Татьяна Николаевна Зубачева
Аналогичный мир. Том четвёртый. Земля обетованная
С этим она и заснула.
Андрей шёл домой, любуясь рассветом. Хорошо, что сегодня ему во вторую смену. Сейчас в душ и часика четыре он возьмёт. Только от Алиски не забыть запереться.
А хорошо погуляли. И с Тимом всё утряслось, да так, что лучше и не надо. До чего ж мужик своё дело знает, у такого поучиться – не грех, а удача…
…Когда они, высадив последних пассажиров у Старого города, остались вдвоём, Тим впервые оглянулся на него.
– Ну?
Он пожал плечами.
– На комбинат, куда же ещё.
Тим кивнул, и они поехали на комбинат. Он стоял, держась за ограждение кабины шофёра и смотрел на работу Тима. Фредди вёл по-другому, но… да, Тим, конечно, классный специалист.
– Нравится?
– Да, – вздрогнул он. – Классно водишь.
Тим заговорил по-английски, и он отвечал так же.
– И что? Всерьёз хочешь на шофёра?
– Всерьёз, – кивнул он. – Я уже говорил.
– Да, помню, – Тим сосредоточенно глядел перед собой.
Он чувствовал, что того разговора в лесу Тиму мало. Но и ему – тоже. Да, конечно, слова, данного Эркину, он не нарушит, но и не помешает им сейчас никто: время позднее, один на один будут. Решить-то решили, но по деталям стоит пройтись…
…Андрей поёжился, передёрнув плечами: прохладно на рассвете, а он в одной рубашке. Ну, ничего, осталось немного, а там в душе прогреется…
…Автобус отмывали до блеска, чистили салон и багажное отделение, а уж мотор чуть ли не заново перебрали и отрегулировали.
– Это ты всегда так? – не выдержал он.
Тим кивнул.
– Как ты к машине, так и она к тебе.
И он ответил памятным ещё с лагеря, с уроков Старика.
– Инструмент не живой, а руку чувствует.
И Тим улыбнулся.
– Сам придумал?
– Нет, слышал. Учил он меня. Ещё там, – и помедлив, всё-таки сказал: – Меня спас, а сам лёг.
И по лицу Тима увидел: тот всё понял правильно. Какое-то время работали молча. И уже сам Тим начал:
– Нас из всей десятки… Один я, похоже, остался.
Вот тогда и пришло ему в голову ещё раз проверить. Вдруг… ведь и сколько лет прошло, и действительно он их тогда не разглядывал.
– Слушай, вас всего десять было?
– Осталось, – поправил его Тим. – Начинало нас… вдвое, а может, и ещё больше.
Он кивнул.
– Что, так учили?
– А ты думал! – Тим резко крутанул болт, едва не сорвав резьбу. – Каждая тренировка сортировкой.
– Понятно. И что, – он задумался, подбирая слово, – все как ты? Ну, одного цвета?
Тим даже как-то удивлённо посмотрел на него.
– Да… слушай, верно, так и получилось.
И он, уже переводя дыхание, радуясь, что и память не подвела, и что личных счётов у них нет, решил всё-таки уточнить:
– Мулатов не было?
– Нет, – сразу твёрдо ответил Тим. – А… что?
– Тогда… я помню, там мулаты были, пятеро, наверное.
– Нет, – Тим уже сообразил и тоже заулыбался. – Было двое, но они быстро вылетели, ещё до выездов. И… давно это было?
Он нехотя кивнул.
– Давно. Я совсем малолеткой был. Ладно, не вы, значит, другие… – и остановился, не договорив: «такие же».
Но Тим понял. И опять они работали молча. Но согласно. А отладив, вылизав машину, отмыли руки здесь же во дворе – бытовки-то закрыты, а бегать за сторожем, чтобы открыл, неохота.
– Ладно, – Тим стряхнул с рук воду. – Дома отмою.
И к выходу они шли вместе. Но Тим сразу ушёл, а его окликнула из своей будочки девчонка-диспетчер. А там…
…А там до утра проболтался. Ему нетрудно, а ей приятно. Легко всё прошло, по доброму согласию и в общее удовольствие. Ей тоже скучно, так чего ж… не позабавиться.
Андрей легко взбежал по лестнице на второй этаж и прошёл к своей двери. Ещё тихо, но уже чувствуется скорое утро. Верхний замок, нижний… смотри-ка, не закрыли, ждали его. Теперь лишь бы не разбудить никого, и до полдня отстаньте все от него.
Тетрадь семьдесят первая
122 год
Лето
Американская Федерация
Алабама
Графство Олби
Округ Краунвилль
«Лесная Поляна» Джонатана Бредли
Нет, здорово, что они не стали завязываться с пахотой, это ж какую ещё головную боль на себя бы повесили. И так… как попадаешь в имение, так и не присядешь, столько хлопот и забот. Джонни за неделю чернеет и худеет.
– Как это раньше лендлорды такими беленькими да рассыпчатыми были, а?
– Это было раньше, Фредди.
Они сидят у камина, наслаждаясь не так теплом огня, как тишиной и спокойствием. Джонатан благодушно вздыхает, расслабленно оседая в кресле.
– Бегали надзиратели, работали рабы, а теперь…
– Теперь мы крутимся, – кивает Фредди. – И бегаем, и работаем. Слушай, зачем нам посёлок?
– Мне бидонвиль на моей земле не нужен, – твёрдо отвечает Джонатан.
Бидонвиль – сляпанные из чего попало лачуги – сооружали себе бывшие рабы по всем имениям, где сгорели или разрушились бараки.
– Допустим, – Фредди задумчиво отпивает. – Ну, а барак куда? Снесём? Он же ещё крепкий, раз. И наши из него не особо рвутся, это два. И что это даст нам, три. Достаточно?
– Вполне. Отвечаю не по порядку, а, по существу. С полного обеспечения они перейдут на зарплату.
– Это выгоднее?
– Безусловно, – и прежним разнеженным тоном: – Вычеты эффективнее с зарплатой. Барак малость подремонтируем, и это жильё для временных работников и гостей. И когда они в бараке – они вместе, а в посёлке каждый сам за себя. И ещё аренда за дом и прочее будет капать.
– Без выкупа? – поинтересовался Фредди.
Джонатан хмыкнул.
– Резонно. Нужен стимул. Двадцать лет увеличенной аренды, и дом твой. Но без земли.
– Резонно, – очень похоже хмыкнул Фредди. – Но учти, с понедельной оплатой будем привязаны хуже прошлого выпаса.
Джонатан хмуро кивнул.
– Верно. Надо продумать.
– Вот и займись, – Фредди допил свой стакан и встал, – а то в мелочёвке вязнешь. Я на боковую.
– А думать не собираешься? – съязвил Джонатан.
– Я – ковбой на контракте, – Фредди поставил свой стакан в бар и потянулся, упираясь кулаками в поясницу. – Ковбою думать вредно: скорость на стрельбе теряется. А на контракте и незачем. На то лендлорд есть. Какой никакой, а пусть своим делом занимается.
– Ла-адно тебе, – Джонатан тоже допил свой коктейль и встал. – Иди, ковбой, я уберу.
– Хоть такая от тебя польза.
Оставив последнее слово за собой, Фредди вышел.
Джонатан негромко рассмеялся ему вслед.
Но, в принципе, Фредди прав. В Колумбии у них на зарплате двое основных и временные почасовики, зарплатой ведает Грымза, и у неё – мисс Джулии Робертс – комар носа не подточит. Раз в месяц проверяешь счета и выписываешь чек, а дальше она сама. С Грымзой им повезло. А здесь… задействовать можно только Стефа. Так… оставить ему наличку в конвертах, а к Рождеству всё равно конечный перерасчёт. Нет, не получится. Вешать на Стефа вычеты за обеспечение и штрафы нельзя. Это надо самому. Ладно, всё равно в этом году будет прежняя система. Для посёлка пока только место подбирается, чтобы всех устраивало и хозяйству не мешало. Тут не до переезда, до стройки ещё далеко. Ладно, это в полном смысле слова не горит. А вот скотную подремонтировать к зиме надо, особенно стойло для Монти. Уже вполне приличным быком смотрится и вообще… на перспективу.
С мыслями о Монти Джонатан и заснул.
Россия
Ижорский Пояс
Загорье
И двух дней не прошло – снова праздник. Иван Купала. Грех не отпраздновать.
– Конечно, Андрюша, – согласилась Женя. – Но на всю ночь…
И Эркин сразу замотал головой.
– Нет, Андрей, мы-то отоспимся с утра, А Жене в первую. И вообще… нам Баба Фима рассказывала, интересно, конечно, но… – он замялся.
– Холостяцкий праздник, понял, – кивнул Андрей. – Как раз для меня, – и с увлечением продолжил: – Сразу после смены и пойду, как раз успею.
Женя рассмеялась.
– Ох, Андрюша…
– Ага, – согласился он, вставая. – Я такой. И ох, и ах, и ой-ё-ёй!
Рассмеялся и Эркин, невольно любуясь братом. Хорошо, как всё у него получается. И с девчонками уладилось. Письмо от них пришло, что всё хорошо, рады за Андрея, что тот выжил, вернулся на Родину и родню нашёл, и что, как будете в наших краях, то заезжайте. Хорошо им Андрей написал. И не поссорился, и сказал, что к ним не вернётся. И те всё правильно поняли.
– Ну, кто куда, а я на боковую, – закончил Андрей своим обычным присловьем. – Эркин, ты в душ?
– Иди, – улыбнулся Эркин. – Я потом.
– Понял. Женя, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Андрюша, – улыбнулась Женя и, когда Андрей вышел, протянула руку и погладила Эркина по плечу. – Ты хотел пойти на праздник?
Эркин перехватил её руку и поцеловал.
– Нет, Женя, ты же не можешь пойти, а без тебя и мне там делать нечего, – Женя молча смотрела на него, и он продолжил: – Я на выпускном об одном жалел. Что тебя нет. Правда, Женя.
– Но… но, Эркин, у тебя же должна быть своя жизнь, ты же не можешь…
– Жизнь без тебя мне не нужна, – твёрдо ответил Эркин, перебив Женю.
Прислушался и встал.
– Андрей закончил, я пойду.
И вышел.
Так твёрдо, даже жёстко Эркин говорил очень редко. Она по пальцам одной руки могла бы пересчитать, когда он перебивал её, или о чём-то просил, или не соглашался с ней. Но Женя так же твёрдо знала, что, он, решив что-то, уже от своего решения не отступает. Ох, ёжик, ёжик… Она убрала со стола, приготовила всё на завтра, чтобы с утра спросонья не суетиться лишнего.
В ванной, как всегда после Эркина, чистота и порядок. Только халатов нет, его и Андрея. А на полочке в душе приготовлены её мочалка и мыло. Это, конечно, Эркин позаботился. Сейчас она быстренько обмоется и ляжет. Жаль, конечно, что на праздник они не пойдут. Как им рассказывали, это должно быть очень интересно – она даже хихикнула, вспоминая кое-что из рассказов, – но… но на работу же надо с утра. Нет, конечно, работа важнее. Она же не договорилась заранее об отгуле. Когда Андрей приехал, ей без звука дали, но это же были действительно «особые обстоятельства», а не гулянка как сейчас…
Женя вздохнула, повесила полотенце на место и оглядела себя в большом высоком зеркале. А она очень даже ничего-о-о. Не хуже других была бы. Но нет, правильно решила. И не в работе дело, а в Эркине. Он ревнивый, а там купания эти и прочее, кто-нибудь посмотрит не так, а он ведь горячий, не дай бог… тогда он же чуть не убил Рассела.
Когда она вошла в спальню, Эркин уже спал. Женя сбросила халат на пуф, достала из-под своей подушки и надела ночную рубашку, быстро расчесала волосы и заплела косу, выключила лампу и нырнула под одеяло.
Эркин сонно, не открывая глаз, вздохнул и потянулся. Женя осторожно, чтобы не разбудить, погладила его по груди.
– Спим, милый.
И тут же заснула сама.
Ночь на Ивана Купала. Да, он читал и слышал, но вот участвовать… это же совсем другое дело.
– Пойдёте за цветком папоротника?
Лёгкая насмешка в голосе Аристарха Владимировича не обидела Громового Камня.
– Да, я никогда не видел, как цветёт папоротник. На Равнине он размножается спорами.
Мирон Трофимович с удовольствием рассмеялся.
– В одиночку его не найдёшь, – улыбнулась Агнесса Семёновна.
– Мы с Джинни пойдём, – он подмигнул ей. – Вы согласны?
Джинни покраснела и кивнула.
– Ну, тогда всё в порядке, – рассмеялась Полина Степановна. – Чтоб Джинни, да не нашла!
– Да уж, – Галина Сергеевна оторвалась от своих бумаг. – В нашем лесу медвежью берлогу найти…
– Да ещё с персональной ванной! – фыркнула Калерия Васильевна.
Теперь смеялись все.
Учителя собирались в отпуск, разбирая скопившиеся бумаги, ученические работы, методички… это с ума сойти, сколько хлама, и откуда он только берётся?
– Коллеги, не забудьте про отчёты.
– Я тебе, Мироша, первой сдала, и где он?
– Поля, первой ты мне сдавала отчёт на педпрактике.
– Дцать лет тому назад, – кивнул Аристарх Владимирович, роясь в листах гербария. – Был такой случай в твоей жизни, но он остался единственным. Агнесса, клевер у тебя?
– Да, держите.
У Громового Камня тоже была своя полка в одном из шкафов, правда, почти пустая. Вернее, совсем пустая. Но он положил туда аккуратно переписанные конспекты проведённых уроков и бесед, несколько рисунков «на индейские темы», сделанных в младшей группе, три листка итоговой работы у взрослых… Ничего, это только начало. А пойдёт он опять в племенном. Форма неуместна, брюки и рубашку жалко: костры, поиски кладов и прочее… веселье, а ничего другого у него просто нет. Отпускные дадут в пятницу. Немного, но ему должно хватить до сентября, до полной нагрузки в школе и часов в Культурном Центре. Интересно, сможет ли он выкроить на костюм? Не на «тройку», конечно, но хотя бы брюки и пиджак, и ещё две рубашки, и галстук… К сентябрю надо собрать. На чём он сможет сэкономить? Да, отчёт сдать. Хиленький отчёт, конечно, но у него и часов было… кот больше наплачет.
– Мирон Трофимович, вот отчёт.
– Спасибо, Гриша.
– Встречаемся в четверг?
– Да, в десять.
– Я зайду за вами?
– Да, спасибо. В семь?
– Да. Пока дойдём, будем вовремя.
Расходились весело, будто отпуск уже начался. А разве нет? Осталось-то… в четверг итоговый педсовет, в пятницу зарплата, и до двадцать пятого августа…
Громовой Камень шёл уверенно, но медленно и покинул Культурный Центр последним. Пологое широкое крыльцо уже опустело. Как и площадь. Ну, что ж, до семи он успеет сходить в школу, вернуться домой и переодеться… По времени – да, лишь бы нога не подвела. Ему ещё всю ночь ходить. Или в школу в четверг, после педсовета? Но он уже спустился по ступеням, пересёк площадь и пошёл в нужном направлении. Теперь второй переулок налево.
У школьной калитки Громовой Камень остановился, оглядывая просторный из-за пустоты двор. Здесь будут сад, цветник, огородик, а там спортплощадка, а вон там – площадка для игр. Ну и что, что пусто, школа только начинается. Проект он видел, с директором говорил, двадцатого августа он придёт сюда, в свой класс, и уже не почасовиком, а учителем. Он пересёк двор, снова поднялся по ступеням, нет, вполне терпимая крутизна, открыл дверь.
Гулкий, пустой и светлый вестибюль, пустые и очень тихие раздевалки с рядами шкафчиков, пустые доски объявлений и расписания. О! Нет, два аккуратных листка. Он остановился и внимательно изучил незамысловатые тексты. Запись в школу в канцелярии, с десяти до семи, а в субботу с десяти до трёх. Родительские собрания по классам двадцать седьмого августа в шесть вечера. Всё правильно, всё как надо.
На стук его палки и шагов из канцелярии выглянула русоволосая маленькая женщина в очках. Громовой Камень уже знал её – Анна Алексеевна, секретарь – и весело поздоровался.
– Здравствуйте, Анна Алексеевна.
– Здравствуйте, Громовой Камень, – ответно улыбнулась она. – Пришли посмотреть?
– Да.
– Возьмите ключ, – позвала она его.
– Спасибо.
Он вошёл в канцелярию, и Анна Алексеевна сняла с доски и протянула ему ключ с деревянной биркой.
– Мебель ещё не привезли.
– Я знаю.
Она понимающе и немного грустно улыбнулась.
– Просто подышать?
Громовой Камень молча кивнул.
Да, он знает, что такое пустая школа. Тогда, в Эртиле, в школе шёл ремонт, а они помогали, их – старшеклассников – попросили остаться на каникулы помочь, и он не поехал в стойбище, тогда и научился малярничать, класть штукатурку и ещё многому другому, а когда ремонт закончился и все ушли, он так же бродил по пустой школе и воображал. Он уже знал, что пойдёт в педагогический класс. И готовился. И были ещё школы. В обломках мебели, осколках стёкол и трупах. И те школы были не пустыми, а мёртвыми.
Громовой Камень открыл дверь и вошёл в класс, очень пустой и очень светлый. И даже доска уже висит. Он встал спиной к ней и оглядел открывшееся перед ним, ожидающее его слова пространство. Ну вот, это его школа, его класс. Мебель завезут, цветы на окнах… плакаты, таблицы… Да, за этим надо будет съездить в Ижорск, в методкабинет при департаменте. Лишь бы в Царьград в представительство не пришлось мотаться. Такую поездку он не потянет. Нет, школа пустая, а не мёртвая, он чувствует это…
…Разговор у костра, мужской разговор, разговор равных.
– Я буду учителем.
Отец откашливается и кивает.
– Ты сможешь, я знаю.
Он ждал возражений, что мужчина – воин или охотник, а учитель – это так, для слабых… и вдруг отец согласен. Почему? Отец замечает его удивление и улыбается.
– Кутойс выше охотника, – и, глядя уже не на него, а в костёр, продолжает: – Охотник делает то, что делали до него. Гитчи Маниту создал зверей, птиц и охотников, рыбу и рыболовов, и они не меняются от века и не изменятся во веки веков. А Кутойс делал всегда новое, не бывшее до него, брал рождённое людьми и делал человеком.
Он готов слушать дальше, кто такой Кутойс и почему его именем теперь называют учителей, но отец снова заходится в кашле…
…О Кутойсе отец рассказал ему уже в другой раз. И когда к ним в школу приехал знаменитый этнограф Бобрищев, да, он потом специально искал и читал его книги, и попросил записать известные им сказки, легенды, просто рассказы о старине, он написал про Кутойса.
Громовой Камень подошёл к окну. Здесь будет сад. А пока… две берёзки, клён и старая липа. Строители постарались сохранить деревья насколько возможно. А с другой стороны уцелели кусты шиповника и барбариса, и даже ограду сделали плавным изгибом, чтобы не потревожить ещё не слишком старый, но развесистый дуб. Уже что-то, уже покажет ученикам вживую, а не на листах гербария. Да, гербарий нужен, обязательно, и с надписями на трёх, нет, четырёх языках. Латынь, русский, шауни и английский. Как было в эртильской школе. Ну и кое-что он сам нарисует, склеит, это он умеет. А теперь надо идти, а то точно не успеет.
Громовой Камень ещё раз оглядел класс и вышел. Запер за собой дверь, прошёл по коридору к лестнице и спустился вниз. Он бы поговорил ещё с Анной Алексеевной о наборе, но та была занята разговором с женщиной, пришедшей записывать своего «неслуха» в пятый класс, и Громовой Камень отдал ключ, попрощался и ушёл.
Теперь домой. Пообедать, отдохнуть немного, переодеться и в «Беженский Корабль» за Джинни, а уже оттуда сразу к озеру.
Джинни перебирала свои кофточки, не зная, на что решиться. И хочется выглядеть получше, и жалко самую нарядную, ведь лес, костры, поиски папоротника…
– Мама, наверное, лучше вот эту?
Норма улыбнулась.
– Ты собираешься, как на бал.
– А чем это не бал? – весело удивилась Джинни.
Она стояла перед зеркалом в трусиках и лифчике, прикладывая к себе белую в голубую полоску футболку.
– Как, мама? И к джинсам, и к глазам, правда?
– Правда, – согласилась Норма. – И очень похоже на тельняшку.
– Ну и что, мама? Это модно.
Сочтя этот аргумент решающим, Джинни бросила футболку на кровать рядом с джинсами и стала запихивать не прошедшее отбора обратно в шкаф. Норма улыбнулась.
– Бал в джинсах… Оригинально.
– Ну, мама, ты же знаешь, это в лесу, у озера, будем прыгать через костёр, искать папоротник…
– И медведей, – продолжила за неё Норма.
Джинни скорчила обиженную гримаску, но рассмеялась.
– Ну, мама… – и, посмотрев на часы, ойкнула: – Ой, уже без пяти, он сейчас придёт.
Она засуетилась, одновременно одеваясь, причёсываясь и собирая разбросанные по кровати и стульям вещи. И тут зазвенел дверной звонок.
– Иди, встречай, – улыбнулась Норма. – Я сама уберу.
Джинни метнулась в прихожую, распахнула дверь.
– Здравствуйте, – улыбнулся ей Громовой Камень. – Вы готовы?
– Да, – она отступила, приглашая его войти. – Здравствуйте, заходите, выпьете чаю?
Громовой Камень переступил порог, улыбнулся вышедшей в прихожую Норме.
– Добрый вечер, – и уже Джинни: – Спасибо, но чая не надо.
– Добрый вечер, – улыбнулась и Норма. – Может, всё-таки…
– Нет, мама, – Джинни торопливо натягивала кроссовки. – Мы пойдём. Не беспокойся.
– Ну, ты же не одна, – улыбнулась Норма. – Мне не о чем беспокоиться.
Она сама не ожидала, что сможет так сказать по-русски.
– Спасибо за доверие, – очень серьёзно сказал Громовой Камень. – Всё будет хорошо.
– Всё, – взмахом головы Джинни высвободила из-под воротника курточки волосы. – Я готова. Мама, мы пошли.
– До свидания, – попрощался Громовой Камень.
Когда за ними закрылась дверь, Норма вздохнула. Конечно, она бы желала Джинни другого поклонника, но… Да, он – индеец, воевал, и, возможно, именно он убил Майкла, да, это вполне возможно, но… Но он образован, вполне окультурен и… надёжен. Да, вот подходящее слово. И самое главное – он нравится Джинни. Разумеется, муж Джен красив, и, пожалуй, самый красивый мужчина если не в городе, то в их доме, но чужой муж и грузчик на заводе, только-только научившийся читать и писать, а Громовой Камень холост и дипломированный учитель, так что… Нет, если благодаря ему Джинни оставит свою влюблённость в мужа Джен, это уже будет очень хорошо и даже полезно.
О том, что именно будет происходить этой ночью у озера, Норма старалась не думать. В конце концов, она же сама сказала Джинни, что они должны теперь жить по местным обычаям. И Джинни не одна, и не мальчишка с ней, а взрослый мужчина, учитель… Норма снова вздохнула.
Как всегда, во вторую смену Эркин шёл домой с Миняем, разговаривая на всякие хозяйственные темы. Лето – варенья, соленья всякие, надо успеть побольше заготовить, пока всё дёшево.
– Твоя-то как, варит?
– Да, – улыбнулся Эркин. – Клубничного уже три банки. И малины.
– Ну, вся малина ещё впереди, – Миняй хмыкнул. – А зимой малина – первое дело.
Эркин кивнул.
– А у тебя на лоджии как? Растёт?
– Н-ну! – самодовольно ухмыльнулся Миняй. – Скоро урожай будет. Хоть горсточка, да своя. А ты? Посадил чего?
– Цветы в ящиках, знаешь, навесные такие.
– Где брал? У Филиппыча?
– Зачем? С Андреем сами сделали. А землю и рассаду во «Флоре».
– Дорого там.
– Зато без обмана, – возразил Эркин. – Слышал же, как нагрели одного.
– А то нет. На то и рынок, чтоб ушами не хлопал, – кивнул Миняй. – И всё цветами засадил?
– Комнатную цветами, а на кухонной травы всякие. Ну, там укроп, петрушка…
– И хорошо растёт?
– Знаешь, – Эркин смущённо улыбнулся, – я с этими экзаменами так замотался, что и не смотрел.
– Ну, это понятно, – согласился Миняй. – Навесные – это, конечно, здоровско. По всей длине сделал?
– Ну да.
Они уже подходили к дому. Эркин нашёл взглядом свои окна. Светилось кухонное, значит, Женя ждёт. Он попрощался с Миняем и вошёл в свой подъезд, поднялся по лестнице. Дом спит. Как всегда, в это время. Жене завтра рано вставать, а она его ждёт, не ложится. Он совсем про всё забыл, как в тумане жил, только про учёбу и помнил, а остальное… Ведь делал эти ящики, покупал рассаду и семена, сажал, и всё будто мимо него прошло. Он открыл свою дверь и вошёл.
Всюду темно, только в кухне свет. Эркин повернул защёлку верхнего замка и, не зажигая света, стал раздеваться.
– Эркин, ты? – позвала его из кухни Женя.
– Да, Женя, – готовно откликнулся Эркин. – Я сейчас, только руки вымою.
В ванной светло, нарядно, приятно пахнет любимым мылом Жени. Эркин вымыл руки, ополоснул лицо, разгоняя сонливую усталость.
На столе оладьи, сметана, чай, конфеты в вазочке. Эркин сел к столу и улыбнулся Жене.
– Женя, я…
– Поешь сначала, – улыбнулась Женя. – Ведь всё хорошо, так?
– Так, – кивнул он. – Всё хорошо. Но… я, – он ел и говорил сразу, – я как будто спал, а сейчас просыпаюсь. Женя, всё хорошо, но я… я обидел тебя, да?
– Ты что? – удивилась Женя. – Ничем ты меня не обидел. И не спал ты, ну, ты же всё делал, и работал, и по дому, и с Алиской возился, и с Андреем вы сколько сделали. Что ты выдумываешь, Эркин?
Эркин неопределённо повёл плечом. Он не знал, как объяснить Жене, что иногда на него… находит. И ведь в самом деле всё хорошо. Даже с Джинни, с мисс Дженнифер Джонс всё обошлось. И, вспомнив об этом, он улыбнулся.
– Да, Женя, всё хорошо. Даже… – он вдруг запнулся, сообразив, что тогда не рассказал Жене всего.
Она, улыбаясь, ждала, и Эркин, густо покраснев, опустил голову, сглотнул ставший вдруг безвкусным кусок оладьи.
– Женя, я… я не сказал тебе тогда… всего не сказал. Ну… ну, с Джинни…
– Я помню, – кивнула Женя. – Ты говорил, она была в том имении, где ты… жил.
– Да, – и как всегда, говоря о прошлом, он перешёл на английский. – И вот, понимаешь, в день, ну, когда нам Свободу объявили, хозяева сбежали, а она… то ли забыли её, то ли бросили, но она прибежала на скотную и за брикеты, ну, сена, спряталась. А я пришёл и услышал, что бык беспокоится. Бык злой был, кидался на всех.
Он рассказывал спокойно и обстоятельно. Женя слушала его, поставив локти на стол и подперев подбородок кулачками.
– Я уже вытащил её и вдруг подумал, что хозяйку спасаю, – Эркин смущённо улыбнулся. – Даже испугался. Ну, и стал ощупывать. А она отбивается, я сжал её, придавил. А как я узнаю? Ни по одежде, ни по чему ещё, я ж хозяйку не знал, видел только издали, да и то, по разам пересчитать можно. А в скотной темно. И тут вспомнил, что хозяйка серьги носила. Пощупал, а пальцы загрубели, не чувствуют ничего. И я, – он улыбнулся, – языком попробовал, ну, мочки ушей.
К его удивлению, Женя рассмеялась, и он тоже весело закончил:
– Понял, что не хозяйка, и ушёл. А она уже сама слезла с брикетов и ушла из имения. Ну вот, а тут я её встретил. И, – он перешёл на русский, – на уроке, когда она по-учительски заговорила, узнал. И испугался. Ну, что она меня тоже узнала.
– Эркин! – у Жени распахнулись глаза. – И чего ты испугался? Ты же её спас!
– Ну, Женя! – удивился её удивлению Эркин. – Это же… это как насилие.
– Что-что?! Эркин, да ты что, это же какой дурой надо быть, чтобы на тебя и такое подумать!
– Она подумала, – вздохнул Эркин. – Но… на выпускном, ну, когда она в яму провалилась, я её вытаскивал, – Женя кивнула. Она эту историю уже слышала, даже дважды. Сначала от Андрея, а потом от Нормы. – Ну, и она вспомнила, узнала меня. И потом мы поговорили, я… я объяснил ей. Как смог. Кажется, она поняла. Я… я не хотел её насиловать, у меня и в мыслях такого не было. Понимаешь?
– Конечно, Эркин. Ну, всё же уладилось?
– Д-да, – и более уверено: – Кажется, да.
– Ну и хорошо.
Эркин понимал, вернее, чувствовал: Женя не поняла его, не совсем поняла, но не знал, как объяснить. И потом… если он начнёт настаивать, подробно рассказывать, говорить о насилии – это напомнит Жене о том, джексонвиллском. Нет, не надо. Женя забыла и пусть не вспоминает. Он облизал ложку и отодвинул тарелку.
– Уф, спасибо, Женя, как вкусно всё.
– На здоровье, – улыбнулась Женя. – Ещё чаю?
Эркин кивнул. И, когда Женя налила ему вторую «разговорную» чашку, улыбнулся.
– Женя, я нижний замок не закрыл, вдруг Андрей придёт.
– Ну, конечно, – кивнула Женя и улыбнулась. – Хотя, я думаю, он раньше утра не уйдёт оттуда.
Эркин рассмеялся.
– А как же! У нас из бригады тоже пошли. Петря с Серёней и Колька, они – холостяки все, так что… да, Женя, мы с Андреем, может, в субботу или в воскресенье к Кольке пойдём, крольчатник делать. Ничего?
– Конечно, идите, – горячо согласилась Женя. – Посмотрим, может, и мы с Алиской придём. Эсфирь, ну, Мама Фира звала варенье варить.
– Вот здорово! – обрадовался Эркин. – Значит, мы все вместе, да?
– Ну да, – Женя потрепала его по голове и встала, собирая посуду. – Иди, ложись, Эркин, уже поздно.
– Да, – он ловко перехватил её руку, поцеловал и тоже встал. – Да, Женя, – и вышел.
Убирая и готовя всё на завтра, Женя прислушивалась. Но озеро слишком далеко и с другой стороны, так что песен не слышно. Жаль. А может, и к лучшему. Нужно будет выбрать день и сходить на озеро. Позагорать, выкупаться, вода уже должна была прогреться. В это воскресенье вряд ли, а если в субботу? Наверное, так. А то вдруг дожди зарядят. Тогда надо зайти купить купальник Алиске, а Эркину и Андрею плавки и… и себе она посмотрит. А то её старый, ещё с колледжа, и немодный, и сидит уже наверняка не по-прежнему.
Когда она пришла в спальню, Эркин уже спал, и Женя решила, что расскажет ему о своей идее потом. Это же не срочно. Она сбросила халат, надела ночную рубашку и легла. И Эркин сразу, не просыпаясь, подвинулся к ней. Женя тихо засмеялась, обнимая его. Они так и заснули, в обнимку.
Россия
Цареградская область
Школа была в Алабино, и в дни занятий Андрей возвращался домой последним автобусом, а то и вообще ехал на попутке до поворота, а дальше шёл пешком. Напрямик, через луга и рощу, по узкой тропинке, так что брюки до колен намокали от росы. Пахло травой и отдыхающей от дневной жары землёй, в роще свистели и щёлкали птицы. Он уже знал, что это соловьи. Колюня ему много птиц показал.
Андрей улыбнулся, покрутил головой. Надо же, как он психанул тогда. А зря. Никуда Колюню не увезли, и Маманя… как она целовала его, благодарила, крестила и плакала. Будто он и её… и ей не чужой. Снимает теперь комнату в Алабино и работает санитаркой в госпитале. Чтоб к Колюне поближе, ну, и зарплата всё ж-таки. А он сам, как и раньше, ходит к Колюне. Поболтать. И вообще…
Из-за заборов его облаивали собаки, но без особой злобы, так… для порядка. Но ивинские собаки не злые, а которые злые, так те на цепях и заботы там другие.
А вон и его проулок. И дом. Окна тёмные, все спят. Поздно же. Но калитка не заперта, как и входная дверь. Его ждут. Входя, он, как всегда, аккуратно запер за собой калитку и дверь. В тёмной прихожей, не зажигая света, разулся и босиком, неся ботинки в руках, поднялся к себе. И только, закрыв за собой дверь, включил свет. На столе стакан молока и тарелка с нежно-золотистым коржиком. Его ждали.
Андрей положил у двери сумку с книгами, быстро разделся, убрал свои вещи в шкаф и в одних трусах сел к столу. Что его кто-то увидит с улицы, он не боялся, хотя и не задёрнул занавески. Поздно уже, да и если увидят – не страшно. Вон у Серебрянки на пляже загорают каждый день. А в воскресенье там и шагу ступить негде. И все почти что нагишом, и никого это не волнует. А стакан надо отмыть, нехорошо, если присохнет.
Он взял посуду и по-прежнему в трусах и босиком пошёл вниз. Опять же не зажигая света, скользя, а не шлёпая босыми ступнями по полу, прошёл на кухню. Воду открыл еле-еле, чтоб не журчала. Вымыв стакан и тарелку – хотя, чего там мыть: ни соуса, ни жира – он поставил их на сушку и пошёл к себе. В душ он сходил после смены, так что сейчас вполне обойдётся. Теперь книги.
Андрей выложил на этажерку учебники и тетради, завёл будильник, быстро разобрал постель, скинул прямо на пол трусы и нырнул под одеяло. Всё, день закончен.
Он вытянулся на спине, привычно закинув руки за голову. Всё хорошо, всё спокойно, всё безопасно. В открытое окно тянет ночными запахами листвы и травы, где-то лениво взлаивают собаки, птицы уже умолкли. Завтра у него вторая смена, он с утра всё успеет. Школа послезавтра, он в первую, так что завтра надо всё к школе сделать. Что там у него? Русский, как всегда, историю он прочитал уже, математика. Ну, это всё легко. Ладно, можно спать. В воскресенье… в Царьград… нет, он уже два воскресенья пропустил, не ходил в церковь, надо будет сходить, а то переживают за него. Ладно, ему нетрудно, а им приятно. Они-то всё для него делают. Они… любят его. Теперь-то он это понимает. И жизнь у него теперь, как у всех. И семья… почти, как у всех. Ну, всё. Подвёл итог, убедился, что всё хорошо, теперь можно и спать.
