Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная
– Любовь – это другое, совсем другое. Так… ну, трахнулись и всё, разбежались, как… как уворованное заглотали, рабы так трахались, я домашним когда был, видел.
– А в Паласах такого не было? – с интересом спросил Жариков.
Майкл пожал плечами.
– Да нам незачем. Зачем работать без приказа? Надзиратели, следили, конечно… но мы съестное, да, таскали, ну, трепались ещё втихаря, а это… – он снова пожал плечами и улыбнулся. – Неинтересно это нам.
– А… а что вы чувствовали? – осторожно спросил Алексей.
– К кому? – насмешливым вопросом ответил Майкл. – Рабам вообще чувства не положены. А нам-то… – и серьёзно: – За это больнее всего наказывали. А за любовь… ну, если ловили, то трамвай.
– Трамвай? – удивился Алексей. – Как?
– А просто, – Майкл нахмурился, сцепил вдруг задрожавшие пальцы. – Это хуже всего. Лучше под током лежать, чем на трамвае ездить.
– Это групповое изнасилование? – тихо сказал Жариков.
Майкл опустил глаза и кивнул.
– Жёсткое, – хрипло выдохнул он. – Очень жёсткое. Чаще надзиратели сами, или палачей на это ставили, а иногда… нас. Прикажут, и пошёл. Ничего хуже этого нет.
Жариков почувствовал, что Алексей может спросить, не было ли такого у Майкла, и предостерегающе посмотрел на коллегу. Алексей твёрдо встретил его взгляд и кивнул. Майкл не заметил их немого разговора, угрюмо разглядывая стол и свои сцепленные в замок пальцы.
Жариков встал, прошёлся по кабинету и снова сел. Майкл с усилием поднял на него глаза, заставил себя растянуть губы в улыбке.
– Я в порядке, Иван Дормидонтович.
Жариков кивнул и спросил, переключая не так тему, как настроение.
– Как Мария?
Улыбка Майкла стала такой, что Алексей даже задохнулся на мгновение.
– Спасибо, у неё всё в порядке. Я… я у неё был.
Его ни о чём не спрашивали, но он заговорил сам, уже только по-русски.
– Посидели, чаю попили. Её… ну, хозяйка квартирная, меня видела, так что от Марии отцепятся, а то там есть… а теперь она сказала, что нет, что не одна она, ну, и без вопросов. Она и Егоровне этой сказала, что я ревнивый очень. Так что всё, как положено. Мы у неё в комнате сидим, разговариваем. Мы просто говорим, нам… нам не надо ничего такого, – он сделал поясняющий жест и смущённо улыбнулся. – Говори, говорим, а я потом даже не помню, о чём.
Жариков задумчиво кивал, а Алексей слушал, приоткрыв рот, как завораживающую сказку.
– И хорошо, и вот здесь, – Майкл потёр грудь, – здесь больно, и хочется, чтоб всегда так было. Больно и… приятно. Разве бывает приятная боль?
– Бывает, – задумчиво кивнул Жариков. – Ох, как бывает, Миша.
– Но… – не выдержал Алексей, но был тут же остановлен взглядом Жарикова.
На этот раз Майкл заметил и посмотрел на Алексея.
– Что? Что вам интересно?
– Но разве вам не хочется?
– Чего? – с искренним интересом спросил Майкл.
– Ну… дотронуться, поцеловать.
– А зачем? Нам и без этого хорошо. А массаж если делать, то ей меня не промять, я же старше, вон, – он шевельнул плечами, натягивая халат, – мяса какие нарастил. А ей… я же не эл, ещё сломаю чего ненароком.
– А массаж – это интересно, – сказал вдруг Жариков.
Майкл пожал плечами.
– Мы-то друг друга мнём, а ей, – он снова пожал плечами. – Думаете, ей нужно?
– А ты попробуй предложить, – сказал Алексей.
– Попробую, – послушно согласился Майкл и повторил: – Я-то не эл, но, если просто общий… – тряхнул головой и улыбнулся. – Сделаю.
– Понимаешь, – стал объяснять Алексей, – ведь прикосновение – это не обязательно… секс. Так можно показать заботу, внимание, участие…
– Ну да, – немного озадаченно согласился с ним Майкл. – Раненых же мы трогаем, перевязываем. Ну да, если точки не трогать, то да, совсем другое будет.
– Точки? – переспросил Алексей. – Это эрогенные зоны?
– Эрогенные? – не понял Майкл, посмотрел на Жарикова и тут же сообразил. – А, понял. Нет, зона большая, а есть ещё точки, в зоне и рядом. Они разные. На боль, на… секс, ещё…
– На паралич, – подсказал Жариков. – Я помню, как ты Гэба… успокаивал.
Майкл несколько демонстративно хлопнул ресницами.
– Ну, я же для дела. И на полчаса всего.
– Понятно-понятно, – кивнул Жариков. – А какой предельный срок паралича?
– Не знаю, – покачал головой Майкл. – Там чуть пережмёшь, и кранты.
– Они рядом или совпадают? – спросил Алексей. – Ну, точки?
– По-всякому, – стал объяснять Майкл. – И так, и так. И даже одна точка, по-другому погладишь или нажмёшь, и не то. Это, – он растопырил пальцы, – это чувствовать надо, я не могу объяснить.
– Но этому можно научиться? – спросил Алексей.
– Нас же научили, – усмехнулся Майкл и помрачнел. – Кто выжил, те все умеют.
– И как учили?
– Как всему. Ошибся – получи, сильно ошибся – вылетел на сортировке. И всё. Жить хочешь, так всему научишься.
Наступило молчание. Алексей не ждал такого поворота и растерялся, а Жариков знал, что надо промолчать и дать парню самому справиться. Майкл – сильный, он сможет.
Наконец Майкл встряхнул головой и улыбнулся.
– Я понимаю, вы об этом по-другому думаете. И я – джи, ну, для мужчин, вам лучше с Кри… Кириллом, Эдом, ну, с элами поговорить, они с женщинами работали, вам интересно будет. А я не по вашей… специальности, я, – он усмехнулся, – патология, так?
– Нет, – твёрдо, даже жёстко ответил Жариков. – Никакой патологии у тебя нет.
– Но я же…
– Определяющий момент не с кем спишь, а кого любишь, – по-прежнему твёрдо сказал Жариков.
Алексей удивлённо посмотрел на него. Майкл несколько секунд молча переводил взгляд с одного на другого м всё-таки переспросил:
– Да?
– Да, – кивнул Жариков и добавил: – И ещё. Любовь патологией не бывает.
– Любая? – с вызовом спросил Алексей.
– Любая, – Жариков усмехнулся. – В том числе к мороженому и к Родине.
Алексей густо покраснел. Майкл почувствовал, что здесь отголосок какого-то не то спора, не то… но у него своя проблема.
– И как у хозяина к Андрею? – спросил он максимально ехидно.
– Патология в том, что он был хозяином, рабовладельцем. И тогда, кстати, он о любви не думал, и даже наверняка не чувствовал. Любить может только свободный.
– И свободного? – сглотнув, спросил Майкл.
– Да, – убеждённо ответил Жариков. – А пол… неважен.
Майкл задумчиво кивнул и встал.
– Я пойду, не буду вам мешать, спасибо большое. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – улыбнулся Жариков.
– Спокойной ночи, – кивнул Алексей.
Когда Майкл ушёл и даже шаги его затихли, Алексей спросил:
– Зачем вы назвали гомосексуализм нормой?
– Во-первых, коллега, чтобы парень сохранил самоуважение. Во-вторых, большинство мужчин бисексуалы, и думаю, что у женщин процент тот же. А в-третьих… отношение к гомосексуализму и гомосексуалистам сугубо социально и конкретно исторично. Это правительственная политика, власти нужно население, значит, женщины должны рожать, – Жариков говорил, расхаживая по кабинету. – Однополая любовь рассматривается как помеха деторождению. Вот и всё. Остальное уже дело пропаганды. А на самом деле…
– Думаете, нет?
– Убеждён.
– А Империя не была заинтересована в населении?
– Была, – кивнул Жариков. – Настолько, что пошла на нарушения «Пакта Запрета». Но сексуальное насилие как часть, неотъемлемая часть рабовладения, не только допускалось, но и предписывалось. И как растление того же населения безнаказанностью… Так что оставим пропаганду специалистам в этой области, коллега. Наше дело – объективная реальность, то, что на самом деле.
– Но патология существует!
– Разумеется. Но что считать патологией? Отклонение от нормы, не так ли. Пятилетний ребёнок регулярно и интенсивно участвует в сексуальных контактах. Это норма? И вот до пяти лет их просто насиловали надзиратели, а после… до четырнадцати учёба, до двадцати пяти работа. И смерть. Такая жизнь – норма или патология? Если они, спальники, патология, то кем являются надзиратели, владельцы Паласов, клиенты и хозяева наконец? Они, эти… – норма?!
– Но… я согласен, здесь нет однозначного решения, но есть же какие-то общие нормы.
– Общепринятые, коллега, – Жариков заставил себя успокоиться и заговорить с максимально возможной, но не обидной академичностью. – Да, вот здесь и кроются те детали, в которых сразу и Бог, и Дьявол. Вот, например. Скотоложство, зоофилия всегда и везде считалась извращением. Так?
– Да. Нормой нигде и никогда не признавалась и не признаётся.
– Ну вот. А эти… расисты имперские, объясняя и оправдывая рабство, торги, питомники и те же Паласы, главным аргументом выдвигают, что цветные – не люди. Так с кем же, чёрт возьми, они тогда трахались?! И как совместить законы об осквернении расы с Паласами?!
Алексей смущённо покраснел.
– Я… не очень знаком…с этим.
Жариков, успокаиваясь, улыбнулся.
– С законами или Паласами? Ничего, коллега, это естественно. Законы возьмёте в Библиотеке, вряд ли есть в переводе, но разберётесь. А по Паласам… есть материалы у меня, у доктора Аристова. И у парней информации много. Если сумеете уговорить их поделиться. Но сначала проработайте законы, договорились?
– Хорошо, коллега, – встал Алексей. – Спасибо. Уже поздно.
– Я всё равно на дежурстве, – засмеялся Жариков.
Когда Алексей попрощался и ушёл, Жариков достал свои тетради. Спешить некуда, так что запишем всё тщательно, подробно и продуманно.
В раздевалке Майкл убрал в свой шкафчик халат с шапочкой и посмотрел на часы. За полночь уже, и сильно. Домой, что ли? Так больше ж некуда. Дом… комната в меблирашках. Дом на время. Так им говорили, когда они только устраивались, и да, так оно и есть. А если они с Марией решат… жить вместе, то придётся искать новое жильё, квартиру. У Марии хозяйка неплохая, но вдвоём им там будет тесно. И разрешит ли хозяйка. Одно дело – приходящий, как говорят, ухажёр, и другое – постоянный… жилец. Так-то им вдвоём с Марией хорошо. Без всех этих… Мария такая же, как и он, и перегорела тоже, и ей этого не нужно. Им потому и хорошо, что не надо ни притворяться, ни врать…
Майкл тряхнул головой и захлопнул шкафчик. Всё, с утра в школу, надо выспаться, да нет, хотя бы поспать. А все эти штуки с сексологией – да на хрена ему это никак не нужно – побоку. Им с Марией и так хорошо.
Американская Федерация
Алабама
Графство Олби
Округ Краунвилль
«Лесная поляна» Джонатана Бредли
Уютно потрескивает огонь в камине, за окном ветер перебирает ветви деревьев, тишина и покой.
– Хорошо-то как!
– Рад, что сбагрил их в посёлок? – хмыкает Фредди.
– А что, тебе одиноко? – отвечает вопросом Джонатан.
Фредди одобрительно отсалютовал ему стаканом.
К их возвращению стройка в посёлке практически закончилась, и ждали их разрешения переселяться. Из барака потихоньку перетаскивали ту мебель, что решили взять с собой. Сэмми без устали мастерил кровати, столы, стулья и табуретки. Стеф проверял немудрёную, но для многих незнакомую технику, заодно объясняя и инструктируя. Весь сушняк в окрестностях и совсем не нужные щепки и обломки из Большого дома стаскивались в сарайчики – у каждого дома свой! – на зиму. И наконец приехал священник из «цветной» церкви Краунвилля и торжественно благословил каждый домик и семью, живущую в нём, чтоб жили в достатке и согласии. Опустевшие выгородки вымыли и…
– И что же здесь теперь будет, масса?
Мамми вытерла руки о фартук и посмотрела на Джонатана.
– Комнаты для приезжих, – сразу ответил Джонатан.
– Это как Чак, что ли, масса? – изобразила мыслительное усилие Мамми.
– Да, Мамми, – улыбнулся Джонатан. – Ну и для сезонников, если понадобятся. Вот и сделаем как у Чака. Кровать, стол, два стула или табуретки, и для вещей.
– Ага, ага, масса, – закивала Мамми. – А у Ларри выгородку тоже не трогать?
– Пусть, как есть- кивнул Джонатан. – И Чака тоже.
– Ну да, масса Джонатан. Слышал, Сэмми?
– Это не к спеху, – остановил её рвение Джонатан.
К удивлению Фредди, Вьюн и Лохматка не переселились в посёлок, а остались жить в конуре у конюшни. И кошка на кухне осталась.
Теперь после обеда имение затихало, и они с Джонатаном оставались вдвоём. Как той зимой, когда они только-только приехали и начали обживать руины…
… Они стояли в рабской кухне – единственном не разорённом месте.
– Жить здесь будем.
Фредди не спрашивал, но Джонатан хмуро кивнул.
– Больше негде.
– А в чём проблема, Джонни? У плиты хуже, чем у костра?
Джонатан вздохнул.
– Нет, конечно.
В самом деле, рабство отменено, они здесь вдвоём, и спать на дворе только потому, что кухня эта рабская, просто глупо. Здесь в окне даже стёкла сохранились, рама, правда, очень щелястая.
– Давай, Джонни, – подтолкнул его Фредди. – Надоело под снегом спать.
Заделать щели, хотя бы самые заметные, проверить дымоход и пустить обломки рабских нар на растопку. Целы бак для воды, котлы для каши и кофе, листы противней. Они распахнули для света дверь и разбирали завалы. Здесь не били и не ломали, просто разбросали как попало и куда попало.
– Джонни, проверь колодец, а я затоплю.
– Мы же его уже смотрели.
– Тогда бери ведра и таскай воду. Я лохань нашёл.
– Она течёт.
– Пока ты воды наносишь, я её заделаю.
Когда ковбою что приспичит, то спорить не только бесполезно, но и опасно. В Аризоне это и лошади, и люди знают. Лошади с рождения, люди – если выживут. Джонатан выжил, поэтому взял вёдра и пошёл к колодцу.
К его возвращению в плите пылал огонь, а Фредди придирчиво осматривал на просвет большую лохань для рабской стирки. А когда бак был наполнен, в кухне стало настолько тепло, что они сняли куртки.
– Грейся, я холодной принесу.
– Ты мыться, что ли, вздумал?
– Можешь ходить грязным, – великодушно разрешил Фредди, надевая куртку. – Но упустишь кофе, вздрючу по-тогдашнему.
Джонатан подошёл к плите. От открытой – для света и тепла – топки и чугунных кругов конфорок шёл ровный сильный жар. На кофейнике задребезжала крышка. Он выдернул из джинсов рубашку и, обернув полой ладонь, отодвинул кофейник на кирпич. Не остынет и не выкипит. Вошёл Фредди с вёдрами.
– Тихо. Можем расслабиться.
Джонатан усмехнулся.
– Расслабляйся. Я послежу.
Время и места такие, что спать и расслабляться лучше по очереди и автомат держать под рукой.
– Грейся, – буркнул Фредди, щупая бак.
И он не смог уйти, оторваться от этого тепла.
Лохань была достаточно поместительной, чтобы мыться сразу двоим, но на такое безрассудство они не пошли. Он залез в парящую воду первым. И Фредди молча согласился с такой очерёдностью: после горячей ванны выходить с автоматом на холод – не для его спины такие фокусы.
Горячая вода, жёлтая едкая – он прямо чувствовал, как отслаивается от тела грязь – пена, красные отсветы от огня в топке на стенах. Джонатан сидел в лохани и мылся собственным бельём – старая ковбойская хитрость, как совместить мытьё и постирушку.
Фредди поставил перед топкой принесённый из Большого Дома стул и устроился, как у камина.
– Подошвы не подпали.
– Поучи меня. Пошарим завтра по соседям. Может, чего и валяется. Без присмотра.
– Здесь ты уже всё видел?
Фредди хмыкает.
– Думаешь, корову мы здесь в кустах найдём?
– Резонно.
Он ещё немного посидел в остывающей воде и вылез. Сток оказался не забит, и опорожнить лохань удалось без помех.
– Давай, твоя очередь.
– Угу, – Фредди, качнувшись, снял ноги с плиты и встал. – Низко вешаешь.
– Быстрее высохнет.
Джонатан расправил на натянутой над плитой верёвке свои вещи и, вздохнув, стал одеваться. Фредди уже наполнил лохань и с мечтательно предвкушающим выражением на лице расстёгивал рубашку. Стул он переставил к лохани, чтобы, не вставая, дотянуться до оружия. Джонатан застегнул пояс с кобурой и взял свой автомат.
– Пойду пройдусь.
Фредди сбросил на пол к сапогам джинсы и полез в лохань. Шумно выдохнул сквозь зубы – вода оказалась несколько излишне горячей – и сел, почти исчезнув в клубах пара.
– Валяй.
Выходя из кухни, Джонатан плотно прихлопнул дверь. Было уже совсем темно, но отсвечивал иней, затянувший белёсой коркой землю и стены. В загоне фыркали и переступали лошади. Сена им задали вволю, так что не замёрзнут. Скрипят, сталкиваясь под ветром, ветви в саду. Интересно, хоть что-то там уцелело, или всё выжгло? А в остальном – тишина. Мёртвая тишина. Но Фредди прав насчёт коровы и всего остального. Хозяйство должно быть хозяйством. Иначе из прикрытия оно станет косвенной и от того более неприятной уликой.
Обойдя дом и службы, Джонатан вернулся в кухню. И первое, что увидел сквозь клубы пара – это торчащие из лохани голые ноги Фредди и над ними нацеленный точно ему в лоб глазок дула.
– Закрой дверь, сквозит, – сказал Фредди, опуская и откладывая кольт на стул.
– Как это ты через дверь не выстрелил?
– Подозревал, что знаю входящего. Как там?
– Тихо, как в могиле.
– И в могиле неплохо, когда не ты в ней покойник, – философским тоном ответил Фредди, глубже опускаясь в воду.
Джонатан пристроил автомат, чтоб не мешал и был в пределах досягаемости, снял и бросил на табурет куртку, взялся за кофейник.
– Налить?
– Сделай хаф-на-хаф. Бутылка в мешке.
Джонатан достал из мешка Фредди бутылку дрянного виски.
– Кофе пьют с коньяком, Фредди.
– Кофе, а не эту бурду. Наливай, Джонни.
Джонатан налил в две кружки до половины горячего кофе и долил из бутылки.
– Держи. Говорят, для прогрева хороша русская водка.
– А мне говорили, что её пьют холодной, – Фредди отхлебнул из кружки. – А ничего, главное, что горячее.
Джонатан кивнул и сел у плиты. Что ж, могло быть и хуже. От мелкой банды они отобьются, а крупной здесь уже делать нечего. Есть крыша над головой, кой-какая утварь… для начала вполне достаточно. Жар от выпитого разливался по телу, смешиваясь с печным.
– Подлить горячего?
– И туда, и туда.
Джонатан поставил кружку на край плиты и встал. Зачерпнул из бака ковш кипятка.
– Вставай, а то ошпарю.
Фредди, кряхтя, втянул в лохань ноги и встал во весь рост. Джонатан аккуратно влил с краю горячую воду.
– И хватит с тебя, а то сваришься.
– Угу, – Фредди, стоя, допил свою кружку, сел обратно и отдал кружку Джонатану. – Только горячего теперь сделай, – и блаженно вздохнул: – Это я к загробной жизни готовлюсь.
– Понял, – кивнул Джонатан. – В следующий раз я тебе лохань на плиту поставлю. Для полноты ощущений.
– Она деревянная, не нагреется.
– Зато загорится.
– Спасибо, Джонни, – задушевно поблагодарил Фредди, принимая кружку с дымящимся, как и лохань, кофе.
И потянулись минуты тишины, наполненной треском огня в топке, бульканьем воды в баке и шумом деревьев за стенами.
Наконец Фредди отставил кружку, встал и собрал своё плавающее в воде бельё, вздохнул ещё раз и вылез из лохани. Джонатан снял ноги с плиты и встал. Фредди кивком поблагодарил его, развешивая бельё. Лохань опорожнили в сток, Фредди оделся, и они снова сели у плиты допивать кофе.
– Завтра в город смотайся. Возьми крупы, муки. Ну, обычный набор. Кастрюли, вроде, целы.
– Резонно. Но по одиночке пока лучше не ездить и не оставаться. А припасы попробуем и здесь поискать.
– Думаешь, не всё выжрали?
– Посмотрим…
…Так началась их жизнь в имении. На следующий день припёрлась какая-то плохо сбитая банда. Пятерых они уложили, а одному – раненому – дали ускакать, чтобы навёл шороху. А тех закопали рядом с двумя из Большого дома. А потом появился Сэмми. И пошло, и поехало…
…Джонатан глубоко вздохнул, расслабленно оседая в кресле.
– Ну да, так оно и было – кивнул Фредди. – Помню. На выставку поедем?
– А чего ж нет?
Приглашение на осеннюю выставку собак ждало их в имении, когда они вернулись, уладив все дела в Колумбии и других штатах. Прочитав короткий, но весьма вразумительный текст, Фредди сразу пошёл на конюшню к Роланду.
– Знаешь?
– Да, масса, – Роланд, сидя на полу, перебирал шерсть Лохматки, выпутывая набившиеся туда колючки.
Фредди сел на ларь с овсом, с интересом разглядывая Роланда. На языке вертелось: не был ли Роланд рабом у хозяйки питомника, но спросил Фредди о другом.
– И что ты знаешь об этой выставке?
– Она каждую осень, масса, когда собаки к зиме обрастут. Ну, как лошадиные, только вместо скачек – травля. Сто крыс запустят в ящик, к ним собаку и смотрят, за когда она их всех передушит, – Роланд вздохнул. – Большие деньги можно выиграть, масса.
– Ну, где выигрывают, там и проигрывают, – хмыкнул Фредди. – А как готовят собак к выставке, знаешь?
Роланд снова вздохнул.
– Немного, масса. Так-то они маленькие ещё, на сотню рано пускать. И это… тримминговать их надо, масса.
– Тренировать? – Фредди решил, что Рол переврал именно это слово.
– И это, масса, но вот то… мисси Бетси сама это делала, а к большой выставке нанимала ещё. Я-то держал только, ну, подавал, что велели, и купал. А, – и снова: – тримминговала она сама.
– Понятно, – кивнул Фредди. – И когда их… обрабатывают? – опасаясь споткнуться на новом слове, Фредди удачно его избежал.
– Ну-у, масса, – замялся Рол. – Ну… недели за две.
– А выставка в ноябре, успеем – встал Фредди. – А Вьюна ты уже? – он кивком показал на лежавшую животом кверху Лохматку.
– А как же, масса, – гордо ответил Роланд. – Ежели не запускать, то это не трудно, масса.
Странно всё-таки, что Вьюн и Лохматка не ушли с Роландом. Хотя конуру, правда, Рол им соорудил – загляденье.
– Ну, так как, Джонни?
– А отчего ж нет, – повторил уже не вопросом, а утверждением Джонатан. – Когда само плывёт, грех отказываться. Свяжемся с этой… председательшей, подготовим собак и поедем.
– На много не рассчитывай.
– Понятное дело. Но попробовать можно. И стоит.
Фредди кивнул.
И снова тишина. И покой. Эндрю уже должен был получить открытку. Парень умён, сообразит. Со Стэном рассчитались. Недёшево, конечно, обошлось, но ведь не принесёшь вот так запросто даже не конверт, а чемоданчик, пришлось и остальных полицейских подкормить. Сто тысяч инвалидам-полицейским, оставшимся на службе обществу. А их всего пятеро. Двадцать тысяч от анонимного жертвователя – вполне понятно. Для знающего. Как и открытка «Привет из Алабамы». И с Колченогим всё уладилось…
…День только начинался, и в «Утренней звезде» – баре Колченогого – было тихо и пустынно. Он прошёл к столику в углу и сел, упираясь спиной в кирпичную кладку. Расторопный официант, ни о чём не спрашивая, подал кофе и ушёл к стойке. И почти сразу из тёмной двери в углу – больших денег стоило Колченогому это английское стекло, зеркально-чёрное с одной стороны и прозрачное с другой – вышел сам Колченогий и захромал к нему через зал.
– Рано встаёшь, Фредди.
– Ты тоже не залёживаешься, Рип.
– Хочешь делать дела, – усмехнулся Колченогий, – поменьше спи.
Главного вопроса; чего такой гость припёрся в такую рань – благоразумно не задавали, но от ответа он и не собирался уклоняться.
– Не проспи Луизиану, Рип.
Колченогий сглотнул.
– А что? Есть свободный пай?
– Сколько возьмёшь, всё твоё.
Колченогий снова сглотнул, взял из стаканчика на столе бумажную салфетку и промокнул выступивший на лбу пот.
– Кто ещё?
– Ты первый.
Теперь надо дать собеседнику проглотить и переварить новость, а пока выпьем кофе. Хороший, кстати, и совсем не фуфло, а настоящий.
– И чего ты хочешь, Ковбой? – совсем тихо спросил Колченогий.
– Забудь о лагернике, Рип.
Колченогий молча смотрел на него, и он, добивая, сказал:
– Его не было, нет и не будет. И заказа не было.
Наконец, Колченогий всё понял и кивнул.
– Как скажешь, Ковбой…
…Нет, здесь проблем не будет. И две недели они могут спокойно отдыхать.
