Сергей Колков
Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
Глава 2
У выкрашенной тёмно-зелёной краской и уже изрядно облупленной доски объявлений «Работа» на привокзальной площади в Кемерово стоял худой сутулый молодой человек в красном свитере с белыми крапинками и тяжёлых коричневых суконных брюках. Всем своим видом он напоминал гигантский чахлый мухомор-переросток, который чудом избежал встречи с ногой грибника и непонятно как вырос прямо на городском тротуаре. «Мухомор» только что позавтракал в вокзальном буфете – ну, как позавтракал: съел вчерашний пирожок с ливером и выпил стакан горячего чаю – и внимательно изучал объявления «требуются» и «приглашаем». В кармане брюк он методично перебирал все свои «сбережения» – два монеты по двадцать копеек и один десятник: «Пятьдесят копеек или целых пять рублей по-старому. Вот бы получать зарплату по-старому, а тратить её по-новому… Нет ли тут у вас таких вакансий? Ну что, как тут в Кемерово жизнь складывается? Где без Георгия Буркова вы никак не справляетесь с планами партии по строительству коммунизма?»
Городу требовались сварщики, бетонщики, маляры, геодезисты и водители автобусов. Внизу, в правом углу висело, уже частично заклеенное другими, объявление «Кемеровский областной театр драмы. Требуется рабочий сцены. Зп 90 рублей. Иногородним предоставляется общежитие».
– Вот и судьба моя – театр. Ну что же, начнём с чистого листа, – проговорил Георгий, расправил костлявые плечи и зашагал к автобусной остановке – узнавать, как добраться до местного храма искусств.
– Остановка – драмтеатр, – объявил водитель.
Георгий выскользнул из автобуса, огляделся вокруг и в растерянности развёл руками:
– Ух ты, красота-то какая! А я думал, в деревню приехал!
Перед ним, в утренних лучах весеннего солнца, открывался вид на залитую мягким светом просторную площадь, вытянутую вдоль широкого проспекта, в глубине которой стояло величественное здание театра с классической анфиладой колонн, поддерживающих тосканский портик. В сквере перед театром искрился в сиянии брызг и утренней свежести монументальный гранитный фонтан.
Площадь утопала в красном море тюльпанов, которые бархатными волнами колыхались в такт каждому дуновению свежего тёплого ветра. Слева и справа её элегантно окаймляли добротные пятиэтажные жилые дома с ажурной лепниной вокруг узких готических окон на верхних этажах и высокими стройными арками проходов во двор.
Всё это выглядело нереально сказочно, как будто здесь пошалил какой-то добрый волшебник, походя сотворил чудо, а потом вернулся в свой неведомый мир.
– Проспект Советский, улица Весенняя, – прочитал Георгий таблички на доме у остановки. – Так вот какой ты, Кемерово!
Уходящий вдаль к дымящим заводским трубам проспект Советский жил своей будничной размеренной жизнью. Редкие прохожие не спеша прогуливались по улице Весенней, не обращая внимания на угловатого молодого человека-«мухомора» с трёхдневной щетиной на впалых щеках.
Улица Весенняя логично продолжала Театральную площадь и устремлялась перпендикулярно проспекту Советскому в сторону реки, увлекая пешеходов широкими променадами и роскошными клубами посредине к набережной.
Всё это несказанно удивило Георгия. Увиденная продуманная завершённость и, несомненно, элегантная красота театральной площади были для него полной неожиданностью:
– Да, в европах мне ещё побывать не пришлось, но, наверное, там как-то так и есть! Amicus humani generis – theatrum. Друг рода человеческого – театр!
На углу возле булочной под красным полосатым зонтиком стояла тележка с игриво написанным призывом: «Всем – мороженое!» Симпатичная блондинка-продавщица скучала на пустой улице в ожидании покупателей.
– Ну, что, девушка, отметим прибытие. Гуляю на последние. Пломбир, пожалуйста.
– Девятнадцать копеек.
– Впервые отмечаю новую главу в жизни таким низким градусом. Чудеса! – Георгий смачно откусил от хрустящего стаканчика. – Вечером город покажете? – девушка не ответила и презрительно отвернулась от ухажёра с низкими финансовыми возможностями и явными признаками развивающейся бомжеватости.
– А вот и зря… Я, кстати, выдающийся актёр современности. Сейчас в образе матроса, списанного с корабля. Пару спектаклей у вас дам и «ту-ту!» в Москву. Не прощаюсь, увидимся, – и Гоша решительно зашагал к театру.
– Здорово, отец, встречай нового работника сцены, – поприветствовал вахтёра Георгий.
– Ишь ты, какой шустрый. Сначала оформись. Как фамилия будет? – дед с окладистой пушистой бородой надел очки-«велосипеды» и открыл толстый журнал. – И доку́мент предъяви.
– Бу́рков, Георгий Иванович, – с ударением на первый слог представился Георгий.
– Проходи: второй этаж, по коридору налево – отдел кадров. Не заблудись, самозванец!
– Вы, уважаемый, сегодня познакомились с будущей звездой советского театра, запомните этот день, пожалуйста!
– Иди, иди – звезда! – дед усмехнулся куда-то в глубь своей бороды и проводил настырного молодого человека одобряющим взглядом.
Георгий поднялся на второй этаж, дошёл до двери «Отдел кадров», постоял возле неё, подумал о том, что рабочим сцены он стать всегда успеет, и пошёл по коридору дальше. Остановился перед дверью «Главный режиссёр» и деликатно в неё постучал:
– Разрешите войти, я – Бу́рков Георгий, к вам из Перми на подкрепление, – отрекомендовался он.
– Вы по какому вопросу, товарищ? – солидный хозяин кабинета в кремовом пиджаке с аккуратно повязанным тёмно-красным шёлковым шарфом оторвался от бумаг, густо покрывавших рабочий стол, и поверх очков внимательно посмотрел на Георгия.
– Буду играть в вашем театре, надеюсь. Я из Перми. И до нас дошли слухи о том, какой великолепный театр построили в Кемерово, вот я взял билет на поезд и прямиком к вам! – Георгий расплылся в лучезарной улыбке, всем своим видом показывая, что если у него в жизни и была мечта, то это служить Мельпомене непременно в Кемерово.
– Так вы актёр? Интересно! А где учились? – режиссёр заметно оживился, снял очки и, поигрывая соединёнными на груди пальцами рук, изучающе сверху вниз оценил потрёпанного жизнью самозванца сантиметр за сантиметром. Вид у претендента на вакансию актёра был, прямо скажем, так себе, но кадровый дефицит давно держал театр костлявой рукой за горло.
– Народные университеты. Образования театрального получить не довелось. Играл в Березниковском драматическом театре, были роли в пермском областном драматическом. Могу почитать.
– Ну что же, всё так неожиданно, ну давайте. Что у вас есть?
– Давайте монолог Чацкого.
« … Свежо предание, а верится с трудом;
Как тот и славился, чья чаще гнулась шея;
Как не в войне, а в мире брали лбом;
Стучали об пол, не жалея!…»
– Хорошо, а что-нибудь «народное»?
– Народное? Пожалуйста, Зощенко – «Баня».
«… А голому человеку куда номерки деть? Прямо сказать – некуда. Карманов нету. Кругом – живот да ноги. Грех один с номерками. К бороде не привяжешь.
Ну, привязал я к ногам по номерку, чтоб не враз потерять. Вошёл в баню…»
– Георгий, как вас по батюшке?
– Иванович.
– Георгий Иванович, а давайте попробуем. Никогда не брал актёров вот так «с порога», но талант у вас, кажется, есть. Попробуем!
– Спасибо, постараюсь оправдать доверие. Мне бы место в общежитии, я ведь не местный, и подъёмные какие-никакие. В дороге поиздержался.
– Ладно, идите оформляйтесь в отдел кадров, принесёте заявление – подпишу на общежитие и подъёмные. Самородок! – главный режиссёр весело подмигнул ему и кивнул головой в знак согласия.
«Сначала “самозванец”, потом “самородок” – вот так я уже за один день и карьеру сделал», – Гоша закрыл за собой дверь и, довольный тем, как всё сложилось, пошёл начинать новую жизнь – артиста кемеровского театра драмы.
В августе 1965 года главный режиссёр перед началом театрального сезона собрал всех актёров и прочий персонал и выступил перед ними с речью:
– Коллеги, грядёт новый сезон. У нашего театра прекрасный, интересный репертуар, в котором много классики, но… А что кушать-то будем?! Классика, как известно, сборов не даёт, а кассовые сборы – это наш хлеб и, если постараемся, хлеб с маслом и даже с икрой. Нам нужна хорошая народная комедия, чтобы был полный аншлаг. Может быть, у вас есть предложения? Давайте выслушаем и обсудим.
Зал молчал. Легкое шушуканье возникало то слева, то справа и так же внезапно затихало, как шелест листьев от порыва внезапно налетевшего ветра, но желающих выступить не находилось. Главреж решил вдохновить нерешительную аудиторию:
– Товарищи, смелее. Прошу высказываться. Нам нужна свежая кровь. Такая ядрёная, со сгущённым молоком, чтобы зрители ночью занимали очередь в кассу, а «нет ли лишнего билетика» перед спектаклем раздавалось по всему Советскому. Театр должен победить кино в этой неравной схватке с гидрой бездушных развлечений. Живое искусство театра – это поэзия нашей жизни. Наши артисты станут такими звёздами, что в их честь станут называть детей, да что детей – новые планеты. Театр – это великая сила, вам ли не знать этого, дорогие мои, – он жизнеутверждающе подвёл черту и снова вопросительно посмотрел в зал.
– А давайте поставим Чонкина, – из третьего ряда поднялась худенькая девушка в темно-зелёном комбинезоне. – Меня зовут Маргарита Изместьева, я будущий театральный критик. Приехала к вам в театр на практику из Москвы. Есть такой современный писатель – Владимир Войнович, живёт в Москве. Он написал роман-анекдот «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина», я считаю, что это будет очень кассовый спектакль, – подытожила Маргарита и села на место.
– Интересное предложение. Не слышал про такого. Ну что же: современный автор, актуальная проблематика, связанная с армией, – прекрасные рекомендации. А произведение где-то опубликовано?
– Пока нет, но я попрошу знакомых прислать машинопись из Москвы.
– Хорошо, ждём!
Чонкин прилетел из столицы через несколько дней. Режиссеру роман понравился, и он с энтузиазмом принялся за подбор актёров и подготовку постановки.
На роль самого Чонкина нужен был самый «бестолковый» артист, который бы сочетал деревенскую простоту и народную смекалку:
– Кто же может это потянуть? Смирнов? Нет, он слишком аристократичен. Володя Павлов? Напротив – прямолинеен, ему только комсомольцев на собраниях играть. О-о, а если Бу́рков? Кажется, самый его типаж. Дам ему отрывок на пробу, пусть почитает. Посмотрим, как войдёт в роль! – режиссёр в предвкушении большой работы и хорошей кассы потёр руки.
Через несколько дней Георгия утвердили. Войнович писал о своём герое так: «Дорогой читатель! Вы уже, конечно, обратили внимание на то, что боец последнего года службы Иван Чонкин был маленького роста, кривоногий да ещё и с красными ушами». Казалось, Георгий совсем не походил на этого персонажа – высокий, элегантный, и вдобавок всё портили очень даже аккуратные уши, – но, когда он выходил на сцену и произносил: «Эй, девки! Давай сюда!», откуда-то появлялась колченогость, уши оттопыривались и руки становились, как две штыковые лопаты. В общем, как говорится, если и есть в армии место для такого солдата, то только на конюшне.
Подготовка к спектаклю пошла своим чередом: реквизиторы ваяли макет самолёта, костюмерный цех подгонял под необходимые размеры военную форму, актёры учили роли. Начались репетиции. Через два месяца спектакль был готов.
На закрытый финальный прогон пригласили начальника отдела культуры из городского комитета партии, чтобы получить предварительное авторитетное мнение перед представлением спектакля на суд репертуарной комиссии из Москвы.
Невысокий человек в сером плаще, серой шляпе и сам весь какой-то ответственно серый пришёл за несколько минут до начала спектакля, бережно снял плащ, аккуратно сложил его в идеальный прямоугольник и положил рядом с собой на кресло. Поддернув на коленях тоже серые брюки, осторожно сел на соседнее сидение, снял шляпу и точным движением, почти не целясь, опустил её ровно в центр сложенного плаща. Привычным жестом закинул жиденькие соломенные волосы на намечающуюся лысину и едва заметно кивнул режиссёру, что можно начинать.
Режиссер перехватил этот знак, как дрессированная овчарка, ещё в самом его зарождении и, обратившись к кому-то невидимому за занавесом, повелительно рявкнул:
– Товарищи артисты, начинаем!
Два действия спектакля ответственный товарищ просидел с непроницаемым лицом египетского сфинкса. Все эти «хохмочки», которые были старательно расставлены по ходу пьесы и вызывали гомерический хохот на репетициях, его совсем не тронули. Время от времени он что-то записывал в свой блокнотик. Рядом с ним сидел режиссёр и в эти моменты торопливо включал фонарик, чтобы угодливо ему подсветить. Товарищ партиец не возражал.
Прозвучали финальные реплики. Иван Чонкин улетел на ракете покорять далёкий Марс. Опустился занавес. Артисты без привычных аплодисментов вышли на сцену.
– Николай Иванович, нам очень интересно выслушать ваше мнение о спектакле, – режиссёр встал и, слегка наклонившись, изображая всем своим видом большое уважение, обратился к авторитетному зрителю.
– Есть замечания, есть. Мы с вами их персонально позже обсудим. Но в целом – неплохо. Старались, вижу, да. Да, кстати, вот этот артист, который Чонкина играет…
– Георгий Бурков, – подсказал режиссёр.
– Да вот, Георгий, а вы в армии служили?
– Не довелось, учился на юриста, – ответил со сцены Георгий в светло-сером матовом костюме космонавта, похожий на модную ёлочную игрушку.
– Вот это и видно. Да, всё-таки сразу видно, где правда, а где ложь. М-да, это, конечно, хорошо бы поправить. М-да. Ну, в целом неплохо. До свидания, товарищи.
Ответственный партиец поднялся, обратным движением вернул зачёсанные волосы на место, надел шляпу, так же осторожно, как сворачивал, распаковал плащ, аккуратно переместился в него, едва заметно кивнул режиссёру и не оглядываясь вышел из зала. Театр выдохнул.
Глава 3
Назавтра в 10 утра в общежитие, где квартировал Георгий Бурков, пришёл посыльный из военкомата и вручил ему повестку:
– Гражданин Бурко́в, к 8 часам завтра прибыть в районный военкомат для проследования на военные сборы. Вопросы есть?
– Я – Бу́рков. Вы, наверное, ошиблись! Дак, а почему, а зачем? – Георгий стол в синих семейных трусах и в майке-алкоголичке посреди комнаты и в недоумении вертел в руках серую бумажку с жирной фиолетовой печатью.
– Понятно, вопросов нет. Не опаздывайте, – он по-военному чётко развернулся и быстрым шагом вышел из комнаты.
– А как же спектакли? – вопрос остался без ответа.
Командир военной части, расположенной под Юргой, – полковник Савушкин, когда узнал, что к нему внезапно и вне всех графиков направлен на сборы в индивидуальном порядке некий рядовой Бурков, потерял покой и сон. Вверенное ему подразделение он содержал в образцовом порядке, но и про себя, конечно, не забывал: «Вот почему сейчас, когда нет призыва и никаких военных сборов, к нам в часть направляют этого “лопуха”? Ох, неспроста это, неспроста. Наверняка что-то стало известно. А что? Вроде всё у меня в порядке и часть на хорошем счету, и вот вдруг этот “кот в мешке”. Явно копают, но кто и почему? Неужели нашли в счетах на строительство новой казармы перерасход кирпича? Или дело в списании ГСМ? Явно хотят внедрить своего человека, чтобы собрать материал». Сон не шёл Савушкину, мысли путались и громоздились одна на другую, как рыжие тараканы. Наутро, не выспавшийся уже второй день и по этой причине ещё более злой, он вызвал к себе замполита.
– Товарищ полковник, майор Петров по вашему приказанию… – по уставу попытался доложить о своём прибытии замполит
– Брось этот балаган, заходи, присаживайся, – Савушкин грозно восседал за письменным столом с видом человека, который только что узнал о том, что у него не стало чего-то очень важного, но вот чего именно «этого самого» не стало, ещё не сообразил.
– Какие будут соображения?
– Политработа идёт по лану. Политинформация, обсуждение материалов последнего пленума, читаем вслух «Красную звезду»…
– Николай, ты что, издеваешься? У нас в части «засланный казачок», а ты делаешь вид, что тебя это не касается. Думаешь сухим выйти из воды?
– А, понял. Вы про этого… как его? Буркова!
– Я уже две ночи не сплю, всё складываю и вычитаю. Копает кто-то под нас, но материалов конкретных нет, вот и заслали «шпиёна», чтобы собрал факты. Им нужны факты! Ты к нему присмотрелся уже?
– Так он только сутки у нас. Обмундировали, выделили в казарме койко-место.
– Целые сутки «шпиён» в части, а тебе – шуточки. Вот кто ты после этого – замполит или завклубом? Ну и как он себя ведёт?
– Всё под контролем. Хохмы в казарме травил до полуночи, истории всякие рассказывал. Казарма хохотала. Такой компанейский малый…
– Вот, я так и думал – активно втирается в доверие к личному составу. И уже наверняка собирает материал. Неужели не понимаешь?
– Да. Точно. Как вы правильно его раскусили… А я, признаться, не понял сначала истинной цели его прибытия.
– На то я и командир, чтобы видеть не зигзагом, а насквозь. Что делать-то будем? Надо же как-то его нейтрализовать.
– Может, ему ногу сломать? Ну случайно, при погрузочно-разгрузочных работах. А там – медчасть, усиленное питание, и приставим к нему проверенную медсестричку Танечку, – майор неприлично хохотнул, намекая на всем известные, но не совсем приличные обстоятельства. – Она будет не против.
– Петров! Отставить! Чтобы ни один волос с его ноги не упал! Это «там» сразу станет ясно, что мы следы заметаем. Надо придумать что-то такое умное, чтобы он был как бы здесь и не здесь одновременно. Соображай!
– А если мы его «разносчиком» сделаем? Как считаете?
– Дельная мысль. Кажется, самый подходящий вариант. Приставь к нему прапорщика Ступина, и пусть он муштрует его на плацу с утра и до отбоя. «Равняйсь! Смирно! Вперёд, шагом марш!» Хотя нет. Зачем на плацу? Вдруг сквозь строй и песню он всё равно что-нибудь да разнюхает. Давай так. Скажи, что плац срочно закрываем на плановый ремонт и обновление разметки. Поэтому… Запоминай! Занятия по строевой подготовке будут проводиться за хозблоком у свинарника. Нет! Лучше даже так – за пределами части в военно-полевых условиях. Вот! Какой я молодец, как я всю эту операцию разгадал. И Ступину скажи, что я лично буду принимать «результат передачи армейских традиций гражданским лицам и воспитания резерва армии!». Так много думал, что даже проголодался. Пойду пообедаю. Хотя обедать рано. Ладно, позавтракаю ещё раз.
– Разрешите идти?
– Приступай немедленно!
– Стой, и вдруг этот Бурков только «первая ласточка», а за ним, может, и сама комиссия нагрянет? Чтобы все бордюры у нас были зелёные, а трава белой. Тьфу, наоборот: совсем голова не соображает. Действуйте по уставу, но с головой!
– Есть действовать наоборот с головой, товарищ полковник!
После первого дня «левой, левой, стой, раз-два!» Гоша спал как убитый. На ночные байки уже не было сил.
– Рота, подъём! – он проснулся, как будто только что положил голову на подушку.
Оделся, начал надевать сапоги – и что за чертовщина? Размер был его, но сапоги – новые. В «своих» он уже отходил три дня и вчера целый день месил ими пыль и грязь. А тут перед его табуреткой стояли навытяжку новые вонючие кирзачи.
– Братцы, никто не видел моих сапог? Эти чьи-то чужие и опять же новые… А где мои-то?
Никто не обратил внимания на его вопрос. Казарма гудела, как разбуженный улей: нужно было успеть на построение, пока в руках старшины горит спичка.
Быстро «всосав» завтрак, Георгий чётким шагом подошёл к старшине:
– Товарищ старшина, разрешите обратиться.
– Обращайтесь.
– Тут такое дело вышло. Я вчера перед отбоем разулся, разделся и поставил перед табуреткой сапоги – свои сапоги, а утром вместо них стоят новые.
– Размер сапог ваш?
– Так точно, мой!
– Значит, ваши. Обознались, не могли вы попутать их с кем другим? Во-первых, размер, а во-вторых, все бойцы служат уже больше года, откуда у них новые сапоги?
– Разрешите усомниться. Ну эти-то точно новые, вот взгляните: те вчерашние я уже под себя притоптал, а эти – как с фабрики.
– Рядовой Бурков, отставить усомниться. Понимаю, трудно, но привыкайте. Служба есть служба.
– Есть отставить усомниться.
Эта история начала повторяться с завидным постоянством каждое утро. Подъём. Новые стоящие колом сапоги. Подъём. Новые сапоги…
Несколько ночей Гоша пытался сделать вид, что спит, и хотел подсмотреть, как вчерашние сапоги превращаются в завтрашние, но каждый раз уже через пару минут уютно сопел, уткнувшись в подушку, и видел сны о театре. Совсем как в детстве, когда он вечером 31 декабря долго сидел за высоким деревянным комодом напротив новогодней ёлки и ждал тот момент, когда же Дед Мороз принесёт подарок под ёлочку. Чтобы не заснуть, он тыкал себя в ладонь иголкой – почти до крови. Тогда это ему так и не удалось, как, впрочем, и в этот раз.
Иногда Гоше казалось, что всё это длинный-предлинный, как матрёшка, сон во сне, который он ещё не досмотрел до конца, и главное – наконец-то проснуться по-настоящему. Поэтому каждое утро он спрашивал у соседа по кровати, деревенского парня богатырского сложения – Фёдора Муромцева:
– Федя, какой сегодня день?
– Среда.
– А какой был вчера?
– Вторник.
– Всё совпадает. Нет, это не сон. Пятые новые сапоги… Куда попадают вчерашние – в сапоговый рай? Откуда берутся новые? У военного Деда Мороза «белочка»? Допился старик? – размышлял Георгий, натягивая свеженькие хрустящие подарки.
Человек привыкает ко всякому разному, и Георгий со временем привык к ежеутреннему «чуду» с новыми сапогами. Привычное появление к каждому подъёму «новорождённых» кирзачей перестало его удивлять. Скорее, если бы утром он вдруг обнаружил у табуретки «вчерашние», то был бы этому несказанно удивлён.
К концу второй недели он уже так втянулся в солдатскую службу, что снова стал вечерами рассказывать байки и анекдоты, которых у него было «без дна». В эти моменты в казарме стоял такой хохот, что дрожали стёкла в окнах, как будто от проходящего мимо товарняка. И он их не просто рассказывал, а играл по ролям – ходил по казарме, как по сцене, скакал на воображаемом коне и втягивал в действо зрителей. Особенно фактурно у него выходили Чапаев и Петька.
– Чапай и Петька заспорили, чья будет Анка. Василь Иваныч: «Моя!» Петька: «Нет, моя!» Наконец порешили: кому первому Анка скажет «люблю», того она и будет. Петька вырядился в красные шаровары, каракулевую шапку надел – и к Анке. А Анка в ответ только мычит да матерится.
Василь Иваныч тогда взял бутылку водки и кусок сала – и тоже к Анке подкатывает:
– Анка, водку с салом любишь?
– Люблю, Василий Иванович!
Казарма лежит на полу от хохота.
– Василий Иванович, как «грудь» пишется: через «т» или «д»? – спрашивает Петька, преданно смотря в глаза воображаемому Чапаю.
– Пиши по-простому, Петька: «сиськи».
– Так, что ж я, по-вашему, революцию СИСЬКАМИ защищал?!
И опять все лежат.
Так каждый вечер Гоша тренировался на своих товарищах – держал паузу, задумчиво смотрел в потолок, считая в уме, как Чапаев, сколько у беляков градусов в самогоне, если они «беленькие»; подбоченившись одной рукой в бок, другой подпирал кулаком лобастую «мыслящую» голову, изображая раздумья легендарного командарма, и каждый раз краем глаза внимательно наблюдал за зрителями: какие штуки «пошли на ура», а какие не очень. После выступлений все свои «находки» он старательно записывал в красную книжечку, с которой никогда не расставался. Ночью, для лучшей сохранности, он клал её под подушку. Когда такие чудеса происходят с сапогами, может, и книжечка под утро станет чистой, а в ней – ценные наблюдения, опыт и мастерство. Жаль потерять!
Замполит приставил к Гоше пронырливого солдата – Василия Кочкина, у которого была кличка «кочан» из-за его большой рыжей головы, круглой, как кочан капусты, чтобы тот всё запоминал и докладывал ему, но каждый раз, когда рыжая веснушчатая голова пыталась заглянуть через плечо и прочитать, что же он там пишет, Гоша аккуратно закрывал книжечку:
– Чего тебе, кочан? По кочану или по-простому?
– Гоша, дай почитать, чё ты там пишешь?
– Слыхал про такого, Мао Цзедуна? Так вот, про тебя пишу ему – оперу.
В конце второй недели Гошиной экспедиции командир полка снова вызвал в себе замполита. За эти тревожные дни его ещё недавно пышущее уверенностью в завтрашнем дне лицо цвета свежего кирпича посерело и превратилось в подобие унылого речного булыжника:
– Докладывай, как там наш «шпиён»?
– Нормально. Заметили, что он постоянно что-то пишет в свою красную записную книжечку.
– А что пишет-то?
– Неизвестно. Он её из рук не выпускает и ночью под подушкой хранит. Подсылал к нему одного человечка, но он опытный, зараза: сразу закрывает и прячет в карман.
– А сапоги как? Разнашивает?
– Привык. Совсем освоился. И к сапогам, и к строевой подготовке. И с сапогами, кстати, наметилась проблема: исчерпали складские запасы его размера.
– Всё-то у нас через одно место. Даже сапог, когда надо, нету…
– Казарма души в нём не чает, – беспристрастно продолжил майор. – Он у них теперь главный заводила – дай им волю, они его на руках в столовую будут носить.
– Вот досада! Всё-таки сумел втереться в доверие к коллективу и всё в свою книжечку пишет… Видим, слышим, понимаем, а сделать ничего не можем, – комполка обхватил голову руками и как-то почти по-звериному завыл. – Явно опытный «шпиён». Кто-то что-то прознал… Подальше бы его надо услать от части, пока не поздно. Думай, думай, голова. А если мы его в караул отправим на дальний кордон, и пусть он там «охраняет» какой-нибудь секретный объект? А? Он же «запах», присягу не принимал, мы ведь ему даже оружие доверить не можем и в наряд по части поставить. А так – выдадим макет деревянный автомата и пусть там себе «копает» в чистом поле сколько захочет. А?
– Гениально, товарищ полковник! – майор с уважением посмотрел на командира.
– Да, наконец-то дельная мысль. Сгоняй-ка ты мигом к председателю соседнего колхоза, ты же его хорошо знаешь, пусть он покажет тебе какой-нибудь заброшенный коровник. А ты придумай по ходу легенду, почему это совсем не пример сельского разгильдяйства, а секретный объект государственной важности. Обоснуй ему доверительно всё это по полной программе: «Дескать, оказываем тебе высокое доверие. Если не ты, то кто же?» Завези туда всяких железяк от списанной техники и назови это, например, «стратегический склад военных запчастей на случай ядерной войны». Или как-то по-другому. Извернись, в общем, – чему вас там в политических академиях учат? Пришло время шевелить мозгой, а не пещеристыми частями тела. И пусть этот Бурков охраняет планету от ядерной угрозы днём и ночью. Действуй!
– Есть извернуться, товарищ полковник! – замполит козырнул, щегольски щёлкнул каблуками, развернулся и стремительно вышел в околоказарменное пространство.
Вызов к замполиту никогда не предвещает для солдата ничего хорошего. Это Гоша знал и по своей гражданской жизни, но здесь, в воинской части, он буквально «спиной» чувствовал постоянное внимание к своей скромной персоне со стороны всегда гладко выбритого и издалека пахнущего дорогим одеколоном офицера, ответственного за политическую работу с личным составом. Он и сам-то по себе был типом достаточно неприятным, с колючими стальными глазами, спрятанными где-то глубоко под фуражкой, а тут ещё и персональное приглашение. «С чего бы это мне такая честь?» – размышлял Георгий, чеканя шаг в сторону штаба части.
Майор Петров сидел в задумчивости под полковым красным знаменем, с видом человека, на хрупкие плечи которого зачем-то легла тяжёлая ответственность за судьбу родины.
– Разрешите войти?
– Входите!
– Рядовой Бурков по вашему приказанию прибыл!
– Вольно. Георгий, как вы освоились в части, как складываются отношения с другими служащими?
– В целом хорошие отношения, и ребята служат у вас такие толковые.
– Это хорошо, что всё хорошо. Вы успешно завершили курс строевой подготовки, показали себя как грамотный и дисциплинированный боец. Не скрою, мы присматривались к вам, проверяли на психологическую устойчивость и выдержку. Сколько сапог на вас извели ради дела! Вы успешно прошли все испытания, поэтому именно для вас у нас есть особенное задание. Вы направляетесь на охрану под прикрытием особо важного объекта стратегического назначения. Доверить такое поручение простому солдату мы, конечно, не можем. Нам нужен был именно такой человек, как вы, – особенный. И поэтому после тщательной проверки мы выбрали вас как человека зрелого и уже отлично зарекомендовавшего себя на военной службе. Понятно?
– Никак нет, то есть понятно, что ничего не понятно, товарищ майор.
– Готовьтесь. Собирайтесь с мыслями. Завтра с утра выезжаем на объект. Разъясню детали задания на месте.
– Так точно. Разрешите идти?
– Идите!
Георгию выдали сухпаёк, деревянный муляж автомата и тяжёлый оловянный металлический свисток, висящий на красном шнурке. Этот странный набор «юного партизана», вкупе с разговором у замполита, сильно его удивил: «Видимо, пойдём брать кассу в пионерлагере имени Павлика Морозова».
– Вот ваш объект, – командирский «козлик» остановился возле видавшего виды полузавалившегося коровника на краю деревни. Майор тихим голосом начал инструктаж, поглядывая то на Георгия, то на ближайшие заросли кустов.
– Это всё, рядовой Бурков, между нами говоря, маскировка от вероятного противника, – доверительным тоном сообщил замполит Гоше, чертя рукой в воздухе над коровником какую-то замысловатую загогулину. Вокруг давно «присевшего» одноэтажного здания без окон с частично завалившейся крышей то тут, то там виднелись следы свежей и уже давно высохшей коровьей беспорядочной жизни и колхозной бесхозяйственности – валялась сломанная косилка и какие-то рваные дырявые колёса, у когда-то белой стены осями на чурках стоял полусгнивший грузовик с поднятым капотом.
– Специалисты работали, – задумчиво произнёс майор, уважительно оглядывая картину безнадёжной разрухи и запустенья. – Перед нами, можно сказать, шедевр маскировки – «секретный коровник 2». Первый тоже где-то есть, но это уже не моего ума дела. В такие данные не посвящён. А вот под ним – там такое! Такое… Ух! Лучше вам не знать, что там такое. Я бы и сам с удовольствием этого не знал, но куда уже теперь мне деваться. Скажу сразу: оно такое мощное и грозное, что многие разведки мира без лишних раздумий отдали бы жизни своих лучших агентов, чтобы узнать, где это находится. Десять лет назад специальный контингент военнослужащих был погружен «туда» – на глубину под землю с запасом продовольствия на пятьдесят лет, – майор понизил голос до тихого шёпота, почти как шелестенье листьев деревьев. – С тех пор наши парни и несут там боевое дежурство. Запомни: всё это – совершенно секретно. Большая военная тайна.