Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата
– Это… мама?
– Да, – Женя села поудобнее. – Давай дальше. Это буква «эр». Р-р. Понял?
Эркин кивнул.
– Тогда читай.
– Рраа, ра?
– Да, правильно. Ты не спрашивай меня, читай. Я скажу, когда ошибёшься. Давай.
– Ра… р…уу… ру… ар… ур… ра… ма… рама? – обрадовался Эркин знакомому слову. Ну да, и рядом нарисована оконная рама. А это… – Ма… ра… мара. А это что?
– Это имя. Видишь, девочка нарисована, её так зовут. Мара.
– На Марию похоже, – улыбнулся Эркин.
Засмеялась и Женя.
– Да, правда. Ну, давай дальше.
Эркин перевернул страницу.
– Это ша. Ш-ш-ш.
– Ш-ш, – повторил Эркин и прижал пальцем строку. – Шу, ша, уш, аш, ша-рр, шар? – и, не дожидаясь ответа Жени, кивнул. – Шар. Шум, Шура. Шура – имя? В лагере так мальчишку звали, помнишь? Сашка и Шурка.
– Помню, – улыбнулась Женя. – И здесь мальчик.
– Ага, вижу. Ма-ша, му-ра… Мура?
– Нет, Мура, это тоже имя.
Лицо Эркина влажно блестело от пота. Он дочитал страницу, уже не спрашивая о значении всех этих непонятных слов. Ша, шу, аш… И догадывался, что это неважно, и устал уже. Женя уже решила, что для первого раза достаточно пяти букв, но сказать об этом не успела.
– Да?! – в кухню явилась в ночной рубашке Алиса. – А в чего вы тут играете? Я тоже хочу.
– Мы не играем, – Женя встала, погладив Эркина по плечу и мимолётно про себя удивившись, что рубашка влажная. – Эркин учится. Давай, переодевайся, будем полдничать. Отдохни, милый.
Женя вывела Алису из кухни, а Эркин закрыл книгу и вытер рукавом лоб. А на обложке под рисунком… буквы. А… у… и ещё а. А остальные он не знает, и всё слово ему не прочитать. Но… но Женя называла книгу азбукой. Может, здесь это и написано? Как говорила Женя? Азбука?
Когда Женя вбежала в кухню и выключила огонь под дребезжащим чайником – и как это Эркин не заметил? – , он обернулся к ней.
– Женя, что здесь написано? Азбука?
– Да, – удивилась Женя. – А что?
– Это какие буквы?
– Это «зе», это «бэ», а это «ка». Аззз-ббу-кка.
– Ага, понял, – кивнул Эркин и решительно открыл книгу.
Он перелистывал страницы, разыскивая новые буквы, а Женя накрывала на стол. Вошла Алиса, залезла на свой стул. Женя мягко, но решительно отобрала у Эркина книгу.
– Тебе надо отдохнуть.
Эркин потряс головой.
– Да, хорошо.
Алиса пила чай, испытующе поглядывая на него поверх чашки.
– Мам, а меня ты научишь? Я тоже хочу читать.
– Научу, – улыбнулась Женя. – Вот поедим, уберём и будем ещё учиться.
Эркин молча пил чай. Он никак не мог понять, что такого произошло с ним. Но… но как же так? Он учится читать, узнал пять букв, может их прочитать. И что, ничего не изменилось? Он всё такой же, прежний? Но… но как же так? Он даже не замечал сначала удивлённых, а потом встревоженных взглядов Жени.
– Эркин, – позвала она его.
Он вздрогнул и поднял на неё глаза.
– Да, Женя. Что-то случилось?
– Нет. Просто… просто ты на себя не похож, – и, видя, что его лицо стало недоумевающим, даже несчастным, перевела разговор. – А это подходил к тебе на площади из твоей бригады? Я его по новоселью помню. Николай, кажется.
– Да, – Эркин улыбнулся, и Женя облегчённо перевела дыхание. – Колька-Моряк. Он… он хороший парень, Женя. Знаешь, – Эркин смущённо нахмурился, – знаешь, он… позвал меня завтра в Старый Город. В полдень, – Эркин замялся: Колька просил не звонить, но не врать же Жене.
Но на его счастье Женя не стала расспрашивать, а даже будто обрадовалась.
– Иди, конечно.
И Эркин облегчённо вздохнул: Женя не сердится, что он в праздник уходит из дома.
После полдника Эркин решительно встал, собирая посуду.
– Я помою.
– Хорошо, – кивнула Женя. – Спасибо, милый.
Он тщательно мыл и расставлял на проволочной сушке чашки и блюдца и слушал за спиной голоса Жени и Алисы. Алису учили читать. Эркин с удовольствием слушал тоненький голосок, старательно выговаривавший эти странные слова: «ау» и «уа». Когда дошли до буквы «эм», Эркин подсел к ним.
– Эрик, а ты это уже знаешь?
Эркин с улыбкой кивнул, а Женя строго сказала:
– Не отвлекайся. Читай здесь.
– Ммы-аа, ма, – Алиса тоже придерживала строку пальцем. – И ещё раз такое же. Два ма, так?
– Как-как? – удивился Эркин.
– Ну, Эрик, один раз ма, и ещё раз. А раз и раз будет два.
– Д-да, – озадаченно согласился Эркин. – А у меня по-другому получалось.
– А как?
Алиса подвинула книгу к нему, и Эркин, нагнувшись над столом и прижав свой палец рядом с Алискиным, прочитал по слогам.
– Ма-ма. Мама.
– Да-а?! – изумилась Алиса. – Мама, так здесь про тебя написано?
Женя отсмеялась и вытерла тыльной стороной ладони глаза.
– Алиса, это чтение, а не счёт. Читай подряд.
– Мам, так здесь про тебя?
– Читай.
– Ма-ма, – прочитала Алиса и удивилась: – Мам, а у меня, как у Эрика, получилось! Мам, а почему так?
– Потому что так написано.
Объяснять Алисе следующие буквы Женя не стала и, когда та старательно прочитала про ум, ам и му, сказала:
– Вы у меня молодцы. Алиса, пойдёшь в коридор?
– Ага, – сразу спрыгнула со стула Алиса. – А книгу к книгам, да?
– Правильно, – кивнула Женя.
Алиса вприпрыжку унесла из кухни азбуку. Женя подошла к Эркину, мягко погладила его по голове. Он, как всегда, ловко поймал и поцеловал её руку.
– Ты устал, Эркин, – Женя ласково улыбнулась. – Пойди отдохни. Поспи до ужина.
Эркин молча покачал головой, по-прежнему прижимая её руку к своему лицу.
– Мам, – позвала из прихожей Алиса, – ты мне ботики застегни.
Эркин тут же отпустил руку Жени и, когда она вышла, встал. Он действительно – непонятно только от чего – устал. И не сон ему сейчас нужен, а потянуться как следует. Он как-то пару раз уже тянулся в большой комнате, но там теперь ёлка, а в маленькой… ну да, шторы-то там есть.
Эркин поправил скатерть на столе и вышел в прихожую, когда Женя уже закрывала за Алисой дверь.
– Женя…
– Да? – быстро обернулась она к нему.
– Женя, – Эркин смущённо замялся. – Я в дальнюю комнату пойду, ну… – он перешёл на английский, – потянусь немного, а то суставы сводит.
– Ну, конечно, Эркин, – удивилась Женя его смущению.
Эркин потоптался, будто хотел что-то сказать, да не решался, и пошёл в дальнюю комнату.
Здесь шторы подбирала Женя в цвет обоев, и, когда он, включив свет, задёрнул их, ему даже понравилось. И совсем не похоже на камеру. Может, он зря упёрся, и в спальне тоже шторы могли быть под стены? Под эти мысли он разделся, сложив джинсы и ковбойку у стены, оставил там же шлёпанцы и встал посреди комнаты. Проверил, не заденет ли руками люстру, и начал комплекс. Не спеша, спокойно. Он так и не спросил у Жени, что такое гимнастика. И томагавк. Ну, с гимнастикой догадаться можно. Да и слышал он это слово раньше, просто не сразу сообразил. А томагавк… это что-то индейское. Женя может и не знать.
Он почувствовал на себе взгляд и сразу понял – Женя. Только она могла так смотреть, гладя взглядом. Эркин медленно повернулся лицом к ней, улыбнулся.
– Я помешала тебе? – улыбнулась Женя.
– Нет, Женя, что ты, – он стоял перед ней, босой, в трусах, туго обтягивающих его бёдра. – Женя, ты… тебе нравится, ну смотреть, как я это делаю?
– Да, – сразу сказала Женя. – У тебя это очень красиво получается.
– Тогда… тогда я сейчас стул принесу, и…
И тут в дверь позвонили. Женя побежала к входной двери, а Эркин кинулся одеваться.
Оказывается, Алиса привела гостей: Тошку и Тоньку с их мамкой. А то они ещё их ёлки не видели. И началась вечерняя праздничная суета, когда хлопают двери, приходят и уходят, не запирая дверей, даже не одеваясь по-уличному, а чего там, коридор же только перебежать, не замёрзнешь…
Алабама
Атланта
Особняк Говардов
Рождество – семейный праздник. Что бы ни было, как бы ни было, но должно быть нечто неизменное в меняющемся мире. Традиции держат связь времён. Семейные узы…
Спенсер Рей Говард, Старый Говард, презрительно скривил губы. Необходимость соблюдать внешние приличия тяготила всё больше. Нет, раньше это позволяло глядеть на всех с высоты, беззвучно издеваться над идиотами, простодушными простаками, искренне верящими в истинность и правдивость сказанного. Но сейчас… это же самое оборачивалось жгучей насмешкой над ним самим. А этого допустить нельзя. Тебя могут ненавидеть, тебя должны бояться, но смеяться над тобой… этого позволять нельзя, насмешников надлежит карать, жестоко, показательно жестоко всем на страх. Над властью нельзя смеяться! А если ты позволяешь насмешки, значит, власти у тебя нет. Утрата власти страшнее утраты денег. Потому что потерянное в одной неудачной сделке можно компенсировать другой, уже удачной, но потерянную власть вернуть невозможно. А без власти… все сделки станут неудачными. Бывший властитель – покойник. Даже если тело ещё живо. И тишина за дверью уже не почтительная, а мёртвая. Нет, кое-что ещё есть, но это кое-что, крохи. Да, и с ними можно попытаться снова начать восхождение, но это если все забудут, кем ты был раньше. Начать заново на новом месте с новыми подручными и новыми врагами. Сложно, очень сложно, но возможно.
Говард ещё раз пробежал глазами почтительно требовательное письмо. Вернуть аванс и выплатить неустойку. Как же! Обязательно. Как только вы докажете, что именно вы делали заказ на биоматериал, его параметры и… хе-хе, другие тактико-технические характеристики. А ответить за нарушение Пакта Запрета не хотите? И доказать, что именно я имею к вашему заказу какое-то отношение, можете? Тут, слава Богу, успели. Все Центры со всем персоналом, оборудованием и материалом благополучно ликвидированы. А заодно все вспомогательные и дополнительные, все эти Паласы, питомники и лагеря. И с кого требовать? А с русских. Они – победители, они пускай за всё и отвечают.
Злорадно хихикнув, он убрал письмо в папку «без ответа». Сжечь? Зачем? Пусть лежат. Если что, их можно будет предъявить, как косвенные доказательства нарушения Пакта. И отправители тоже это понимают. Потому и пишут столь иносказательно, и не повторяют требований, и не апеллируют к законам и судам. Как говорится: «Прибыли нет, но и убытков нет».
Приведя себя в хорошее настроение, Говард встал из-за стола. Об убытках, реальных и прогнозируемых он подумает потом, подводя, как и привык, дневные итоги. А пока… ничего насущного и неотложного нет. Заведённый и выверенный механизм домашнего хозяйства функционирует и без его участия. Тоже традиционно, как было заведено ещё его собственным дедом. Мужчины Говардов обеспечивают дом, а ведут его женщины. Младшую удалось пристроить к делу, тихой мышкой шебаршится в комнатах, помогая экономке и мажордому. Не командует и командовать не будет, но исполнительна. А вот старшая. Нет, её тоже можно было бы использовать, если бы чертовка не пыталась вести собственную игру. Ни ума, ни внешних данных, ни средств для этого у неё нет, а понимать этого не желает. Всё тащится вслед за мамочкой. Изабелла хоть иногда понимала, где надо даже не остановиться, а слегка притормозить и немного подумать. Скажем – Говард усмехнулся – о странной монограмме на дверце своего разграбленного сейфа даже не заикнулась, хотя не увидеть и не понять не могла. Хватило ума. А вот в Хэллоуин сглупила. И поплатилась за это. Так туда и дорога. Как безвинная – хе-хе – жертва она гораздо полезнее.
В дверь кабинета поскреблись.
– Ну? – недовольно бросил Говард.
– Дедушка, к тебе пришли, – приоткрыла дверь Мирабелла.
И тут же отпрянула, вернее, её оттолкнул, входя, человек, при виде которого Говард приподнял бровь, выражая неодобрительное удивление.
– Да, это я, – кивнул гость. – Не ждал? А зря.
Говард кивнул, приказывая Мирабелле закрыть дверь. Такие намёки и знаки она уже научилась понимать и выполняла беспрекословно.
Гость оглядел кабинет и, усмехнувшись, показал на тёмный квадрат на стене.
– Настолько припекло, что сдал на аукцион? – и насмешливо одобрил: – Разумно.
– Зачем ты приехал? – разжал губы Говард.
– Называй меня Неуловимым Джо, – гость хохотнул, намекая на старинный анекдот. – Надеялся, что я у русских? Как видишь, нет. И почему бы мне не навестить старого приятеля и, – мерзко подмигнул, – подельника. Так, кажется, говорят твои новые… как ты их называешь?
– Зачем ты приехал? – повторил Говард.
– Я же сказал, – удивился гость. – Повидаться с тобой, кое-что вспомнить, освежить, так сказать, в памяти, обсудить, даже договориться, – он выразительно покосился на старинный кабинетный бар тёмного дерева. – Или, – его улыбка стала вкрадчивой, – ты не хочешь договариваться?
– За выпивкой не договариваются, – сухо ответил Говард, указывая на кресла у стола.
– Дело прежде всего, – согласился гость, усаживаясь. – Итак Спенсер, что ты можешь мне предложить?
– За что… Джо? – очень искренне удивился Говард, устраиваясь напротив.
– За молчание, разумеется. Всё остальное за отдельную плату.
– А почему я должен тебе платить?
– Не должен, Спенни, а хочешь. Ты просто жаждешь купить моё молчание. Ведь других причин молчать у меня нет.
Говард кивнул.
– Но ты уверен, что тебя захотят слушать?
– Ещё бы! Ты тоже в этом уверен.
– Нет, пока я не знаю, как ты выскочил.
– Надо быть исключённым из Клуба за неуплату членских взносов, – хохотнул Джо. – Привилегия бесплатного членства иногда мешает. Многие на этом погорели.
– Русские взяли архив Клуба, это точно?
– Действующие списки точно, – стал серьёзным гость, – а вот архив… Многое распылили по региональным отделениям, некоторые ещё в заваруху сгорели, так что… тут много неясностей.
– И твоя неуловимость под вопросом, – позволил себе улыбнуться Говард.
– Как у любого, – поддержал его Джо.
– Если молчание должно быть взаимным, – стал рассуждать Говард, – то почему платить должен только я?
– Потому что ты молчишь только о прошлом, а я молчу дважды. О прошлом и настоящем. С тебя больше.
– О моём настоящем ты не знаешь, и знать не можешь, – сухо сказал Говард.
Джо с удовольствием расхохотался.
– Ну, так я – известная свинья.
Говард нахмурился, мгновенно вспомнив старинное изречение: «Что знают двое, знает и свинья». Да, знают многие, но каждый о немногом, и если этот… Джо собрал хотя бы треть, то остальное легко домыслит сам. А это уже нежелательно и весьма. Придётся договариваться. Или… использовать? Нет, легко отожмёт, оставить партнёру труды, а себе забрать результаты – это всегда умел, виртуозно, надо признать, работал.
– У меня нет денег.
Джо присвистнул, изображая изумление.
– Вот как? И ты в этом так легко признаёшься? Но, Спенни, ты никогда не говорил правды. И значит, на самом деле… Но это не слишком важно. А вот зачем ты мне это сказал? – гость подмигнул. – Вот это надо обдумать. Не почему, Спенни, а зачем.
Говард пожал плечами.
– Думай. Твои размышления мне неинтересны. Мы оба молчим. Тебя это устраивает?
– Я уже сказал: нет. Прибавь к своему молчанию кое-что посущественнее. Можно и не деньгами. А, скажем, – ухмылка Джо стала угрожающей, а голос серьёзным, – из плодов ночного сбора урожая. Я отдал тогда Нэтти свой лучший десяток. И он положил их всех. И прошёлся по имениям моих людей. И это тоже к твоему долгу. Я не прошу лишнего, я требую своего.
– У тебя в этом деле не было доли.
– Не было, так будет.
– Нет, – отрезал Говард.
Обычно на этом всё заканчивалось. Затем произносилась фраза о неприемлемой ситуации, из-за портьер выходили двое или трое… Но сейчас за портьерами пусто. И некого вызвать звонком. И понимая это, гость даже не потрудился изобразить страх. Более того:
– Ну, Спенсер. Что дальше?
– Уходи.
– Уйду, – согласился Джо. – В отличие от тебя, мне есть куда идти. Не предавай, Спенсер, и не предаваем будешь.
Он легко оттолкнулся от подлокотников и встал, сверху вниз посмотрел на Говарда, усмехнулся.
– И в память былой дружбы дружеский совет. Твоя внучка слишком активно лезет в штаны ко всем подряд. Объясни ей, что всё надо делать разумно и, обязательно просчитывая последствия. Такая неразборчивость и назойливость отпугивает серьёзных клиентов.
И вышел, не прощаясь. За дверью неразборчиво пискнула Мирабелла, и прозвучал уверенный голос гостя.
– Благодарю, детка, но я знаю дорогу. Привет сестричке.
Оставшись один, Говард пересел на своё рабочее место и дал себе волю. Сжал кулаки и ударил ими по столу перед собой. Мерзавец, сволочь, как это русские его упустили?! Но ничего. Не в первый раз начинать с нуля. И если удастся операция с этим подонком Найфом, то… то будут и деньги, и страх. «Ансамбль»? Поползёт, и будет служить как… как служили все. А получиться должно. Да, сложно, в определённой степени, головоломно. Но тем труднее отследить и помешать. И медленно. Что правильно. Резкое движение вспугивает дичь, а медленное приближение позволяет застать её врасплох. И наглый мальчишка, посмевший взять себе псевдонимом, вернее – Говард усмехнулся с презрительной ненавистью – кликухой имя личного врага Говардов, будет уничтожен первым. Кто он там на самом деле – Смит или Джонс – неважно. Посмел назваться Бредли, ну, так и получи… как Бредли. А его деньги дадут возможность прибрать к рукам весь Ансамбль.
Говард разжал наконец побелевшие от напряжения кулаки, погладил, успокаиваясь, полированную столешницу. Да, эта последняя, задуманная и начатая ещё до Капитуляции комбинация станет его первой в новом мире. И хорошо, что так мало осталось из прежнего, никто не путается под ногами. А когда Ансамбль будет подчинён, Джо перестанет быть Неуловимым, во всех смыслах. Он ещё раз мысленно прошёлся по уже отработанным стадиям всей комбинации. Пока без сбоев. И каждый был уверен, что работает только на себя. Пускай. Нужна не слава, а результат.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
Возвращался Эркин домой уже в темноте. Небо стало чёрным, и звёзд не видно. Значит, тучи сплошняком натянуло, и завтра пойдёт снег. А сегодня было хорошо, солнечно.
Эркин шёл ровным размеренным шагом и с удовольствием вспоминал сегодняшнее.
С утра после завтрака он навёл чистоту и порядок во всей квартире, поиграл с Алисой в мозаику, а потом оделся уже на выход и ушёл. И не то, чтобы боялся, а было как-то неловко, что в праздник, когда может весь день быть с Женей и Алисой, уходит куда-то без них. Но ведь Колька просил не звонить, и сам он понимает, что Жене и тем более Алисе делать там нечего.
У двери, уже взявшись за ручку, Эркин остановился.
– Женя, я… я не знаю, когда вернусь.
– Ничего, – Женя ободряюще улыбнулась. – Я всё понимаю, Эркин, это… мужское развлечение, правильно? – он нерешительно кивнул. – Ну вот, и ты, ведь ты хочешь быть как все, – она улыбнулась его более уверенному кивку, – и должен быть как все. Так что иди и веселись от души.
Она поцеловала его в щёку и легонько подтолкнула в плечо.
И он пошёл. В Старый Город. Через пути, к магазину Филиппыча. Магазин был закрыт из-за праздника и смотрелся сарай сараем. И дальше по заснеженной улице между маленькими бревенчатыми домами – он уже знал, что их называют избами – заборами из досок или реек. Шёл легко, не задумываясь, уверенный, что выйдет к пруду.
Пруд был не особенно большим, так, неглубокая котловина с пологими, истоптанными тропками и исчёрканными санками, склонами. Выйдя к нему, Эркин остановился, оглядываясь. На заснеженном льду гомонили, перебрасываясь снежками, мальчишки, на склонах курили, перебрасываясь уже солёными шутками и руганью, парни, а чуть в стороне толпились мужчины, курили солидно, не спеша, переговариваясь нарочито ленивыми, необидно небрежными голосами. Почти все, как и он сам, в полушубках и бурках, но попадались и армейские зелёные куртки, и серые шинели. Эркин выглядывал знакомых, но его окликнули:
– О, Мороз! С Рождеством тебя!
Эркин сразу подошёл на Колькин голос.
– Здорово, Колька. И тебя с Рождеством.
Колька был в своём чёрном с золотыми нашивками бушлате.
– Мы с одной бригады, – кивнул он на Эркина стоявшим рядом мужчинам.
– Ну, чего ж, – мужчина с аккуратно подстриженными светлыми усами окинул Эркина внимательным, необидно оценивающим взглядом и протянул руку. – Мороз, значит?
– Мороз, – кивнул Эркин, сдёргивая варежку.
Рукопожатием его явно проверяли, и он ответил почти в полную силу.
– Однако, – улыбнулся мужчина и подмигнул. – Однако силён. Давно приехал?
– Да после святок месяц будет, – ответил Эркин.
Ругань на склонах становилась всё забористее и злее, парни стали, сплёвывая сигареты, спускаться на лёд, выстраиваясь в две неровные шеренги. Мальчишки воробьями прыснули во все стороны.
Эркин со спокойным вниманием следил за схваткой. Ногами, похоже, не дерутся, и не борьба, как в Бифпите, одни кулаки в ходу, не боятся кровь пустить, с замахом бьют.
– Только на кулаках, понял? – строго сказал ему Светлоусый. – Не вздумай нож доставать.
Эркин кивнул и решил, на всякий случай, уточнить:
– До первой крови?
– Пока не ляжет, хоть до десятой, – хохотнул кто-то из стоявших рядом.
– Лежачего не бить, – стали наперебой объяснять Эркину.
– Ага, и в спину не бить.
– Да, как за черту убежал, так всё.
– А до черты? – поинтересовался Эркин.
– Догонишь если… – заржали вокруг. – А ты такого пинка дай, чтоб до черты не останавливался.
Светлоусый докурил, бросил и растоптал окурок.
– Так, как тебя? Мороз? С Рябычем встанешь. Рябыч, пригляди, чтоб по первости не зарвался.
– А… – дёрнулся было Колька, но под взглядом Светлоусого замолчал, вытянулся и даже каблуками прищёлкнул.
Шеренги на льду сбились в общую невразумительную кучу. Но, как только стали спускаться на лёд мужчины, парни, как до этого мальчишки, перестали драться и потянулись на склоны, вытирая подбираемым тут же снегом окровавленные лица и доругиваясь, но уже без особого запала.
Эркин шёл рядом с Рябычем – плотно сбитым мужчиной лет сорока, не больше, с аккуратной золотистого цвета бородой. Лицо у него было чистое, без рябинок – Эркин видел рябых в лагере – и за что мужика прозвали Рябым, вернее, Рябычем – непонятно.
Пока спускались на лёд, как-то само собой разошлись на две группы и вытянулись в шеренги, но заметно дальше друг от друга, чем парни. И шеренги были ровнее.
– Ну, мужики, – Светлоусый в середине шеренги оглядел своих. – Перекрестись, что руки чисты.
Эркин не понял, но, подражая Рябычу и остальным, сдёрнул с правой руки варежку и, сложив три пальца щепотью, коснулся ими лба, груди, правого и левого плеча, расстегнул и сбросил с плеч полушубок так, чтобы тот упал сзади за спину, натянул варежку обратно. Так же сделала и шеренга напротив. Обшарив её взглядом, Эркин нашёл Тима. Смотри-ка, пришёл. Но на другом конце стоит. Ладно, потом разве только в общей свалке сойдёмся, а пока… Точно напротив него кряжистый светлобородый и синеглазый, как почти все здесь, мужчина в выцветшей от стирок синей рубашке.
– Сходимся, мужики.
И мерный шаг. Сходились не спеша и, неожиданно для Эркина, держа равнение. Когда между шеренгами оставалось меньше шага, остановились. Эркин, не отрываясь, смотрел прямо в лицо своего противника.
– Ну, с богом, мужики. Ии-эх! – прозвучал чей-то голос.
Эркин отклонился, пропуская возле уха летящий в лицо поросший золотистыми волосками кулак, и ударил точно в грудь, вложив всю силу. Вырубать надо первым ударом, второго тебе сделать не дадут – истина, усвоенная им ещё в питомнике. Попал хорошо. Его противник, по-рыбьи хватая ртом воздух, попятился, и Эркин пошёл на него. Но на третьем шаге тот словно споткнулся и сел на снег. Лежачего не бить, а сидячего?
– Пошёл на черту! – рявкнул за его спиной Рябыч.
Эркин оглянулся, проверяя, правильно ли понял.
– Пошёл! – с тяжёлым выдохом Рябыч ударил своего противника в ухо, повалив того, тяжело перешагнул через упавшее к его ногам тело в армейской гимнастёрке и пошёл к валявшимся на снегу курткам, полушубкам и шинелям шеренги противника.
Эркин пошёл рядом. Перешагнув через черту из вещей, они остановились и повернулись лицом к поредевшей «стенке».
Да, вон идёт светлоусый, Колька в своей смешной полосатой фуфайке, ещё… А упавшие так и лежат на снегу. А на той стороне кто прошёл? Тим?! Да, вон стоит. Ну, понятно, кому и пройти, как не ему. Они встретились глазами и, привычно сохраняя лица неподвижными, еле заметно кивнули друг другу.
И вот на той стороне Тим, ещё мужчина, да это же Терентий! А на этой… ого сколько! Больше десятка прошло, точно. А не прошедшие сидят и лежат на снегу.
– Наша взяла, мужики! – Светлоусый сорвал с головы и подбросил вверх свою шапку.
И Эркин, подражая остальным, свистел, что-то орал, подбрасывал и ловил свою ушанку. Лежавшие на снегу вставали, отряхивались. Строй смешался. Хохоча, ругаясь кто весело, а кто и зло, разбирали одежду. Встряхивая перед тем, как надеть, полушубок, Эркин быстро оглядел склоны, проверяя себя. Не показалось ли ему, что на берегу были женщины? Нет, точно. Прибежали смотреть. Мальчишки на деревьях…
Рябыч кивнул ему.
– Могёшь.
Эркин улыбнулся в ответ, поняв, что его приняли.
Бывшие минуту назад противниками уже все вместе шли к берегу. Эркин нашёл взглядом «своего». Как тот? Вроде отдышался. Ну и ладно. Врезал-то ему в полную силу. Дурак Тим. Ударить белого – не проблема. Ударить в силу, но без злобы – вот что сложно. Если б не те драки с Андреем и Фредди на выпасе, не смог бы сейчас. Или бы подставил себя, или бы сердце загорелось, и тогда, как в заваруху. Насмерть.
Эркин тряхнул головой, отгоняя ненужные сейчас, царапающие воспоминания.
– Эй, Мороз, – окликнул его кто-то. – Айда пиво пить.
– Айда, – кивнул Эркин.
– Не время для пива. Браги бы сейчас…
– Точно, брага – самое то.
– Так что, к Мадамихе?
– А пошла она!..
– Чего так?
– А хрен её знает, чего она мешает. С кружки лапти откидываешь.
– Это не брага крепкая, а нутро у тебя хлипкое.
– Не нутро у него, а голова.
– А ну её…
– Голову?
– Мадамиху, дурак.
– На свою, что ли, зовёшь?
– А чего ж?!
– У Мадамихи крепче.
– Ну и вали к ней, – Светлоусый оглянулся и кивнул Эркину.
К Светлоусому пошла вся их «стенка» и несколько мужчин из другой. Набились в тесную, с низким потолком комнату – её называли горницей, расселись за длинным, покрытым вышитой скатертью столом. Пили золотисто-бурую густую брагу, ели пироги с мясом и рыбой и не спеша, со вкусом вспоминали, кто кому и как двинул.
– А ты ничего, – Рябыч через стол кивнул Эркину. – Раньше на «стенку» ходил?
– Нет, – качнул головой Эркин. – Я о «стенке» только здесь и услышал.
– А так-то дрался? – спросил ещё кто-то.
– А иначе не выживешь, – ответил за Эркина Колька. – А вот, слушай, ты ж как-то об олимпиаде говорил.
– Там один на один выходили, – ответил Эркин.
– Это как, сам-на-сам, что ли?
Помедлив, Эркин не очень уверенно кивнул.
– Так, наверное.
– Ага, понятно.
– Ну, так что, мужики, на масленицу теперь «стенку» заведём или как?
– А чего спрашиваешь, испокон так было.
– Ну да, отродясь, святки да масленица.
– На Ивана Купалу ещё.
– Я не о том. А в масленицу и сам-на-сам попробоваться можно.
– А то мы не знаем, кто чего могёт?
– Новых много. Смотри, как «стенка» показала.
– И то.
– Что ж, мужики, дело решили?
– Чего бухтишь, ясно, что решили.
– Тогда остатнюю, мужики. Наливай, хозяин.
Светлоусый, бережно наклоняя большую – Эркин таких и не видел раньше – мутного, словно запылённого изнутри стекла бутыль, разлил брагу. Получилось по полстакана. Все взяли стаканы и встали.
– Ну, дай боже, нам и завтра то же.
Эркин выпил со всеми, как все взял кусок пирога, заел и в общей толпе пошёл в сени. Как все кивком ответил на полупоклон жены Светлоусого, что благодарила их за честь да почёт.
На улице Эркин почувствовал, что опьянел. Странно, брага не показалась ему особенно хмельной. Он взял пригоршню снега с ближайшего заборного столба и вытер им лицо. И вроде полегчало.
– Айда, – Колька хлопнул его по плечу.
– Куда? – спокойно спросил Эркин.
– На Кудыкину гору. А по дороге ко мне завернём.
Эркин не стал спорить. В самом деле, Колька у него на беженском новоселье был, и вообще… стоящий парень.
Они прошли по улице, свернули в проулок, где заборы были уже гораздо выше и глухими из неокрашенных досок. Колька толкнул узкую калитку, и они вошли в загромождённый сараями и поленницами двор. К удивлению Эркина, Колька не пошёл к дому, а свернул на тропку между сараями, кивнув Эркину на метавшегося на цепи кудлатого грязно-белого пса.
– Он только брехать горазд, иди смело.
Натянув до отказа цепь, пёс обнюхал край полушубка Эркина и, гавкнув им вслед, ушёл в конуру.
За сараями ещё один забор и калитка. Второй двор был маленьким и не таким заставленным, от калитки расчищенная дорожка к крыльцу, рядом с крыльцом в окошке виднелась детская рожица.
– На Пасху покрасишь, к Рождеству облупится, – Колька провёл ладонью по лохмотьям краски на столбике крыльца. – Дерьмо, а не краска.
Но обшарпанная дверь закрывалась плотно и не скрипела, а внутренняя была обита войлоком, и в сенях чисто, лампочка забрана в колпачок абажура, вещи не навалом, а по стенке в ряд крючки, снизу вроде полки для обуви, тут же специальный веник, чтоб обметать снег, и вообще… порядок на загляденье. Они разделись, обмели бурки и вошли в кухню, где в ноги Кольке сразу ткнулся мальчишка, а от печи им улыбнулась женщина в фартуке поверх платья и в косынке, из-под которой выбивались кудрявые тёмные пряди.
– Во! – Колька подхватил мальчишку под мышки, легонько подбросил и поймал. – Братан мой. Мировой пацан! А это Мама Фира. Эсфирь Соломоновна Гольдина. Мама Фира, это Мороз, мы в одной бригаде.
– Здравствуйте, – улыбнулась женщина. – С Рождеством вас.
– Здравствуйте, – ответно улыбнулся Эркин. – Спасибо, и вас так же.
– Мама Фира, он нехристь, вроде нас, – засмеялся Колька. – Ты нам чаю сделаешь, а? Мы со «стенки» и браги выпили. Ну, твоего чаю, ладно?
– Конечно, Коленька. Ты к Сёме после зайдёшь?
– Не, сейчас, – Колька опустил мальчишку на пол и легонько подшлёпнул. – Юнга Колобок, вольно, можешь быть свободным. Айда, Мороз, разуемся только.
Пол был чистым, и Эркин спокойно остался в носках, поставив, как и Колька бурки у печки на специально подстеленной рогожке. Из кухни они прошли в маленькую горницу и быстро – Эркин и оглядеться не успел – нырнули в совсем уже маленькую комнату, отгороженную от горницы даже не стенкой, а занавеской. «Выгородка?» – удивился про себя Эркин. Узкая длинная комнатка упиралась одним концом в печь, а другим в окно. Узкая, явно самодельная койка, застеленная пёстрым, сшитым из разноцветных треугольников одеялом, крохотный, похожий на вагонный, столик у окна. Над кроватью приклеенные к стене фотографии.
– Во, ты фотки пока посмотри, а я к Сёме загляну. Другой мой брат. Лежачий он, спинальник, – последние слова Колька произнёс с таким угрюмым выражением, что Эркин счёл за лучшее воздержаться от вопросов.
Колька исчез, а Эркин подошёл поближе рассмотреть фотографии. Мужчина, чем-то похожий на Кольку, в чёрной форме с погонами, нашивками, на груди медали, ордена, какие-то значки. Сбоку на поясе как нож, но подвешен как-то странно, не по-ковбойски. Тоже моряк? А нож тогда зачем? Рядом раскрашенная вручную фотография девушки со светлыми кудряшками. Сначала Эркин подумал, что это родители Кольки, но девушка никак не походила на Маму Фиру. Так это Колькина девчонка, что ли? А вот и сам Колька, и ещё с десяток парней, все в форме, с орденами, у ног чемоданчики и мешки, смеются все… Из-за занавески доносились голоса, засмеялся Колька, ещё кто-то.
