлая, нет, не то, ворочать эти бочки совсем нелегко, хуже, чем мешки с концентратами, но… но это тоже совсем другое. Только сейчас он понял по-настоящему, что это такое: работать без надзирателя за спиной, на равных. Да, конечно, старшой, инженеры, директор, начальства над ним… выше крыши, но всё равно. Он своё отработал и всё, и никто ему не приказывает, что есть и как одеваться, что это или иное ему не положено.

– На меня.

– Левее.

– Пошёл.

– Стоп, крепи.

– Готово.

– Хорош.

С Лютычем работать легко. Да… да кого ни возьми, что надо мужики, в хорошую ватагу попал. Вот Ряха только… Но после того, самого первого дня больше в паре с Ряхой он не работал. Ну вот, десяток остался, а над двором уже заливается звонок.

– После обеда закончите, – бросает им на бегу бригадир.

Они закрепили очередную бочку и спрыгнули с платформы. Лютыч сдёрнул рукавицы и достал сигареты, показал пачку Эркину. Эркин, мотнув головой, отказался, и они не спеша пошли к столовой. И со всего двора туда по двое, по трое собиралась их бригада. И в зал они вошли уже все вместе.

В очереди к раздаче Эркин пробился к Кольке.

– Слушай, дело есть.

– Давай, – кивнул Колька, шаря взглядом по тарелкам с борщом и выбирая самый мясистый кусок.

Набрав себе обед и расплатившись, они ушли к угловому столику.

– Так что за дело? – спросил, доедая борщ, Колька.

– У тебя подпол есть?

Колька чуть не поперхнулся от неожиданности.

– Н-ну! А как же без него, ты чего?

– Понимаешь, – Эркин смущённо улыбнулся, – я никогда подпола не видел. И погреба.

– Это ты Миняя наслушался? – хмыкнул Колька. – Пойдём, конечно, покажу.

– Лады, – кивнул Эркин, берясь за компот. – Чего старшо́му купили, не знаешь?

– Молчит Саныч, – вздохнул Колька, – вмёртвую. Ну, он мужик надёжный, ха-арошую штуку обещал. Всё ж-таки тридцатка старшо́му, не хухры-мухры.

Тридцать лет, конечно, не шутка. Как говорится, круглая дата.

– Гульнём, – ухмыльнулся Колька, вставая и собирая посуду, – как надо.

– Гульнём, – согласился Эркин.

Они вышли из столовой, забрали с вешалки свои куртки и ушанки. Проверяя себя, Эркин посмотрел на часы. Да, до конца перерыва времени ещё… навалом. Почти двадцать минут. Со двора уже входила бригада Сеньчина, со второго рабочего двора. Большинство из них Эркин знал в лицо, но по имени – почти никого. Второй рабочий шабашил на полчаса позже, чтобы лишней толкотни в столовой не было. Обменявшись улыбчивым кивком со знакомыми, Эркин пошёл к выходу и почти у дверей столкнулся с их бригадиром. Сеньчин и на работе ходил франтом. Не в простой робе, а в какой-то необычной куртке с меховым воротником, бурках и круглой барашковой шапке, светло-русые усы щегольски фасонно подбриты. Внимательный взгляд, которым он окатил Эркина, удивил, но не больше… Чего это он, будто впервые видит? Ну, и – Эркин уже вышел на крыльцо – хрен с ним, если что нужно, так подойдёт и скажет, не переломится. И Эркин не спеша, гоняя под одеждой волну, чтобы разогреть мышцы, пошёл к их с Лютычем платформам.

В столовой Сеньчин сразу подсел к Медведеву.

– Слышь, Медведь, ты как со своим индеем управляешься?

Медведев, сосредоточенно хлебавший борщ, вскинул на него глаза.

– А твоя какая в том печаль?

Сеньчин вздохнул.

– Да мне в бригаду суют. Индеев…

– Так откажись, – посоветовал Медведев, придвигая к себе тарелку со вторым.

– У меня и так народу… некомплект.

– У меня тоже. Норма – пятнадцать, а я сам двенадцатый. Кручусь же. И ты покрутись.

– У тебя этот индей, как его, Мороз, за четверых ворочает. Так что…

– Так что катись, понял? А если адрес забыл, так напомню.

– Да всего бы мне его на недельку, чтоб моих в порядок привёл. Ну, на три дня. Ну, не жмотничай, Медведь.

– Ка-тись, – раздельно повторил Медведев и встал.

– Ну и чёрт с тобой! – Сеньчин зло хлопнул ладонью по столу и тоже встал. – Купил ты его, что ли? Сам с ним поговорю.

– Валяй, – согласился Медведев и пожал плечами. – Твоё здоровье – не моя печаль, – и уверенным, чуть вразвалку шагом пошёл к выходу.

Сеньчин несколько оторопело выругался ему в спину, но Медведев не обернулся.

В ожидании звонка к началу работы все уже разбрелись по своим платформам и штабелям. Эркин натянул поверх варежек рабочие рукавицы и кивнул Лютычу.

– Давай, что ли.

– Давай, – не стал спорить Лютыч.

Они взялись за первую бочку, когда задребезжал звонок.

– Пошёл.

– Пошёл.

– Левее.

– На меня.

– Готов.

Последние бочки вставали трудно. Лютыч уже не кряхтел, а ругался, Эркин, сведя брови и прикусив губу, молчал. Наконец последняя встала на место, они закрепили опутывающий трос, и Лютыч облегчённо выдохнул:

– Всё!

Эркин кивнул и улыбнулся. Подбежавший к ним Медведев махнул рукой.

– Там Геныч с Колькой зашиваются, – и пронзительно свистнул. – Готово! Подавай!

Они успели перебежать пути перед паровозиком, торопившимся к их платформе, и бегом к Генычу. Работа с ним и Колькой Эркина тоже устраивала.

До конца смены они возились с упакованными в картон и рогожу коробками, небольшими, но такими тяжёлыми, что больше двух враз не поднимешь, а их ещё по трём машинам распихать, да по трём направлениям бегать. Еле до звонка управились.

В бытовке обычный уже весёлый шум, толкотня у раковины и шкафчиков, необидная ругань.

– А они мне… – верещит Ряха.

И все охотно ржут. Смеётся вместе со всеми и Эркин: такую явную несуразицу несёт Ряха. Робу в шкафчик, обтереться до пояса, переодеться. Всё привычно, как каждый день. И ему не нужно, чтобы было по-другому. Будет ли лучше – неизвестно, а что есть – уже хорошо.

– Мороз, готов?

– Ага, пошли.

Колька в своей чёрной с золотыми нашивками куртке – бушлатом называется, – но Эркин уже понимает, что это не от форса, а от безденежья. Работает один, а едят четверо. Тут на полушубок нескоро наберёшь.

– А отпустили морозы.

– Да, тёплая зима в этом году, – смеётся Колька. – Все говорят. Ещё б весну раннюю да спорую, да лето хорошее, и осень бы не гнилую… Во житуха бы была!

– Точно, – кивнул Эркин. – Да, постой.

– Ты куда? – удивился Колька.

– Зайдём на минутку, – Эркин кивком показал на витрину кондитерской. – Колобок шоколад любит? – и сам ответил за покрасневшего Кольку. – Любит.

В кондитерской он купил большую плитку шоколада с парусником на обёртке. Колька, увидев его покупку, снова покраснел. Но уже по-другому.

– Ну, ты даёшь! – выдохнул он на улице. – Она же стоит…

– Картинка красивая, – улыбнулся Эркин.

Что когда идёшь в гости, надо чего-то принести, он знал. И что детям, если есть, в первую очередь. Бурлаков же тогда торт принёс. А тоже… напросился по своему делу. Так что… так что всё правильно.

Небо затянули тучи, и полетел мелкий колючий снег. Колька поглубже надвинул шапку. Эркин в крещенские морозы привык носить ушанку с опущенными ушами и потому ограничился тем, что поднял воротник полушубка. Ветер сдувал на них с крыш облака снежной пыли, заметно потемнело. Но они уже почти пришли. Кудлатый пёс облаял их, не вылезая из конуры.

В дворике Кольки ветер чувствовался меньше. Они остановились, немного оббили снег друг с друга, хлопая варежками по плечам и спинам, и поднялись на крыльцо.

– Ну, вот и дошли, – улыбнулся Колька. – Давай, заходи.

В сенях ещё раз отряхнулись, разделись, обмели от снега бурки.

– Да заходите так, – выглянула в сени Эсфирь. – Здравствуйте.

– Здравствуйте, – улыбнулся Эркин, снимая бурки.

Не станет он мытый пол грязнить. Да и вот, тряпочные коврики на полу, да, правильно, половики. А он специально сегодня вместо портянок носки надел. Эркин поставил бурки под полушубком, засунул в рукав шарф и достал из кармана шоколадку.

Эсфирь, увидев шоколад, покачала головой и улыбнулась.

– Ох, зачем же вы…

Эркин, не зная, что положено говорить в таких случаях, ограничился улыбкой. И этого оказалось достаточно.

– Сейчас чай будем пить, – сразу сказала Эсфирь.

– Ага, – кивнул Колька. – А я пока подпол покажу.

– А это зачем? – удивилась Эсфирь.

– Я никогда не видел подпола, – извиняющимся тоном сказал, улыбаясь, Эркин.

Колька сдвинул в сторону половик и за утопленное в половицу кольцо поднял крышку.

– Во, видишь?

Эркин нагнулся, оглядывая открывшееся внизу пространство, присел на корточки.

– Давай слазим, – предложил Колька.

– Давай, – кивнул Эркин.

– Коленька, ты варенья заодно достань, – сказала от печи Эсфирь.

Хотя вниз вела небольшая лестница, Колька просто спрыгнул, и Эркин последовал за ним.

Подпол оказался почти обычной кладовкой. Вдоль стен полки с банками, тут же ящики с яблоками, мешки с картошкой, ещё что-то. Было заметно холоднее, чем в доме, но не так, как на улице. Колька взял с полки банку, посмотрел.

– Мороз, ты какое варенье больше любишь? Вишнёвое или яблочное?

– Любое, – улыбнулся Эркин.

– Ну, как знаешь, – Колька подошёл к люку и, поднявшись на одну ступеньку, поставил банку наверх. – Мама Фира, дай ведро, я картошки нагребу.

– Держи, Коленька.

Она наклонилась над люком, подавая ведро. Эркин молча смотрел, как Колька развязал мешок и переложил из него в ведро картошку. Мешков было немного.

– Ну вот, – Колька завязал мешок. – Если посмотрел, полезли обратно.

– Да, – тряхнул головой Эркин. – Спасибо.

– Не за что.

Они вылезли наверх, Колька опустил крышку и закрыл её половиком.

– Я самовар поставила, – улыбнулась Эсфирь.

– Ага, дело. Пошли пока.

Они прошли в горницу. Занавеска Семёна была отдёрнута, и они сразу подошли к кровати.

– Привет, – улыбнулся Эркину Семён, протягивая руку. – Ну, как дела?

– Нормально, – ответил улыбкой и рукопожатием Эркин.

– Чего это ты в подпол полез? – весело спросил Семён.

– Да это его Миняй с панталыка сбивает, – Колька переставил у кровати Семёна два стула и сел на свой верхом, бросив руки на спинку. – Живёт, понимаешь, в городском доме и хочет из балкона подпол сделать.

Семён с удовольствием захохотал. Рассмеялся и Эркин.

– Картошку ему, понимаешь, держать негде, – фыркал сквозь смех Колька.

– Какой уж подпол в квартире, – отсмеялся Семён. – И как ты с картошкой устраиваешься?

– Мешок куплю и в кладовку, – охотно ответил Эркин. – Когда доедим, за новым на рынок иду. В больших квартирах, в башнях, холодная кладовка есть, ну, башенные там держат.

Разговор шёл о всяких хозяйственных мелочах. Эркин, не удержавшись, искоса посмотрел на стену над диванчиком. Гитара была на месте. Посмотрел быстро, по-питомничьи, но Колька то ли заметил, то ли почувствовал. И вдруг решительно встал, в два шага пересёк горницу и снял с гвоздя гитару.

– Ты говорил, что умеешь. Сыграй, Мороз, а?

И Эркин не стал отказываться, бережно принял гитару. Но честно сказал:

– Я шесть лет уже не играл. И пальцы не те стали.

– Ладно тебе, – нетерпеливо дёрнул головой Колька.

Эркин сел поудобнее, перебрал струны. Звучание было немного другим, непривычным, и струн семь, а он привык к шести, но… но… голова забыла, а тело помнит. И пальцы… думал, совсем не те стали, а помнят, работают. Ну… ну, а если эту… что Андрей пел, и тогда в поезде. Незаметно для себя Эркин запел, пока без слов, подгоняя аккорды.

– Знаешь эту? – радостно спросил Семён.

– От брата слышал.

Эркин пел негромко, не от неуверенности, а просто песня не для громкости, и это же дом, он сам слышит, как его голос отлетает от стен, грозя смазать мелодию. Неслышно вошла из кухни Эсфирь и остановилась у двери, придерживая Колобка, чтобы тот не вздумал бегать и мешать.

Эркин допел и смущённо улыбнулся.

– Здорово! – выдохнул Колька.

– Хорошо поёшь, – улыбнулся Семён. – Спасибо, браток.

Эркин перебирал струны не в силах расстаться с гитарой.

– Спой ещё, – попросил Семён. – А вот эту знаешь? – и негромко насвистел мелодию.

Эркин озадаченно мотнул головой.

– Не слышал.

– Это наша, – улыбнулся Семён, – семейная.

– Спой, я подберу.

– Певец из меня, – усмехнулся Семён, но запел.

Эркин слышал, как он фальшивит, чувствовал, что Семён явно перевирает мелодию, но старательно подстраивался под него. Семён заботился не о мелодии, а о словах.

– Ночь коротка… Спят облака… – не так выпевал, как выговаривал Семён. – И лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука…

– Здорово, – повторил Колька, когда они закончили, и совсем тихо, почти про себя, так что услышал только Эркин. – Мамка тоже её любила.

В глазах Семёна стояли слёзы.

– Самовар готов, – сказала, прерывая молчание, Эсфирь.

– Во, в самый раз, спасибо, Мама Фира, – широко улыбнулся Колька.

– Спасибо, – сказал и Семён, но глядя на Эркина.

Эркин ответил ему улыбкой и протянул гитару Кольке.

– На, возьми.

Он не хотел, но в голосе прозвучало сожаление. Колька бережно взял гитару и отнёс её, повесил на прежнее место, постоял так и резко обернулся.

– Пошли Мороз, чаю попьём. Мама Фира, ты самовар не трогай, я его сам подниму. Сёма?..

– Я подремлю, – ответил Семён. – Задёрни.

– Ага.

Колька поправил занавеску, отделявшую кровать Семёна от горницы.

На кухне возле печки шумел самовар, стол был накрыт клеёнкой в цветочек, и на деревянном толстом кружке стояла сковородка с потрескивающей жареной на курином жире картошкой.

– Ух ты! – восхитился Колька. – Ну, Мама Фира, спасибо! Садись, Мороз.

Крякнув, Колька поднял и поставил на стол большой, заметно помятый, но начищенный до блеска самовар и сел за стол. Эсфирь положила им картошки.

– Кушайте на здоровье.

– Мама Фира, а себе?

– Я чаю с вами попью.

Колобок занял своё место рядом с Колькой, но смотрел только на лежащий на столе шоколад. Колька подмигнул Эркину, и тот с улыбкой кивнул.

– Моя так же.

Охотно засмеялась и Эсфирь.

Наконец Колобок дождался своего часа. Эсфирь Мама Фира поставила чашки, налила чаю и очень бережно, чтобы ненароком не надорвать обёртку, развернула плитку, наломала и выложила на блюдце маленькие тёмно-коричневые квадратики. Колька взял обёртку, разгладил.

– Хороший бриг, – и, поймав удивлённый взгляд Эркина, стал объяснять: – Это корабль так называется. Видишь, две мачты и паруса.

Посыпались странные, никогда раньше не слышанные Эркином слова. Колобок, засунув за щёку шоколад, слушал очень внимательно, а когда Колька закончил, протянул руку.

– Моё. Это мне.

– Держи, юнга, – отдал ему обёртку Колька. – А поешь ты здорово, Мороз. И играешь.

Эркин неопределённо повёл плечом, не зная, что ответить. Он чувствовал, что Колька пытается увести разговор, но плохо понимал, от чего. От моря? Или от воспоминаний об отце? Семейная песня. Наверное, это здоровско, когда у семьи есть своя песня.

– Пейте чай, – угощала Эсфирь. – Давайте я вам ещё налью.

– Спасибо, – улыбнулся ей Эркин.

Колобок вторую чашку пить не стал, а полез из-за стола, крепко прижимая к себе обёртку с парусником и фольгу.

– А что надо сказать? – остановила его мать.

– Спасибо, – послушно сказал Колобок, глядя на Эркина круглыми тёмными глазищами.

– На здоровье, – улыбнулся Эркин.

– Теперь беги, – разрешила Эсфирь.

И, когда Колобок выкатился из комнаты, Колька прислушался и хмыкнул:

– Побежал к Сёме хвастать.

Не спеша, беседуя о всяких хозяйственных делах, допили чай, и Эркин встал.

– Спасибо большое, мне пора.

– Заходите ещё, – улыбалась Эсфирь.

Колька вышел провожать Эркина.

– А поёшь ты здорово, – снова сказал он, когда Эркин уже заматывал шарф. – Батя тоже пел, а ты… жалко, моряцких песен не знаешь.

– Ничего, – улыбнулся Эркин. – Ещё выучу.

– Это точно, – заулыбался Колька. – Ну, спасибо, что зашёл.

– И тебе спасибо. Бывай.

– И ты бывай.

Эркин пожал Кольке руку и вышел. Уже темнело, и ветер гнал облака снежной пыли. Эркин поглубже натянул ушанку и поднял воротник полушубка. Зима, конечно, штука хорошая, но ещё лучше, что скоро март и весна.

Он шёл, слушая, как визжит под ногами снег, и улыбался. Он уверенно чувствовал, что всё делал правильно, как надо. А подпол… конечно, подпол или погреб на лоджии – это глупость, но сделать что-то вроде шкафа, чтобы зимой продукты не лежали открыто, это совсем другое дело, но тут надо подумать и всё просчитать, и… Эх, был бы Андрей!

И снова имя Андрея, сама мысль о нём отозвалась болью. Андрей так и не узнал, что его отец жив. Так оберегал отца, молчал о нём, вмёртвую, как… как он сам о Жене все те шесть лет, запретив себе даже вспоминать. А тот выжил. Если б Андрей только знал, ну, если б чуть раньше…

Эркин совершенно не мог представить себе, как Бурлаков догадался, что Андрей – его сын, и вообще… Но если догадался в январе, почему не в октябре? Нашёл же их – его и Женю – в Загорье. Нашёл бы и в Джексонвилле. А теперь что ж… Думать об этом – только душу себе травить. Ничего же уже не поправишь и не изменишь.

Пока дошёл до «Беженского Корабля», наступил вечер. Эркин нашёл взглядом свои окна. В кухне горит свет, шторы задёрнуты, но лампа просвечивает. Значит, Женя уже дома. Он улыбнулся и прибавил шагу.

Его ждали. Едва он открыл дверь в коридор, из детской толпы с визгом вывинтилась Алиса и с разбега ткнулась в него.

– Э-эри-ик! Эрик пришёл!

Эркин подхватил её на руки и подкинул. Чуть-чуть, а то ещё ударится о потолок.

– А теперь домой, да? – Алиса уцепилась за его руку и помахала остальным. – Всем до завтра, я домой.

Эркин тщательно обтёр бурки о коврик и достал ключи. Но Алиса, опередив его, подпрыгнула и хлопнула ладошкой по звонку. Эркин укоризненно покачал головой, но улыбнулся. Потому что уже слышал быстрые лёгкие шаги за дверью. Но ключ уже в замке, и они с Женей открыли его одновременно.

– Здравствуй, милый, – засмеялась Женя. – Заходи.

– Ага, – Эркин перешагнул через порог и коснулся губами щеки Жени.

– Ну, как там?

– Запуржило, – щегольнул Эркин новым словом, раздеваясь и размещая вещи на вешалке. – А как у тебя, Женя?

– Как всегда, отлично, – Женя чмокнула его в щёку и побежала на кухню. – Мойте руки и будем обедать, – донеслось уже оттуда.

– Эрик, помоги мне, – позвала его Алиса.

Эркин помог ей повесить пальтишко и фетровую шапочку, которую называли уже услышанным здесь странным словом – капор. Алиса поставила свои ботики рядом с его бурками и побежала на кухню.

– Мам, а это чего?

– Не хватай, сейчас за стол сядем. А руки-то?! Алиса, ты уголь грузила? А ну марш в ванную!

За окнами было уже темно, а на столе обед или ужин… по времени – ни то, ни другое, а по содержанию… «Нет, всё-таки ужин», – решила Алиса. Потому что супа нет. А есть очень вкусное мясо с картошкой, ещё салат из всяких овощей и чай со свежеиспечённым печеньем.

А после ужина читали сказки и играли в мозаику. А потом Эркин читал газету, а Алиса слушала, сидя у него на коленях, и незаметно заснула.

Женя с улыбкой кивнула Эркину.

– Уложишь её? – но так как он медлил с ответом, легко встала. – Давай я.

Эркин встал, держа Алису на руках.

– Я только отнесу и положу её, хорошо?

И не дожидаясь её ответа, вышел из кухни. Женя пошла следом и, когда Эркин положил Алису на кровать, быстро переодела её и уложила уже по-настоящему. Эркин молча следил за её действиями. Хотя Алиса уже спала, они всё-таки оба поцеловали её на ночь. А когда вернулись на кухню, Эркин тихо сказал:

– Женя, не обижайся на меня, но… помнишь, ты просила меня не молчать, а объяснять?

– Ну да, – Женя ободряюще улыбнулась ему. – Ты…

– Я боюсь, – Эркин резко, как отрывая тряпку от раны, выбрасывал английские слова. – Я боюсь раздевать Алису. Она – ребёнок, а я… я же умею только одно, понимаешь, Женя, я… я боюсь, что сделаю, как учили. Там учили. А как надо, я не умею.

Женя обняла и поцеловала его.

– Всё хорошо, Эркин. Научишься. Ты уже многому научился, научишься и этому.

Она поцеловала его ещё раз и мягко отстранилась.

– Сейчас чаю попьём, да?

– Да, – улыбнулся Эркин. – Костровой час.

Женя поставила на стол две чашки и налила чаю.

– Бери варенье, Эркин. И печенье.

– Мг-м, – пробурчал он с набитым ртом. – Спасибо, Женя, так вкусно. Женя, так я думал на лоджии сделать шкаф, чтоб всё-таки не на полу.

Он рассказал Жене о Миняе, как ходил к Кольке смотреть подпол, и что придумал по дороге домой.

– Я только вот о чём думаю, Женя. Ну, зимой понятно, а летом? В подполе у Кольки холодно, но не как на улице, а на лоджии… – он неуверенно пожал плечами.

– Да, – кивнула Женя. – Да, конечно, так, Эркин. И я думаю, что просто шкаф тоже будет неудобно. Зимой холодно, летом жарко… Эркин, а нам вообще-то нужен подпол? Зачем нам закупать сразу много?

– Да? – удивился Эркин и виновато улыбнулся. – Я не думал об этом. Я… я слышал, что все делают запасы, картошку там… и помнишь, мы в Джексонвилле… – и осёкся, не договорив.

Как же он посмел напомнить Жене тот трижды проклятый город, всё, что там было, и картошку же они перед самым Хэллоуином купили, сейчас Женя вспомнит и… и всё… конец… Он невольно пригнул голову, как под ударом.

Но… но ничего страшного не произошло. Голос Жени оставался ровным и спокойным.

– Ты про ту картошку вспомнил? Ну, Эркин, там приходилось экономить на всём, а теперь у нас есть деньги.

Эркин осторожно приподнял голову, увидел улыбающееся лицо Жени и перевёл дыхание. Пронесло!

– Да, Женя, конечно, это так, – быстро согласился он и перевёл разговор. – Женя, а завтра?

– Ой, – счастливо вздохнула Женя. – Завтра у меня отгул. Мы с Алисой пойдём погуляем, ну, и по магазинам. Знаешь, я хочу в Торговые Ряды зайти. А мебель мы на той неделе вместе посмотрим.

– На той неделе я во вторую, – извиняющимся тоном сказал Эркин.

– Ну, так через неделю, – успокоила его Женя. – А я из одежды хочу кое-что посмотреть.

– Конечно, – горячо поддержал её Эркин. – Купи себе платье. Или…

– Или, – Женя засмеялась и поцеловала его.

Не будет она ничего ему говорить. А то он опять надуется, выставит колючки и начнёт твердить, что ему ничего не нужно.

– Женя, а когда ты в это… КБ перейдёшь? – спросил Эркин, собирая чашки.

– Ну, где-то через неделю или две. Как здесь закончу. Понимаешь, – она улыбнулась, – Ларя меня не хочет отпускать.

– Ларя – это начальство твоё? – настороженно спросил Эркин.

– Он хороший, – сразу поняла его Женя. – Понимаешь, он считает меня очень хорошим работником, потому и хочет, чтобы я в машбюро осталась.

– Ага, понял, – Эркин расставил чашки на сушке и вытер руки. – Пойдём спать, да?

– Да, – Женя встала. – Тебе завтра в первую, – и вдруг зевнула, пришлёпнув рот ладошкой.

Подходя к дому, Тим обшарил взглядом окна. Все тёмные, все спят. Ну да, правильно, он сегодня припозднился, за полночь уже. Нет, вон одно светится. Его окно. На кухне. Опять, значит, Зина его ждёт. Тим прибавил шагу, хотя и так шёл быстро.

В подъезде он варежками оббил себя, стряхивая с плеч и груди снег, снял и отряхнул ушанку и так, держа её в руках, быстро взбежал на свой этаж, достал ключи. Замок он так и не поменял, ну, это можно и потом, когда с деньгами станет чуть полегче. Они и так ссуду тратят, а комнаты пустые стоят.

Услышав, как в замке поворачивается ключ, Зина быстро увеличила огонь под кастрюлей с тихо греющимися щами и пошла в прихожую.

Тим уже разделся и развешивал полушубок и ушанку.

– Всё в порядке, Тима? Что так поздно? – спросила Зина.

Хоть с детства знала, что пока мужик голодный, говорить с ним без толку, а не удержалась.

Но Тим улыбнулся и ответил:

– В порядке. Работы было много.

– Ага-ага, – закивала Зина. – У меня уже на плите всё.

– Ага, – снова улыбнулся Тим. – Сейчас. Я в душ только, и сядем.

– Ну, конечно же, Тимочка.

То, что Тим каждый раз, придя с работы, первым делом отправлялся в ванную и мылся там с головы до ног, уже не удивляло Зину, привычную к субботней бане. В самом деле, ну, а он так привык, да и не так уж это и плохо, вреда, во всяком случае, никакого, а врачиха, что приходила детей смотреть, тоже толковала об ежедневном купании. Теперь она и Диму с Катей каждый вечер перед сном в ванну запихивает. И, пока Тим плескался в ванной под душем, Зина быстро накрыла на стол и себе тарелку поставила: Тимочка не любит один есть.

Тим вышел из ванной с влажно блестящими волосами, рубашка навыпуск по-домашнему, и видно, что весёлый. Зина быстро налила полную тарелку горячих щей, нарезала хлеба. Увидев вторую тарелку, Тим удовлетворённо кивнул и сел. Первые несколько ложек съели молча. Зина оглядела стол, подвинула ближе к Тиму соль и перец. Он кивком поблагодарил и продолжал есть. Уже неспешно, явно отходя от усталости. Зина молча ждала, когда он насытится и заговорит. Тим подобрал последние полоски капусты, доел хлеб.

– А на второе мясо, Тимочка, – вскочила на ноги Зина.

И, поставив перед мужем мясо с картошкой, снова села. Ну, всё как когда-то, только мама отцу второе в ту же тарелку накладывала, а Тимочка любит, чтобы как в столовой, в разных тарелках. Ну так лишнюю тарелку помыть разве ей в тягость, господи, да раз ему так нравится, вон он уже совсем отошёл, улыбается.

– Зина, – Тим, улыбаясь, смотрел на неё. – Я уже не рабочий в цеху.

– Ой! – ужаснулась Зина. – Тебя уволили?

– Нет, – засмеялся над её испугом Тим. – Теперь я автомеханик. Двести рублей в месяц и ещё премии, и за разряд.