Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата
Эркин согласно кивнул. Кольки с Серёней уже не видно, а Миняй дохлёбывал щи. Они подсели к нему.
– Пошабашил уже?
Миняй кивнул и облизал ложку.
– Парни к кассе побежали. Сказали, займут там.
– Ага. Тогда мы быстренько.
Ну, есть быстро Эркина учить не надо. Он хоть и сел последним: выглядывал, нет ли в зале кого из тех, что с Женей работают, чтобы у них узнать, как там Женя, – но закончил есть первым, опередив и Саныча, и Миняя.
– Во! Это скорость, – покрутил головой Саныч. – Давай тогда к ребятам, мы догоним.
Эркин уже встал и собрал свои тарелки.
– Беги, мы уберём, – пробурчал с набитым ртом Миняй.
Выбежав из столовой, Эркин бросился к кассе, на ходу натягивая куртку и ушанку, чтобы потом не возвращаться за ними к столовой.
Где была толпа, так это у кассы. Хорошо ещё, что все три окошка работают. Эркин помнил, что в прошлый раз получал деньги во втором, но на всякий случай громко позвал:
– Колька, Серёня!
Его глубокий звучный голос легко перекрыл гомон, и сразу звонко откликнулся Колька.
– Полундра, гады, здесь стоят матросы! Давай к нам, Мороз!
Эркин ввинтился в толпу. Гибко качаясь, то вжимаясь, то протискиваясь, он довольно быстро добрался до Кольки с Серёней.
– Где там остальные? – сразу спросил Колька.
– Идут, – громко ответил Эркин.
– Да сколько вас, дьяволов? – возмутился седой мужчина в спецовке, стоявший сразу за Колькой.
– Коль уши заложило, прочисти, – огрызнулся Колька.
– Сказали же, бригада, – поддержал Кольку Серёня.
Эркин встал за Колькой и приготовился отразить любой натиск. Но Колька покачал головой.
– Вперёд становись. За мной занимали, вытеснят.
Эркин встал перед ним, сообразив: Серёня первый, Колька последний, а они все между ними. Здоровско придумано!
– Эй, Колька, Мороз, где вы? – громко позвал их голос Саныча.
– Здесь! – сразу отозвался Эркин и поднял руку с зажатой в кулаке ушанкой.
Пыхтя, сопя и отругиваясь, Саныч и Миняй протиснулись к ним.
– Ишь, горлодёры с рабочего двора, – смеялись и шумели вокруг. – Да, эти кого хошь переорут… Ну, теперь-то все?
Все, все, – ухмыльнулся Колька, но долго стоять молча он не мог и, переведя дыхание, снова заорал: – Эй, впереди, чего задержка?
– Ждут, когда ты замолчишь, – немедленно откликнулись от окошка.
– Уймись, – сказал Саныч Кольке и подмигнул седому. – Не терпится ему, стенка без него начнётся.
– Не навоевался, – понимающе кивнул тот.
Эркин стоял уже спокойно. Было жарко, и он, как и остальные, снял ушанку и распахнул куртку. Почти все вокруг были тоже в рабочем. Вспыхивавшие то и дело стычки из-за очереди быстро гасились шутками. Да и в самом деле, где ни стой, своё получишь, другому не отдадут и чужого не добавят. Так что трепыхаться незачем. Привстав на цыпочки, он ещё раз оглядел толпу. Нет, из машбюро никого не видно. То ли уже получили, то ли ещё не отпустили. Ладно. Двигалась очередь медленно, толчками.
– Чего там, а?
– По трём ведомостям дают.
– Это как?
– А просто. Получка, «ёлочные» да ещё премия.
– А что за премия?
– Квартальная?
– Или за год?
– Как дойдёшь, так и узнаешь.
Перспектива получения ещё одной премии заинтересовала Эркина, и он посмотрел на Саныча.
– Это как?
– А просто, – стал объяснять Саныч. – «Ёлочные» дают всем, квартальную тем, кто с сентября работает, а годовую кто до прошлого Рождества пришёл.
– Ага, – кивнул внимательно слушавший Миняй. – А я вот с мая, мне как?
– Значит, за полгода премия, – ответила полная женщина в синей юбке и армейской гимнастёрке без погон и петлиц, прижимая к груди толстую тетрадь и неожиданно ловко пробираясь в толпе.
– Лидь-Санна! – восторженно заорал Колька. – Моряцкий вам привет и семь футов под килем!
– Угомонись, Гольдин, – строго посмотрела на него женщина и не менее строго на Эркина. – А тебя я почему не знаю?
– Да он с нашей бригады.
Она внимательно, запоминая, оглядела Эркина.
– Давно работаешь?
– Две недели, – ответил Эркин.
– Так, – кивнула она. – Ты о профсоюзе слышал?
Эркин осторожно пожал плечами. Профсоюз? Тред-юнион? Кое-что он слышал ещё в Джексонвилле, а больше на перегоне и в Бифпите.
– Это… trade Union тред-юнион, да? – решил он уточнить.
– Знаешь английский? – удивилась она.
– Да он с той стороны, – засмеялся Колька.
– Тем лучше, – кивнула она и открыла свою тетрадь. – Тебя как зовут?
– Эркин Мороз.
Она записала и улыбнулась ему.
– Зайдёшь потом в профком. Знаешь, куда?
Эркин покачал головой.
– Я ему покажу, Лидь-Санна, – радостно заорал Колька. – И покажу, и расскажу.
– Уж ты нарасскажешь, – покачала она головой с ласковой укоризной.
Когда она отошла, Эркин тихо спросил Кольку.
– А кто она?
– Селезнёва-то? – вместо Кольки ответил ему Саныч. – Она по профсоюзной части. Ты вообще-то о профсоюзе что знаешь?
– Тrade Union ред-юнион запретил давать цветным хорошую работу, – ответил Эркин, перемешивая русские и английские слова.
Саныч хмыкнул.
– Однако и знания у тебя. Это где ж такое?
– Там. В Алабаме. Тrade Union ред-юнион для белых.
– Так. Ну, а теперь слушай.
К тому времени, когда они подошли к кассе, Эркин знал о профсоюзе вполне достаточно, чтобы уяснить: отдаёшь каждый месяц сотую часть заработка, а взамен за тебя, если что, заступаются и иногда кое-что подкидывают. Так что…
– Эй, заснул, что ли?
Эркин наклонился к окошечку и назвал свою фамилию и табельный номер. Перед ним лёг разграфлённый лист в буквах и цифрах.
– Вот здесь.
В прошлый раз ему сказали, что как неграмотный он может ставить вместо подписи крестик, а после его объяснений о двух буквах показали, как их писать по-русски. Оказалось, что почти так же, только первую в другую сторону развернуть. Так что он спокойно и почти уверенно нарисовал ЭМ в указанном месте.
– Так, а теперь вот здесь.
Ещё один лист. Он успел увидеть цифры и теперь, пока кассир отсчитывал его рубли, быстро думал. Семьдесят пять по первому листу и столько же по второму. Почему? Ну, «ёлочные» – там сколько угодно может быть, но получка почему такая большая?
– Держи, сто пятьдесят. Следующий.
Колька подтолкнул его в спину, и Эркин стал пробираться к выходу. Сто пятьдесят рублей, если сотую в профсоюз, то это… это рубль и пятьдесят копеек. А больничная страховка же ещё. И на старость, как его, да, пенсионный фонд. Там тоже по сотой. Это уже четыре пятьдесят. Хотя нет, это он в прошлую получку отдавал. Вместе со всеми. Как раз три рубля. А налоги ещё… нет, ему сказали же, что налоги прямо по бумаге идут, до выдачи, и об этом можно и не думать, без тебя и начислят, и отчислят. Значит, только в профсоюз платить. Ладно. Может, и впрямь, дело сто́ящее. Если всем, как они говорят, от профсоюза хорошо, то вряд ли ему будет плохо.
Дорогу Колька объяснял толково, ничего не скажешь, и комнату профсоюза Эркин нашёл быстро. И эта женщина – Лидия Александровна Селезнёва – была там. И ещё какие-то люди. Шум, споры… Эркин уже собирался повернуть обратно: у них свои дела, он и после зайдёт. После праздников. Но его заметили и окликнули:
– Мороз? Проходи, садись, – она улыбнулась. – Поговорим немного.
Эркин вежливо улыбнулся в ответ и сел на указанный стул, положил ушанку на колено.
В принципе ничего страшного и даже необычного не было. Обычные вопросы. Давно ли работает, когда и откуда приехал, где живёт, есть ли семья. Услышав, что его жена тоже на заводе работает, Селезнёва быстро остановила его.
– Постой-постой, она в каком цеху?
– В машбюро, – ответил Эркин.
– Ага, точно, – Селезнёва, перелистав свою тетрадь, нашла нужную страницу. – Мороз Евгения Дмитриевна. Да, вот же и о тебе запись. Эркин Фёдорович, так?
– Так, – улыбнулся её радости Эркин.
– И дочь Алиса пять лет?
– Да, – улыбка Эркина стала сердечней.
Селезнёва что-то написала в тетради, сделала отметку на его странице и в какой-то ведомости. Они ещё немного поговорили, условились, что после праздников Эркин зайдёт и подаст заявление о приёме в профсоюз, тогда, после приёма, и взносы заплатит, уже с январской получки, а на досуге пусть вместе с женой о детском саде для дочки подумают, и если решат, то тоже заявление сразу после праздников подадут, и он попрощался, поздравил всех с наступающим праздником, выслушал ответные поздравления и ушёл.
Что ж, если в самом деле так, как говорил Саныч, да и сам он вроде убедился, что дело это если не стоящее, то точно не вредное. Но это всё потом. А сейчас… Сейчас он переоденется и пойдёт домой. И начнутся у него праздники. Настоящие. В бытовке было тихо и пусто. Ну да, кто с утра был, уже ушли, а… «полуденники» – Эркин, проверяя себя, посмотрел на часы – как раз во дворе. Он открыл свой шкафчик и стал переодеваться. Рубашку он возьмёт с собой: пропотела за эти дни. Так, куртка, валенки, штаны. Можно и не разминаться – особой работы сегодня не было, а пока за деньгами стоял и в профсоюзе сидел, тело отдохнуло. Эркин не спеша, с удовольствием переоделся, осмотрел полотенце и решил его тоже захватить домой, тоже стирать пора. Ну, вот и всё. Он закрыл и запер шкафчик, завернул рубашку в полотенце и положил свёрток в матерчатую сумку. Такие здесь были у всех. Сложил, засунул в карман и пошёл, а купил чего, так опять же не в руках несёшь, удобно, что и говорить, у женщин они яркие, в цветах и узорах, а себе он, конечно, купил в лавке у заводской проходной тёмно-зелёную из непромокаемой, как сказала продавщица, военной ткани. На прощание Эркин поглядел на себя в зеркало, сбил ушанку слегка набок и пошёл к выходу.
У проходной была толкотня. Кто уходит, кто только пришёл, но уходящих вроде побольше. С Женей он, конечно, разминулся, но они так и думали. Так что теперь… надо домой, но Эркин всё-таки свернул на центральную улицу, где были самые дорогие, но и самые хорошие магазины. В Алабаме он и носа бы сюда высунуть не рискнул, поберёг бы шкуру, а здесь… хоть так пройтись, хоть купить чего – всё ему можно, были бы деньги. «Ёлочные» – это ж, если подумать, та же премия – семьдесят пять рублей, с ума сойти, так что… так что купит, что задумал, ещё когда они с Женей выбирали обои и шторы в спальню.
Нарядные, в украшенных ёлках, со звёздами и ангелами витрины, радостно суматошная толпа со свёртками и сумками, редкий мягкий снег…
Эркин толкнул тяжёлую из тёмного дерева с матовым стеклом дверь и вошёл в тёплый, пахнущий влажной землёй, свежей зеленью и как будто душистиками магазин. Вместо обычного прилавка здесь стол продавца стоял посередине зала, а по стенам на полках теснились вазы и горшки с цветами. Улыбающаяся девушка в зелёном платье и аккуратном белом фартучке сразу подошла к нему.
– Здравствуйте, с наступающим вас, что бы вы хотели?
Эркин улыбнулся ей.
– Здравствуйте, и вас так же. Мне цветы. И чтобы надолго. Ну… не букет…
– С корнями? – пришла она на помощь.
– Да, – кивнул Эркин.
О цветах в спальню он думал давно и сначала хотел купить букет. И вазу. Но, наглядевшись на подаренную Бабой Фимой фиалку, что жила теперь на кухонном окне, решил, что и в спальне будут такие же. Живые. Вот только…
Но розы были только в букетах, а остальные… нет, конечно, они живые, зелёные, даже приятные, но это зелень, а не цветы. И тут он увидел белые лохматые как шарики.
– Хризантемы? – удивилась девушка и тут же улыбнулась. – Да, самые новогодние. И до весны цвести будут.
Эркин выслушал подробные наставления, как за ними ухаживать, кое-что переспросил и уточнил, потом их ему завернули в какую-то особую многослойную, чтобы не замёрзли, бумагу. Он расплатился и вышел, прижимая к груди огромный и несообразно лёгкий пакет.
Ну вот, Жене должно понравиться. Она хотела спальню розовую, а он ей всё испортил, но цветы – это всегда красиво. И ещё… ещё он сейчас вот чего купит, сколько бы это ни стоило. А потом…
Но, выйдя из фруктового магазина, он сразу направился домой. Конечно, точное время, кто когда приходит, они с Тимом не обговаривали, но опаздывать не стоит. Некрасиво. Дескать, заявился, когда работы уже нет, а стол накрыли. Не прогонят, но поморщатся. Нет уж. Позориться он не будет. Бежать ему не позволял пакет с цветами, но шёл Эркин быстро, и вскоре из-за домов перед ним выплыли башни «Беженского Корабля». У Маниного магазина толпились люди: там что-то продавали прямо с саней, и у центральной башни стоял опять грузовик с картошкой, и там тоже крутилась, выстраиваясь в неровную очередь, толпа. Эркин обошёл её стороной, кто-то открыл ему дверь подъезда. Он поблагодарил и поздравил с наступающим праздником, услышав ответные поздравления уже на лестнице. У двери на свой этаж он столкнулся с Лизой из восьмидесятой. Она тащила волоком мешок с картошкой, и её двое близнецов – Тошка и Тонька – круглые от намотанных поверх пальтишек платков, старательно помогали. Эркин положил покупки, открыл ей дверь и внёс мешок в коридор, а то на высоком пороге его и порвать недолго, собирай тогда картофелины по ступенькам.
– Вот спасибо, дальше я его волоком по гладкому.
– Спасибо, – в один голос пискнули близнецы.
– На здоровье, – улыбнулся Эркин. – С наступающим вас.
– И тебя так же, – ответила Лиза, а за ней и малыши.
Эркин подобрал сумку и пакет и пошёл к себе. Чтобы достать ключи, сумку пришлось опять положить на пол. Он пошаркал бурками по коврику, сунул ключ в скважину… нижний замок открыт? Женя дома?! У него дрогнули руки, и он не сразу попал ключом в скважину. Щёлкнул замок, Эркин толкнул дверь, одновременно подобрав с пола сумку, и шагнул через порог.
– Мама! Эрик пришёл! – ткнулась ему в ноги Алиса. – Ой, а это что? Мама!
– Ой, Эркин, наконец-то, молодец, что пришёл, ну как ты? Всё в порядке? Что это, Эркин? – Женя быстро чмокнула его в щёку, взяла пакет и теперь пыталась его открыть.
– Сейчас, Женя, сейчас покажу.
Эркин торопливо разделся, ловко повесив сумку на вешалку под свой полушубок, сбросил бурки и портянки и, вслепую нашаривая ступнями шлёпанцы, взял у Жени пакет.
– Это я в спальню купил, Женя, вот, посмотри.
Когда они все вместе вошли в спальню, Эркин снял с цветов пакет. Женя громко ахнула, а Алиса удивилась:
– Ой, а они настоящие?
– Конечно, настоящие, – засмеялась Женя. – Господи, Эркин, да они же… Это что, с корнями?
– Ну да, – Эркин перевёл дыхание: кажется, Жене понравилось. – Мне сказали, они до весны цвести будут, летом им надо отдохнуть, а осенью они опять зацветут.
– Ой, Эркин, красота-то какая! – ахала Женя, пока они пристраивали цветы на подоконнике.
– Тебе нравится, да?
– Ну, конечно же, Эркин, какой же ты молодец.
Отступив на шаг, Женя оглядела горшок-корзину и жёсткие тёмно-зелёные стебли, увенчанные белыми лохматыми шарами. Вздохнула:
– Господи, как красиво. Спасибо тебе, Эркин.
Эркин счастливо улыбнулся и обнял Женю за плечи.
– Я хотел розы, но… они были только в букете. А эти… живые.
– Конечно, живые лучше, – искренне согласилась Женя.
– Ага! – поддержала её Алиса. – Мам, а…
– Ой! – ахнула Женя, бросаясь на кухню. – У меня же суп на плите!
Алиса побежала за ней. Эркин ещё раз оглядел спальню, чуть подвинул цветы, чтобы они попали в зеркало. Вот так. Теперь, сидя на этом углу кровати, видишь цветы в зеркальном коридоре.
– Эрик, – вбежала в спальню Алиса, – а мама обедать зовёт.
– Иду, – Эркин упругим движением встал с кровати.
Алиса проводила его в ванную, где был выполнен ритуал умывания и держания полотенца с последующим обрызгиванием и полагающимся визгом. И наконец сели за стол.
– Пообедаем и пойдём.
– Мг-м, – пробурчал Эркин и перешёл к более важному. – Женя, к тебе из профсоюза, Селезнёва, подходила?
– Лидия Александровна? Да. А что? И к тебе?
– Да. После праздников, сказала, чтобы подал заявление в профсоюз, – Женя с улыбкой кивнула, и Эркин продолжал: – Я думал, Женя. Дело стоящее, так?
– Конечно, – согласилась Женя. – Ещё супу?
– Нет, спасибо, – мотнул он головой. – Я «ёлочные» большие получил. И получка большая…
– Я тоже, – улыбнулась Женя. – А что ты?..
– Работал неделю, а получил за две, – хмуро ответил Эркин. – А вычтут потом, с чем останусь?
– Не вычтут, – Женя подвинула к нему баночку с горчицей. – Мне объяснили. Оплата праздничных дней входит в коллективный договор. Это профсоюз как раз и добился.
– Понятно, – Эркин улыбнулся. – Тогда хорошо. А то… Понимаешь, Женя, я давно понял. Когда незаработанное дают, это потом всегда плохо оборачивается.
– Здесь не обернётся, – успокоила его Женя. – Алиса, доедай, не вози по тарелке. И кисель на третье.
– А конфету? – спросила Алиса.
– К киселю конфеты не полагаются. Вот печенье.
– Ну ладно, – милостиво согласилась Алиса.
Женя собрала со стола и сложила в раковину тарелки, налила в чашки розового киселя. Эркин с удовольствием глотнул ещё тёплую густую жидкость. Странно, но в столовой вроде такой же кисель, и цвет, и запах, а у Жени вкуснее.
– Подлить ещё? – спросила Женя, заметив, как он медленно пьёт, растягивая удовольствие.
– Нет, – улыбнулся Эркин. – Отяжелею, работать не смогу.
– А ты опять на работу идёшь? – удивилась Алиса.
– Мы на беженское новоселье идём, – объяснила Женя, допивая свою чашку.
– А я?
– А ты сейчас ляжешь спать.
Алиса надула губы, но спорить не стала.
– Я вымою, – Эркин встал из-за стола и мягко оттеснил Женю от раковины.
– Хорошо, я уложу её пока. Алиса, пошли умываться, зайчик.
– Эрик, ты только меня поцеловать приди, – сказала Алиса, выходя из кухни.
– Приду, – пообещал Эркин, ополаскивая и расставляя на сушке глубокие тарелки.
Он уже закончил мыть посуду и протирал стол, когда в кухню заглянула Женя.
– Эркин, иди поцелуй её. И будем собираться.
– Иду.
Эркин повесил тряпку, быстро ополоснул руки и вытер их кухонным полотенцем.
Алиса уже лежала в постели, укрытая, угол одеяла подсунут под щёку, глаза сонные.
– Э-эрик, – вздохнула она, когда Эркин наклонился над ней.
– Я, маленькая, – он коснулся губами её щёчки. – Спи спокойно.
Алиса успокоено закрыла глаза. Эркин выпрямился и, наверное, с минуту стоял, молча глядя на неё. Женя его не торопила.
А потом они быстро собрались, немного поспорили из-за его рабских штанов – Женя не могла допустить, чтобы он в таком виде показался на людях, а Эркин доказывал, что лучшей одежды для натирания полов у него нет. Помирились на том, что пойдёт он в «приличном», а рабские штаны возьмёт с собой и там переоденется. Эркин переоделся в старые джинсы и красно-зелёную ковбойку, натянул на босу ногу извлечённые из кладовки сапоги – всё-таки в шлёпанцах холодно – взял под мышку свёрток с рабскими штанами, Женя накинула на плечи тёплый платок, взяла свёрток с фартуком для себя и их подарком, и они пошли к Тиму.
К изумлению Зины, их огромная квартира оказалась тесной: столько людей к ним пришло. И из дома, и с Тимочкиной работы, и… многих она даже не знала. Друзья знакомых, сослуживцы соседей… шум, гам, стук молотков, восторженные взвизги и вопли Димы и Кати, кто за работой поёт, кто ругается… голова кру́гом. Груды одежды на полу, гора подарков, а ещё стол надо делать, господи…
– Ты, главное, спокойно, – Баба Фима ловко чистит картошку, локтем отстраняя лезущую прямо под нож Катю. – А ты сбегай, посмотри, как там, дальнюю комнату домыли, аль нет, – и, когда Катя убегает, улыбается Зине. – Всё нормально, Зин, и мужик у тебя правильный. Руки, голова – всё у него на месте. А что он рычит, так мужику либо рычать, либо кулаки в ход пускать, иначе они не могут. Он ещё сам себя не понял, живёт, как по льду ходит. Обомнётся, опомнится, всё хорошо и будет.
Зина вздохнула.
– Спасибо на добром слове, Баба Фима.
В кухню вбежала Женя.
– Зина, там полочки разметить надо.
И тут же появилась Катя.
– Мам, мастика нужна. И… суконка.
На закипевшем чайнике оглушительно задребезжала крышка. Зина рванулась бежать сразу по трём направлениям, и у неё на пути вдруг возник Дима.
– Мама, а в кладовке…
Господи, ну и денёк, ну… ну, нет слов…
Тим тоже не ожидал такого. Хотя… у Морозов не меньше народу и суматохи было. Но там он пришёл, а здесь к нему пришли. И называли его хозяином. Хоть и по-русски, а всё равно… царапает. Но и приятно.
Тим вошёл в самую большую комнату, где Эркин натирал вымытый и уже подсохший паркет. Посмотрел на его мускулистую напряжённую спину.
– Ты…ты как?
– В порядке, – ответил, не поднимая головы, Эркин. – Ты чего мастики так мало купил? Не хватит на все комнаты.
– Не рассчитал, – вынужденно согласился Тим. – Здорово получается у тебя.
– Выучили, – кратко ответил Эркин.
И по его тону Тим понял, что продолжать эту тему не стоит. Эркин снизу вверх посмотрел на него и улыбнулся.
– Реши, какие ещё натирать. На все комнаты не хватит. Если ещё и прихожую… – Тим кивнул. – А остальные я вымою и подмажу чуть, потом сам доделаешь.
– Спасибо.
– Не за что, – хмыкнул Эркин.
– Эй, хозяин, – заглянул в дверь полуседой мужчина в голубой майке с неровным глубоким шрамом на плече. – Ты вешалку-то где ставить будешь?
– Иду, – Тим заставил себя отвести глаза от завораживающе красивой игры мускулов на спине и плечах Эркина.
Эркин даже вроде не заметил этого, сосредоточенно втирая мастику в медово золотистые дощечки. И так, и так, и так…
– Дядя Эрик, а я с тобой хочу…
Эркин посмотрел на Катю, на её тоненькие ручки-палочки. Где ей натирать: силы меньше, чем у мухи.
– Возьми вон ту тряпку и, где я натёр, тоже каждую дощечку протирай.
– Ага, – выдохнула Катя.
Так-то это ему не нужно, но ей по силам и вреда не будет. А хороший паркет. Если его сейчас как следует натереть, то долго держаться будет. Его руки совершали привычные движения, знакомые с детства, с того бесконечно далёкого и очень близкого дня, когда их, пятилетних, только-только прошедших сортировку и отобранных в спальники, привели в просторный, похожий на сортировочный зал и надзиратели, тыкая дубинками им в спины и ягодицы, стали их учить натирать паркет. И вот… всё как тогда. Только теперь ему, чтобы втереть мастику достаточно один раз провести щёткой, а тогда… Эркин тряхнул головой. Всё так и всё не так. И не надзирательский взгляд на спине, а совсем другой. Он выпрямился, чтобы взять банку с мастикой и увидел стоящую в дверях Зину. Улыбнулся ей.
– Не мешает она тебе? – ответно улыбнулась Зина.
– Я помогаю, – пискнула Катя.
И он кивнул, подтверждая её слова. Зина вздохнула, глядя на его работу. И долго бы так простояла, если бы её кто-то не окликнул.
Натерев пол, Эркин ещё раз, по площади, протёр его суконкой и улыбнулся Кате.
– Пошли дальше?
– Пошли, – кивнула Катя, завороженно глядя на него.
– Тогда беги, спроси, какие ещё комнаты натереть.
Катя кивнула и исчезла. Эркин оглядел комнату. А что, неплохо. Столовая или гостиная. И обои ничего, симпатичные. И шторы…
Катя привела сразу и Тима, и Зину. И, конечно, прибежал Дим. И хотя решать было особо нечего, и так же ясно, что четыре комнаты – это гостиная, которую Зина упорно называла залой, спальня и комнаты Дима и Кати, но поговорили обстоятельно и со вкусом. Ну, а на прихожую, это уж сколько останется. И хорошо, что мебели мало, легко двигать.
До темноты успели повсюду повесить люстры и плафоны и продолжали работать уже при свете. Стеллажи в обеих кладовках, карнизы, вешалки, полочки и шкафчики… чтобы завтра Сочельник уже по-человечески встретить.
Было уже совсем темно, когда обустройство закончили и в большой комнате накрыли стол. Тоже на полу, а то иначе всех и не усадить. И даже не скатерть, а простыню на пол стелили. Винегрет, горячая картошка, колбаса, сало, огурцы, капуста, толстые ломти хлеба, стаканы, чашки, кружки… Мужчины разливают водку, женщины торопливо раскладывают по тарелкам еду… Эркин, убедившись, что Жене удобно, держит свой стакан и с интересом ждёт речи Тима. Ну-ка, как тот с этим справится?
Лицо Тима оставалось спокойным, только на лбу выступили капли пота.
– Я благодарю всех, – начал, старательно выговаривая русские слова, Тим и судорожно перевёл дыхание. – Спасибо, всем спасибо, я не думал, что… что такое бывает, спасибо… – и, задохнувшись словами, залпом выпил свой стакан.
– На здоровье, Тима, – кивают ему, – Живи, детей расти… На долгую жизнь тебе… На здоровье…
Эркин, как все, выпил свой стакан и набросился на еду. Пить он не хотел, но отвертеться никак нельзя. Налили ему, как всем, не в насмешку и не для того, чтоб напоить, и он уже знал, что заесть, не дав себе опьянеть, вполне возможно. Чем и занялся. Но все за работой проголодались, и он опять же не выделялся. Ровный гул разговоров, шуток, смеха, обсуждений, кто куда на святках пойдёт, где сколько «ёлочных» дали, какие где премии и о прочих житейских очень важных мелочах.
Тарелки и миски пустели, да и время не раннее, и уже начали вставать и прощаться, желать хозяевам счастливого Рождества, веселья и богатства этому дому. Женщины целовались с Зиной, мужчины обнимались с Тимом или просто жали руки. Со смехом и шутками разобрали гору одежды и обуви в прихожей и шумной толпой вывалились из дверей.
– Эркин, ты иди, – Женя быстро чмокнула его в щёку. – Я Зине помогу убрать и приду. А то там Алиса одна.
– Ладно, – секунду помедлив, кивнул Эркин, – Я тогда пока…
Он не договорил, потому что вмешалась Баба Фима.
– Да ты что, Женя, давай иди. И без тебя управимся. Иди-иди.
И она чуть ли не вытолкала их за дверь, еле-еле попрощаться успели.
На лестничной площадке Женя рассмеялась.
– Ох, как Баба Фима командует.
– Как генерал, – кивнул Эркин, одной рукой обнимая Женю за плечи. – Тебе не холодно?
– Нет, что ты.
Женя высвободила из-под платка руку и обняла его за талию. Так, в обнимку, они и пошли вниз по лестнице.
Когда вся посуда была перемыта и громоздилась на столе в кухне аккуратными стопками, Баба Фима поцеловала Зину, поцеловала и Тима, властно наклонив его голову к себе и пожелала им счастливого Рождества. Зина даже не пошла провожать её, а обессиленно села у стола и сидела так, пока Тим закрывал за Бабой Фимой дверь, а потом укладывал спать Дима. Катя уже спала, как была, одетая, поверх одеяла, и не проснулась, когда Тим раздевал её и укладывал. Зина и слышала всё это, и знала, что это же её дело, а встать не могла. Вот ведь как, и не делала ничего, а устала.
Тим погасил свет в детских комнатах и вошёл в кухню.
– Устала?
– Да, – виновато улыбнулась Зина.
Тим подвинул табуретку и сел рядом с ней, обнял. Зина, вздохнув, положила голову ему на плечо, такое сильное, твёрдое…
– Давай, – улыбнулся Тим, – давай я отнесу тебя.
– Да ты что?! – ахнула Зина.
Но он уже подхватил её на руки и встал. Зина оказалась тяжелее, чем он ожидал, но он сумел донести её до спальни и положить на кровать. И лёг рядом, переводя дыхание.
– Господи, Тимочка, – тихо смеялась Зина, – господи…
Она повернулась набок и обняла его, поцеловала. И Тим так же порывисто повернулся к ней.
– Ой, Тимочка, – Зина ойкнула, прижимая его голову к своей груди. – А свет-то забыли. Нет уж, Тимочка, давай уж по-человечески, а то это ж как…
Тим со вздохом оторвался от неё. И, в самом деле, чего они в одежде, будто второпях или украдкой.
– Ох, Зина…
– Да ничего, Тима, я уж мигом, – целовала его Зина.
Тим встал и пошёл в ванную. А когда вернулся, кровать уже была разобрана, И Зина в одной рубашке быстро переплетала на ночь косу.
– Ты, Тимочка, свет погаси и ложись, я только к Диме с Катей загляну.
Тим молча кивнул. Зина быстро шмыгнула мимо него, а он стал раздеваться. Не спеша, спокойно. Он у себя дома. Раздевшись, подошёл к двери, полюбовался отражением лампы в блестящем, как зеркало, паркете. Где уж там парня учили, но этому, надо признать, выучили хорошо. Щёлкнул выключателем и уже в темноте вернулся к кровати и лёг, как всегда, к стене. Блаженно потянулся и тут вспомнил. А ёлка! Чёрт, ему же говорили. Внести и поставить ёлку, чтобы она за ночь оттаяла, а с утра тогда уж наряжать и готовить. Он откинул одеяло и сел на кровати. Так. Одеваться, как на улицу, не стоит, но хоть штаны с рубашкой натянуть надо. И когда Зина вошла, он попросил её.
– Включи свет.
– А что такое, Тимочка?
– Забыл совсем. Ёлку надо внести и поставить.
– Да завтра, Тимочка.
– Нет, – твёрдо ответил он, застёгивая штаны. – Я быстро. Ты не ходи, простудишься.
Но Зина всё-таки пошла за ним, только платок на плечи накинула.
Тим на кухне сдвинул штору, закрывающую окно и дверь на кухонную лоджию, повернул запоры – верхний, нижний, средний – и открыл дверь. Холодный воздух ударил его в лицо и грудь, и, преодолевая его, он шагнул на лоджию, взял твёрдую, плотно увязанную ёлку и шагнул обратно. Ушло на это несколько секунд, но, закрывая дверные запоры – в той же последовательности – он ощутил… не пережитый холод, а блаженное тепло кухни.
– В залу поставим, Тимочка?
– Да. В гостиную.
Тим занёс ёлку в гостиную и включил свет. Зина побежала в кладовку за крестовиной. Тим распустил стягивавшие ёлку верёвки, и, когда Зина принесла крестовину, он вставил холодный шершавый ствол в отверстие и тут же беззвучно выругал себя за глупость: надо было сначала вставить, закрепить, а потом верёвки снимать, а то теперь лезут колючие ветки в лицо. Но встало хорошо, подтёсывать не понадобилось, а когда отогреется и разбухнет… И наконец поставил её.
– Посередине сделаем?
– Нет, – сразу решил Тим, вспомнив виденные им когда-то украшенные к Рождеству дома беляков. – Вот в этот угол.
И, опасаясь поцарапать паркет, отворачиваясь от лезущих в лицо колючих ветвей, взялся обеими руками за ствол, приподнял и перенёс ёлку в угол так, чтобы свет падал и из окна днём, а вечером от люстры. И чтобы с любого бока подойти было можно.
– Вот так, – выдохнул Тим, отступив на шаг.
– Ага, – согласилась Зина. – А наряжать завтра будем.
Тим ещё раз придирчиво оглядел ёлку со всех сторон: не клонится ли куда – и удовлетворённо кивнул.
– Хорошо.
– Хорошо, конечно, – кивнула Зина и тут же ойкнула. – Ой, а воды-то не налили! Я сейчас.
Она выбежала из гостиной, чем-то где-то громыхнула и бегом вернулась с плоским тазом, который подсунули под ёлку так, чтобы срез ствола чуть-чуть не касался дна. Пока Тим заново укреплял ствол, Зина принесла в ковшике воды и налила в таз.
– Вот так, Тима. А теперь спать пошли. Завтра всё уберём.
– Завтра, – согласился Тим.
Выходя из гостиной, он погасил свет, и до спальни они дошли в темноте. Не зажигая света, разделись и легли. Тим обнял, притягивая к себе, Зину.
– Замёрзла?
– Да нет, Тимочка, – тихо засмеялась она.
Всё её тело колыхнулось от этого смеха, и Тим тоже засмеялся, налёг на неё. Зина готовно поддалась. Её мягкое тёплое тело колыхалось под ним, послушно отзываясь на каждое его движение. Так было каждую ночь, и каждую ночь он заново удивлялся тому, что это с ним, на самом деле. И каждую ночь тёплые мягкие губы Зины прижимались к его губам, и её шёпот, повторяющий его имя и ещё какие-то слова, обжигал его ухо, и он засыпал, обнимая её, и её руки гладили его волосы и натягивали на него одеяло.
