Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная
– Хорошо, – Елизавета Гермогеновна взяла у него деньги. – Но может, оставишь себе, на игру? И ты сказал, что не играл, тебе было плохо?
– Нет, Лизанька. Я играл, в поезде, как всегда, и проиграл, как всегда. Но проигрыш мне вернули. И дали ещё, – он достал уже прямо из кармана вторую пачку, заметно толще первой. – Лизанька, мне сказали, что это компенсация за моральный ущерб. Возьми, пожалуйста, а всё остальное потом.
Она не растерянно, а как-то задумчиво кивнула и взяла деньги.
– Раздевайся, я сейчас сделаю ванну.
Она положила обе пачки на комод и пошла в ванную, а Степан Медардович стал раздеваться с блаженным чувством исполненного долга. Родовая страсть князей Краснохолмских к игре – по одной из семейных легенд царский венец в чёт-нечет проиграли – вынудила их выработать жёсткие правила. Деньгами распоряжались женщины. Они – жёны, матери, тётки, бабушки, старшие сёстры, а, случалось, и дочери – вели хозяйство и решали, сколько выделить своему князю или княжичу на игру. Превысить женский кредит было безусловно бесчестным. Сами княгини и княжны тоже играли, но только в семейном кругу, чтобы деньги не уходили из семьи. Пожалуй, именно это и сочетание открытости семьи, а Краснохолмские не чуждались никакой честной работы и роднились по сердцу, а не знатности, с семейной поддержкой во всём, – всё это и позволило семье выжить, пережить и царские опалы, и революционный террор, и даже сохранить многое из родового, накопленного за восемьсот с лишним лет существования рода, могучей разветвлённой семьи.
Бобров переулок 17 Общество бывших узников и жертв Империи
Дежурная в застеклённой будочке у входа пускать его не хотела.
– Время приёма заканчивается, придёте на следующей неделе.
Андрей ещё вполне миролюбиво облокотился об узкий прилавок у её окошка.
– Мне сегодня нужно. Дело у меня… неотложное.
– Нет, – она сердито шлёпнула ладонью по разграфлённой тетради.
Андрей зло сощурил глаза.
– Тётя, давай по-доброму. Я и по-другому могу.
– Я… я милицию вызову.
– Зря грозишь, тётя, я нервный. Пока они приедут, я много чего успею сделать, – и он издевательски подмигнул.
– Ты что несёшь, я в матери тебе гожусь!
– Вот своих щенков, сука, сучья твоя порода, и воспитывай.
Она застыла, и Андрей, чувствуя, что всё сейчас сорвётся, сам протянул руку в окошко и взял у неё со стола белый квадратик пропуска.
– Спасибо, тётя, живи и не кашляй.
Она не шевелилась, будто после его фразы о щенках ничего уже не видела и не слышала.
Дежуривший у входа на лестницу седой мужчина неопределённого возраста, удачно не слышал их разговора: говорили они тихо, а вестибюль большой – и спокойно принял у Андрея пропуск.
– К Бурлакову? Это на втором этаже, двадцать седьмой кабинет.
– Спасибо, – улыбнулся Андрей, быстро взбегая по лестнице.
Теперь надо успеть добраться до Бурлакова прежде, чем эта… забазарит и шухер поднимет. Но в то же время он чувствовал, что нет, не забазарит, слишком сильным был его удар. Что-то там у неё было с детьми или из-за детей, нет, будет молчать.
Длинный коридор, закрытые двери, с номерами, но без табличек, повороты, а вот и двадцать седьмой. Напротив двери пять стульев и сидят трое.
– К председателю кто последний? – спросил Андрей.
– Я с краю, – нехотя ответил мужчина в новом, но мятом, будто он в нём спал, костюме.
– Ну, так я за тобой, – сказал Андрей, усаживаясь рядом.
Сидевшие с другого краю мужчина и женщина, похоже, вместе, так что не трое, а двое перед ним. Ну, что ж, может, он и успеет. Или… ладно, не будем загадывать.
Из кабинета вышел молодой, не больше шестнадцати парнишка и стал изучать какой-то листок.
– Следующий, пожалуйста, – сказали из-за двери.
Как и предполагал Андрей, сидевшие слева зашли парой. Парнишка бережно спрятал листок во внутренний карман и ушёл. Андрей расстегнул куртку, пристроил на соседний стул сумку и приготовился ждать. Заняться абсолютно нечем, только потолок разглядывать, но и не хотелось чем-то заниматься. Даже думать. Не о чём ему сейчас думать.
Время текло неощутимо и неотвратимо. Вышла пара и вошёл Мятый. Андрей не шевельнулся. По коридору прошла, внимательно поглядев на него, женщина в тёмно-сером платье. Он не обратил на неё внимания. В коридоре, да и во всём здании тихо. Будто он остался один, будто все ушли, а его заперли.
Вышел Мятый, злой, что-то бурчащий себе под нос, оставил дверь открытой и ушёл по коридору. Андрей оттолкнулся от стула и встал, в один шаг пересёк коридор и вошёл в кабинет.
Яркий плоский плафон на потолке, напротив двери два уже тёмных окна, между ними за письменным столом человек. Седой, в тёмном костюме, с галстуком, что-то быстро раздражённо пишет. Андрей прикрыл дверь и встал, прислонясь к косяку. Ну, профессор-председатель, и когда ты соизволишь меня заметить?
Бурлаков поставил точку и перечитал написанное. Резковато, пожалуй, но так и надо. А то ишь, повадились. Врут, не краснея. Ни во что он свою ссуду не вкладывал, вернее, в кабак вложил, пропил по сути дела, а теперь… «Вспомоществование» ему. Обойдётся. Да, при переезде и устройстве на месте всем поровну, по ртам и головам, беспроцентно и безвозвратно, а дальше извольте своим умом жить, по уму и жизнь будет. Всё ещё сердито он отложил проект решения в папку на печать и поднял голову. Ещё один? Бесконечный приём сегодня.
Высокий белокурый парень в расстёгнутой ярко-зелёной куртке небрежно привалился плечом к дверному косяку, насмешливо сверху вниз рассматривая его. Но… но ведь это… чёрт, только позавчера он получил письмо от Жени. «Андрюша успокоился, повеселел, и теперь я начну ему капать на мозги…» И уже… уже приехал?!
– Привет, – с блатной хрипотцой сказал парень. – Наше вам с кисточкой.
– Здравствуй, – онемевшими губами сказал Бурлаков. – Проходи, садись.
Досадуя на себя, на внезапно севший голос, на холодно-казённую вежливость Бурлакова, Андрей подошёл и сел на один из стульев, стоявших боком перед столом, закинул ногу за ногу, небрежно опустив сумку на пол.
– Ну как: – Андрей старался говорить спокойно, но получалось придушенно-неуверенно. – Поговорим?
– Весь к твоим услугам, – попытался пошутить Бурлаков.
Как ответить на эту насмешку Андрей не смог сразу сообразить и растерялся. И от растерянности сказал совсем не то, что готовил, а уж совсем несообразное, но вот вдруг само выскочило:
– А бабочка где?
– Что? – изумился Бурлаков. – Какая бабочка? Ты о чём?
– Здесь, – Андрей похлопал себя по горлу под воротником. – Красным на сгибах отливала.
– Серёжа, ты помнишь?! – вырвалось у Бурлакова. – Я же её только на учёный совет, на торжества…
– Я Андрей, – тихо и как-то угрюмо поправил его Андрей. – Андрей Фёдорович Мороз.
Разговор не получался, надо прощаться и уходить. Он подтянул к себе сумку, готовясь встать, но медлил.
И тут без стука открылась дверь и в кабинет вошла та самая женщина в тёмно-сером платье.
– Приём закончен, – жёстко сказала она, глядя в упор на Андрея. – Оставьте заявление, мы его рассмотрим и сообщим вам о решении.
Андрей улыбнулся, оскалив зубы, и встал. Женщина стояла, засунув руки в накладные карманы на юбке, и там явно обрисовывались под тканью пистолеты. Стрелять сквозь ткань будет – ежу понятно.
– Извиняйте за беспокойство, значитца…
– Стой! – приказал ему Бурлаков. – Валерия Леонтьевна, уходите.
– Что? – теперь она смотрела на Бурлакова. – Игорь Александрович…
– Зекс! – резко как выстрел бросил ей Бурлаков.
Она тут же повернулась и вышла, а Андрей изумлённо уставился на него.
– Ты… ты это откуда знаешь? Ты ж срока не мотал.
– Я ещё много чего знаю, – отмахнулся Бурлаков, вставая. – Здесь поговорить не дадут, пошли.
Андрей молча кивнул, глядя, как Бурлаков быстро кидает в свой портфель какие-то бумаги со стола, достаёт из шкафа и надевает пальто и шляпу.
– Пошли, – повторил Бурлаков, оглядывая опустевший стол и явно проверяя, не забыл ли чего.
Молча они вышли в коридор, Бурлаков запер дверь и спрятал ключи в карман, молча прошли по коридору и спустились в вестибюль. Там уже были выключены верхние плафоны, и светилась только стеклянная будочка у входа. В ней сидели обе – дежурная и в тёмно-сером. Дежурная плакала, и Валерия Леонтьевна успокаивала её. Бурлаков быстро прошёл мимо них, ограничившись молчаливым кивком. И так же молча, напряжённо улыбаясь, проследовал вплотную за ним Андрей.
На улице, вдохнув холодный, пахнущий палой листвой воздух, Бурлаков почувствовал, как разжимается сдавившее грудь кольцо. Рядом шагал его сын…
Андрей перевёл дыхание. Что ж, первую схватку он не выиграл, но и не проиграл. Ладно, пойдём на второй заход. Ходить не с чего, ходи с бубей. Бубей нет, ходи пешком.
– Куда идём?
– А куда ты хочешь? – ответил вопросом, не в силах придумать сейчас что-то получше, Бурлаков.
Андрей миролюбиво пожал плечами.
– Посидеть надо, разговор есть, – Бурлаков молчал, и поневоле пришлось продолжать. – Ну, в ресторане каком, или трактир если хороший. Ну, в пивной.
– Нет, – наконец справился с собой и с голосом Бурлаков. – Никаких пивных и трактиров, не выдумывай. Идём домой.
– К тебе?
– Домой, – повторил Бурлаков.
У Андрея завертелось на языке, не боится ли профессор шпану уголовную в дом пускать, но ограничился кратким:
– Тебе виднее.
Обычно Бурлаков ездил домой на автобусе, но сейчас ему это и в голову не пришло. Он идёт по родному городу, и рядом с ним идёт его сын. И разрушить это блаженство ожиданием на остановке, толкотнёй в автобусе? Да ни за что!
Шли быстро и молча. Улицы, переулки, проходные дворы… Андрей изредка косился на Бурлакова. Силён, однако, профессор, темп задал… ну, меня ты не умотаешь, не прошлая зима, если я тогда голышом по снегу не задохал, то сейчас-то… И куда же это так спешим? А дорогу запомним. На всякий случай. Они, случаи, ой, какие разные бывают.
Дошли до обидного быстро. Бурлаков открыл дверь квартиры и только тут впрямую посмотрел на Андрея.
– Заходи.
Войдя, включил свет, поставил у вешалки портфель и стал раздеваться. Андрей захлопнул входную дверь и, подумав, повернул задвижку замка. Огляделся.
Прихожая как прихожая, может, чуть больше, чем у него, но как у Эркина. Паркет, вешалка, зеркало… двери… – всё, как обычно, ничего особенного и ничего из того… памятного.
Пронзительно зазвенел в кабинете телефон. Бурлаков чертыхнулся и пошёл в кабинет, бросив на ходу:
– Раздевайся, я сейчас.
Расстёгивая и снимая куртку, Андрей внимательно слушал: дверь в комнату с телефоном осталась открытой, и напрягаться не надо.
– Да… да, я… нет, всё в порядке… нет, я занят… позвоню, когда смогу… нет, я сам позвоню… и тебе… и тебя… всё… всё, я занят.
И щелчок положенной на рычаг трубки. Андрей усмехнулся: надо же, умеет профессор.
Бурлаков положил трубку и немного постоял, привыкая к мысли, что он не один, что Серёжа здесь, рядом. Да, мальчик с дороги, надо его накормить, всё остальное потом.
Он быстро вышел в прихожую и улыбнулся настороженно озирающемуся Андрею.
– Идём на кухню. Поужинаем и чаю выпьем.
Кухня напомнила Андрею его собственную и Эркина, только здесь, кроме всего прочего, стоял ещё белый закрытый шкафчик непривычного вида.
– Я сейчас.
Бурлаков поставил на огонь чайник и достал из холодильника отбивные. Как же здорово, что он купил сразу шесть штук. Да, масло ещё.
Белый странный шкаф оказался тем самым холодильником, о котором Андрей столько думал, но это всё побоку, надо решать то, ради чего он и затеял эту поездку, и решать сейчас.
Андрей откашлялся, прочищая горло.
– Постой, подожди хлопотать.
Бурлаков обернулся к нему от плиты.
– А в чём дело?
– Подожди, – Андрей заставил себя улыбнуться. – Поговорить надо. Пока не пожрали вместе.
Помедлив, Бурлаков кивнул. Выключил огонь под сковородкой, уменьшил под чайником и кивком показал на стол.
– Садись. Поговорим.
Андрей, как и в комитете, оттолкнулся от дверного косяка и подошёл к столу.
Они сели друг напротив друга, одновременно достали сигареты и закурили.
– Ну, я слушаю.
– Слушай, – кивнул Андрей. – Так ты говоришь, что я тебе сын, так?
Бурлаков кивнул.
– Но…
– Не спеши. Как там на самом деле, не об этом речь. Я тебя сейчас спрошу. Кое о чём. Так ты отвечать не спеши, подумай сперва. Обратного хода не будет.
– Давай, – усмехнулся Бурлаков.
– Слушай, – Андрей пыхнул дымом. – Я Андрей Фёдорович Мороз. И им останусь. Согласен?
– Да, – сразу ответил Бурлаков.
– Быстро отвечаешь, – покачал головой Андрей. – Ну, тебе решать. Теперь. Живу в Загорье и никуда оттуда не уеду.
– Раз тебе там хорошо, – пожал плечами Бурлаков, – пожалуйста.
– Так. Ладно. Теперь дальше. Ты профессор, доктор наук и так далее. А я – работяга в цеху, и выше шофёра мне не прыгнуть. Ничего это тебе?
– Ничего.
– Запомни. Сам сказал, я тебя за язык не дёргал. Дальше. Ты – председатель, весь на виду и вообще. А я – блатарь. Битый, ломаный. Не пахан, – Андрей усмехнулся, – но авторитет свой я всегда подтвердить смогу и своё уважение буду иметь. Это тебе как?
Глаза Бурлакова насмешливо блеснули.
– А никак. Это твоё прошлое. А что в будущем… поживём – увидим.
Андрей испытующе смотрел на него.
– Ну, смотри. Теперь ещё. У меня есть брат. Это как?
– Так же. Я же сразу сказал. Твой брат – мне сын. Что тут непонятного?
– А что он индеец? Тоже тебе ништяк? А если подначивать будут, ну, дескать, когда это в резервации побывать-потрахаться успел, да как оно там было? – насмешливо кривил губы Андрей.
– Хотел бы я посмотреть, кто рискнёт меня об этом спросить, – в тон ответил Бурлаков.
– А что грузчик он?
– Ты же рабочий. Ну и что?
– А что рабом был? Номер на руке носит?
– Был, – подчеркнул голосом Бурлаков.
Он уже не соглашался, а спорил, и с каждым опровержением очередного довода Андрея чувствовал себя всё увереннее.
– А что спальник он? Тоже тебе по хрену?
– Ты ж сам сказал, что Эркин грузчиком работает, – насмешливо удивился Бурлаков.
И Андрей досадливо согласился.
– Подловил. Но ведь тебе этим тоже глаза колоть станут.
– Пусть попробуют. Ваше прошлое – оно прошлое, я уже говорил. Что у каждого за спиной висит…
– А у тебя что есть? – перебил его Андрей.
– Любопытной Варваре что с носом сделали? – тут же отпарировал Бурлаков и сам ответил: – То-то.
– Меньше знаешь, дольше живёшь, – кивнул Андрей и по-английски: – Резонно, – и опять по-русски: – Своё при себе и держи, это ты правильно. Но вот у Эркина семья. Жена, дочь.
– Женя мне невестка, Алиса – внучка, – уже совсем спокойно ответил Бурлаков и улыбнулся. – Кто ж от такого добра отказывается.
– Слушай, – ухмыльнулся Андрей. – А чего это ты со всем согласен? Так мы тебе уж и нужны?
– Нужны, – стал серьёзным Бурлаков.
– Зачем?
– Детей не зачем-то рожают, а просто, чтобы были. И дружат не зачем-то, а просто дружат. И любят так же.
Андрей задумчиво кивнул, но упрямо продолжил:
– Это ж тебе обуза лишняя.
– Любовь обузой не бывает.
– А ты что, уже полюбил меня?
– Не уже, я всегда тебя любил.
Бурлаков встал и повернулся к плите. Снова зажёг огонь под сковородкой, положил масло. Андрей, выложив на стол сжатые кулаки, молча следил за ним.
– Эркина, – он прокашлялся, – его ты тоже… любишь? А его когда успел?
– Когда узнал, что он твой брат, – ответил, не оборачиваясь, Бурлаков.
Андрей улыбнулся.
– Здоровско отбиваешься.
Бурлаков пожал плечами.
– Это правда. Гарнира у меня нет, вернее, его долго делать. Хотя, постой…
– Я сижу, – придурочно поправил его Андрей.
Бурлаков усмехнулся и достал из холодильника кастрюльку.
– Когда поджарятся, разогрею кашу. Будешь с кашей?
– Чего не съешь из вежливости, – ответил Андрей.
Бурлаков весело хмыкнул. Ну всё, главное они друг другу сказали, а это уже так… пузыри-пузырьки для куража. Перевернув отбивные, он сдвинул их на край сковородки и выложил в кипящее масло кашу, перемешал. Конечно, отбивные хороши с луком и картошкой, но возиться с этим некогда. Чайник уже закипел, надо заварить свежего чаю.
Андрей сидел и молча следил за его хлопотами. Как тогда в Загорье – мелькнуло вдруг в памяти. Женя хлопотала у плиты, а он сидел в халате Эркина и молча смотрел на неё. Ладно, это он сделал. Правда, ещё кое-что надо уточнить, но то уже так, мелочёвка.
Бурлаков заварил чай и оставил его настаиваться. Достал тарелки.
– Тебе помочь? – решил всё-таки предложить Андрей.
– Нет, сиди, я сам.
Он накрыл на стол, нарезал хлеб.
– Водку пьёшь?
– Я всеядный, – усмехнулся Андрей. – Отчего и нет, когда компания подходящая.
Бурлаков поставил на стол маленькие стопки и достал из холодильника сразу запотевшую початую бутылку. Нашлись и маринованные огурцы.
Выпили, не чокаясь и без тоста, залпом. Закусили огурцами и чёрным хлебом, и Андрей накинулся на еду.
– Ты обедал сегодня?
– А что? – поднял глаза от тарелки Андрей. – Заметно? – и улыбнулся. – Так, перехватил кое-чего. Не до того было.
Бурлаков кивнул.
– Пьёшь много?
– Не больше других и меньше многих, – усмехнулся Андрей и пояснил: – Меня редко берёт.
– В деда, – одобрительно кивнул Бурлаков.
Андрей неопределённо хмыкнул, но промолчал.
Вторую отбивную он доедал уже спокойно. Сам не ждал, что так проголодался, даже вкуса сначала не почувствовал. От еды и выпитого он разрумянился, глаза блестели уже не зло или насмешливо, а весело.
– А теперь что?
– Чай будем пить.
– Годится, – улыбнулся Андрей. – Сейчас ещё одно дело решим, и баста, освобожу тебя.
– Сначала решим, а там посмотрим, – спокойно ответил Бурлаков, убирая тарелки и расставляя чашки. – Сахар сам себе клади.
– Ага, – согласился Андрей.
Бурлаков сел и налил себе чаю, отхлебнул.
– Ну, так что за дело?
Андрей ухмыльнулся.
– Семейное. У Эркина двадцать первого свадьба.
– Как?!
– А просто. Годовщина у него с Женей. Так что хотим отметить, собраться, – Андрей снова ухмыльнулся, – по-семейному. Ну как, приедешь?
– Обязательно, – сразу ответил Бурлаков. – Тем более по такому случаю. О подарках ты уже подумал?
– А что положено дарить? – с искренним интересом спросил Андрей.
Бурлаков задумчиво кивнул.
– Обычно, что-нибудь в хозяйство. Посуду или бельё.
– Какое? Ну, нательное?
– Это слишком интимный подарок, – улыбнулся Бурлаков. – Столовое или постельное.
– Аг-га! – Андрей отхлебнул чаю. – Ну, посуды много, скатертей тоже, простыней…
– Бельё лишним не бывает. Сколько смен должно быть?
– Три, – сразу ответил Андрей. – В ходу, в стирке и запасная. Ну и сверх как получится.
– Бельё всегда считали дюжинами.
– Двенадцать смен?! – изумился Андрей. – Ни хрена себе!
Бурлаков рассмеялся его изумлению.
– Полудюжина-то у тебя наберётся?
– Не обо мне речь, – отмахнулся Андрей. – Ладно, давай белья. Красивого. Я видел, с кружевами там, с прошвами. Как раз свадебное.
– Хорошо, – согласился Бурлаков. – Если хочешь ещё, сам наливай.
Андрей покачал головой.
– Ладно, спасибо, что накормил. Теперь что ещё?
– Спешишь куда? – спокойно поинтересовался Бурлаков.
– Тебя ж там ждут, – Андрей кивком показал куда-то на стену. – Я слышал, ты сказал, что позвонишь. Так что я пойду, пожалуй.
– Никуда ты не пойдёшь.
Андрей прищурился.
– Свяжешь или запрёшь? Или всё вместе?
– Или ты дурить не будешь, – в тон ему ответил Бурлаков. – Куда ты сейчас пойдёшь, сам подумай. И зачем? – и повторил: – Не дури.
Андрей настороженно оглядел его и, помедлив, кивнул.
– Допустим, останусь, дальше что?
– Ничего особого, – Бурлаков улыбнулся. – Ляжем спать, с утра позавтракаем.
– А дальше? – и сам, не дожидаясь вопросов: – Поезд у меня в шесть.
Бурлаков кивнул.
– Посмотрим город, по магазинам пройдёмся. Устраивает?
– Отчего ж нет, – пожал плечами Андрей и посмотрел на свои часы. – Ну что, на боковую?
Бурлаков встал.
– Иди, приводи себя в порядок, в ванной всё есть. Я тебе в кабинете постелю.
– Ладно, – встал и Андрей.
Он ощущал подкатывающую, придавливающую его усталость и не хотел, чтобы Бурлаков это заметил. Потому и не спорил. Да и глупо спорить с очевидным. Куда, в самом деле, он бы подался ночью в чужом городе. На вокзале ночевать, что ли?
Старый проспект
Дом князей Краснохолмских
Ярослав сказал, что приедет обязательно, но не раньше двадцати трёх.
– Хорошо, Ярик, – согласилась Елизавета Гермогеновна. Мы тебя ждём. До свидания.
Положила трубку и пошла в спальню. Степан Медардович лежал под пледом на диване. Кадошка и Фиделька, свернувшиеся клубочками на своём законном месте в его ногах, подняли головы и завиляли хвостами.
– Ярик будет в одиннадцать.
– Спасибо, Лизанька, я отдохну пока, а вы ужинайте, не ждите меня.
– Не выдумывай, – улыбнулась Елизавета Гермогеновна. – Мальчики жаждут услышать рассказ. Отдыхай спокойно, я зайду за тобой.
Она вышла, прикрыв за собой дверь, и закрутилась в неизбежных домашних хлопотах.
Без пяти одиннадцать зазвенел звонок, и Кадошка с Фиделькой бросились вниз облаять и приветствовать гостя. По верхнему коридору они пробежали молча и залаяли только на лестнице. Степан Медардович встал и сменил халат на домашнюю куртку. В спальню заглянула Елизавета Гермогеновна.
– Как ты?
– Всё в порядке, Лизанька. Ярослав приехал?
– Да. Сядем по-семейному.
– Разумеется, Лизанька.
Ярослав приходился Степану Медардовичу племянником по родству, так как братьями были их прапрадедушки, и по возрасту, будучи ровесником Захара, бывал у них часто, и потому можно спокойно ужинать на кухне. Тем более, что совсем недавно, в войну, кухня слишком часто бывала единственным тёплым местом в огромном доме, а в одну из зим даже спали здесь же.
– Добрый вечер, дядя, – улыбнулся Ярослав входящему в кухню Степану Медардовичу. – Как съездили?
– Добрый вечер, Ярик. Отлично. В провинциальных сокровищницах всё ещё попадаются настоящие бриллианты. Основная экспертиза будет после реставрации, но уже ясно, что подлинный Мартелли. Двести лет считался безвестно утерянным. Будет о чём поговорить с итальянцами. И у тебя, гляжу, дела в гору, уже майор милиции. Поздравляю.
– Спасибо, дядя, – Ярослав немного смущённо повёл плечами с новыми погонами.
Лариса и Зоренька уже поздоровались с гостем и ушли к детям, хозяйничала за столом Елизавета Гермогеновна.
– Ты прямо со службы, Ярик?
– И на службу, тётя, – улыбнулся Ярослав, садясь к столу. – Так что случилось?
Степан Медардович принял у жены стакан с чаем, со вкусом отхлебнул.
– Спасибо, Лизанька, очень хорошо. У меня в дороге было небольшое приключение.
Ярослав стал серьёзным.
– Нужна моя помощь?
– Скорее консультация. Закончилось всё благополучно, я жив, здоров, и даже с деньгами.
Рука Елизаветы Гермогеновны, раскладывающей по тарелкам ломтики холодного варёного мяса, на мгновение замерла.
– Даже так? – сурово спросил Роман.
– Ende gut – alles gut, – ответил старинным присловьем Степан Медардович.
– И всё же, отец, – Захар покрутил ложечку. – Ведь думали… Лучше бы я поехал с тобой.
– И кто бы улаживал в ГАУ и на заводе? Нет, Заря, я ни о чём не жалею, но за заботу спасибо.
Ярослав слушал внешне спокойно, и голос его был спокоен, но не безмятежен.
– Так что же случилось, дядя?
Степан Медардович кивнул.
– У меня был очень интересный попутчик. Познакомились в вокзальном ресторане.
– Сразу, дядя, – извинился улыбкой Ярослав. – Кто к кому подсел?
– Я к нему. Фактически единственный свободный от гуляк столик на двоих. Указал метрдотель, я посмотрел и согласился. Милый провинциальный мальчик из приличной семьи растерянно изучает меню.
Ярослав понимающе кивнул.
– Представляю. И что этот мальчик?
– Кое-что показалось мне несколько… противоречивым ещё в ресторане, но я не обратил на это внимания. А нам оказалось на один поезд и даже в один вагон, купе, правда, разные. Ну, ночь как обычно, а сегодня с утра началась игра.
– Тоже, как обычно, – вставила Елизавета Гермогеновна, стараясь немного разрядить обстановку.
– Совершенно верно, тётя, – кивнул Ярослав, оставаясь серьёзным.
– Да, Лизанька. Шесть человек. Этакий кондовый купчина, моряк-фронтовик, мелкий чиновник, молодой… – Степан Медардович на секунду запнулся, подбирая определение, – человек неопределённых занятий, я и этот мальчик. Играем в «двадцать одно».
– Кто предложил? – вежливо, но жёстко спросил Ярослав.
– Именно этот мальчик. Назвался он, кстати, ещё в ресторане Андреем. Ну, а в поездной игре представляться, ты знаешь, не принято.
– А что, Яр? – спросил Захар. – Узнал кого-то?
– Ещё не уверен. Продолжайте, дядя.
Степан Медардович кивнул.
– Благодарю. Ну, играю с переменным успехом. В проигрыше, но разумном. А купец разошёлся. Вожжа под хвост, и всё к этому полагающееся. К Воложину купец проигрался вчистую и сошёл. Мы остались впятером. И тут, – Степан Медардович с ухваткой опытного рассказчика обвёл взглядом слушателей. – Я никогда такого не видел. До этого момента я всё понимал. А дальше… и вот тут, Ярик, ты знаешь, меня… фольклором расейским не удивить, но этих слов не знаю, не встречал.
– А именно?
– Болдох зелёны ноги. Кого так называют, Ярик?
– Беглого каторжника, – по-прежнему очень спокойно ответил Ярослав. – Термин старинный, применяется редко и по очень серьёзным основаниям. И кто кого так назвал?
– Фронтовик Андрея. А тот ответил странным вопросом. Куму доклад готовишь?
– Правильно ответил, – кивнул Ярослав. – Как и положено. Кум – это начальник оперчасти в тюрьме и на каторге. Тоже по старинке, сейчас в ходу другой термин.
– Интересно, – протянул Роман. – И что, отец?
– Из участника меня сделали наблюдателем, и Андрей играл только с этими тремя. Забрал карты и не просто держал банк, а заставил их играть на своих условиях. Сам назначал им ставки и…
– Выигрывал? – не выдержал Роман.
– Не то слово. Пятнадцать конов и пятнадцать раз подряд у него двадцать одно, а у них то перебор, то недобор.
– И они не сопротивлялись? – спросил Ярослав.
– Стоило им хотя бы чуть-чуть слегка намекнуть на сопротивление, и он давил их… Даже нож показал. Прятал в рукаве, выпустил на ладонь и снова убрал, – Степан Медардович вдруг улыбнулся. – Ах, какой нож, Ярик. Рукоятка самая обычная, явно рабочая, но лезвие… заточка… полировка… Я еле удержался, чтобы не спросить о мастере. Привёл бы нашу коллекцию в порядок.
– Хорошо, что не спросили, дядя, – улыбнулся Ярослав. – Такая любознательность слишком дорого обходится.
– Да, этот… Андрей так и сказал, что один его знакомый покойник тоже много спрашивал.
Ярослав кивнул.
– Ещё о чём-нибудь говорили?
– Его спросили, не «мокрушник» ли он.
– И что ответил?
– Что его масть выше.
– Выше «мокрушника» только «мочила», – Ярослав отпил чая, оглядел сидящих за столом и продолжил академически спокойно: – «Мокрушник» убивает, но по делу, грабя, воруя или насилуя. Убийство – не цель, а средство, или побочный продукт. «Мочила» – только убийца и, как правило, по заказу. На той стороне их откровенно и почти официально называют киллерами. Эти трое – шулеры или, на этом языке, «каталы». Что он их задавил и отобрал у них деньги, правильно. По воровской иерархии он несравнимо выше. Но как вы уцелели, дядя?
Степан Медардович кивнул и продолжил.
– Я сидел молча и смотрел. Если честно, любовался виртуозной работой. К Скопину он их обыграл вчистую, мелочь медную из карманов заставил выгрести и выгнал. А потом рассортировал все деньги. Отделил и забрал, что проиграл вначале, отделил и отдал мне мой проигрыш, а остальное поделил пополам и половину отдал мне, – Степан Медардович усмехнулся. – Как компенсацию за моральный ущерб. И немного просветил. Что эти трое шулеры, а колода с крапом… Кстати, колоду он мне отдал на память. Лизанька, у меня в пиджаке, в кармане.
– Я сейчас принесу, – встала Елизавета Гермогеновна и вышла.
Когда за ней закрылась дверь, Степан Медардович быстро спросил, понизив голос.
– Татуировка, точка на верхней губе под носом, что это за знак?
– У кого он был?
– У Молодого. Андрей называл его петушком. Когда, судя по тону, оскорблял.
– Это и есть оскорбление. Это название… пассивного гомосексуалиста. И точка на губе… оказывает любые услуги, в том числе и сексуальные.
– Понятно, – кивнул Степан Медардович.
Захар брезгливо поморщился, а Роман передёрнул, как от озноба, плечами, но оба промолчали.
Вошла Елизавета Гермогеновна и положила на стол колоду.
– Вот.
Ярослав быстро, тасуя, просмотрел её и передал Захару и Роману.
– Профессионально сделано. У кого из трёх она была?
– Принёс проводник. Я его давно знаю, Арсений, и Андрей мне сказал, что проводник всегда заодно с шулерами и даже указывает им потенциальные жертвы.
– Так и сказал? – улыбнулся Ярослав.
– Нет, он сказал: в доле и даёт наводку. На это моих знаний хватило. И вот кстати, Ярик, ещё в ресторане, я говорил о странностях, скорее, несовпадениях. Сказал, что репатриант, угнали ребёнком, а говорит совершенно чисто, без малейшего акцента. Представился рабочим в цеху, а речь вполне интеллигентная, словарный запас опять же скорее студенческий. Столичного гонора, правда, нет, но для провинциального института вполне приемлемо. И одет. Во всём джинсовом. Рубашка и брюки, новенькие, от Страуса, знаешь эту фирму?
– Конечно, – кивнул Ярослав. – Да, для репатрианта не характерно. А ещё что интересного вы заметили?
Степан Медардович немного смущённо улыбнулся и кивнул.
– Меня поразили его превращения. Наивный провинциал, неопытный, растерянный, даже трогательный, и вдруг… волк, настоящий матёрый волк, даже улыбка оскалом, а потом опять, но не мальчик, а опытный поживший мужчина, и в голосе… покровительство, как у наставника. И мгновенность переходов. Что это было, Ярик?
Ярослав задумчиво прикусил на мгновение губу.
– А как он… выглядел? Внешне?
– Ну, полный словесный портрет я не осилю, – усмехнулся Степан Медардович. – А в общем. Лет двадцать, не больше. Во всех обликах. Высокий белокурый, очень светлые, чуть золотистые кудри, аккуратная стрижка, без выкрутасов и наворотов… Про одежду я сказал. Тип… скорее смешана Коренная Русь с северо-западом. Если знаешь, был века три назад такой художник, Герхард Васильцев, ездил по России и писал только портреты, художественно малоценные, но этнографически точные. Вот у него я видел похожий тип. И… да, не само Поморье или Печера, а ещё западнее.
Ярослав кивнул.
– Первая нестыковка. Возраст и облик. Должно было… Лет сорок – сорок пять, малоподвижное лицо, очень бледное или красно-бурое, северного загара, хриплый сорванный голос, матерная ругань и блатной жаргон вместо речи, волосы очень короткие или вообще брит наголо, и татуировка – кольцо на пальце. Возможно и не одно.
– Ничего даже близко не было, – твёрдо ответил Степан Медардович.
– Вот. И второе. Поведение. В лучшем бы случае он бы обобрал вас вместе с шулерами, а устроив при вас разборку…
– Убил?! – ахнула Елизавета Гермогеновна.
– Тётя, я понимаю, но такие не оставляют свидетелей. Как вы расстались, дядя?
