полная версия

Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата

В отличие от ленча, сейчас уже не спешили. Смеялись, что Молли своё мясо Ролу подкладывает, а он, как она отвернётся, обратно. После супа ели творог, политый сметаной. От этого Чак совсем обалдел.

– Это ж сколько коров? – удивился он вслух.

– Десять, – ответили ему.

– И по стольку всем достаётся?

– А чего ж, – Мамми зорко оглядела стол. – Они у нас молочные. На хорошем корме, и уход правильный. И, – она усмехнулась, – не таскает никто.

Чак промолчал. Добавки никто не просил. Да и порции такие, что добавки не нужно.

И опять… чудеса! Вместо кофе тёмно-бурый отвар. Как в госпитале?!

– Эт-то что?! – поперхнулся Чак.

– Шиповник, – стали наперебой ему объяснять.

– Лечебное это.

– Чтоб болячки не цеплялись.

– Ты сахару себе положи.

– Что, впервой такое пьёшь?

– Нет, – нехотя буркнул Чак, – приходилось. И давно вы его пьёте?

– Да вот, как Ларри из госпиталя коробку привёз. А потом масса Джонатан ещё купили.

– Это я, когда в госпитале лежал, – улыбнулся Ларри, – привык. Да и полезный он очень. Мне целую коробку с собой дали. Вот и пьём теперь. А что, не нравится?

– Нет, ничего, – пожал плечами Чак. – А… а ты чего в госпитале лежал?

– С лёгкими непорядок был.

– Дыхалку ему в заваруху отбили, – Мамми улыбнулась. – А русские вишь как его наладили.

– Так ты в русском госпитале был? – не сдержал удивления Чак. – В Спрингфилде?

– А где бы ещё меня лечили? – засмеялся Ларри. – И так вылечили.

И все этому засмеялись как шутке. Чак промолчал было, но беляк – остальные называли его Стефом – влез.

– А что, тоже бывал?

– Приходилось, – сдержанно ответил Чак.

– Это когда? – удивился Ларри. – Я тебя там не видел.

– Я тебя тоже, – огрызнулся Чак, но остальные явно ждали, и пришлось отвечать. – Меня уже после Хэллоуина привезли.

– А, ну, ясно, – кивнул Ларри, а за ним и остальные. – Я-то уже на выписку шёл.

– Да-а, – загудел Сэмми, – у нас тут тихо было, а так-то слышали, что на Хэллоуин творилось.

– Ну, и нечего к ночи поминать! – Мамми решительно встала, собирая посуду.

Вставали и остальные, расходясь по своим выгородкам. Но, возясь у себя с этажеркой, а потом раскладывая на ней вещи, Чак слышал, что нет, не заперлись каждый у себя, ходят, переговариваются, смеются, женщины на кухне тараторят, малышня гомонит… Чудна́я здесь жизнь, ну, у него выбора нет. Сам сюда въехал. И свернуть некуда, и заднего хода не дашь.

Джонатан приехал в Краунвилль днём. Ясные холодные дни снова сменились моросящим дождём, но его это не смущало. Он был настолько доволен поездкой, что всё ему казалось сейчас предвестием удачи и самой удачей. И он не отказал себе в удовольствии пройтись по Краунвиллю, нанеся несколько кратких дневных визитов. И, разумеется, не миновал небольшого и очень изобретательно – из большой развалины сделан маленький уют – отремонтированного дома.

– Ну, наконец-то, Джонатан, – встретила его хозяйка. – Я уже думала, что вы забыли меня.

– Вас?! – изумился Джонатан, усаживаясь к камину. – Миссис Кренкшоу, вы несправедливы ко мне.

– Ну-ну, Джонатан, справедливость вообще в нашей жизни слишком большая редкость. И у вас в оправдание одни слова и заверения, а у меня в доказательство, – она улыбнулась, – факты.

– И какие? – тоже с улыбкой спросил Джонатан.

– Сначала кофе. Надеюсь, вы не откажетесь?

– Вы, как всегда, правы, – кивнул Джонатан. – Не откажусь.

Миссис Кренкшоу дёрнула за шнурок, и на хрустальный нежный звон сразу отозвался молодой весёлый голос.

– Иду-иду, мисси. Вот она, я.

Миссис Кренкшоу кивнула появившейся в гостиной молодой мулатке в белом фартуке поверх полотняного платья и белой, отороченной узким кружевом, наколке на чёрных кудрявых волосах.

– Подай сюда кофе, Энди.

– А мигом, мисси. Доброго вам здоровьичка, масса, – она кокетливо присела перед Джонатаном и убежала.

И действительно тут же, будто всё у неё уже было готово и стояло за дверью, вкатила столик с кофейным сервизом. Мгновенно переставила к креслам столик, накрыла, убежала и тут же вернулась с подносом, на котором красовался серебряный кофейник и серебряная ажурная сухарница с сухим печеньем. Пока Энди накрывала, миссис Кренкшоу взглядом обратила внимание Джонатана на её руки. Правое запястье Энди украшал браслет-змейка. Энди заметила это и несколько смущённо улыбнулась.

– Это мне супружник мой, на Рождество подарил.

И, поймав еле заметное движение глаз хозяйки, тут же сняла браслет и протянула его Джонатану.

Разумеется, он с первого взгляда узнал работу Ларри. Но взял браслет и осмотрел как незнакомую вещь. Да, разумеется, это жесть, баночная жёлтая жесть, свёрнутая в трубку, с выгравированным узором змеиной кожи, глазками из зелёного бутылочного стекла и радостно-глуповатым и в то же время наивно-хитрым выражением на морде змеи, разглядывающей крохотный цветочек из прозрачных осколков, зажатый кончиком хвоста.

– Отлично сделано, – искренне сказал Джонатан.

И Энди радостно просияла широкой улыбкой, бережно принимая и надевая свою самую большую драгоценность.

– Спасибо, Энди. Ступай.

– Ага, мисси.

Когда Энди убежала, миссис Кренкшоу сама налила Джонатану кофе.

– Так я не ошиблась, Джонатан?

– Вы во всём всегда правы, дорогая, – Джонатан с наслаждением отпил ароматного крепкого кофе.

Их с Фредди расчёт сработал. Работа Ларри замечена, и теперь пойдут заказы. Из материала заказчика и их собственного. И ручеёк плавающих камней и прочего повернёт к ним сам. Не они будут искать и просить, а к ним придут и предложат.

– В молодости Маркус Левине, тогда ещё младший Левине, – задумчиво сказала миссис Кренкшоу, – любил пошалить. Правда, он никогда не работал с… таким материалом. Но… но школа осталась. Не так ли?

– И опять вы правы.

– Разумеется, змея для меня несколько… экстравагантна. Но ведь этот мастер работает не по готовым образцам?

– Да, миссис Кренкшоу.

– У меня есть брошь и сломанные серьги, – тон миссис Кренкшоу стал деловым. – Работу я, разумеется, оплачу. У вас есть каталог работ этого мастера?.

– Сейчас нет, – спокойно ответил Джонатан. – Но я приглашаю вас к себе, в «Лесную Поляну». Там мы договоримся более конкретно, – и улыбнувшись: – Когда прислать за вами машину?

Миссис Кренкшоу задумалась.

– Дня через два. Около десяти, Джонатан. Вас устраивает?

– Разумеется, – улыбнулся Джонатан. – За мной ленч.

Миссис Кренкшоу кивнула и стала рассказывать Джонатану последние сплетни округа и даже графства. Он кивал, поддакивал, ужасался и восторгался, вылавливая нужные ему крупицы. Миссис Кренкшоу – настоящий виртуоз в такой болтовне, и работать с ней – одно удовольствие.

Алабама

Графство Дурбан

Округ Спрингфилд

Спрингфилд

Центральный военный госпиталь

После Нового года Крис жил в каком-то тумане. Нет, он ходил, ел, разговаривал, работал, даже учился, но это всё оставалось как-то вне его, помимо него. А в действительности был он. И Люся. И их встречи в столовой, в коридоре, кивок, приветствие – большего они себе на людях не позволяли. Люся теперь не отводила глаз, не отворачивалась от него, Крис сам теперь старался следить за собой и не глазеть открыто, раз Люся просила, чтоб остальные не знали. Да ещё вечером, когда ночная смена заступила, а другие уже угомонились и все по своим комнатам, они – каждый сам по себе, порознь – уходили в парк и там, найдя укромное – на их взгляд – место, могли немного побыть вместе. Они ни разу заранее не договорились о месте встречи, и ни разу не разминулись. Пару раз они посидели в беседке, но потом их там чуть не застукал комендант, и пришлось чуть ли не ползком удирать.

Сегодня Крис привёл Люсю на их тренажёрную площадку, потому что если их даже из тюремного отсека и увидит, то это вряд ли, дрыхнут они все.

– Я завтра в ночную, – хмуро сказал Крис.

Люся только вздохнула в ответ. Они сидели на низкой скамейке в самом тёмном углу площадки. Скамейка была мокрой, от земли ощутимо тянуло холодной сыростью. Крис давно хотел предложить Люсе сесть к нему на колени, но не решался.

– А у меня ночная никогда не выпадает.

Сказав, Люся вздрогнула, и Крис не выдержал.

– Люся, тебе холодно, давай так… – он мягко потянул её к себе.

– Нет, Кира, не надо, мне и так хорошо, – она оттолкнула его руки и вскочила на ноги.

Крис сразу убрал руки и жалобно сказал:

– Но тебе же холодно, Люся.

Он смотрел на неё снизу вверх, запрокинув голову. Люся прерывисто вздохнула.

– Кира, ты… ты пойми… Я не хочу тебя обидеть… я… – она запнулась и совсем тихо прошептала: – Я боюсь.

– Меня? – упавшим голосом спросил Крис.

– Нет, не тебя, что ты. Я… я этого боюсь.

Крис понял и встал.

– Люся, я… я не знаю, как сказать, но будет так, как ты хочешь.

Люся осторожно коснулась его плеча.

– Кира, ты, ты не обижайся на меня. Но… я не могу ничего сказать, но…

– Не надо, Люся, – перебил её Крис, запнулся и всё-таки спросил: – А обнять тебя можно?

Люся храбро кивнула.

– Да.

Он обнял её за плечи, мягко прижал к себе. Люсина голова, как всегда замотанная платком, лежала теперь на его груди. Она не отстранялась, даже сама обняла его. Крис наклонился и зашептал ей в ухо.

– Люся… Люся… этого… этого не будет. Я… я перегорел, Люся, я не могу теперь… этого…

Сказал и замер, обречённо ожидая её слов. Что бы там ни говорили, но нужно-то от него только это, даже Люсе. Больше ничего женщине от мужчины не нужно, а уж от спальника…

– Бедный мой, – всхлипнула Люся, крепче обнимая его.

– Ты, – Крис даже задохнулся, как под слишком горячим душем, – ты не сердишься, не гонишь меня?

– Нет, нет, что ты, Кирочка.

Порыв ветра обдал их мелкой водяной пылью. Крис крепче обнял Люсю, повернулся спиной к ветру, загораживая её собой.

– Тебе не холодно?

– Нет, что ты.

Они шептались, сблизив головы так, что губы Криса касались виска Люси.

– Люся, а тебе хочется… этого?

– Нет, нет, – замотала она головой.

Крис облегчённо перевёл дыхание и уже веселее и увереннее сказал:

– В пятницу кино будет, ты пойдёшь?

– Пойду, конечно, – тихо засмеялась Люся. – Я кино люблю.

– Я тоже, – обрадовался Крис. – Люся, а… а если рядом сядем? Ну, будто случайно.

– Давай, – согласилась Люся. – Только…

– Я постараюсь, – сразу понял её Крис. – Да и такая толкотня всегда, никто не смотрит, кто с кем сел.

Люся вздохнула.

– Попробуем.

Их снова обдало водяной пылью, и Крис не выдержал:

– Пойдём, а то холодно здесь.

– И поздно уже, – кивнула Люся.

Крис молча опустил голову. Люсе скучно с ним, а он… что он может сделать? Он как-то попросил Люсю рассказать о России, а вышло только хуже: Люся заплакала и сказала, что она почти ничего не помнит. А ему и рассказывать нечего. Не говорить же то, чему его ещё в питомнике выучили, все те слова и стишки, от которых любая беляшка млела, а то и дёргаться начинала. Но Люся же не беляшка! Крис вздохнул.

– Тебе скучно со мной?

– Нет, – как-то удивлённо ответила Люся.

Они шли рядом, держась за руки. И от этих тонких доверчивых пальцев в его руке Криса снова и снова обдавало горячей волной. Он даже тихо засмеялся и тут же объяснил:

– Я бы так шёл и шёл.

– И я, – согласилась Люся.

Дальняя аллея, конечно, длинная, но не бесконечная, и вон уже хоздвор виден. Пришлось повернуть обратно. Шли молча, боясь неосторожным словом всё разрушить.

Джо и Джим сегодня в ночной смене, и Андрей допоздна засиделся за книгой. Тогда сгоряча он нахвастал, что читает Рейтера, так что теперь приходилось отдуваться. Правда, было интересно. Но и трудно. Много незнакомых слов. И словарь не помогает. Ни английский, ни русский, ни двойной. Но как это получается, что он читает, пишет, что-то соображает и тут же думает совсем о другом, и даже не думает, а словно спит и видит сон наяву, но это не сон…

…Он вытирает руки, вызывает, поглядев на список назначений, следующего. И к нему в кабину, стуча костылями, входит его хозяин.

– Вот и отлично! Куда теперь?

– Сюда, сэр.

Он механически, ничего не сознавая и не чувствуя, указывает, куда положить одежду, как лечь. Ещё раз смотрит назначение, достаёт нужную растирку. И привычные механические движения успокаивают. Это только больной, не больше и не меньше, как десятки других.

– Вы готовы, сэр? – спрашивает он, подходя к столу.

Он уже совсем успокоился и берётся за работу как обычно. И вдруг… вдруг неясный приглушенный стон.

– Больно, сэр? – не скрывает он удивления. Ведь нечему там болеть, он уверен.

– Нет.

Голос лежащего на массажном столе человека сдавлен, но не от боли, а от непроизнесённых слов.

– Какие у тебя руки… – хрипит лежащий. – Ты… ты не знаешь, какой ты…

Он заставляет себя не слышать, не узнавать этот голос, не понимать слов, не понимать смысла этих стонущих всхлипов.

– Вот и всё. Отдохните пять минут, – говорит он равнодушно вежливым тоном и выпрямляется, вытирая руки, стирая с них едкую прогревающую растирку.

Кто там следующий? Контрактура… стягивающие рубцы, значит, раненый, уже хорошо, не эта белая сволочь.

– Можете одеваться, сэр, – говорит он, не оборачиваясь.

За спиной кряхтят. Не всерьёз, а пытаясь привлечь его внимание. Он стоит неподвижно и слышит:

– Помоги.

В этом отказать нельзя, он не имеет права на отказ, он сам так решил, принёс клятву, не раба, Гиппократа, клятву медика. И он поворачивается, подходит, помогает одеться. И чужие жадные пальцы как когда-то вцепляются в его плечи. Он мягко выворачивается.

– Почему? Послушай… постой…

– Вы можете идти, сэр.

– Нет, послушай, давай поговорим…

Он откидывает занавеску входа и зовёт следующего. Молодого парня с рукой на перевязи. И вежливо сторонится, давая двум больным разминуться в узком для хромого и однорукого проходе…

…Сосредоточенно хмуря брови, Андрей выписал в тетрадь ещё одно новое слово. Резистентность… потом надо будет спросить у Ивана Дормидонтовича, этого он совсем не понял. Так, в общем, догадывается, но догадка – не знание. А те… мысли идут своим чередом…

…Он был доволен собой, доволен, что сумел удержаться, остаться не равнодушным, а спокойным. Он – медик, а это – больной, вот и всё. Но беляк ничего не понял. Он просто по-рабочему вежлив, а беляк вообразил себе. Сегодня он даже открытым текстом сказал, неужели до того опять не дошло?..…

…Пустынный в это время коридор. Подстерегал, что ли?

– Нам надо поговорить.

– Нам не о чём говорить, сэр.

– Нет, подожди. Пойми, я не хочу тебе зла. Тебе будет лучше со мной. Меня скоро выпишут, и мы уедем. Деньги у меня есть.

Искательный просящий взгляд, просящий голос.

– Нет, – мотает он головой.

– Но почему? Ты… тебе так нравится твоя работа здесь? Массажистом? Ну, так пожалуйста, ты будешь работать, я не против, это же только массаж, у тебя будут свои деньги, тоже согласен. Ты слышишь? Я согласен на всё, на все твои условия. Слышишь? Ну?

– Нет, – повторяет он и выталкивает: – Я не хочу, нет.

– Постой, как же так?

И он повторяет уже легко.

– Я не хочу…

… Андрей дочитал главу, вложил закладку-зажим и закрыл книгу. Ну вот, и это он сделал. Завтра он спросит самые непонятные слова у Ивана Дормидонтовича и, когда всё выяснит, перечитает главу. А сейчас пора спать, поздно уже.

Он встал и потянулся, сцепив пальцы на затылке. Да, пора. Что мог, он сделал. Но если беляк не отстанет, придётся опять идти к Ивану Дормидонтовичу и просить, чтобы уже тот сам объяснил беляку. Хотя… нет, не стоит. Есть ещё один вариант, самый простой. Согласиться, прийти к тому в палату на ночь. И всё сделать самому. Во сне смерть лёгкая.

Россия

Ижорский Пояс

Загорье

С шестого января должны были начаться крещенские морозы. Эркин слышал о них ещё в лагере и, уже зная, что такое настоящая зима, ждал их со страхом: рассказы об отмороженных носах и ушах были уж очень впечатляющими. Но морозы запаздывали, а шестого у Жени были именины. Сам бы он, конечно, не сообразил, да Баба Фима остановила его у магазина Мани и Нюры. Как раз пятого.

– Ну как, – с ходу ошеломила она его, – к завтрашнему-то готов?

– А что завтра? – спросил он.

– У Жени твоей праздник, – и, видя его изумление, одновременно и рассмеялась, и укоризненно покачала головой. – День Ангела у неё.

Баба Фима неторопливо, со вкусом объяснила ему, что это такое – День Ангела и какие подарки в этот день положено дарить. Выслушав и поблагодарив, Эркин спросил, когда День Ангела у Алисы.

– Нет такого имени в святцах, – вздохнула Баба Фима. И тут же предложила: – А вы её окрестите. Александрой, скажем. Будет крестильное имя, и ангел свой у неё будет. И самому бы тоже хорошо.

Эркин задумчиво кивнул, ещё раз поблагодарил и, не заходя домой, побежал в город за подарком.

Подарок – большая чашка с надписью: «В День Ангела», наполненная шоколадными конфетами и перевязанная атласной ленточкой с пышным бантом – Жене понравился. Утром в кухне – Эркин ночью, когда Женя заснула, потихоньку встал и водрузил свой подарок в центре стола – Женя даже не сразу спросонья поняла, что это такое, а поняв… так взвизгнула, что на кухню примчалась, путаясь в ночной рубашке Алиса. А обычно Женя её с трудом будила после ухода Эркина. К идее крещения Алисы Женя отнеслась гораздо прохладнее, а о своём Эркин и говорить не стал. Уж он-то точно обойдётся. И получилось очень хорошо: весь город праздновал Крещение – тоже праздник, как ему объяснили, но меньше Рождества – а они именины Жени, и к тому же день выходной. Словом, всё было очень удачно. А в воскресенье он с утра пошёл к Кольке. Тот, как и договаривались, купил два воза не пиленной берёзы, и её теперь надо было распились, поколоть и сложить в поленницу.

Утром после завтрака Эркин несколько виновато посмотрел на Женю.

– Женя, я к Кольке пойду, надо с дровами помочь.

– Ну, конечно, иди, – согласилась Женя и тут же потребовала: – Только оденься прилично.

Эркин исподлобья посмотрел на неё, вздохнул и сказал:

– Я куртку с собой возьму и там переоденусь.

– Правильно, – одобрила Женя.

Другого выхода у неё не было. Она уже знала, что Эркин упрям, к полушубку своему относится очень бережно, и если она настоит на своём, он пойдёт в полушубке, но работать тогда станет в одной рубашке и неизбежно простудится…

Маленький двор Колькиного дома стал ещё меньше от загромоздивших его брёвен. Еле-еле козлы поместились. Получалось, что два воза больше грузовика? Или грузовик маленький, или тогда Женю нагрели… Да, чёрт с ним, всё в прошлом уже.

Эркин повесил в сенях полушубок, надел свою рабскую куртку. Топор он тоже принёс свой, вернее, Андреев, хоть Колька и сказал, что топоры есть.

День стоял ясный, белая плёнка, все эти дни затягивавшая небо, поредела, солнце уже заметно просвечивало, но и холод столь же заметно не отпускал. И хотя они работали без остановок, но скинуть куртку Эркину и в голову не приходило. Визжала, вгрызаясь в мёрзлое дерево пила, ухали топоры. Покатался было у них под ногами Колобок, но Эсфирь загнала его в дом: холодно.

– Это что, и есть крещенские? – спросил Эркин.

– Начинаются, – кивнул Колька. – Небо, видишь, яснеет, к ночи завернёт.

Работать в паре с Колькой оказалось легко. Как когда-то с Андреем. И от этого тяжелее. Незаметно для себя Эркин хмурился, то и дело досадливо встряхивая головой, будто отгонял, отбрасывал что-то.

– Ты чего? – негромко спросил Колька и, когда Эркин вскинул на него глаза, пояснил: – Смурной какой-то.

И Эркин не смог ни смолчать, ни отругнуться.

– Брата вспомнил. Так же… на пару работали.

– Ты… ты того, выплесни, чтоб на душе не кипело, – тихо и очень серьёзно сказал Колька.

Эркин судорожно сглотнул.

– Мы вот так, вдвоём на подёнке мужской крутились. Я что, только таскать, да ещё вон дрова знал, ну, пилить, колоть, а Андрей… Он мастер был. Всё умел. Ну… ну, ты ж его ящик видел…

Эркин говорил негромко, сбиваясь, повторяя одно и то же, как сам с собой, путал русские и английские слова. Колька слушал молча, не перебивая и ни о чём не спрашивая. А Эркин рассказывал. Каким Андрей был. И вот это неизбежное «был», как ножом полосовало.

– Мы на лето пастухами нанялись. Бычков пасти, ну, и на перегон. Я-то скотником был, до Свободы, знал это, а Андрей… в первый раз на коня в имении сел. За неделю выучился в седле держаться… Если б не он… Это он меня надоумил в Россию ехать, мне самому и в голову бы не пришло. И как документы выправить, тоже он придумал, и на разведку ездил… а в Хэллоуин тогда, если бы не он, свора бы Алису убила, мне-то уж было совсем не пройти, он пошёл, понимаешь, на смерть пошёл. Алису спас, а сам… а себя не пожалел… Ладно. Давай это переколем.

Эркин работал топором Андрея. Не потому, что у Кольки хуже наточен, а… а берёшься за топорище, что Андрей под свою руку подгонял, будто с ним поздоровался.

Покололи, сложили, снова за пилу взялись. Зашёл Колькин сосед – вроде Эркин на «стенке» эту встрёпанную с проседью бороду видел – посмотрел на них, покряхтел и встал к ним. Двое пилят, один колет. Из-под ушанки ползут по лбу и шее струйки пота, ощутимо щиплет губы и щёки мороз, рукавиц не снимешь – хорошо, что сообразил вместе с курткой захватить и рукавицы, тоже ещё те, из Джексонвилла.

– Обедать… – вышла на крыльцо Эсфирь.

Эркин только головой мотнул, а Колька ответил:

– Мама Фира, до темноты управиться надо.

Сосед помог им немного и ушёл: прибежала за ним его маленькая, совсем круглая из-за выпирающего живота жена – и они опять вдвоём. Эркин уже втянулся и работал со своей обычной исступлённостью. Главное – не останавливаться. И Колька подчинялся ему, заданному им ритму.

Ярко-красное солнце скатывалось за крыши, когда ни взвалили на козлы последнее бревно.

– Ну, поехали!

– Поехали, – кивнул Эркин.

Запил, ещё… и ещё… и ещё… упал на утоптанный снег чурбак. И ещё один. И последний, третий, остался лежать на козлах. Три чурбака расколоть – это минутное дело. Когда рука набита. Поленья в поленницу, на полдвора она теперь. Сверху толь, жерди. Щепки на растопку, опилки смести в кучу к сараю, тоже накрыть, весной их под торф на грядки или пережечь на золу, золу тоже собираем. Хочешь урожай иметь, так и попашешь, и покорячишься. Козлы в сарай, пилу с топорами в сени. Никак, всё? Всё!

Эркин выпрямился, вытер рукавом куртки мокрый лоб, сбив ушанку на затылок, и улыбнулся. Своей «настоящей» улыбкой. Колька радостно заржал в ответ.

– Смотри-ка, свалили!

– Вы есть идёте? – опять вышла на крыльцо Эсфирь.

– А как же!

– Идём, – улыбнулся и Эркин.

К изумлению Эркина, оказалось, что у него даже портянки намокли от пота. Эсфирь заставила его разуться и дала полотенце.

– Оботритесь. Пол у нас чистый, а пока есть будете, они и высохнут. И вот ещё, спину вытрите, чтобы не прохватило.

Но снимать рубашку Эркин постеснялся. И так ничего не будет, тепло же в доме. Он подошёл к печке и прижал к ней ноющие ладони, а потом прижался всем телом.

– Это ты так сохнешь? – удивился Колька. – А то давай, у меня тельняшка чистая есть.

– А сам-то?

– Нормалёк. Дают, не отказывайся.

Сопротивляться Эркин не смог: устал всё-таки. В Колькиной выгородке снял обе рубашки: ковбойку и нижнюю, обтёрся холщовым полотенцем и натянул затрещавшую на его плечах тельняшку.

– Во! – одобрил Колька, тоже сменивший тельняшку. – Теперь дело! А рубашки давай сюда, повешу на печке. И лопать айда, – и улыбнулся. – А ты злой в работе. Куприяныча загнал, меня чуть не ухандохал.

Эркин улыбнулся.

– Мы с братом тогда сколько… грузовиков пять, наверное, за день делали, – и честно добавил: – Но день был длиннее.

Ели опять на кухне. Эсфирь не села с ними, а только подавала на стол и смотрела, как они едят. Нарезанную кусками и перемешанную с луком селёдку, густой от картошки и капусты жирный суп, кашу с варёным мясом. К селёдке она налила им по маленькому стаканчику – Эркин уже знал, что их называют стопками – водки, а после каши поставила перед ними миски с ещё тёплым киселём и кувшин с молоком.

– Вот, молоком забелите.

Они, занятые едой, молча кивнули. Явился в кухню малыш и полез на колени к Кольке.

– И тебе киселя, – засмеялся Колька. – А? Хочешь киселя?

– Ага, – согласился малыш.

– А берёзовой каши?

– Нее, – убеждённо протянул мальчишка и облизал подставленную ему Колькой ложку.

Так Колька и ел кисель: ложку в рот, ложку – Колобку.

– Ну, дров теперь до весны должно хватить, – Колька скормил Колобку последнюю ложку и спустил его на пол. – Вольно, юнга, свободен.

– Дрова хорошие, – кивнул Эркин.

Они поговорили немного о дровах, погоде и хозяйстве, и Эркин решительно встал.

– Спасибо большое, я пойду.

– Посидели бы ещё, – предложила Эсфирь, беря на руки Колобка, таращившего на Эркина глаза, круглые и тёмные как перезревшие вишни.

– Спасибо, – повторил Эркин, – но дома дела.

В Колькиной выгородке он переоделся – рубашки и портянки действительно высохли – и попрощался. Провожая его, Колька вышел на крыльцо.

– Смотри, как вызвездило.

– К холодам?

– Ну да. Крещенским самое время. Ладно, – Колька передёрнул плечами, – бывай. И спасибо тебе.

– На здоровье, – улыбнулся Эркин. – Бывай…

…Скрипел под бурками снег, щипало губы и щёки, рукам даже в варежках холодно. Эркин туже скрутил куртку, зажал её под мышкой, приладил под другую топор, засунул руки в карманы и пошёл быстрее. Да, здорово холодно, но это всё равно лучше алабамской слякоти и промозглой сырости.

Прохожих на улицах, считай, что нет. Все попрятались от холода по домам. А ещё не слишком поздно: вон сколько окон светится. Но ни голосов, ни даже обычного лая из-за заборов, только его шаги. Эркин шагал широко, уверенно. Когда сыт и одежда хорошая, никакой холод не страшен. И он идёт домой, к семье, его ждут. Он никогда не думал, что это такое: дом, семья. Это было слишком недоступно, невероятно. И это чувство, что он не один… Эх, если б ещё Андрей был.

Холод пробирал всё ощутимее, и Эркин встревожился: как бы Жене не оказалось холодно завтра идти на работу. Что она может под пальто поддеть? А здорово как щиплет, хорошо, что он уши у шапки опустил, подсмотрел, как другие делают. И здоровская вещь – ушанка. В самом деле, удобно. И тепло. Ну, вот и «Корабль» окнами светит. Он уже почти дома. Мягко чмокает войлочной прокладкой подъездная дверь, впуская в жилое тепло. Лестница, ещё одна дверь… и детский гомон, смех, визг… и с ходу, с разбега ему в колени врезается Алиса.

– Э-эри-ик!

Вдвоём они подошли к своей двери, и Алиса, обогнав Эркина, подпрыгнула, ловко шлёпнув ладошкой по звонку. А потом ещё и постучала.

Женя, в фартуке поверх халатика, открыла им дверь.

– Ну, вот и хорошо, – встретила она Эркина. – Давай, раздевайся, и сразу в ванну, да?

Эркин поцеловал её в щёку.

– Засну я сейчас в ванне. Я в душ, хорошо?

– Ну конечно, Эркин. Алиса, пойдёшь ещё в коридор? Нет? Тогда раздевайся.

И под этот домашний весело-хлопотливый шум Эркин разделся, отнёс в кладовку и положил на место куртку, спрятал в ящик топор. Надо будет потом подточить его, подправить, Андрей никогда не доводил инструмент до поломки. Потом пошёл в ванную, разделся, запихнув бельё и рубашку в ящик для грязного, и, немного потянувшись, ну, совсем чуть-чуть, только чтобы суставы не задубели, шагнул через низкий бортик под душ, тщательно задёрнув за собой занавески. Тугая горячая струя ударила по плечам и спине.

Он мылся долго, смывая пот и усталость. А выйдя из душа, растёрся полотенцем и опять тянулся.

Когда он наконец вышел из ванной, Женя встретила его ласковой необидной насмешкой.

– Вынырнул?

– Ага, – радостно согласился Эркин, садясь к столу.

И стол у них новый. Сразу после праздников у Филиппыча получили заказ. Заодно ещё кой-какую мелочь подкупили, и опять Терентий им всё и привёз. Теперь на кухне и стол, и стулья – красивые, резные. А старый стол, как и хотели, переставили в комнату Алисы, и теперь на нём все её куклы живут.

Женя с гордой заботливостью поправила льняную с вышивкой скатерть, что им на новоселье подарили, расставила чашки.

– Чай? – обрадовался Эркин.

– А с чем чай? – спросила Алиса, залезая на свой стул.

– Тебе с кашей, – рассмеялась Женя.

Алиса надула губы, но не всерьёз, а так, для общего смеха.

После ужина читали. Сначала Алиса новые страницы из азбуки, потом Эркин рассказ про гриб из конца азбуки. А потом Женя – сказку. Сказка была не то, чтобы страшная, но Алиса – на всякий случай – перебралась со своего стула на колени Эркина. Сказка оказалась длинной, и дочитать её решили завтра.

– А теперь спать.

– Ага-а, – согласилась Алиса, но с места не сдвинулась, а попросила: – Эрик, отнеси меня.

– Это что ещё за фокусы? – рассердилась Женя. – Ты уже большая!

– Да?! А на гулять маленькая?! – немедленно возмутилась Алиса.

Но её бунт Женя тут же подавила одной фразой, на которую Алисе возразить было нечего.

– Алиса! Не притворяйся глупенькой.

Алиса вздохнула и слезла с колен Эркина.

– Только ты приди меня поцеловать на ночь.

– А как же, – с этим Женя не стала спорить. – Обязательно придёт.

– И ты?

– И я, конечно.

Алиса, удовлетворившись этим обещанием, вышла из кухни. Эркин, улыбаясь, смотрел на Женю, поставившую подогреваться чайник, на развешанные у плиты на крючках прихватки-рукавички, блестящие ложки и ножи, целый набор на нарядной планке… как же всё-таки хорошо!

Вытирая на ходу руки, Женя вышла из кухни посмотреть, как управилась со своими делами Алиса. Эркин ещё с минуту посидел и встал.

Время он, как всегда, угадал точно. Алиса уже лежала в постели, и Женя как раз целовала её в щёчку со словами:

– Спи, маленькая, спи, мой зайчик.

– Э-эрик, – радостно, но уже сонно сказала Алиса. – А теперь ты.

Эркин, как и Женя, выполнил вечерний ритуал, и Алиса спокойно заснула: всё в порядке, всё, как и должно быть.

Женя ещё раз оглядела стол с игрушками и выключила свет. И, хотя заснувшую Алису разбудить очень трудно, вернее, невозможно, вышли они из её комнаты на цыпочках.

На кухне уже кипел чайник, и они сели за вторую, «разговорную» чашку.

– Кухню мы сделали, – Женя подвинула к Эркину сахарницу.

Он кивнул, соглашаясь, но тут же спросил:

– А самовар?

– С самоваром давай подождём, – предложила Женя. – Знаешь, обычный, на лучине и шишках в доме неудобен, а электрических я не видела.

– Ладно, – не стал спорить, как всегда, Эркин. – Чего теперь тебе купим?

– Мне тоже подождём, – засмеялась Женя. – А тебе…

– А мне ничего не надо, – быстро перебил её Эркин и, не давая опомниться, перевёл разговор: – А день рождения у тебя когда?

– Тринадцатого марта, – понимающе улыбнулась Женя. – А у Алисы третьего февраля. Ты об этом хотел спросить, да?

– Да. Праздник будем делать?

– Алисе? Обязательно. Позовём её приятелей, накроем стол.

– Где, в большой комнате?

– Нет, – сразу решила Женя. – В её. Пусть учится принимать гостей.

Эркин с энтузиазмом кивал, очень довольный тем, что Женя явно отвлеклась от идеи чего-то ему купить. Как и раньше, он не хотел выделяться и, убедившись за праздники, что одет не хуже и не лучше остальных, не собирался что-либо менять в своём гардеробе. В самом деле: рабочее есть, праздничное есть, для улицы всё есть. Чего ещё надо? Чтоб как в Джексонвилле начались шуточки и подначки, где это Меченый такую деньгу зашибает, что франтом ходит? Но столь же уверенно зная, что Жене этого не объяснить, просто постарался увести разговор.