Сергей Колков
Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
Глава 5
– Лидочка, сделайте мне, пожалуйста, командировочное в Кемерово. Кто же туда поедет? О, разрешите представиться – Гадки́х Геннадий Иванович, – Георгий Иванович перед отъездом зашёл в приемную театра. – Вдруг понадобится, на всякий случай. Ну, вы же знаете!
Лидочка томно улыбнулась и покорно сделала всё, как её просили. Жизнь известных артистов – крайне непростая штука. То, что обычным людям кажется народной любовью и славой, для артиста – постоянные нервы-нервы и нежелание лишний раз выходить из дома: «Здрасьте, здрасьте, а автограф? Пожалуйста! Сфотографироваться? Не возражаю». А если артист куда-то спешит или просто устал и не оказал должного внимания, то благодарные зрители сразу кричат ему в спину: «Ишь ты, зазнался. Мы и не таких видали! Сидят на народном горбу, засранцы. Автограф ему лень дать, карточку подписать. Хамло!»
Такое, конечно, случалось не часто, но бывало. Знаменитый артист начисто лишён радостей жизни простого человека. Он не может просто так пойти в ресторан, купить молока в магазине, а тем более раздеться до трусов летом на пляже и просто позагорать. В общем, как известно, «наши люди в булочную на такси не ездят», и что теперь делать – сидеть без хлеба? Каждая знаменитость придумывает «маленькие хитрости», как жить или, точнее говоря, выживать в испепеляющих лучах славы, и наш герой не был тому исключением.
Георгий Иванович научился искусно гримироваться и перед отпуском каждый раз создавал какой-нибудь новый образ, в котором и ехал отдыхать, ну и на всякий случай всегда просил Лидочку выписать командировочное удостоверение «театрального критика» на какую-нибудь смешную фамилию. А случаи бывали разные.
В кемеровский театр драмы уверенным шагом зашел высокий статный человек с бородкой клинышком и мохнатыми почти сросшимися над переносицей густыми бровями. Длинный серый плащ, надетый немного не по погоде, почти касался пола, а фетровая, тоже серая и явно дорогая, шляпа с мягкими широкими полями делала его похожим на богатого иностранца. Вахтёр, изучив предъявленное ему командировочное удостоверение, направил его второй этаж, где, как и в прежние времена, располагались кабинеты театрального начальства.
Георгий Иванович подошёл к двери с табличкой «Главный режиссёр», отметил про себя, что за эти годы здесь мало что изменилось, и коротко по-деловому постучал в неё:
– Здравствуйте, я театральный критик из Москвы. Гадки́х Геннадий Иванович. Вот приехал к вам в театр посмотреть, как развивается сценическое искусство в Кемерово, – кабинет режиссёра занимал уже совсем другой, не известный Георгию Ивановичу человек, но для его плана эти не имело ровным счётом никакого значения.
– Очень приятно. Присаживайтесь. Чем обязан?
– Да вот, знаете, раз в год обязательно выбираюсь из столицы куда-нибудь в глубь нашей необъятной страны. Посмотреть, послушать, как тут у вас и что происходит. Струны настоящего задеть, так сказать.
– Как неожиданно. Жаль, что нас не предупредили о вашем приезде. Мы бы приготовились.
– Не извольте беспокоиться, я человек простой, открытый. В гостиницу уже заселился. Всё прекрасно сложилось. Даже успел прогуляться по Набережной и Весенней. Прекрасный у вас театр, а какая изящная площадь перед ним – как драгоценная шкатулка! Я в полном восторге! Вот, кстати, у вас на афише видел «Ревизора». Покажете?
– Ну, конечно. Сегодня как раз его даём. Приходите на спектакль, а после мне будет крайне интересно услышать ваше мнение…
Столичного гостя посадили в ложу бенуар, и главный режиссёр устроился рядом с ним, внимательно наблюдая за его реакцией на ход действия.
После спектакля в его кабинете состоялся почти приятельский разговор:
– Геннадий Иванович, ну что скажете? Где подправить, что усилить?
– Вы знаете, в целом весьма неплохо, чувствуется ваш опыт и крепкая художественная хватка. Похвально и бережное отношение к классике. Вы работаете с ней осторожно, как опытный доктор-терапевт, а не как молодой хирург, которому только дай волю что-нибудь отрезать и куда-нибудь пришить. Обращаетесь с шедевром русской словесности с должной долей уважения. Я получил большое удовольствие от вашей постановки. Это очень хорошо даже по сравнению с московскими сценами, не говоря уже о провинциальных театрах. Поздравляю и ценю ваш «контрибусьён»!
– Благодарю вас. Признаться, неожиданно, польщён, – главный режиссёр расплылся от сладкой лести. – Коньячку не желаете?
– Нет, спасибо. Хотя давайте, за встречу! Да, всё это прекрасно как эталонный образец классического дидактического театра, – критик утроил в слове «эталонный» букву «н», произнося его с особенным уважением. – Но если вы стремитесь опровергнуть устоявшееся мнение, что всё сценическое искусство развивается только в Москве, а тут в провинции, так сказать, живут крошками со столичного стола, то придётся, конечно, кардинально пересмотреть подход, – в слове «кардинально» он опять поскользнулся и произнёс несколько первых букв «а», старательно пропевая каждую из них.
– Это как же? Объясните, – режиссёр на глазах расстроился: только что всё был отлично, и вот нате вам – какой крутой поворот.
– Дорогой мой, не переживайте, ничего сложного. Дело зрителя боится! Главное – думать не о завтрашнем дне театра, а дальше, дальше! Смотреть в послезавтрашний день. А лучше – прямо в следующий век! Воспитывать будущего зрителя, не давать ему огрубеть, окостенеть! – в «окостенеть» Геннадий Иванович в своей манере так призывно протянул финальную «е», подчёркивая роль режиссёра в борьбе за чувство прекрасного у будущих поколений, что она почти отделилась от этого слова и зажила своей самостоятельной жизнью. – Не бойтесь ломать привычное. Пока не сломаете старое, новое не построите. Как говорят французы – «бризе лё стереотип!» Это путь не для всех, но я вижу в ваших глазах огонь Прометея! – видя искреннюю доверчивость режиссёра, Георгий Иванович в какой-то момент даже немного устыдился своей самодеятельности, но месть, как известно, нужно подавать холодной, а его блюдо за эти годы уже хорошо настоялось. Он решительно отбросил минутную сентиментальность, взял себя в руки и продолжил:
– В вас чувствуется дух новатора. Должен вас сразу предупредить: этот путь не для слабаков. А как вы хотели? Стезя настоящего творца не всегда усеяна лепестками роз. Поверьте, это я вам как театральный критик с тридцатилетним стажем говорю. Часто ма́стера сначала никто не понимает и не принимает всерьёз. О! Идут гонения, да ещё какие! Сколько их было на моём веку… Разгромные рецензии: «проповедь безыдейности», «подонки от искусства». И это ещё не самые страшные слова, которые, как плевки, летят ему в спину. А потом!.. А потом в одно мгновение всё меняется! Заклятые злопыхатели становятся самыми яростными поклонниками. Билеты раскупаются на сезон вперёд. Контрамарку достать не-воз-можно! – он наклонился вперёд и так жёстко отчеканил по слогам это слово, давая понять, какие потрясающие перспективы могут открыться перед собеседником, что даже сам немного испугался – не слишком ли он «перегнул» образ, но быстро вернулся назад в конурку «Гадких» и посмотрел оттуда на режиссёра преданными глазами.
– Геннадий Иванович, и как, как же дойти до этих вершин?
– Внимательно следить за сценическими тенденциями здесь и, конечно, – там! – он так многозначительно указал пальцем в потолок, что этот жест сделался двусмысленным – то ли он имел в виду небесную канцелярию, то ли европейские столицы. – Например, можно поставить «Ревизора» в духе постмодернизма. А что, это будет свежо. Представьте, как бы его переосмыслил Годар? – в «Годар» у него опять сработало какое-то умножительное реле, и он удвоил букву «д». При этом он признался себе, что понятия не имеет, как бы поставил «Ревизора» Жан-Люк Годар, но это было неважно: его несло. – Ну, давайте пофантазируем…
Георгий Иванович сделал глоток коньяка, прикурил сигарету, откинулся в кресле и, выпустив аккуратное облачко дыма, продолжил:
– Начнём с общей концепции. Где происходит действие у Гоголя? «Да отсюда, хоть три года скачи, ни до какого государства не доедешь.» Вся страна – это и есть этот уездный город. Нужно найти правильный символ. Подумаем, что бы это могло быть? О! Поезд. Поезд, который едет из ниоткуда в никуда. Из одного «никуда не доскачешь» в точно такое же другое «никуда не проедешь». У вас же движущаяся сцена?
– Конечно, наш театр соответствует всем современным требованиям.
– Прекрасно! Продолжим. Итак, наш символ вечных поисков русской классикой ответов на недоуменные вопросы «кто виноват и что делать» – это поезд. Чтобы создать эффект движения, сделайте сцепку из нескольких вагонов, которые будут приходить в движение вращением сцены по кругу. Понятно? – он выпустил новое ароматное к+олечко дыма, отхлебнул конька и продолжил. – А раз это поезд, то все в нём должны беспробудно пить. Конечно все, кроме Хлестакова, у которого просто нет денег, но как только его «признают», он тоже втянется в этот всеобщий праздник жизни.
– А насколько сильно они должны пить? – уточнил немного ошарашенный столичными идеями режиссёр, промакивая проступившие на лбу капли волнительного пота.
– Вот, правильный вопрос – вы всё схватываете на лету! Очень сильно – до чёртиков, до непонимания, стоит поезд или едет, до боли в руке, которая уже не может поднять стакан. В этом-то и суть – искусство сцены должно так ярко и фактурно изобразить социальный порок пьянства, чтобы он стал по-настоящему отвратителен не только актёрам, которые в нём ежедневно задействованы, но и зрителю. Передние ряды в зале должны буквально чувствовать этот запах дешёвого азербайджанского портвейна и уходящей сквозь песок пагубной страсти жизни, а задние – мучиться от сочувствия актерам, которые страдают с похмелья. Отвлеклись, продолжим, – он занял почти горизонтальное положение в кресле и, не спрашивая разрешения, положил ноги в дорогих чешских ботинках ЦЕБО на стол.
– Хлестаков попадает в поезд, как всегда, случайно, а начальник поезда, он же Городничий, уже получил пренеприятное известие от своего человека из министерства путей сообщения, что в его состав должно подсесть некое «инкогнито» лицо для тайной ревизии – ну там, знаете: зайцы, постельное бельё по второму кругу, водка через проводников. Хлестаков, естественно, едет в плацкарте, денег у него нет совсем, и он уже должен проводнику за чай. Его соседка – дородная баба, скорее всего сельская учительница, которая всё время ест куру, а тот смотрит на неё жадными глазами и чуть ли не падает в обморок от голода.
– Может быть, дать ему кусочек?
– Нет, не стоит. Проявим твёрдость. Раскроет «инкогнито» проводник соседнего вагона – Пётр Иванович Бобчинский. Ну а дальше – путь нашей компании лежит в вагон-ресторан. И вот важное: обязательно вставьте в состав вагон с цыганами, через который непременно нужно пройти в вагон-ресторан. Ну, там пьяные драки, приставание к проводнице, вечно орущие дети. И все пассажиры постоянно ходят через этот вагон туда-сюда, туда-сюда и запинаются о лежащего в тамбуре смертельно пьяного цыгана. Будет колоритно. Проработайте тему.
– Цыгане наши?
– Ну какие наши? Царские! Сцена ускоряет своё движение, пьют уже все и во всех вагонах, из окон летят бутылки, кто-то дерётся, кто-то плачет, пьяные крики, где-то визжит та самая баба, которая всё время ела куру. Из-под колёс летят искры, в небе, тревожно крякая, пролетает косяк уток. Музыка в бешеном ритме долбит канкан в роковой обработке. И вдруг по сигналу стрелочника поезд внезапно останавливается. Музыка тоже. Наступает зловещая тишина. Сделайте такой эффект, как на пластинке, когда она закончилась, – только чирканье иголкой по пустой дорожке. В вагон начальника поезда поднимается курьер с известием: «приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе». Финал – «бухая сцена». Занавес.
– Фантастика! Как смело!
– Ну что вы, вот в Париже постмодернизм доходит совсем до других высот. Там бы приволокли на сцену настоящий поезд и пили бы на каждом спектакле винтажное бургундское. Куда нам до них… Но, если решитесь, я полагаю, новаторский подход будет оценён по достоинству.
– Мощно, спасибо, – прошептал уже весь вспотевший от неожиданно открывающихся перспектив режиссёр.
– Да ладно, не благодарите, будет вам. Я вам советую сначала поставить, полностью подготовить спектакль к сдаче, а уже потом обращаться в репертуарную комиссию в Москву. Сейчас многие так делают. Обязательно сделайте много фотографий с ключевых сцен спектакля. Если сможете договориться – лучше даже заснять всё на киноплёнку. Будет эффектно!
– Спасибо большое. Я так вам благодарен.
– Не стоит. Это мой долг перед вашим городом.
Через шесть месяцев.
Звонок из министерства культуры ждали давно. Уже неделю назад полный фото и киноотчёт со всеми уликами о постановке «Ревизора» в стиле постмодерн, как его поняли в Кемерово, был отправлен в Москву. Режиссёр чётко следовал линии, предложенной театральным критиком из самой столицы, и с трепетом ждал высокой оценки сверху и других приятных последствий.
– Да, из министерства звонят. Позовите к телефону главного режиссёра. Мы вчера получили от вас материалы с «Ревизором». Что вы там себе позволяете? К вам же дети ходят! – когда дошло до самого ценного, министерский голос слетел куда-то на высокие ноты визга. – Завтра к вам вылетает специальная комиссия – будем отсматривать весь репертуар от «а» до «я». Отозвать всех из отпусков, всему составу быть утром в театре, – на том конце проводе резко оборвали разговор и положили трубку.
Здравствуй, Дедушка Мороз, у меня к тебе вопрос!
31 декабря. Мужик ставит табуретку и накидывает верёвку на люстру. Вдруг распахивается дверь, и вваливается пьяный Дед Мороз. Плюхается на диван, смотрит на несчастного мужика и спрашивает:
– Чего это ты там делаешь?
– Не могу я больше, достало всё!!! Решил вот…
Дед Мороз говорит:
– М-да?.. Ну, раз ты всё равно на табуреточке, расскажи, что ли, стишок…
Новогодняя сентиментальная
Бар «Белочка», пр. Советский, 46
Народный бар-долгожитель Кемерово. Не претендует на грамоты и дипломы Лиги рестораторов в борьбе за сибирское гостеприимство, но пользуется неизменным авторитетом среди перезрелых кемеровчан. Кемеровские экскурсоводы специально водят сюда туристов во время обзорных экскурсий по городу «на соляночку».
За последние десятилетия на Советском сменились, кажется, все и по третьему кругу, кроме несгораемого сбера и краеведческого музея. Неожиданно самая неубиваемая рыночная ниша оказалась у неброского бара «Белочка» с кривыми ступеньками куда-то вниз. Здесь нет дизайнерского ремонта, по пятницам не играют модные ди-джеи и гламурные кисы не оценивают с точностью до доллара прикид мажористых волейболистов. Если и забронировано, то скорее на годину, чем на новогодний корпоратив. Рецепт успеха: хорошая водка, простая закуска и атмосфера без претензий. Ближайший аналог – питерские рюмочные.
– Дочка, у тебя водка хорошая, не палёнка? Налей-ка мне соточку и закуски сооруди, устал я сегодня детишек поздравлять. Выпью-ка я за наступающий, – потрёпанный Дед Мороз тяжело опустился на табуретку, поставил потёртый мешок на пол, а его перевитый синей лентой посох уткнулся в угол.
– Дедушка, какая у тебя борода шикарная! Поди, не Китай? – спросила девушка-бармен в красной новогодней шапочке с помпончиком и бейджем «Аня» на груди.
– Сама ты Китай! Всё настоящее, я и сам – настоящий! Хочешь – дёрни! – дед театрально обиделся, но было видно, что он шутит.
Аня протянула руку и слегка дёрнула старика за роскошную седую бороду. Борода оказалась на ощупь приятно шелковистой и явно «родной».
– Так вы из Великого Устюга, что ли?
– Вот это, Анечка, точно сказки. Из Германии я! Как тут у вас: ветеранам новогоднего движения курить можно? – не дожидаясь ответа, Дед Мороз без церемоний достал из кармана тяжёлой шубы помятую пачку и спички.
– Вообще-то нельзя, но сейчас никого нет…
– Спасибо, дочка… – наглый дед ловко чиркнул спичкой, зажёг папиросину, затянулся и выдохнул облако пахнущего ёлками ароматного дыма.
– А где же ваша Снегурочка?
– Отстала наконец-то от меня моя «обезьянка». Хочешь, я тебе про неё анекдот расскажу? Ну, слушай: «Снегурочка, а почему вы ходите с голой грудью? – Да мой Дед Мороз где-то бороду потерял… – Ну и что?!! – Так чтобы никто не заметил!»
Аня представила утренник в детском саду – Снегурку с голой грудью, вокруг которой прыгают мальчики-зайчики и девочки-снежинки, и рассмеялась.
– С 36-го я в Кемерово служу, – Дед Мороз выпустил очередное широкое кольцо дыма, потом другое, поменьше, и за ним третье – самое маленькое. Все они выстроились в воздухе в сизую ёлку. – Как Пётр Петрович Постышев 28 декабря 1935 года в газете «Правда» объявил, что снова новогоднюю ёлку можно, так я с пор здесь и тружусь. Сколько лет обещают смену прислать, да не хочет никто в наш Кемерово ехать, а я что? Не брошу же вас без праздника!
Аня прикинула, какой год сейчас и сколько лет должно быть деду, и, поняв, что «столько не живут», решила ему подыграть:
– Дедушка, а ты к кому первому приходишь поздравлять?
– Конечно, к шахтёрам! Если бригада ударная, то план годовой добычи выполняет ещё в августе или в сентябре. Вот и отмечают Новый год чин-чином. Ёлку наряжают, подарки дарят, «кислятину» пьют – так они шампанское называют, – ну и я прихожу. Традиция у них такая.
– Так ты и миллениум в Кемерово встречал?
– Когда «я устал – я ухожу»? А то! Как сейчас помню: морозы в Кемерово были крепкие – под -45°C. Такси вызвать невозможно, валенки худые, а у меня планы: Новый Год в «Колизее» – клуб такой был для богатеньких в Музыкальном театре. Пригласили туда на мероприятие двух нахальных телеведущих, не вылезавших в те годы из экрана на местной кнопке. Это показалось подходящим вариантом для избалованной клубной публики. Говорят им: «Пишите сценарий!» Ну, они и придумали: «А если охрану в сказочных героев переоденем?»
– Что, серьёзно – полицейских в Бабу Ягу? – Аня опять представила знакомого полицейского Андрея в этом образе и засмеялась.
– Не, ну там своя охрана была, не мусора. Начальник вышибал отрезвил ведущих: «Ну мы чё, клоуны, что ли? Не, не будем переодеваться». И так далее. В общем, может быть, в начале сценарий у них и был фееричным, но с каждым днём он становился всё ровнее и ровнее. Феерия ихняя урезалась и за счёт экономии. В итоге получилась сказка на коленках с дырками на носках. Единственное, что осталось от первоначальной задумки, – телефонная будка для игры, сколоченная из деревяшек и найденная, скорее всего, где-то среди заброшенного театрального реквизита.
– Я в том году школу закончила, – вставила Аня.
– Не перебивай старших! И вот началось. 31 декабря. Барышни в тщательно подобранных платьях с кубиками-кавалерами собираются на встречу миллениума, за которую заплатить в то время могли очень немногие кемеровчане. Сквозь огромные окна второго этажа брат-морозец медленно, но верно начинает подмораживать всё и вся. Дамы нервно идут в гардероб и кутаются в шубы. Кавалеры начинают активно отогреваться нашим традиционным способом. На лицах публики отчётливо проступает вопрос: «За что мы столько бабла отвалили?»
– А я вот вообще не пью, – Аня зачем-то состроила деду глазки.
– Молодец, купишь машину на сэкономленные. Желание повеселиться и поиграть у присутствующих если и наблюдалось, то читалось уже совсем неотчётливо. Наконец, два этих молодца начинают программу с натужными улыбками. Все номера – это только танцы и «звезда» Музыкального театра Костя Голубятников. Скромно, но на большее денег не хватило. Поэтому анонсы номеров чаще звучат куда как пафоснее, чем они есть на самом деле. «А сейчас – стриптиз!» В зале наконец какое-то оживление. Зря! Весь стриптиз – это просто снятые в конце номера на пару секунд рубашки танцоров. Дико холодно! Но увидеть и этого не удаётся: замёрз проигрыватель мини-дисков. Звукач спокойно им показывает: типа, «потяните время, делов-то». Показывает он это пять минут, десять, пятнадцать. Проигрыватель оживать не собирается. Им ничего не остаётся, как выдавать все заготовки, которые были. Надо играть со зрителями.
– Их не побили? Ну, так – чуть-чуть, для профилактики?
– Тихие были все в тот раз. Слушай дальше. Мужчины отправляют на игрища своих спутниц, лишь бы те не сверлили их своими претензиями по поводу неоправданных ожиданий. «Девушка, вас как зовут? Приятно познакомиться! – А мне нет!!!» Эти горе-ведущие понимают, что им бы сейчас «живыми уйти». Минуте на двадцатой проигрыватель вдруг оживает. Они, конечно, выдохнули.
– Где теперь все они? Ну а ещё раньше-то как Новый год в Кемерово отмечали?
– Ещё раньше? – Дед Мороз задумался. – Ты, деточка, плесни дедушке ещё соточку, озяб я что-то сегодня. Раньше главная площадь Кемерово знаешь какая была? Пушкина! А истукана этого в женском плаще ещё и вовсе рядом не стояло. На Пушкина ставили главную городскую ёлку, машины там не ездили, и все каникулы там ребятня развлекалась. Ну а потом, когда площадь Советов отгрохали – это уже в 60-е было, – на ней праздновать стали. Горки такие громадные лепили, что на них весь город приходил кататься – не только детвора, но и взрослые: за раз человек пять-шесть в ширину скатывались. Высокие, как двухэтажный дом. Ну, понятно дело, всякий надевал какую обновку на горку – всё-таки главный праздник года после 8 марта, – дед пригубил рюмку, крякнул и подмигнул Ане. – Но и хулиганы не дремали. Приметят хорошую шапку и следят, как фраер начнёт с горки скатываться. Стоят сбоку и его караулят. Хвать шапку – и в толпу, а гражданин как до конца доедет, так уже и не знает, кого ловить.
– А ещё раньше! – Аня испытывает память Деда Мороза на прочность.
– В ДК «Москва», помню, в сороковом на Новый год столы накрыли в километр длиной. Передовиков производства пригласили. Секретарь горкома речь приготовил – сколько угля добыли, сколько электричества сэкономили. Грамоты почётные. Потом вальс и танцы… Да! Была у него такая привычка – он на трибуне перед собой два стакана ставил: один с водкой – для энергичной бодрости, а второй с водой – «нажать на тормоза». Сначала он на подъёме первый хряпнет, а потом вторым запьёт – и дальше шпарит про пятилетку за три года. Так вот, в тот вечер какие-то шутники ему налили во второй стакан чистый спирт. Начал он выступать про успехи, потом перешёл к самокритике и разъярился:
– Бывало в уходящем году, что и под боком у начальства безобразия творились! – и принял на этих словах на грудь первый, ища глазами в зале этих самых «безобразников».
– А что сделали лично вы в борьбе с разгильдяйством? – выдержав паузу, грозно взглянул он на собравшихся и опрокинул второй.
Но там-то он спирта не ожидал!
– Товарищи, бросим все силы на танцы! – и сполз с трибуны.
– Хорошо у тебя, Аня, но пора… С Новым годом тебя, дочка! – старик бросил на стойку мятую тысячу, сгрёб свой мешок, взял посох и похромал на улицу.
– С Новым годом, дедушка!
Аня прибралась на барной стойке и заметила, что рядом со стенкой осталась квадратная коробочка, перевязанная синей ленточкой:
– Ой, дедушка, забыли!
Она быстро выбежала на Весеннюю, но на пустой улице никого не было – ни единого прохожего, ни Деда Мороза, только метель и жёлтые фонари.
– Ну вот, забыл чей-то подарок… – расстроилась она.
Самой Ане новогодние подарки дарили давным-давно в детстве, когда она ходила на утренники в Театр кукол. Аня поставила коробочку на полку за барной стойкой и тут заметила маленькую бумажку, которая была прикреплена к коробке: «Анечке, которая верит в Деда Мороза». Аня потянула за бантик, и он легко развязался. В коробочке был стеклянный шар, в центре которого в окружении оленей сидел Дед Мороз – точь-в-точь такой же, как только что перед ней за барной стойкой. Аня встряхнула шар, и в нём полетели мохнатые снежные хлопья, олени встрепенулись, а Дед Мороз подмигнул ей синим, как лёд, левым глазом.