Сергей Колков
Суровая Родина. Нехороший путеводитель Кемерово
Борзые щенки
Звонок в КГБ:
– Скажите, к вам мой попугай не залетал?
– ???
– Если залетит, заранее заявляю: я его политических убеждений не разделяю.
Горькая быль
Университет, пр. Советский, 73
Кемеровский государственный университет основан в 1953 как пединститут. В 1974 преобразован в университет. 1 февраля 2018 года в его состав вошёл Кемеровский технологический институт пищевой промышленности, именуемый в народе «кулинарный техникум».
1986 год. В жизни неожиданно стало происходить столько интересного! Журнал «Огонёк» вдруг стал походить на «Посев»20. Каждый его новый номер нёс такие открытия, что «страшно» было читать. Страшно интересно! А «Московские новости»? «Такое» публиковали! Уже само их название стало говорящим: «Московские (!) новости». И всё это в твоём личном почтовом ящике в подъезде, а не через вой глушилок по ночам с голосов. Бывало, крутишь ручку КВ-приёмника и ищешь «Голос Америки» или «Радио Свобода», чтобы несколько минут послушать новости «оттуда» а где-то в другом месте сидит сотрудник КГБ и тоже их ищет, чтобы включить на этой частоте радио-помеху, которая будет поверх диктора стонать: «У-у-у-у..». «Вражеские голоса» теперь сами бегом бежали к почтовому ящику и поражались от того, что читали в наших газетах.
Преподаватели на истфаке в университете учили «новую» историю по газетам и журналам вместе с нами, а вот преподавали пока старую. Команды «кругом, марш!» им ещё не поступало.
Оказывается, в нашей недолгой советской истории были не только пятилетки за три года и «Решения съезда КПСС в жизнь! Ура! Кура, товарищи!», но и 37-й год, а потом 39-й и неизвестная финская война, про которую учебники истории вообще молчали. «Никогда такого не было, и вот опять.»21
«Взгляд» крутил в вечерний прайм «нашенские» (!) музыкальные клипы, где поезд в огне вёз полковника Васина и Гребенщикова на фронт, а у Цоя выступила группа крови на рукаве. Даже в «вялом» Кемерово появились панки-металлисты и прочая хиппуха.
Да, живя в ритме страны, уже на первом курсе я начал пропускать занятия. А почему? На историческом факультете кемеровского университета возник «очаг свободомыслия» – студенческая экологическая группа.
Студенты в те времена были сливками молодёжи страны, которая не только «в области балета впереди планеты всей». Из вчерашних школьников система отбирала самых толковых, а конкурс, например, на истфак КемГУ составлял семь человек на место. И никаких дублей документов в пять вузов, как сейчас. Решил куда подать – и всё. Недобрал баллов – армия для мальчиков, гардероб для девочек. Мысль о таком кощунстве, как платное высшее образование, даже не приходила никому в голову. Конечно, там у них, на Западе, где «человек человеку – волк», всё только так и делается – за деньги, но мы выше этого.
Пройдя тщательный отбор приёмной комиссии и придя в вуз, «светлые головы» попадали в то же самое совковое «болото», что и в школе, только оценки ставились уже не в дневник, а в зачётку. Первокурсниками в вузе никто особо не интересовался. Требовалось только одно – аккуратно ходить на лекции и семинары. Все как бы студенческие институции – студсовет, студклуб, совет факультета – были административными пристройками для карьеристов при деканатах.
Что такое исторический факультет? Давайте поподробнее. Вы думаете, туда шли с мечтой стать учителем истории в средней школе? Конечно, нет. Это был первый и важный трамплин для прыжка в профессиональную лигу комсомола, партии, КГБ или, на худой конец, для того чтобы стать лектором в обществе «Знание»22. Посмотрите на биографии нынешних управленцев высокого уровня в Администрации Кемеровской области – истфаковцы через одного.
И я шёл туда с теми же целями, но, глядя на идейно выдержанные лица старшекурсников, которые старательно выстраивали своё будущее «в системе» – «камень на камень, кирпич на кирпич…», – я испытывал страшную тоску.
«Давай пошалим сейчас, а?» – как говорил великий Карлсон.
Ситуация лежала на поверхности. В Кемерово в те годы через день был такой смог, что, выходя на улицу, мы не видели вперёд на два метра, а дышать можно было «условно». Тот воздух, которым мы дышим сейчас, – это просто Альпы по сравнению с тем «парным молоком». Точно вам говорю!
И таких романтиков, как я, нашлось ещё. Из моих одногруппников сколотилась небольшая группа, которая активно включились в экологическую тему. В то время, в эпоху перестройки, стало модно через газеты проявлять открытость и доступность информации о загрязнении окружающей среды для населения. «Вот, пожалуйста, читайте. Мы ничего не скрываем!» Все показатели измерялись в ПДК – предельно допустимой концентрации «чего-то очень вредного». Злые шутники расшифровывали это как «падёж дохлых кемеровчан». По разным параметрам газеты публиковали ПДК за прошедшие сутки. Значения показателей «по газетам» колебались от 0,9 до 1,05. То есть населению давали понять, что ничего страшного не происходит – жить можно. А ты выходишь на улицу, попадаешь в эту взвесь, в белый кисель, и думаешь: «Либо вы всё врёте, братцы, либо датчики у вас запотели!»
Мы начали с того, что пошли в организации, которые занимались взятием проб, представились как студенческая экологическая группа и попросили включить нас в состав комиссии по сбору образцов воздуха и воды. А почему бы и нет? Конечно, нас вежливо проводили до выхода. Но остановить нас это уже не могло. Мы бурлили идеями, писали манифесты, призывы, листовки, куда-то постоянно ходили, чего-то требовали и вели себя не нагло, но подозрительно настойчиво. Естественно, информация о том, что у историков на первом курсе завелась «какая-то гадость», быстро попала «куда надо». А всё самоорганизующееся, созданное не по приказу деканата, даже кружок по вышиванию крестиком, всегда пугало власть, хотя никакой «политики» в наших головах не было и в помине.
Это общее дело настолько нас увлекло, что к нам подтянулись студенты из других факультетов и вузов: медики, биологи. Это была настоящая студенческая жизнь. И я был в центре этой карусели.
В начале февраля стало известно, что отменили военную бронь – отсрочку для студентов-очников – и я пойду служить в Красную Армию с весенним призывом. Поводов откосить по здоровью у меня не было. Вместе с другими студентами-призывниками я начал уже в феврале досрочно сдавать летнюю сессию. Вот такие были нестандартные времена.
Экологические дела ушли на второй план.
Наступил март, и я попал в кемеровскую вертолётную школу на казарму. Здесь в моде были шинель, сапоги и марши по плацу под военные песни:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
Я потерял своих «экологов» из виду. Большинство из них были общаговскими – им даже не позвонить. В конце апреля мы приняли присягу, и «на майские» я получил свою первую увольнительную в город.
1 мая – прекрасный солнечный день. Почти лето. Я надел шикарное финское кожаное пальто «три слона», которое висело на мне, как на вешалке, и пошёл на демонстрацию, чтобы повидаться со своими одногруппниками.
Каково же было моё удивление, когда я увидел, что наша экологическая группа не погибла, а, напротив, расширилась. Появились новые лица. Ребята наделали какие-то небольшие транспаранты с совсем не политическими призывами типа: «Чистый воздух!», «Дышать не через раз!» и т. д.
Это была такая радость: 1 мая, солнце, прекрасные лица студентов вокруг, мои товарищи с самодельными плакатами. Мы шли в общей колонне университета в составе нашего факультета. Организация демонстрации была сложным процессом. На площади театра Драмы партийцы-дежурные формировали очерёдность прохождения колонн по Советскому проспекту и их выход на площадь Советов. Хвосты ожидающих тянулись по Весенней и по всему Советскому вплоть до Кузнецкого. Своей очереди мы ждали очень долго. Обычно университет шёл в середине демонстрации, после крупных промышленных предприятий, а завершали её какие-нибудь мелкосошные филиалы отраслевых учреждений. А в этот раз нас всё отодвигали и отодвигали. Чудеса! Наконец-то последними и закрывающими демонстрацию двинулись и мы. Идёт главный вуз Кемерово – университет!
Кстати, первомайские лозунги назывались «Призывы ЦК КПСС к 1 мая» и публиковались в центральных и местных газетах за несколько дней до демонстрации, чтобы трудящиеся могли заранее ознакомиться с ними и осмысленно прокричать стоящим на трибуне партийным руководителям ответное: «Ура! Ура!»
Плакатов «за чистое небо» мы не скрывали. Стояли с ними демонстративно открыто, ведь ничего плохого на них написано не было, а напротив – экология касалась всех и каждого.
И тут же к нашей «зелёной» группе бодро подбегает наш любимый декан и так по-отечески, с улыбкой говорит:
– Ну что вы тут стоите с этими вашими актуальными лозунгами среди этих всех надоевших «Мир. Труд. Май»? Вас же тут никто даже и не заметит. Ребята, вы лучше идите в конце колонны факультета – там группой и пройдёте, – и быстро убегает по своим делам куда-то дальше. Он же, как Ленин, один на всех. «Хорошо!» – мы послушно идём в конец колонны факультета.
– Советские люди! Объединим усилия для созидания гуманного, демократического социализма! – доносится с площади. – Ура, товарищи!
– Ура! Ура!
Колонна опять чуть продвинулась до краеведческого музея, а к нам подходит уже кто-то незнакомый из ректората с красной повязкой «дежурный» на рукаве и без эмоций в голосе указывает:
– Идите в конец колонны университета – вы будете замыкающими, – мы опять послушно сдвигаемся назад.
А в это время на площадь Советов уходят другие вузы.
– Народы Земли! Умножим усилия для решения общих проблем человечества! – призывает диктор. – Ура, товарищи!
– Ура!
На какие-то призывы демонстранты откликались однократным ура, а на другие – двойным или даже тройным. Это было отдано на волю народа.
Ну вот, двинулся и университет – доходим до «Льдинки». К нам опять гонец – уже какой-то совсем неприметный человек, которого никогда не вспомнишь: штатское лицо нейтральной наружности без опознавательной повязки:
– Выйдите из колонны университета и идите отдельной группой, – и испаряется.
Ну что ж, пожалуйста, если это так важно…
– Юноши и девушки! Активно участвуйте в труде, овладевайте знаниями. Учитесь управлять государством! В ваших руках будущее Отечества! – почти что к нам обращается голос из громкоговорителя. – Ура, товарищи!
– Ура! Ура!
Идём самые последние – «как три тополя на Плющихе»23. Закрываем первомайскую демонстрацию. Это уже даже почётно: мы – отдельная колонна из десяти человек. Распорядитель отдалил нас от конца университетской аж на десять метров: «Чтобы никто даже не подумал, что эти охламоны имеют какое-то к нему отношение».
– Да здравствует 1 мая – день международной солидарности трудящихся! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Ура, товарищи!
– Ура!
Сейчас и мы выйдем на площадь, и нам тоже кинут призыв, и мы дружно ответим: «Ура!»
При выходе на площадь Советов, на перекрёстке с улицей 50-летия Октября, когда мы были уже в считанных метрах от цели, перед нами бегом разворачивается цепь бойцов внутренних войск. Они перегораживают вход на площадь и отсекают нас от хвоста колонны университета. Какой-то военный в зелёнке подходит к нашей сопливой кучке и строго приказывает:
– Демонстрация закончена. Разойдитесь!
Какое-то время мы в удивлении стоим на этом «пятачке» и не понимаем, что же произошло? Между тем твёрдым размашистым шагом с перекошенным от злости лицом к нам приближается ректор университета. Я наивно думал, что сейчас он разберётся с этим зелёным дядькой и восстановит справедливость.
– Вы опозорили честь университета! – прорычал нам ректор, брызгая слюной, так же резко, как и пришёл, развернулся и ушёл прочь. Говорят, потом его вместе с женой поймала ФСБ на крупных аферах при зачислении студентов, но разве это можно назвать «позором университета»?
Разошлись, посмеялись. Времена были уже «вегетарианские» – из вуза никого не отчислили.
Осенью, когда я вернулся в город с казармы, я уже не был студентом, и для восстановления мне нужно было искать работу и получать трудовой стаж. А на моей работе было не до баловства: бери больше – кидай дальше. В издательстве «Кузбасс» я кидал «газету», которая каждый день рассказывала кемеровчанам и всей области «про Воркуту, и Магадан, и Сталина-убийцу».
Экологическая группа растворилась в новых бурных временах.
Докатились – Nazareth!
– K сожалению, вам осталось жить три минуты. Что я могу для вас сделать?
– Доктор, поставьте, пожалуйста, «Love Hurts».
– Но она звучит четыре…
Голос свыше:
– Да можно!
Шотландская летопись
Дворец культуры «Содружество», посёлок Кедровка (25 км от Кемерово)
Сдан в эксплуатацию в августе 1977 года. При открытии получил название «Дворец культуры им. 60-летия Октября» угольного разреза «Кедровский». С 2011 года ДК получил статус Муниципального автономного учреждения Дворец культуры «Содружество».
Кедровская «греческая деревня» (посёлок строился подрядчиками из Греции) в 90-е была на недосягаемом уровне элитности для кемеровчан, сравнимом с самой Грецией, но должного развития не получила и со временем превратилась просто в далёкий пригород без былого лоска.
Перед тем, как Вы окунётесь в эту невероятную историю, подчеркну, что действие происходит в феврале месяце!
Итак, рассказывает Peter:
– Эту историю надо рассказать, потому что её участники стали о ней забывать, а другие не верят. Но это было, я сам очевидец и даже участник произошедшего. Дело было в 1998 году. Речь идёт о гастролях в сибирском городе Кемерово всемирно известной рок-группы Nazareth. В это трудно поверить, но это было!
Внутренней кухни я толком не знаю, но всё началось с того, что некий молодой человек родом из Кемерово начал чего-то там делать в шоу-бизнесе в Москве. Хотя был он, по слухам, и молод, но смог притащить пару неплохих групп в наш Кемерово. В частности, это была суперизвестная в 70-е годы группа Uriah Heep. Кто знает, тот поймёт, а кто не знает, пусть поверит, что для тех, кто слушал рок в 70-х, это было осуществлением несбыточной мечты. Кстати, меня порадовало и то, что на эти концерты приходило немало тинов (то есть тинейджеров), которые оценили их музыку по достоинству. Я из этого сделал вывод, что они слушают всякую херню не потому, что у них испорченный вкус, а потому, что нет хорошей музыки!
Но этот молодой организатор гастролей действовал несколько странным образом: он привозил группу и ставил местных держателей концертных площадок перед фактом. Дескать, вот приезжают, давайте сцену, сборы будут и т. п. Но в нашем полумиллионном Кемерово площадок для порядочной рок-группы – две, максимум три. Парень, видимо, думал, что раз он везёт сюда крутые группы, то здесь все будут немедленно идти навстречу его смелым замыслам. Но как старожил я знаю, что половина людей, которые «рулят» площадками в городе, – это братва, которая любит песни про Мурку и Таганку. А вторая половина распорядителей – старая номенклатура, которая плачет от звуков «Интернационала» и встает на цыпочки под «Союз нерушимый…». Им эти рок-группы – до глубокой жопы.
Короче, в феврале 1998 года появляются в городе два вида информации. Одна: «Скоро: к нам Nazareth, только один концерт!», а вторая: «В ответ на распускаемые слухи о гастролях – ничего не известно! Не поддавайтесь на провокации!» Организаторы опять пытались всех поставить перед фактом, а местные держатели сцен решили поставить наглецов на место – ишь, знаменитостей без спросу приглашают!
Пришёл день концерта. Я с утра поехал в местный концертно-спортивный сарай (ныне ТЦ «Лапландия» – С. К.), дабы выяснить, будет что-то или нет. Вижу – стоят несколько трейлеров, видимо, с аппаратурой, и пара хмурых ребят из обслуги. Они поведали, что площадку не дают: ни в спортивно-концертном комплексе, ни в филармонии, ни в одном из двух театров, ни в цирке. Не дают даже во вшивых кемеровских ДК! Я выматерился: ну, организаторы, конечно, козлы, что не подготовили площадку, но понимать-то надо – это же Nazareth! Короче, к концу дня стало известно: концерт состоится в ДК посёлка Кедровка, что в 25 км от Кемерово! Это был полный шок – Nazareth в сельском клубе!
Из центра города были организованы автобусы, дабы все желающие могли оказаться в этой самой Кедровке. Но поехали две категории людей – это отвязанные тины и старые рокеры, которые добирались в основном на своих тачках. Первоначально народу было под тысячу человек. Можете себе представить, как содрогнулся десятитысячный посёлок, когда туда припёрлась такая толпа. Начало было назначено на 19 часов. Но концерт не начался ни в 20, ни в 21, ни даже в 22 часа. Всё это время монтировалась аппаратура. Представляете, запихать в зал сельского клуба на 400 человек стадионную звуко- и цветоаппаратуру! Позже стало известно, что их лидер Дэн Маккаферти, упрямый шотландский мужик, сказал: «Если я сюда приехал, то я здесь сыграю!» Концерт начался в 23:40. Всё это время народ стоял на улице и ждал. На дворе февраль. Два поселковых бара были оккупированы, и оттуда три раза гоняли машины в Кемерово за водкой и пивом. Ну не готова была Кедровка к такому аншлагу!
Короче, началось. В зале полно милиции. К концерту, правда, осталось человек 600, остальные не выдержали и отвалили. Я стоял сзади у самого режиссёрского пульта, и мы с женой видели: звуковая команда радовалась до слёз тому, как они настроили аппаратуру. Было в самый раз: громко, но не оглушительно. И ДК при этом не рухнул, и чувствовалось, что играют рок. Что было дальше – описать трудно. Оставшаяся публика, подогревавшаяся пять часов в барах, взревела, как стадион. Менты пытались успокоить всех и усадить по креслам, но куда там… Интересно вели себя местные жители, на халяву набившиеся в зал. Часть вылетела из зала при первых звуках такой музыки, но оставшиеся меня потрясли. Они оценили и включились в атмосферу крутого рок-концерта! Запомнился один ментовский полковник, который «честно» пытался навести порядок и делал это до тех пор, пока не увидел, как в проходе отплясывает бабка лет шестидесяти, по виду сущая уборщица. Он посмотрел на неё, махнул рукой и ушёл из зала. Ещё раз повторюсь: хорошую музыку оценит любой, кто дружит с головой, – и тинейджер, и пенсионерка. Короче, отыграл Nazareth свои два часа на все сто!
На дворе два часа ночи, похолодало, а надо сказать, наша пятнадцатилетняя дочь тоже поехала на концерт, только в рамках своей тиновской тусовки. Выцепили мы её из толпы, забили под завязку свою машину её друганами и подружками, повезли их в Кемерово и ещё час развозили всех по ночному городу. Но потом мне рассказали, что сразу после концерта состоялась пресс-конференция, на которой могли присутствовать все желающие. Конференция переросла в пьянку с артистами и их командой. Закончилось всё это часов в восемь утра. Жаль, что меня там не было…
И ещё одна деталь. После концерта на выходе возле сцены долго блажил какой-то рокер местного разлива: «Ничего себе! Я ж в этом ДК на смотре самодеятельности играл прошлым летом. Я ж на одной сцене с Назаретом играл!»
Михайло Волков – даром!
– Папа, а кому этот памятник установлен?
– М-м-м, пока Петру Первому, сынок. А там видно будет…
Сказ о страданиях человека русского в борьбе за дело правое
Площадь Волкова
Открытие памятника Михайле Волкову приурочили ко Дню шахтёра – 23 августа 1968 года. В 1974 году, согласно Постановлению Совета Министров СССР, он стал объектом республиканского (сейчас – федерального) значения. Парадоксально, но самый народный исторический герой Кузбасса долгие годы не мог найти себе место в городе. Ходили слухи, что партийных кураторов не устраивал «недостаточный уровень марксистко-ленинского историзма» скульптуры.
Автор – Георгий Николаевич Баранов; родился в 1917 году в посёлке Берёзово Кемеровской области. Член Союза художников СССР с 1957 года.
Заказ на памятник он получил в 1947-м, а передал в дар городу в 1968 г.
Глава 1
– Интересная тема, Георгий, – похвалил молодого художника начальник кемеровских мастерских «Палитра» Пал Палыч Губкин, рассматривая его карандашные наброски с бородатыми мужиками в крестьянских рубахах до колен. У одного из них в руках было кайло. Другой «прислушивался» к земле.
– Вот этот особенно хорош: руки рабочие, взгляд цепкий, пытливый такой. Сразу видно – рудознатец. Хорошо ты схватил его характер! – Георгий смутился от такой лестной оценки начальника.
– Ты эту тему не бросай, Михайло Волков наверняка к какому-нибудь празднику понадобится, а у тебя – уже всё готово.
– Да мне это без выгоды интересно! Откуда пошли эти рудознатцы? Как жили? – начал оправдываться художник.
– Ну, знаешь, когда интерес подкрепляется хорошим заказом, это никому ещё никогда не вредило, – рассмеялся Пал Палыч.
– Только Михайло Волков мог стать первооткрывателем кузнецкого угля, а не какой-то засранец Мессершмидт, который весь Кузбасс обосрал, заявив, что это он уголь нашёл! А на самом деле уголь нашёл Волков, который твёрдо верил в пророческие слова Ломоносова о том, что «могущество России прирастать будет Сибирью», – громил с кемеровской трибуны чуждые идеологические элементы темпераментный сотрудник из Общества по распространению политических знаний тов. Оречкин.
Он не случайно назвал немецкого учёного, посланного самим великим Петром на изучение Сибири, «засранцем». Среди ответственных лиц прошёл «проверенный» слух о том, что на встрече Сталина с советскими писателями вождь советского народа иронично сказал: «У Петра (Петра I) были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период поклонения перед ними. Сначала немцы, потом французы. Было преклонение перед иностранцами… засранцами». В последствии это подтвердит и опишет в своих мемуарах реальный участник этого совещания – Константин Симонов.
На местах установку поняли правильно и пошли воплощать в жизнь. В Кузбассе закрутилась история за «возвращение к истокам»: откуда же пошла Земля Кузнецкая? В этой кампании вдвойне не повезло географу и картографу Даниэлю Мессершмидту. По несчастливой случайности, он оказался не только немцем, но и однофамильцем Вилли Мессершмидта, фирма которого была главным производителем немецких самолётов-истребителей и бомбардировщиков в недавней войне. В СССР широко распространённая в Германии фамилия стала символом страха и ужаса бомбёжек.
И вскоре, уже на другом собрании, трудящиеся подхватили заданную повестку дня:
– Товарищи, поставим вопрос так: почему у нас в столице Кузбасса до сих пор нет памятника настоящему первооткрывателю кузнецкого угля – Михайле Волкову? – вопрошал с трибуны очередной оратор, раскрасневшийся от переполнявшего его негодования. – Как считаете, товарищи, настало время? Я думаю, что выражу коллективное мнение, если подытожу – да! И да! Памятнику Волкову в Кемерово – быть!
– Давайте запишем в решении собрания нашу инициативу – ходатайствовать в горкоме об установке памятника, – добавил председатель с круглым рябым лицом, сидевший за столом с ярко-красной кумачовой скатертью.
– Да, правильно! Давно пора! – из зала понеслись возгласы одобрения.
– И знаете, товарищи, было бы правильно поручить сваять этот памятник нашему местному мастеру, а то некоторые думают, будто в Кузбассе своих талантов нет. Есть! Найдём! Покажем Москве, на что мы способны!
– Да, правильно! – зал зааплодировал.
– Я знаю такого, – поднялся со стула худой белобрысый парень лет двадцати. – Гоша Баранов. Он Волкова давно рисует и с глиной работает.
– Вот видите, товарищи, главное – правильно и вовремя поставить задачу! Внесите в протокол: ходатайствовать перед горкомом о привлечении товарища Баранова к делу устройства памятника рудознатцу Михайле Волкову в Кемерово! – закрыл вопрос председатель.
Через неделю Георгия Баранова, ничего не знавшего о его выдвижении в надежду Кузбасса, вызвали в горком партии на бюро. На серой бумажке повестки стояло только скупая запись: «т. Г. Баранову явиться 25 сентября 1947 г. на бюро горкома ВКП(б)». Сколько он всего за эти дни до указанной на извещении даты передумал: «Зачем меня вызывают? Я ведь беспартийный. Если что и сделал не так, то совсем в другое место бы забрали, а тут в горком!»
Георгий действительно был «маленький» советский человек – художник-самоучка. Ничего хорошего ему этот вызов не предвещал.
– Здравствуйте, товарищ Баранов, – секретарь горкома тов. Блошкин посмотрел на Гошу с интересом и благожелательно.
«Значит, ничего страшного не натворил», – с облегчением выдохнул Гоша накопившиеся за эти дни страхи.
– Собрание трудящихся порекомендовало вас для создания памятника несправедливо забытому герою Кузнецкого края – Михайле Волкову. Справитесь? К тридцатипятилетию Октября (1952 – С. К.) успеете? Вы же, кстати, тоже ровесник революции? Вот, будет у вас двойной праздник, – закруглил ответственный партиец.
– Мы собрали о вас мнения товарищей по работе – вас характеризуют как ответственного и вдумчивого сотрудника, – лысый член бюро в золотом пенсне оценивающе окинул Гошу взглядом с головы до ног, словно прикидывая, можно ли дать ему в долг сто рублей до получки.
– Не знаю… Я же нигде этому не учился. Попробовать, конечно, можно…
– Что значит попробовать? Если вам люди доверяют, значит, нужно засучить рукава и работать, работать! А мы – поможем, – секретарь горкома поставил в разговоре жирную точку, как сплюнул на пол. Когда ошеломлённый художник вышел из зала, кто-то из отдела культуры наклонился к секретарю и тихо сообщил:
– Иван Николаевич, мой долг напомнить вам, что у товарища Баранова нет художественного образования и он не Член Союза художников. Нам же в Москве смету и проект сразу зарубят, скажут: кто такой этот Баранов? Отправят нас в Союз художников – там и заказывайте. А самодеятельность эту не одобрят. Как мы будем оформлять, если что, этот памятник?
– Мнение трудящихся игнорировать сейчас нельзя, сами понимаете. Может, у него ничего и не выйдет, а мы сейчас будем про это голову ломать…
– Товарищи, внесём в резолюцию бюро горкома: поручить товарищу Баранову создать проект памятника в честь рудознатца Михайлы Волкова. Установку памятника приурочить к 35-летию Октября, – уже сильным волевым голосом подвёл черту первый секретарь. – Это очень своевременная инициатива – привлечь к созданию памятника местного самородка.
Георгий Николаевич Баранов, а для друзей – просто Гоша, был художник от сердца. Всегда что-то рисовал, но образования художественного не получил. Не успел. Сначала хотел учиться на химика – выгнали из-за нелепой драки. Потом уехал в Челябинск, поступил там в пединститут, опять не окончил – началась война. Год прожил в Алма-Ате, вернулся в Кемерово, сначала работал оформителем на «Коксе», а в 1946 попал к Пал Палычу Губкину в художественные мастерские «Палитра», которые среди «своих» назывались «пол-литра».
Когда узнал на бюро горкома, что собрание трудящихся «Кокса» рекомендовало именно его для создания памятника Михайле Волкову, смутился: «Да кто я такой, у меня и образования-то нет, и опыта в скульптуре, чтобы за такое серьёзное дело браться…»
Но после Гоша решил: если партия, а главное – люди в него поверили, значит, сделает. И взялся за работу.
Уже до этого неожиданного поручения он увлечённо интересовался, кто же были такие эти рудознатцы, откуда они пошли, как выглядели, во что одевались и как складывалась их жизнь.
А сейчас, начав работу над памятником, стал несколько раз в неделю ходить в библиотеку и читать всё, что только мог найти про эпоху Петра, и выискивать везде ценные крохи знаний о том, когда и как появились в Сибири рудознатцы. Постепенно начал рождаться образ Михайлы Волкова.
Осенью 1951 года он принёс в горком эскизы на больших белых листах ватмана. Посмотрели, пошушукались между собой мнениями – по лицам было видно, что большого восторга эскизы не вызвали.
– Товарищ Баранов, вот у вас на рисунке он стоит, как какой-то дворянин – в плаще что ли? И сапоги! Откуда у простого крестьянина при царизме были сапоги? Это же были века угнетения трудового крестьянства. Конечно, лапти! А он же был из рязанских крепостных!
– Товарищ Шапошников, я читал, что в походах казаки носили короткие сапоги…
– Заблуждаетесь, товарищ Баранов – именно лапти. Сразу видна недостаточность и поверхностность ваших знаний в истории. И почему у него в руках ничего нет – дайте ему лом, лопату или кочергу. Он же должен чем-то работать? Инструмент-то где? Чтобы был очевидно, что он рабочий человек, а не бездельник!
– К тридцать пятой годовщине вы уже явно не успеете, это понятно. Давайте перенесём установку к сороковой (1957 – С. К.). Так и запишем в протокол: «В связи с тем, что предоставленные эскизы не соответствуют “марксистко-ленинскому принципу историзма в искусстве”. Поставить это на вид товарищу Баранову и передать их на дальнейшую доработку».
Два года горком не беспокоил Гошу, а тот уже и забыл, как вдруг звонок: «Товарищ Баранов, как у вас с эскизами Волкова?»
Принёс.
– Ну вот, видите. В руках лопата – это хорошо. Крепкая. А кстати, почему у него борода? Что это за вид бродяги? Обязательно сбрить! Должен выглядеть культурно. И почему вы не заменили сапоги на лапти?
– Товарищи, все мужики в те времена носили бороды. Представьте: Сибирь, глухие места, мошка, гнус – ну кто тут будет бриться? А про лапти, ну не пройдёшь по тайге в лаптях более полудня. Крестьянин, он же ходил в лаптях по деревне да по пашне, где ни сучка, ни задоринки. Хотите, проведём эксперимент? Я свяжу лапти и попробуем в них пройтись по реке, а после – по тайге…
– Какой вы, товарищ Баранов, всё-таки упрямый… Хорошо, вот вы, товарищ Сверчков из отдела культуры, сделаете с товарищем Барановым эксперимент с лаптями, а потом нам доложите о результатах, а бороду – непременно сбрить! И не нужно нам возражать.
Гоша надрал лыка, сплёл лапти и пришёл с ними к тов. Сверчкову.
– Николай Иванович, давайте эксперимент проведём, как договорились.
– Неугомонный вы, Георгий, ну давайте, раз нам с вами партия дала такое поручение.
Они пошли на Томь, обмотали тов. Сверчкову ноги портянками, потом поверх надели на них лапти. Ноги он, конечно, моментально промочил, лицо скривил, но вслух ничего не сказал. А потом они пошли в лес. Выдержали лапти ровно час, а дальше просто развалились.
– Ладно, ваша взяла. Ну что вы к ним пристали? Сказали же вам – нужно лапти, так и сделали бы. Что за неуместные принципы?
– Нельзя так. Всё должно быть «от сердца и по уму». Я так живу и иначе не умею.