Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная
Артём, отдуваясь, пил чай с мёдом. Мелюзга уже из-за стола вылезла, так что сидели втроём, ведя неспешный хозяйский разговор. Говорил, в основном, дед, а бабка и Артём поддакивали.
– Ну, – дед отёр концом висевшего на шее полотенца пот на лбу, – год, слава богу, прошёл.
– Да уж, – бабка суетливо подлила Артёму чаю, – не сглазить бы ненароком, теперь лишь бы здоровье было.
– Здоровье первей всего, – важно кивнул дед.
Кивнул и Артём. Допив свой чай, он перевернул чашку вверх дном на блюдце и встал, перекрестившись на икону.
– Пойду уроки делать.
– С богом, – напутствовал его дед.
В горнице Лилька и Санька уже сидели за столом со своими учебниками, а сбоку пристроился Ларька со «Светлячком». Артём подошёл к комоду, отобрал нужные на завтра книги и тетради и сел на своё место. Строго посмотрел на мелюзгу, чтоб не вздумали лезть и мешать, и раскрыл учебник английского.
Учиться он не то, чтоб не любил, а… ну, без души это для него. Надо иметь аттестат, ну, раз надо, он и пыхтит. А рваться из жил, чтобы первым быть, зачем? Да и без пользы ему эта учёба. Ну, читать-писать – понятно, а считать он и раньше умел. И английский ему нафиг не нужен. Химия, физика, биология… напридумывали беляки, а ему теперь отдуваться. И на какого чёрта Мороз себе ещё индейский повесил…
Но все эти соображения Артём благоразумно держал при себе. И не настолько учёба была ему тяжела или противна, чтоб трепыхаться. Да и дедово: «Савельцевы никогда последними не были» задевало. В самом же деле, не глупее же он остальных. Все пашут изо всех сил, так что и ему надо, чтоб не хуже остальных.
Санька рисовал на промокашке чёртика, а Лилька смотрела, как у него получается, и тихо упоённо хихикала. Не отрываясь от книги, Артём ловко дотянулся и отвесил каждому по лёгкому подзатыльнику.
– Дело! – сразу отозвался из кухни дед. – Не баловать обое! А то я добавлю.
Санька молча потёр затылок, Лилька не всерьёз хныкнула, и они вернулись к урокам. Злорадной ухмылки Ларьки никто не заметил.
Закончив с английским, Артём взялся за физику. Лилька и Санька закончили свои уроки, но дед их из-за стола не отпустил.
– Другое читайте. Или рисуйте там. Но чтоб тихо было.
Рисовать, читать, картинки смотреть… нудьга, конечно, но лучше, чем деду с бабкой помогать. Лилька увидела, что бабка садится за прялку, и уткнулась в книжку. Но не помогло.
– Чем впустую пялиться, иди прясть учись.
– Ну, Тём…
– Я же вижу, что не листаешь.
Лилька вздохнула и полезла из-за стола. Санька стал как раз войну рисовать, и Ларька к нему пересел, а ей…
– Давай-давай, – подбодрил её дед. – Иди знай, что в жизни понадобится. Всё надо уметь.
– И свет хороший, – поддержала бабка. – Вот я, бывалоча, керосин дорог, так при лучине училась. А тебе на посиделки когда идти, так уметь надо, чтоб не срамиться.
– Всё, и не тараторьте, – повёл на них бородой дед, берясь за Санькины ботинки.
Устные предметы шли у Артёма быстрее: два раза, ну, три, прочитал и запомнил. И всё. А если не задумываться, то как само в память укладывается.
Дочитав до последней из нужных страниц, Артём собрал и переложил на комод книги и тетради.
– Санька свои убери. И Лилькины.
– Я рисую ещё.
– Убери и рисуй, – легонько щёлкнул его по макушке Артём.
Санька потёр макушку и встал. Артём сел рядом с дедом и взял второй ботинок. Обувь на Саньке так и горела, а для валенок ещё сыро, и новое покупать, так не напасёшься.
– И какой футбол по слякоти, – ворчал дед.
– А у школы асфальт, – Санька сунул Ларьке законченный рисунок. – Мы там играем. Деда, а если резиной? Ну, как валенки.
– И верёвкой подвязать, – кивнул дед. – Ежели я её прошью, она ж воду держать не будет.
– А чего с ней делают? – спросил Артём.
– Клеят. Клей нужен. Особый.
Артём кивнул, протыкая кожу.
– На той неделе я во вторую. И в воскресенье работаю.
– Угу, – кивнул дед. – За воскресенье двойную платят?
– А как же.
– Тогда давай.
Артём улыбнулся. Будто это он сам смены выбирает, график-то управляющий составляет, на квартал вперёд. Но деду он ничего не сказал: пусть думает, что по его слову всё делается. Деду приятно, а ему нетрудно.
После Санькиных ботинок дед придирчиво осмотрел Лилькины.
– Сгодятся пока.
– В школе велели сменку приносить, – сказала Лилька.
– Ну, так что, взять нечего? – дед сердито повёл бородой. – Раз велели, значит, надо. Санька, слышал?
– Я что, девчонка, сменку таскать?! – возмутился Санька.
– Цыц, я сказал. Надо, значит, надо!
Санька покосился на Артёма и кивнул.
– Ладно.
Такие перепалки бывали часто, и последнее слово всегда оставалось за дедом. Как и положено.
Утро пасмурное, но ни дождя, ни снега с неба не сыплется, и ветра совсем нет. Как всегда по субботам они шли втроём: Эркин, Андрей и Алиса.
– Эрик, так уже зима или ещё осень?
– Предзимье, – ответил за Эркина Андрей.
Выпавший в начале недели снег стаял, и Андрей оделся, как и Эркин: резиновые сапоги с тёплыми вкладышами и осенняя куртка с подстёжкой. Кожаные обновки он решил до серьёзного снега не трогать. О завтрашней поездке не говорили: по покупкам всё решили, так что нечего впустую болтать.
Алиса подпрыгивала на ходу, повисая на руке Эркина, крутилась, выглядывая знакомых, и, увидев впереди Дима и Катю, радостно завопила:
– Димка-а-а!
Дим, Катя и Тим обернулись. И, как обычно, после минутной суеты и обмена приветствиями дети пошли впереди, а взрослые сзади.
– Ну, как малышка? – весело спросил Андрей.
Тим невольно расплылся в блаженной улыбке.
– Она меня узнаёт уже!
Андрей и Эркин дружно восхитились. И Тим не смог удержаться от рассказа.
Потом заговорили о погоде, что по приметам Бабы Фимы, да и другие, кто здесь давно, подтверждают, выходит похолодание, а если, как тоже все говорят, снег на сухое ляжет, то уже прочно, до весны.
Так, под разговор, дошли до Культурного Центра, разделись, отправили детей на занятия и поднялись в свой класс.
По субботам всегда в классе тесно и шумно. Кто что сделал, чего у кого списать… Эркин сел рядом с Артёмом, достал из портфеля учебник и тетрадь.
– Задачи сделал?
– А то! – залихватски ответил Артём. – А ты?
Эркин кивнул.
– Сделал, – и, хмыкнув, тихо по-английски: – Бывало и хуже.
– Бывало, – так же тихо и тоже по-английски согласился Артём.
Зазвенел звонок и вошла Леонида Георгиевна, а за ней дежурные на этой неделе Трофимов и Карпов несли ящики с пузырьками, пробирками и прочим.
– Оу! – обрадовался Павлов, и его чёрная лоснящаяся физиономия расплылась в улыбке.
– Точно, лабораторка, – радостно поддержал его Андрей.
Обрадовались и остальные. Руками все любили работать, как-то это лучше получается.
– Вот, Леонида Георгиевна, – Аржанов встал и положил на учительский стол стопку стёкол размером с треть стола. – Я сделал и края загладил.
– Большое спасибо, разложи по столам, хорошо?
– Это, – догадался Эркин, – чтобы пролитое стол не разъело, так?
– Да, Мороз, правильно.
Эркин самодовольно улыбнулся, а Артём уважительно посмотрел на него.
Леонида Георгиевна строго оглядела класс.
– Откройте тетрадь для лабораторных работ. Сегодняшняя дата. Работа номер три. Тема…
Леонида Георгиевна повернулась к доске написать тему, но тут открылась дверь, и в класс вошёл Мирон Трофимович. Все, недоумевая, встали.
– Здравствуйте, – кивнул Мирон Трофимович. – Садитесь, – и посмотрел на дверь.
И все повернулись туда же. В дверях стояла… с первого взгляда и не поймёшь какого возраста – женщина. Вся в чёрном, голова окутана чёрным платком, и лицо бледное до голубоватой белизны.
– Смелее, – улыбнулся ей Мирон Трофимович. – Входите.
Она потупилась и вошла, колыхнув длинной чёрной юбкой, из-под которой виднелись только носки чёрных резиновых сапожек. Мирон Трофимович повернулся к классу.
– Это Манефа Леснова, будет учиться в вашем классе. Прошу любить и жаловать.
Андрей расплылся в улыбке и чуть шевельнулся, показывая, что стул рядом с ним свободен. Мирон Трофимович строго посмотрел на него, а потом оглядел класс. Свободных мест два. Рядом с младшим Морозом и в дальнем углу рядом с Черновым. Остальные столы заняты. Пересаживать… лишняя сумятица… нет, пусть выбирает сама… И повернулся к ней.
– Садитесь.
Она помедлила и подошла к столу Андрея. Видимо, Тим ей показался страшнее. Мирон Трофимович кивнул.
– Хорошо. Леонида Георгиевна, извините, что помешал.
– Ничего, – улыбнулась та. – Мы нагоним.
Все встали, провожая директора, и снова сели, когда за ним закрылась дверь. Леонида Георгиевна написала на доске тему и стала диктовать задание. Андрей писал быстро, искоса рассматривая неожиданную соседку. Руки тоже белые, пальцы тонкие, не расплющены ни дойкой, ни другой тяжёлой работой, кожа гладкая, не морщит после стирок в холодной воде. И белизна… знакомая, тюремная белизна. Совсем интересно. Но задание уже записано, пора работать. Набор у каждого свой, да и Леонида Георгиевна подошла к новенькой и тихо заговорила с ней. Андрей ещё успел подумать о чудном имени и углубился в работу.
Работа, как всегда у Леониды Георгиевны рассчитана точно даже не до минуты, а по секундам, и чтобы нагнать упущенное в начале урока и уложиться до звонка, пришлось вкалывать, не отвлекаясь. И что там у Манефы получалось или не получалось, Андрей не знал.
Прозвенел звонок.
– Соберите реактивы. Тетради мне на стол, пожалуйста.
Встала положить свою тетрадь и Манефа, но тут же вернулась на место и села, потупившись. Подступиться к ней с вопросами никто не решился. Все вышли в коридор, а она осталась сидеть и сидела, неподвижно, глядя на свои лежащие на столе руки и беззвучно шевеля губами.
Докурив сигарету, Андрей вернулся в класс и сел на своё место.
– Давай знакомиться, соседка, – весело сказал он. – Я Андрей Мороз, честь имею, а тебя, я слышал, Манефой зовут, так?
Она не ответила, только чуть-чуть, еле заметно кивнула. Звонок на урок не дал Андрею продолжить.
Писала Манефа медленно, явно не успевая за всеми, какими-то странными буквами. Андрей слегка подвинул свою тетрадь так, чтобы ей было удобнее списывать. И получил еле слышное:
– Спасибо.
Андрей склонился над тетрадью, пряча самодовольную ухмылку: главное – начать, а дальше само пойдёт. И когда прозвенел звонок на перемену, она сама искоса быстро посмотрела на него и повторила:
– Спасибо.
– Не за что, – тихо и весело ответил Андрей, убирая учебник и тетрадь.
И на этой перемене она осталась сидеть за столом, но быстро исподлобья поглядывала на входящих и выходящих одноклассников. Заметили это только Эркин и Артём: сами так умели, но, правда, получше.
На английском Андрей быстро понял, что языка Манефа совсем не знает. Они-то все говорили с детства, а учились только читать и писать, а она и слов не знает, не понимает ничего. Джинни, видимо, предупредили, не лезет к ней с вопросами и замечаниями, улыбается ей, но толку-то… И Андрей шёпотом предложил:
– Помочь?
Она молча замотала головой. Андрей пожал плечами, но повторять предложение не стал. В конце концов это её проблемы. Остальные тоже занимались каждый своим.
Оглядываться назад Манефа не рисковала, смотреть на учительницу было страшно: такая та молодая и нарядная, и не боится ничего, стоит перед парнями и мужиками, коленки из-под юбки видны, а не боится, учительница, ей никто не скажет… Манефа покосилась на соседа. Ишь как в рот ей смотрит, им, кобелям, одно надо, а у училки и грудь в обтяжку, и… она тихонько вздохнула и потупилась.
Следующие уроки настроения ей не улучшили, хотя говорили уже по-русски, и учительница была почти старая и не такая красивая, а последним вообще был учитель, седой и строгий, а глаза добрые. Но она всё равно мало что понимала и даже не слушала толком. А этот… Андрей – ловкий, об чём его ни спросят, всё знает.
Прошлую субботу Андрей пропустил, и, хоть все тетради Эркина и заданные на дом параграфы прочитал, но отвлекаться нельзя, о необычной соседке он и думать забыл. Понадобится ей, так сама заговорит, а у него и без неё полно хлопот.
Последний звонок, и все дружно срываются с мест. Всё, по домам! В вестибюле уже шумят дети. Тим прощается с Димом и Катей, благодарит соседку по башне, что отводит их домой, Эркин помогает Алисе одеться – сегодня погода хорошая, пусть погуляет, пока он на шауни – у каждого своих забот полно. На Манефу если и смотрели, то мельком, и когда и куда она ушла, никто и не заметил.
К удивлению Эркина, Артём вниз со всеми не пошёл.
– Ты чего, малец? – спросил он мимоходом.
И услышал в ответ неопределённое:
– Дело у меня тут ещё.
Эркин кивнул и тут же забыл об этом.
Убедившись, что все ушли вниз, Артём быстро пробежал по коридору к другой лестнице, поднялся на третий этаж, снова по коридору, по запасной лестнице спустился к комнатам за сценой и уже оттуда вошёл в зал.
Здесь было тихо и пусто. Артём огляделся и подошёл к роялю. Во вторник, когда он пришёл на обычные занятия, его остановила в вестибюле эта… Алевтина Алексеевна и сказала, чтобы он пришёл в субботу после уроков в зал, и она его послушает. А сказать «нет» он не смог: привычка к послушанию, тем более белой леди, не позволила.
Артём снова огляделся и, убедившись, что никого нет, бросил свою сумку на пол, открыл клавиатуру и осторожно коснулся клавиши, соседней… Мороз говорил как-то, что шесть лет гитары не держал, а руки всё помнили. А у него самого как? Артём несколько раз растопырил и сжал пальцы в кулак, и рискнул взять аккорд. Верно! Помнят, сами по себе помнят и ложатся. А вот это? Сесть он не решился и играл, стоя, согнувшись пополам.
Алевтина Алексеевна не любила, когда без её ведома, кто-то садился к роялю, и начиналось неумелое бренчание и подбор по слуху, поэтому, подходя к залу и услышав осторожные спотыкающиеся звуки, нахмурилась, но, уже взявшись за ручку двери, остановилась, вслушиваясь. Там не подбирали, а… вспоминали. Да, играть умеют, вернее, умели и теперь восстанавливают. Как и она сама, когда… нет, не будем вспоминать то, что мешает жить. Играют мягко, но почему не упражнение, а пьеса? Мелодия интересная, игривая, даже фривольная… Не слышала раньше. Кто же это?
Алевтина Алексеевна осторожно открыла дверь и вошла. И еле сдержалась. У рояля стоял Артём Савельцев. Ей говорили, что он хорошо поёт, в церкви хору подтягивает чисто-чистенько и у берёз… Она потому и настояла, чтобы он пришёл на прослушивание, самородок можно обработать только в молодости, даже в детстве, потом голос закостенеет и останется для вечеринок и обихода. А раз он играет, то, значит, его уже учили?
Артём так увлёкся – «О, моя любовь» вышла полностью и «Моя сексуальная штучка» тоже, а вот «Пушистый котёнок с длинным хвостом» застревает, тут мяукнуть надо, чёрт, не вытягиваются пальцы, у него, правда, этот пассаж и раньше плохо получался, на этом месте уже всегда лапают и играть мешают, и не слушают ни хрена, как ни сфальшивишь, так всё сойдёт, а если так попробовать и с левой зайти – что ничего не замечал и вдруг ощутил рядом чьё-то дыхание. Он поднял глаза и, ойкнув, отскочил от рояля, пряча руки за спину.
Алевтина Алексеевна улыбнулась.
– Ну и чего ты испугался? У тебя очень хорошо получается.
– Спасибо, мэм, – автоматически пробормотал Артём по-английски.
– Ты учился играть? – спросила Алевтина Алексеевна. – Или сам подбирал? По слуху?
Артём замялся, не зная, как лучше соврать. Правду говорить он вовсе не хотел. Но, к его облегчению, Алевтина Алексеевна не стала расспрашивать, а села к роялю.
– Ну-ка, повтори, – и дала ему тон.
Артём подавил вздох и запел.
Алевтина Алексеевна сразу услышала чистоту и верность голоса, спокойно проверила диапазон, чувство ритма и всё остальное. Очень приятно, и, похоже, азы уже пройдены, голосом мальчик владеет.
– А теперь спой, что ты играл. Без слов, только мелодию.
Сказала и удивилась его радости. Ведь обычно петь без слов не любят, не понимают цели этого, для всех, ну, для большинства слова в песне важнее мелодии, неужели мальчик настолько музыкален?
Петь без слов – это хорошо, даже здорово, а то в «сексуальной штучке» такие слова, что если она знает по-английски, то влепят ему за приставание к белой на всю катушку. А без слов – попробуй, придерись. И Артём запел уже свободно, играя голосом.
Как обычно Эркин провозился с Алисой и вошёл в класс шауни последним, перед самым звонком. Все уже были на месте. И Двукрылый здесь, глаз ему здорово подбили. Эркин сел рядом с Андреем, достал тетради, букварь, прописи. Вошёл, прихрамывая сильнее обычного Громовой Камень, и все они встали по уже прочно усвоенной школьной привычке.
– Мы видим тебя, кутойс.
– Я вижу вас, – заставил себя улыбнуться Громовой Камень, проходя к столу. – Садитесь.
Ну вот, все в сборе. И младший Мороз пришёл. И Двукрылый. А сильно ему досталось. Жаль, но от «огненной воды» это не помогает.
– Задание все сделали?
Урок как урок. И если бы не боль в раненой ноге… чёрт, как сырость, так крутит, хоть ором кричи. Но он привычным усилием загнал боль внутрь, подальше. Поправить произношение у Андрея, Чернов ошибся в числе, но сам тут же исправил, а Перо Орла решил неправильно, кто поправит? Мороз? Двукрылый?
Эркин учился, как и работал, сосредоточенно и внимательно, но заметил, что кутойсу не по себе. Болеет, что ли? Через боль говорит. Остальные будто не видят. Хотя чужую боль замечать – надзирателя накликать.
Заметил и Андрей. И тоже не подал виду.
Урок закончился, и все встали. Размяться, покурить, да мало ли чем можно на перемене заняться. Громовой Камень остался сидеть, но такое и раньше случалось. Оставшись один, он закрыл глаза и так сидел, перемогая боль, пока не зазвенел звонок.
– Садитесь, продолжим.
Второй урок – беседа. Сегодня Медвежонок рассказывал, как в его стойбище мальчишки доказывают свою… взрослость, ну, что уже могут получить имя. Остальные учились переводить этот рассказ на русский, а для Морозов и Чернова – это ещё и информация сама по себе, и лексика.
– Это называется инициацией, да? – спросил вдруг по-русски Андрей, когда всё было переведено, выяснено и уточнено.
Ответить Громовой Камень не успел.
– Ты сам-то хоть что умеешь? – насмешливо спросил Одинокий Волк, почему-то обидевшись на незнакомое слово.
– Я много чего умею, – многозначительно ответил Андрей.
Эркин круто развернулся лицом к Одинокому Волку, открыл рот, но над его ухом свистнул, разрезая воздух, нож. Одинокий Волк опустил глаза. Нож Андрей воткнулся в стол рядом с его запястьем, пригвоздив рукав к столешнице. Молча одобрительно кивнул Тим, оценив силу и быстроту броска. В классе стало очень тихо. И в этой тишине Громовой Камень встал и подошёл к Одинокому Волку, неожиданно легко выдернул нож и повернулся к Андрею, держа нож на раскрытой ладони.
– Хороший нож, – медленно сказал он по-русски. – Хороший удар, всё хорошо. Но ты забыл главное, – и перешёл на шауни. – Оружие нужно, когда не умеют пользоваться словами.
Андрей медленно кивнул.
– Я понял, кутойс, – ответил он на шауни.
Громовой Камень движением ладони повернул нож рукояткой вперёд и мягко стряхнул его в ладонь Андрея.
– Возьми и без крайней нужды не доставай.
– Крайняя нужда? – переспросил Эркин.
Громовой Камень перевёл свои слова на русский. Эркин кивнул и шевельнул губами, повторяя про себя новые слова. Андрей убрал нож и встретился глазами с Одиноким Волком. Секунды три они молча смотрели друг на друга и одновременно отвернулись.
Громовой Камень вернулся к учительскому столу и сел. До звонка ещё десять минут, поработаем над лексикой. Перекрёстным переводом. Обычно эта работа шла со смехом, вышучиванием ошибок, и класс становился единым, но сегодня работали сосредоточенно и серьёзно. Правда – усмехнулся про себя Громовой Камень – и ошибок гораздо меньше. Что и правильно: раз слово – оружие, то цена и шутки, и ошибки совсем другая. Но где же Андрей так ножу выучился? Не видел такого у русских, хорошо ножи мечут горные племена, лесные предпочитают томагавки. Интересно. И заточка явно другая, и балансировка, и рукоятка точно под определённую ладонь сделана. Но спрашивать не стоит. Такие расспросы добром никогда не кончаются. И у горных всё равно по-другому, и мало их, очень мало, они не то, что с Равнины, на Равнину редко спускаются, никак не мог Андрей настолько с ними законтачить. И нож у него, хоть и с особенностями, но русский…
Звонок прекратил урок и его размышления. Все встали, прощаясь. Первым, как всегда, ушёл Тим, на ходу укладывая и застёгивая сумку. За ним ушли индейцы, а Андрей промешкал, укладывая книги в портфель.
– Я вот спросить хотел, – заговорил он по-русски.
– Спрашивай, – тоже по-русски ответил Громовой Камень.
Эркин о становился в дверях, ожидая Андрея и готовясь вмешаться, если тот опять заиграется.
– Я в Царьград ездил, на прошлой субботе, книжные развалы там смотрел, на шауни нет книг. Где-то же их можно купить? Где, кутойс?
Эркин незаметно перевёл дыхание, а Громовой Камень вздохнул.
– В Царьграде есть наше представительство. При нём магазин. Ну, и в Эртиле, конечно.
Андрей кивнул.
– Понятно. Ну, Эртиль далеко, а в Царьграде посмотрим. Спасибо, кутойс.
Громовой Камень улыбнулся.
– До Эртиля надо ещё чтобы через границу пропустили.
– А?! – Андрей энергично кивнул. – Да, вспомнил. Значит, в Царьграде, – и на шауни: – Спасибо, кутойс. Ты остаёшься, мы уходим, – попрощался он за себя и за Эркина.
Когда за ними закрылась дверь, Громовой Камень собрал свои тетради и встал. Ну, надо же какой… взрывной парень. Мороз намного выдержаннее. Хотя и про него… рассказывают. Ну, обошлось и ладно. А вот Одинокий Волк нарвётся обязательно. В прошлую субботу к Морозу прицепился, сегодня к Андрею. Не уймётся, пока со скальпом не распрощается.
Набегавшаяся раскрасневшаяся Алиса ждала их в вестибюле. Эркин забрал из гардероба свою куртку и её сумку, оделся.
– Алиса, готова?
– Ага, – она уцепилась за его руку. – Андрюха, а ты чего, идём, да?
– Нет, племяшка, – улыбнулся Андрей. – Я к себе пойду. Эркин, завтра на вокзале?
– Идёт, – кивнул Эркин. – Кто первым придёт, билеты купит.
– Дело. Как тогда, да? Ну, заметано, я пошёл.
Алиса взглядом проводила его до дверей и снизу вверх посмотрела на Эркина.
– Эрик, а чего это он, а?
Эркин неопределённо пожал плечами. В конце концов, Андрей уже сам всё соображает и в няньках не нуждается.
– Пошли домой, Алиса, мама уже ждёт.
– Ага, – согласилась Алиса.
На улице заметно похолодало, но снега не было. Листва давно облетела, и улицы стали пустынными и прозрачными.
– Эрик, а давай через рощу пойдём, – попросила Алиса.
– Давай, – не стал спорить Эркин.
Алиса шла рядом с ним, изредка поддевая носком сапожка смёрзшиеся подушки листвы, и была чего-то такой тихой… Эркин сверху вниз посмотрел на неё.
– Алиса, что-то случилось?
Она совсем по-взрослому вздохнула и помотала головой.
– Не-а.
– Что? – повторил Эркин. – Я же вижу.
Алиса снова вздохнула.
– Эрик, ты… ты обижаешься на меня? Да?
– Что?! – изумился Эркин. – Из-за чего я обижаться на тебя буду?
– Ну, что я тебя не папой, а по имени зову. Тебе это обидно, да?
– Да нет, – растерянно пожал плечами Эркин. – Почему это обидно?
– Не знаю, – честно ответила Алиса. – Меня вот спрашивают. И… и дразнят, что ты чужой мне. Это же неправда? – закончила она неуверенным вопросом.
– Да, – медленно кивнул Эркин. – Ты мне не чужая.
– Ну вот! – обрадовалась Алиса. – Я всегда знала, что ты родной! Ты же поэтому тогда пришёл. Я помню, раненый. Ты же нас поэтому нашёл. Ну, в самый первый раз.
– Да, – уже твёрдо ответил Эркин. – Поэтому.
Алиса потянулась к нему, и он, бросив сумку и портфель на землю, взял её на руки. Алиса, обхватив его за шею, прижалась к нему так, что он через одежду чувствовал, как стучит её сердце.
– Эрик, ты же всё равно Эрик, да?
– Да, – понял он её невнятицу. – Только так.
Не отпуская её, он присел, подобрал сумку и портфель и выпрямился.
– Да, Алиса, а теперь идём домой.
Он шёл по тропе, неся Алису. Она уже успокоилась и весело оглядывала мир с высоты его роста.
Эркин не спешил, но роща всё равно кончилась слишком быстро. На краю оврага Эркин остановился и поставил Алису на землю.
– Дальше сама.
– Ага, – согласилась она со вздохом.
Они спустились к ручью по побелевшим от инея и тонкого льда ступенькам, перешли ручей и поднялись наверх. Было ещё совсем светло, и потому все окна «Беженского Корабля» оставались тёмными. Алиса пошарила по ним взглядом.
– Эрик, а мама дома? Ты не видишь?
Эркин пожал плечами.
– Дома, наверное.
Действительно, где ещё может быть Женя.
На лестнице Алиса побежала вперёд, и, когда Эркин подошёл к их квартире, дверь была уже открыта и Женя раздевала Алису.
– Вот и молодцы, вот и умники. Мойте руки и за стол, у меня всё готово, Эркин…
– Андрей к себе пошёл, – понял недосказанное Эркин. – Мы завтра на вокзале встретимся.
– Ну и хорошо.
За обедом Алиса доложила о всех своих подвигах и победах, Эркин ограничился тем, что у него и Андрея тоже всё в порядке, одни пятёрки. Об инциденте на уроке шауни, как и о разговоре с Алисой об именах, он решил Жене не рассказывать. Пока та впрямую не спросит. Женя видела, что Эркин о чём-то не договаривает, но расспрашивать – может, он при Алисе не хочет говорить, мало ли что там могла быть – не стала.
После обеда Алиса отправилась спать, а Женя быстро, как всё делала, мыла и расставляла на сушке посуду. Эркин, сидя за столом, молча любовался ею.
– Эркин.
– Да, – он вздрогнул и будто очнулся. – Что, Женя?
Женя, улыбаясь, стояла перед ним.
– Устал?
– Нет, – удивлённо ответил он. – Мне не с чего уставать, что ты, Женя.
Она ласково покачала головой.
– Я же вижу. Пойди, отдохни.
– Слушаюсь, мэм.
Эркин тяжело, словно поднимая на себе неимоверную тяжесть, встал, шатнулся. Женя подалась к нему, чтобы удержать, подхватить, но вдруг оказалась у него на руках.
– Ах ты…! – задохнулась она сразу от возмущения и смеха.
– Провокатор, я знаю, – очень серьёзно закончил за неё Эркин, выходя из кухни с Женей на руках. – В спальне тебе будет удобней меня придушить, правильно? – и сам ответил: – Правильно. Пятёрка мне. За правильное решение.
– Да-а? – Женя, болтая ногами, плотнее обхватила его за шею. – А пятёрка чего?
– Всего, – тихо рассмеялся Эркин и уточнил. – Чего захочешь.
– Тебе пятёрка того, что я захочу, – задумалась Женя.
– Ага, – согласился Эркин, разворачиваясь в дверях спальни, чтобы ненароком не задеть косяк. – Вот так. Сейчас я закрою дверь, и ты мне скажешь.
– А если не скажу?
– Сам догадаюсь.
Эркин положил Женю на кровать и, целуя, стал раздевать. Женя так смеялась, что не раздевала его, а только теребила на нём одежду. Раздев Женю, Эркин выпрямился и улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.
– Я угадал?
– Ещё одно правильное решение, – смеялась Женя, – ещё одна пятёрка? Да?
– Ага, – готовно согласился Эркин, стаскивая с себя рубашку.
– Какой ты красивый, Эркин, – мечтательно вздохнула, любуясь им, Женя.
Эркин понимающе кивнул и, шагнув в сторону, встал в зеркальный коридор.
– Женя, тебе видно? Подвинься тогда.
– Ага-ага, – Женя подсунула себе под спину подушку. – Вот так. Мне отлично видно.
Эркин негромко запел и, плавно изгибаясь, стал раздеваться. Женя, любуясь им, захлопала в ладоши, отбивая ритм.
Придя домой, Андрей поставил у вешалки портфель, быстро разделся и пошёл на кухню. Конечно, хорошо прийти к готовому обеду и прочим семейным радостям, но быть единственным полновластным хозяином ещё лучше. Что хочу, то и ворочу. Дверь закрыл, на два оборота ключ повернул, и хрен меня кто возьмёт, не подсмотрит, не подслушает.
Андрей сразу поставил чайник на огонь и уже спокойно принялся готовить себе обед. Удобная всё-таки штука – полуфабрикаты, консервы и прочая дребедень. Сварить картошку – не проблема, вот она, холодная, в мундире, почистим и в кипяток её, ну, и луку туда, и прочего, а потом бухнуть туда же банку рыбных консервов, и суп получается – пальчики оближешь. А на второе… мяса поджарим. И кашу, что с – неважно с какого – осталась, на той же сковородке прогреем. По-профессорски. И конфеты на сладкое у него всегда в запасе есть. А на закуску капусты квашеной возьмём. Вот так. И готов потрясный обед из четырёх блюд. А чтоб слюной не изойти, пока готовишь, сделаем себе чаю и будем потихоньку прихлёбывать. Когда чай несладкий, аппетит не отбивается. Хотя – Андрей усмехнулся – его аппетит ничем не отбить.
Приготовив обед, Андрей пошёл за газетой. Читать и есть – два удовольствия сразу, незачем себе в этом отказывать.
Ел он без спешки и оглядки: дверь закрыта, сзади никто не подойдёт, да и он уже не малолетка, не всякий рискнёт сунуться.
«Загорская искра» и обед закончились одновременно. Андрей отложил газету и встал убрать со стола. Посвистывая, он вымыл и расставил на сушке тарелки, чашку, ложки и вилки, кастрюлю и сковородку, вытер руки кухонным полотенцем, повесил его и аккуратно расправил. Вот так, чтоб не хуже, чем у братика. Эркин – хозяйственный, основательный, так что и ему не след распускаться, надо фамильную – он весело хмыкнул – честь блюсти. А газету в пачку, разовая штука – газета, прочитал и на обёртку, то ли дело книга. Хотя и там встречаются… однодневки.
Мебель в комнату он так ещё и не купил. Хотелось то так сделать, то по-другому, что стояло в магазине казалось не тем, а делать самому – некогда, да и не такой уж он в этом мастер, тут краснодеревщиком надо быть, а он… строгала, нахватался верхушек.
Обычно, когда выпадало такое «пустое» время, он заваливался с книгой на постель. Курить он больше в постели не рисковал – о жутком случае, как в Ровеньках целый дом сгорел из-за такого курильщика, и газета писала, и говорили много. Андрей поправил подушку, чтобы затылком в стену не упираться и раскрыл книгу.
Но прочитав пару страниц, отложил. Темнеет уже, а вставать и свет включать да шторы задёргивать – неохота. Вот так лежать и смотреть, как синеет, наливается темнотой комната, растворяются в темноте углы, теряются за окном, сливаясь с небом, верхушки берёз. Сумерки, сумерничать…
…– Будем сумерничать?
– У нас просто нет керосина, Серёжа. Вот и сумерничаем…
…Эркин говорил, что профессор ему фотки показывал. И там мамина была. Так что надо будет попросить, может быть и даст переснять. А комнату всё-таки будет делать кабинетом. Полки по стене во всю стену, стол хороший, полки он сам сделает, а стол купит, и кровать, нет, диван или тахту. А это слово откуда выскочило? А оттуда же, из прошлого. Он и с профессором тогда на этом прокололся, на словах. Теперь-то что, назад не отыграешь. Но он своё возьмёт, сведёт их, столкнёт лбами всю четвёрку. И выйдет всё по его. Они ему все нужны, и метаться между ними он не хочет и не будет. Свёл же Фредди с Эркином, и как всё ладненько вышло. А уж профессору с Фредди и Джонатаном делить точно нечего. Так что всё будет преотлично.
