Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том третий. Дорога без возврата
– И завтра перед обедом зайдёшь за расчётом.
– Слушаюсь, сэр, – улыбнулся Чак. – Завтра перед обедом.
Джонатан кивком отпустил его, и Чак опять нырнул под машину. И уже оттуда видел, как эти двое оттёрли с привычной сноровкой руки и ушли. Чуть помедлив, Чак рискнул выглянуть: грузовик стоял как обычно. Интересно, что они там с ним делали? Снаружи он пока только заметил кольца-держатели для автоматов на потолке кабины, что вполне понятно и объяснимо. А вот в моторе что не так было? Привычным усилием подавив ненужное и даже вредное любопытство, Чак вернулся к работе. Завтра к ленчу «ферри» должен быть готов. Как бы и ночь не пришлось прихватить. Пока Бредли держал слово, честно платил. Но… вычет за жильё, жратву, одежду… тоже ведь немалая сумма набегает. А с Бредли ясно, что долгов не прощает, слупит по полной стоимости.
Чак вылез из ямы и стал собирать инструменты. Пора уже на обед идти. И зова Мамми он ждать не будет, ему ещё и вечером работать.
Но внутренние часы исправно работали у всех, и, когда Чак вошёл в кухню, Мамми решительно отмывала у рукомойника Джерри. Билли и Сэмми уже умылись, и Дилли важно подавала им их собственное полотенце. Вслед за Чаком вошёл Ларри и как всегда следом вбежал Марк, из внутреннего коридора появился Стеф. Ни толкотни, ни спешки: день, считай, завершён, спешить уже незачем. Не спешно расселись за столом, и Мамми подала всем миски с густым мясным супом.
Чак ел быстро и угрюмо, не участвуя в общем разговоре, и даже не слушая общую трепотню. Им-то что, а ему ещё корячиться под машиной до ужина, а то и дольше. Иначе он точно к завтрашнему ленчу не успеет. И если б его сейчас кто хоть словом задел, он бы уж отвёл душу. Не кулаком, так руганью. Но его молчания не замечали, будто его и не было за общим столом. Мамми рассказала о сегодняшнем решении массы Джонатана продать лишнюю одежду.
– Так что завтра же отберёте, кто чего за собой оставит, – закончила Мамми.
Начался шум. Раньше куртку да сапоги на три года давали, а теперь-то… оно, конечно, городскую одёжу в церковь или, когда в город если, а для работы… оно хоть и рабское, да замарать не страшно… так что куртку ещё, да сапоги точно надо… ну, и всего остального… и малышне на вырост набрать… и ещё будут…
Молли покраснела, и Роланд покровительственно обняв её за плечи, кивнул:
– Да уж, малышового про запас набрать надо.
Все закивали, но Стеф возразил:
– А чего им в рабском расти? Свободными ведь родятся.
Его слова поразили так, что наступила тишина, а Стеф продолжил:
– Для работы сменку иметь надо. И огольцам нечего ботинки по лужам трепать. А эти-то, кто народятся… Им уже другая жизнь будет.
– Д-да, – пробормотал Роланд.
Задумчиво кивнул Ларри. Сэмми сопел, переваривая новую для него мысль. Мамми гордо посмотрела на Стефа и налила всем кофе. Чак залпом выпил свою кружку и встал. Болваны, ни один не думает, сколько с них слупят за это шмотьё. Так этой деревенщине и деньги ни к чему, им и тратить их негде и незачем.
Его ухода не заметили, продолжая спор. На полдороге к гаражу Чак поскользнулся на замёрзшей луже, едва не упал и с наслаждением в полный голос выругался. Стоявших у конюшни Джонатана и Фредди он не заметил. Они молча переглянулись и, когда в гараже вспыхнул свет, ушли к себе.
Живой огонь в камине, пятна тени и отблески на стенах, потрескивание поленьев. И согласное нетяжёлое молчание. Фредди покачал стакан, разглядывая сквозь него пламя.
– Ларри ты предупредил?
– Что ещё я забыл, Джонни? – флегматично ответил вопросом Фредди и негромко засмеялся. – Не трепыхайся. Я в Ларри уверен.
– А он?
Фредди кивнул.
– Соображаешь. Этого он тогда ни разу видел. Но не трепыхайся, Джонни, подстрахуем.
Джонатан неопределённо хмыкнул.
– Ему придётся потом это делать самому.
– Потом, Джонни. Каждого ковбоя в первый раз подсадили на лошадь. Материал её?
Джонатан кивнул.
– Брошь я помню. Камни не ах, но металла много. А серьги… не видел.
– Не хватит, добавим своего, Джонни. Ты банку смотрел?
– Да, жемчуг тот самый. Но нужно переделать. В нитке могут и опознать.
– И в чём проблема?
– Жемчуг должен жить, Фредди.
– В чём проблема? – терпеливо повторил Фредди.
Джонатан засмеялся и кивнул.
– Ну то-то, – хмыкнул Фредди.
Теперь они опять сидели молча. Да, они начинают новое дело, совсем новое. Им нельзя сейчас ошибиться.
Фредди прислушался и улыбнулся.
– Я думал, он всю ночь провозится.
Джонатан кивнул.
– Работать он умеет. А остальное…
– Понадобится, так и оно будет, – Фредди допил стакан и встал. – Ладно, Джонни. Завтра после обеда сгоняем кой-куда.
– И «ферри» заодно проверим, – согласился Джонатан.
Как всегда, они быстро и согласованно навели порядок в баре, и Фредди ушёл к себе. Завтра с утра опять закрутится обычная рабочая карусель, когда всё привычно и всё заново.
Алабама
Графство Дурбан
Округ Спрингфилд
Спрингфилд
Центральный военный госпиталь
Погода стояла пакостная и меняться явно не собиралась. Найти себе место, чтобы не дуло, не заливало и не морозило, они не могли. А в общежитии… это же у всех на глазах, об этом и речи быть не может.
Крис обнял Люсю, прикрывая её собой от ветра.
– Тебе холодно?
– Нет, Кирочка, – Люся поправила ему воротник куртки. – Вот так, а то продует тебя.
И вздохнула. Вздохнул и Крис. Они думали об одном. И ничего не могли придумать.
И… и вдруг как осенило! Какие же они дураки оба. И началось всё с пустяка.
Со слов Люси, что она, наверное, завтра задержится, надо картотеку разобрать, а то там карточки… И Крис, ещё ни о чём таком не думая, сказал:
– И что, до ужина не успеешь?
– Нет, Кирочка, они Юрию Анатольевичу нужны, – стала объяснять Люся. – А он до вечера работать будет, так что… – она снова вздохнула. – Он на ужин уйдёт, а я после ужина пойду.
– Это когда ж там полы мыть? – просто так, без задней мысли, спросил Крис.
И, не договорив, замер, ошеломлённо глядя на Люсю.
– Люся… я… я ведь могу прийти туда, ну, пол мыть, никто и не подумает!
И Люся, сообразив, охнула и, обхватив его за шею, поцеловала.
– Ой, Кирочка, вот хорошо!
Перебивая друг друга, они продумали на завтра всё до мелочей. Что и кому скажут, кто и когда приходит, каким стуком оповещают о себе. Хотя особо такие меры предосторожности и ни к чему: после ужина да по такой погоде кто не на работе, тот у себя в комнате, как…
– Как сурок в норе, – весело сказала Люся.
Кто такой сурок и почему он сидит в норе, Крис не знал, но с Люсей немедленно согласился. Они ещё немного походили, обсуждая завтрашний вечер, потом Крис, как всегда, проводил её почти до дверей общежития, они поцеловались щека в щёку на прощание – целоваться в губы Люся не хотела, и Крис, разумеется, не спорил – он издали проследил, как она вошла, потом обежал вокруг корпуса и уже совсем с другой стороны, независимо вскинув голову, пошёл к себе.
Люся думала, что девочки уже спят, но те в одних ночнушках сидели на кровати у Гали, грызли орехи и болтали. Люся молча разделась, повесила пальто и верхний платок, чтобы просохли, переобулась.
– Добегаешься ты, Люська, – Галя сплюнула ореховую скорлупу в кулёчек, – до воспаления лёгких. Или придатков.
– Прогулки перед сном, – поддержала Галю Нина, – конечно, дело полезное, но не по такой погоде.
– В город тебя не вытащишь, – продолжала Галя. – Даже на Новый год так и сидела тут, а вот в темень, да под дождём… Ты у меня малину возьми, слышишь, Люсь?
– Спасибо, – Люся быстро переодевалась, спрятавшись за дверцей шкафа.
– Бери-бери, прогрейся.
– И ему бы снесла, – фыркнула Нина. – Тоже, небось, промок.
Люся промолчала, будто не поняла. Но Галя и Нина так засмеялись, что было ясно: всё-то они знают.
– Ох, Люська, – Галя сочувственно вздохнула. – Смотри, перекрутишь.
– Ничего я не кручу, – Люся изо всех сил сдерживала слёзы.
– Крутишь. Водишь парня на верёвочке, а смотри, перекрутишь.
– Мужикам одно нужно, – кивнула Нина. – Вон, посмотри, что в палатах, без рук, без ног, а туда же…
– А как уступишь, – Галя горько покачала головой, – он своё возьмёт и нет его.
– Тоже верно, – согласилась Нина. – Вот только когда откажешь ему, так он ещё раньше смоется. Так что смотри, Люська. Что так, что этак. Но хоть удовольствие получишь.
«Да нет же в этом никакого удовольствия, только боль и грязь», – возразила про себя Люся. Пока Галя с Ниной говорили, она разобрала постель и легла, отвернулась к стене, накрывшись с головой одеялом.
– Смотри, Люсь, – сказала Галя. – Зла мы тебе не посоветуем.
Они что-то ещё говорили, но она уже не слушала. Лежала, зажмурившись и стараясь не зареветь в голос. Господи, что же ей делать, господи, ну, не может она этого. Удовольствие… нет там никакого удовольствия, только боль и грязь. И Кирочка понимает это, не просит, с руками не лезет, а они… Ох, Кирочка, ну, как ни прячься, а всё на глазах, всё равно все всё знают. Даже то, чего не было. И с советами лезут, а ей ничьи советы не нужны. Сердцу не прикажешь. И не посоветуешь. Ведь как увидела она его тогда…
…Нет, сама по себе она бы никогда не пошла туда, в тот страшный отсек, откуда доносились стоны и крики, а сёстры убегали в ужасе. О свезённых туда рабах-спальниках такое рассказывали, такое… нет, никогда она и близко бы не подошла. Но ей дали какой-то регистрационный журнал и сказали:
– Отнеси Аристову.
– Юрию Анатольевичу? – уточнила она.
– Ну да. Нам, – Таисия-регистраторша фыркнула, – туда не с руки, а ты-то с ним как раз работаешь.
Она только-только начала работать и отлично понимала, что работа её – это так, повод платить ей зарплату и выдавать паёк. Всё-таки не инвалидная карточка, а чуть побольше. И она пошла. Это её работа, и её надо сделать. Надо, надо… И… после всего, что с ней было, она уже ничего не боится, страшнее того, что было, уже ничего не будет. Не может быть…
…Люся всхлипнула, не открывая глаз. Господи, как она боялась…
…У закрытой двери в отсек сидел усатый Василий Лукич, санитар.
– Мне к доктору Аристову, – робко сказала она, показывая Василию Лукичу журнал.
– Здесь он, – кивнул Василий Лукич. – Давай отнесу, а ты здесь посиди. Они, правда, попритихли сейчас, а всё ж… Не место тебе там.
Она робко возразила:
– Спасибо, Василий Лукич, только… только это ж работа.
Он улыбнулся.
– Ну, раз так, иди смелей. И если что, кричи. Я рядом.
Он открыл перед ней дверь, и она вошла. В обычный коридор, с обычными госпитальными запахами и звуками. Где же здесь Юрий Анатольевич? Вроде, вон его голос. Она осторожно шла по коридору, прислушиваясь к стонам и всхлипам из-за дверей. Заглядывать в палаты она боялась: ей уже нарассказали, что они там все голые, ну, совсем без ничего, даже простынёй укрыть не дают, маньяки… За её спиной еле слышно стукнула дверь. Она оглянулась и похолодела: огромный голый негр надвигался на неё с застывшим на лице белым, как у черепа, оскалом. Она ойкнула и бросилась бежать по коридору. Не к выходу – его как раз загораживал этот страшный негр, а вперёд и, уже ничего не понимая и не сознавая от страха, влетела в первую же открытую дверь. Огляделась и… и увидела его. Он лежал на кровати, голый, широкие ременные петли застёгнуты на запястьях и щиколотках, ослепительно белые на тёмной коже марлевые наклейки на груди и животе, застывшее в бессильной ненависти лицо… Он смотрел в потолок и только часто дышал, жадно хватая воздух. Она смотрела на его лицо, покрытые серой коркой губы и даже не заметила, есть ли ещё кто в палате. И весь страх у неё прошёл, делся куда-то. Она стояла и смотрела, а он вдруг начал хрипеть, дёргаться, выгибаясь, пытаясь порвать петли. Она попятилась, наткнулась на кого-то сзади, но испугаться не успела.
– Люся? Ты что? Зачем?
– Ой, Юрий Анатольевич, вот.
Он взял у неё журнал, поглядел на обложку и хмыкнул:
– И кто тебя послал?
– Таисия, – робко ответила она.
– Ну ясно, – кивнул Аристов. – Ладно, с ней я сам поговорю, – быстро раскрыл журнал, расписался и пытливо посмотрел на неё. – Очень испугалась?
Она бы ответила, но тут этот закричал, забился.
– Иди, Люся, – Аристов за руку повёл её к двери.
– Юрий Анатольевич, – спросила она уже в коридоре, – а что с ним? Это… это от боли?
– Да, Люся.
Аристов отдал ей журнал и довёл до выхода из отсека…
…Люся вздохнула и прислушалась. Вроде, девочки уже легли. Ох, Кира, Кирочка, сколько ж ты муки принял. Раненый, да ещё горячка эта. Господи, что же теперь будет? Что же ей делать? Что?
Тетрадь пятьдесят седьмая
122 год
Зима
Россия
Ижорский пояс
Загорье
Крещенские морозы всё-таки оказались не такими страшными, как их расписывали. Женя на рынке купила, как ей посоветовали Баба Фима и девочки из машбюро, гусиного жира, и Эркин, приняв это, к её удивлению, без малейшего сопротивления, перед выходом на работу промазывал себе лицо. Но потребовал, чтобы и она поступала так же.
День катился за днём, такой же, как вчера и как завтра. Эркин теперь по утрам покупал газету и вечером, упрямо сдвигая брови на особо трудных местах, читал статью за статьёй, спрашивая Женю о непонятных словах. Алиса освоила азбуку полностью, и Женя купила ей целую россыпь маленьких книжек – в каждой книжке одна сказка. Их Эркин тоже читал. И оба учились писать. Но здесь успехи Алисы были куда заметнее.
Пополнялся и их дом. После святок приехало много репатриантов или, как их все здесь называли, беженцев. Правда, в «Беженский Корабль» шли не все. Кто хотел обзавестись собственным домом в Старом городе получали участок и в ожидании дома жили в бараке – длинном двухэтажном деревянном доме между Старым и Новым городами – или снимали комнату, стараясь устроиться поближе к своему участку, чтобы заранее наладить отношения с соседями. А свой дом – это до весны ждать. Вот когда снег сойдёт, и земля под фундамент оттает, тогда всё и начнётся. А ссуду, чтоб по пустякам не растратить, клали пока в сберкассу, чему Комитет не препятствовал, а даже советовал.
Выбор места Норма полностью предоставила Джинни. В конце концов ей самой всё равно, где жить. И почему Джинни выбрала этот город с трудно произносимым названием в далёкой глухой местности Иж… – ну, это ей уже никогда не выговорить – Норма не понимала. А город… За-го-рье. «За горами», – перевела ей Джинни.
– Это перспективный город, мама. Там большой завод, туда едет много народа, и место учительницы наверняка найдётся. Понимаешь?
Они сидели в своём отсеке на нижней койке, и Джинни убеждала Норму, а может, и саму себя в правильности выбора.
– В старых городах все школьные места уже заняты. На частных уроках не прожить. А здесь у меня будет шанс. Словом, мама, я отправила запрос. Правильно, мама?
Норма кивнула. Разумеется, она ни слова не сказала Джинни, но жизнь в лагере довела её до такого состояния, что она была согласна на всё, лишь бы уехать отсюда. Скоро два месяца, как они живут… нет, это не жизнь! И дело совсем не в цветных, бывших рабах, которые никак и ни в чём не отделены, с которыми приходится бок о бок, нет-нет, к этому вполне можно приспособиться, тем более, что те, опасаясь потерять визу, ведут себя вполне корректно. Но всё равно – эта теснота… И видя довольных, уверяющих, что здесь, как в раю, что так «здоровско» им ещё не было, и можно подумать, впервые в своей жизни наевшихся досыта, по-детски радующихся этому, взрослых людей, Норма с ужасом думала: как же те жили раньше, если это… рай?
Нет, она, разумеется, понимает, каких трудов и каких денег стоила организация этих лагерей, понимает, что было сделано всё возможное, и… и хоть бы поскорее это кончилось. Одна баня вместо ванной чего стоит…
Норма невольно передёрнулась от воспоминания. Ей понадобилось всё её мужество, чтобы раздеться догола на глазах у множества людей. И мыться при всех, как… даже про себя она удержалась, даже мысленно не сказала: как рабам.
И относились все к ней и к Джинни совсем не плохо, можно сказать, что хорошо, и всё же…
– Ну же, мама, ты согласна на Загорье?
– Ну, конечно, Джинни, – улыбнулась Норма.
И про себя закончила: «Было бы тебе хорошо, моя девочка». Удивительно, но Джинни эта жизнь в лагере будто нравилась. Норма как-то сказала ей об этом и получила неожиданный ответ:
– Знаешь, мама, это похоже на колледж, – Джинни засмеялась. – Перед самым выпуском.
Что ж, может и так. Сама она колледж так и не закончила, встретив Майкла, и каково перед выпуском – не знает. Но Джинни весела, предприимчива, подружилась с библиотекаршей А… Ал… Ну, по-английски, девушку зовут Элен, и ещё у Джинни появились знакомые. И психолог – даже странно такое понимание и внимание у явно ещё недавно военного молодого мужчины – говорил очень доброжелательно, похвалил её за мужество и самоотверженность, обнадёжил, что у Джинни нет серьёзных проблем и такая смена обстановки – наилучшее решение. Было приятно слушать.
Миновало Рождество, Новый год, и вот наконец, наконец они едут. Мой бог мой Бог, наконец-то! И… и не то, что страшно, но гнетёт сознание необратимости этого переезда. Чужая страна, чужой язык, обычаи, всё чужое. Но… но Джинни там будет лучше. Язык… Джинни бойко болтает по-русски со своими новыми приятельницами, упрямо читает русские книги в библиотеке.
– Мама, тебе нужно учить язык.
Разумеется, нужно. Норма старательно запоминала русские слова, делая их привычными и своими. Хорошо… нет… хлеб… иди сюда… дай… на… Здрасьте… спасибо… В библиотеке она долго рассматривала альбомы с видами России. На снимках заснеженные деревья и маленькие, утопающие в сугробах домики из брёвен. Коттеджи, а по-русски – избы. Нет, Джинни – умница и, конечно, права: лучше квартира в большом доме со всеми удобствами. Её девочка бывает удивительно рассудительна для своего возраста. Загорье. Что ж, пусть Загорье. Элен дала маленький буклет о городах Ижорского Пояса. Две станицы были посвящены Загорью. Город смотрелся зелёным и приветливым. Маленькие домики в садах. И чем-то похоже на Джексонвилл. Ну, Джинни она об этом не обмолвилась ни словом: Джинни само имя Джексонвилла ненавистно.
Джинни принесла маршрутный лист. Атланта – Загорье. Через Рубежин, Иваньково и Ижорск. Норма несколько раз перечитала названия вслух, добиваясь с помощью Джинни правильного произношения. Странно, что на такой вроде бы не длинный путь – всего три пересадки, а Рубежин, к тому же, это Стоп-Сити, пограничный город – отводится почти пять дней. Хотя она и раньше слышала, что в России большие расстояния.
Они выехали, как и многие, на рассвете. И до вокзала их довезли в грузовике. Хоть у них и немного вещей: два чемодана и сумка, но всё-таки… В комендатуре получили билеты до Рубежина и два пакета – пайки, Норма уже запомнила это слово. В каждом пакете кирпич солдатского хлеба и банка тушёнки. Попутчиками до Рубежина были очень приличные – всё-таки второй класс – люди, в поезде продавали сэндвичи и кофе, так что пакетов с пайками не пришлось доставать. А в Рубежине таможня. Где им действительно обменяли все их деньги один к одному. Пятьдесят тысяч за дом, почти две тысячи её сбережений и ещё мелочь, оставшаяся от потраченной в лагере сотни – пятьдесят четыре рубля тридцать копеек. И то немногое сбережённое ею из подарков Майкла: золотую цепочку с медальоном-сердечком, обручальное кольцо с бриллиантиком и золотые с жемчужинками серёжки, которые Майкл купил к совершеннолетию их новорождённой дочери, – всё это даже без пошлины пропустили. Как вещи личного пользования. И они оказались уже на русском вокзале.
Джинни настояла отпраздновать переход в вокзальном буфете. Пир состоял из крепкого горячего чая и бутербродов с дорогой рыбой – Норма старательно привыкала к русской манере делать открытые бутерброды вместо сэндвичей. И опять два пакета-пайка.
– Куда нам столько хлеба, Джинни?
– Сухарики сделаем, – рассмеялась Джинни. – Ты же мне рассказывала, помнишь?
Норма кивнула. Так они и привезли в Загорье три буханки чёрного хлеба, остальные всё-таки съели. Ни в одном поезде ресторана не было, и все ели по вагонам, а чай брали у проводника. И они с Джинни поступали так же. Они – не туристы, и эта экзотика должна стать их обычаями. Да и взять, к примеру, одежду. Толстый вязаный платок-шаль, войлочные сапоги – как они называются, ах да, ва-лен-ки, – это экзотика или необходимость? И манто здесь – не роскошь, а обычная зимняя одежда, её даже носят мехом внутрь для тепла. Хорошо, что у них были деньги, и они сумели уже на первой большой остановке купить тёплой одежды. Вещи, правда, изумительные. Ручная вязка, хорошая шерсть. И в Иванькове купили валенки. С каждой остановкой всё холоднее, снег визжит и скрипит под ногами, собственное дыхание оседает у тебя на лице инеем…
Норма старалась не думать о будущем. Но… но как жить, когда к обеду уже темно, как ночью. Правда, может, именно поэтому русские обедают так рано, практически в ленч, но всё-таки…
А встретили их в Загорье хорошо. Норма улыбнулась, вспомнив, как они наконец вышли на Вокзальную площадь. Как наконец кончилась их дорога, их бегство. Да, ещё не было ни жилья, ни работы для Джинни, они стояли на заснеженной площади, всё их имущество на них и в двух чемоданах у ног, но она поняла: они приехали!
В Комитете им посоветовали сдать вещи в камеру хранения, и уже прямо оттуда они пошли в городское управление образования подтверждать заявку Джинни, благо это… да, правильно: ГУО оказалось рядом, только площадь перейти, и она сидела в коридоре, пока Джинни храбро ходила по кабинетам.
– Ну вот, мамочка, – Джинни, счастливо улыбаясь, показала ей какие-то бумажки. – Меня зачислили в штат. С осени в школе, а пока в Культурном Центре, он ещё строится, но уже работает, а лицензирование прямо здесь и пройду.
Норма улыбнулась её радости.
– Поздравляю. А теперь…
– А теперь вернёмся в Комитет, оформим ссуду и пойдём домой.
Норма кивнула.
Удивительно, но ссуду им дали. И даже не спросили, нуждаются они в ней или у них есть свои деньги. На каждого члена семьи и на семью в целом. И даже их путь до дома со странно-романтическим названием «Беженский Корабль» был не в тягость. Может, из-за румяного от мороза улыбающегося лица Джинни. И дом им сразу понравился. Светлые просторные комнаты, неплохая, в общем, планировка, только ванная почему-то не рядом со спальнями, а отдельно и рядом с кухней. Но к этому тоже можно приспособиться.
В дверь позвонили, и Норма, вздрогнув, посмотрела на часы. Джинни? Господи, а она замечталась и совсем забыла поставить подогреть обед.
Норма быстро подошла к двери и, уже открыв замок, всё-таки спросила:
– Кто там?
– Добрый вечер, миссис Джонс, – ответили из-за двери по-английски.
Норма узнала голос их соседки, Джен Мороз из квартиры напротив, и распахнула дверь.
– Здравствуйте, рада вас видеть, Джен, заходите.
К удивлению Нормы, Джен была не одна. Вслед за ней в холл вошла маленькая полная старушка в длинной юбке и большом узорчатом платке на плечах. А когда Джен стала объяснять, зачем они пришли, Норма совсем растерялась. Соседи придут к ним убирать, мыть, вешать карнизы и люстры? И полки? Сделают стеллаж в кладовке? Но… но…
– По обычаю так, – внушительно сказала Баба Фима. – Не нами заведено, не нам и менять.
Женя перевела и улыбнулась.
– Так мы в субботу придём с утра. Вы пожалуйста, купите всё, люстры там, плафоны, шторы… а остальное мы сделаем. Да, и мастики обязательно.
– Но, Джен…Это же…
– А приедут другие, вы им поможете, – улыбалась Женя.
Они втроём обошли квартиру, всё осмотрели, обсудили ещё раз, что надо и возможно сделать, и решительно попрощались, оставив Норму в полной растерянности. Меньше всего она ожидала такого, такой… Нет, она всегда знала, что с соседями надо поддерживать хорошие отношения, и всегда следовала этому правилу. И с Джен они сразу… да, они и познакомились в первый же день…
…Когда комендант вёл их по коридору смотреть их квартиру, да, разумеется, посмотреть, но уже было ясно, что они согласятся, коридор был полон играющими детьми. При виде коменданта они притихли, но не испугались, а только прервали свои игры и тесной стайкой последовали за ними. Комендант показал квартиру, включил всюду свет – за окнами уже темнело – и, выслушав их согласие, ушёл уже за документами для окончательного оформления. А они остались вдвоём в пустой гулкой квартире. И Джинни сказала:
– Мама, я схожу куплю нам поесть. Хлеба ещё много.
– Да, – очнулась она от какого-то странного оцепенения, – хотя бы молока. А посуду купим завтра, и… Джинни, уже темно. Мы пойдём вместе.
Но пока дождались коменданта, пока оформили документы, стало совсем темно. Как ночью. Комендант заверил, что магазин – маленький зелёный домик, что они видели, подходя к дому – работает. Вот в этом магазинчике они и встретись с Джен, Женей Мороз, тоже из Алабамы. Джен помогла им с покупками, и домой они вернулись все вместе. И квартира Джен семьдесят седьмая, как раз напротив, почти дверь в дверь. Как удачно! Джен оказалась очень милой и несмотря на молодость – ненамного старше Джинни – очень разумной женщиной. Именно Джен посоветовала им особо не спешить с покупкой мебели. Ведь устраиваться надо не на день и даже не на неделю, а на всю жизнь.
– Мы первое время, пока ремонт не сделали, – рассказывала Джен, – прямо на полу спали. Купили перины, а пол тёплый, и так удобно было.
Они стояли в коридоре у своих дверей. Джен отдала сумку дочке, познакомила их со своим мужем – высоким молчаливым индейцем. А потом, когда они уже попрощались, ушли к себе и на кухне выкладывали на подоконник молоко, масло, творог и другие покупки, в дверь позвонили. Думая, что это комендант, они сразу открыли дверь, но там никого не было, только стояли четыре табуретки и на одной из них лежала открытка.
– С при-е-з-дом, – прочитала Джинни, перевела и ахнула: – Мама, это… это же…
Коридор был абсолютно пуст. Они занесли неожиданный подарок в холл. Табуретки не новые, но крепкие, не скрипят, не шатаются, явно не фабричной, а ручной работы. И ясно, что это… не благотворительствуют, а делятся. Как говорят русские: от чистого сердца.
И снова звонок. На этот раз пришла Джен с мужем. И принесли две перины. И простыни. Она запротестовала, но Джен очень решительно сказала:
– Купите спальню и вернёте. Это вам в аренду, – и улыбнулась. – Бесплатную.
Улыбнулся и её муж, и его строгое, даже суровое лицо стало таким, что отказываться было уже невозможно. И тогда она, расспрашивая Джен о магазинах, спросила и о хорошем мастере, ну, повесить карнизы, люстры и вообще обустроить квартиру.
– Будет мастер, – улыбнулась Джен. – И даже не один…
…Норма улыбнулась воспоминанию. Так вот, значит, на что намекала Джен. Как это называется? Беженское новоселье? Удивительно. Завтра… завтра четверг. Тогда с утра она с Джинни, да, они пойдут и купят всё необходимое. Да, разумеется, надо сделать квартиру в общем, полностью оборудовать кухню, ванную и кладовку. А мебель в спальни и гостиную можно и потом. И когда Норма услышала, как Джинни открывает своим ключом дверь, то пошла её встречать уже совсем спокойно.
– Мамочка, сколько звёзд! – выдохнула Джинни. – И луна, большая-пребольшая! И смотри, что я купила!
Джинни ходила в магазин за бельём.
– Очень холодно, Джинни? Ты не замёрзла?
– Нет, что ты! Мама, смотри! – восторгалась Джинни. – Я купила сразу дюжину! И подушки!
– Мой бог Мой Бог! – ахнула Норма, увидев тюк. – Как ты это дотащила?
– Мне помогли, – просто ответила Джинни. – А завтра пойдём за мебелью, да мама?
– И да, и нет, – улыбнулась Норма, любуясь румяной весёлой дочерью. – Раздевайся, будем обедать, и я тебе всё расскажу. В субботу к нам придут, – и Норма старательно выговорила по-русски: – на беженское новоселье.
– Ой, как интересно! – восхитилась Джинни.
Норма счастливо улыбалась. Мой Бог Мой Бог, как хорошо, что они уехали.
За ужином Женя сказала Эркину о беженском новоселье.
– В эту субботу и сделаем.
– Хорошо, – кивнул Эркин и улыбнулся. – Хороших людей сразу видно, так?
– Ну конечно, – улыбнулась Женя. – Мы сегодня с Бабой Фимой всё посмотрели, обговорили. Ремонта там не надо, только кладовку оборудовать, повесить всё, ну, и…
– И полы сделать, – тихо засмеялся Эркин.
Его умение мыть и, особенно, натирать полы было уже хорошо известно всему дому. А для многих здесь паркет внове. Так что в этом вопросе авторитет Эркина непоколебим. Засмеялась и Женя. Ну, слава богу, Эркин отошёл. А то после того вечера, когда к ним приезжал отец Андрея, даже спал плохо, стонал во сне, переживал.
Женя повела Алису укладываться спать, а Эркин остался сидеть за столом, разглядывая газету. «Загорская искра». Женя говорит, что газету можно выписать, и тогда её будут приносить им домой. Хорошо, конечно, удобно. Но… но ему нравится покупать её. Вместе со всеми. Женя просила его не молчать, а говорить ей. Но… но если Жене так хочется, то пусть, конечно, выписывает. Или… да, а почему «искра»? Странно. И вон под большим названием мелкими буквами: «Из маленькой искры большое пламя». Это, конечно, так, но зачем это здесь? У кого бы спросить, чтоб не высмеяли?
– Эркин, – позвала его Женя.
– Да, иду, – сразу откликнулся он и встал.
Алиса уже лежала в постели. Он, как обычно, наклонился и коснулся плотно сжатыми губами её щёчки. Алиса вздохнула, не открывая глаз.
– Э-эрик. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, маленькая.
Эркин выпрямился, оглядел комнату. Тишина и спокойствие. И… да, здесь спокойно, Алиса защищена, ей ничего не грозит. Вот что это такое. И защищена им. Эркин внезапно понял, вернее, ощутил это. Что он – главная, да и единственная защита Алисы. Он – отец. Вот что такое отец. И потому никогда и не знал этого, потому что у самого не было. Вот только… Зибо… Зибо же защищал его. Как мог. Он же, как здесь говорят, ни уха, ни рыла в дворовой работе не знал. И Зибо ни разу не подставил его. Всему научил. Так научил, что и сам, уже в одиночку, смог работать. И в горячку он орал, о нары бился, так Зибо ни разу не попрекнул его. А он… с Зибо не расплатился и Андрея…
Эркин тряхнул головой, осторожно поправил свесившийся угол одеяла и бесшумно вышел из комнаты Алисы, плотно закрыв за собой дверь.
На кухне его уже ждала Женя за накрытым для второй «разговорной» чашки столом.
– Спит?
Эркин с улыбкой кивнул и сел за стол. Но его улыбка не обманула Женю. Правда, он особо и не старался.
– Что с тобой, Эркин?
Ладонь Жени легла на его сжатый кулак, и Эркин, нагнувшись, потёрся лбом о её пальцы и, не поднимая головы, глухо ответил:
– Я об Андрее думаю. Всё равно я виноват. Моя вина, Женя.
– Эркин, не мучай себя. Ты же ничего не мог сделать.
– Мог, – упрямо повторил Эркин. – Женя, пойми.
Свободной рукой Женя погладила его по голове. Он снова потёрся лицом о её руку и выпрямился.
