Николай Некрасов
Мертвое озеро
– Если бы я была на вашем месте, и мне бы легко было пренебрегать ими.
– Разве наши роли не равны: я гувернантка и вы?..
– Да, только я… не пользуюсь вниманием.
– Ни я особенным.
– Полноте! мы всё видим с мисс Бетси.
– Да я ничего и ни от кого не скрываю! – покраснев, с сердцем сказала mademoiselle Анет.
– С вами очень трудно говорить: вы скрытны и горды. Но это вам самим послужит во вред.
Раскланявшись, mademoiselle Клара ушла.
Горничная рассказала, как от нее выведывала она, какое платье готовит себе mademoiselle Анет для бала. Эти мелочи серьезно заняли mademoiselle Анет, и она долго обдумывала, как бы ей одеться, чтоб было к лицу и эффектно. У ней было приготовлено белое газовое платье; но она примерила еще несколько других и, утомленная, легла спать, верно вспомнив пословицу, что утро вечера мудренее. Она встала рано, потому что была разбужена детьми, вошедшими к ней с mademoiselle Шарлот. Mademoiselle Анет оделась и пошла с ними в поле собирать цветы. У каждого из детей было по пучку полевых цветов, когда они возвратились в сад. Подкравшись к окну кабинета отца, они стали петь, прыгать, крича:
– Пора вставать, папа!
Марк Семеныч появился в окне: дети кинулись к нему с поздравлениями, подавая наперерыв свои букеты. Отец каждого перецеловал, прижав букеты к своей груди. Он протянул руку к mademoiselle Анет и со слезами сказал:
– Благодарю вас: вы одни могли только придумать такое милое поздравление.
И он поцеловал у ней руку.
– Вот вы всё собирались рано встать и идти гулять с детьми: мы вас разбудили, – говорила mademoiselle Анет.
– Вы… вы поняли меня вполне! – в волнении отвечал Марк Семеныч и продолжал, обращаясь к детям: – Я сейчас выйду к вам.
Через четверть часа он явился в сад, вновь перецеловал детей, и они пошли гулять. Марк Семеныч был ужасно весел и, вдыхая в себя воздух, говорил:
– Какое утро! такие редко бывают в жизни каждого человека.
После прогулки он пригласил mademoiselle Анет с детьми пить чай у него в кабинете. Тут только mademoiselle Анет увидела одного из лакеев, бывших в дороге. Кабинет Марка Семеныча был очень хорош и имел вид ученый и деловой в то же время.
– Вот креслы, где я в грустные минуты ищу силы и спокойствия для себя! – сказал Марк Семеныч, указывая на вольтеровское кресло с подушкой, той самой, на которой mademoiselle Анет спала в дороге, и прибавил: – Узнали вы эту подушку?
– Нет! – отвечала mademoisllee Анет, слегка покраснев от своей невинной лжи.
Марк Семеныч тяжело вздохнул.
Дети были совершенно счастливы. Они везде лазили, всё рассматривали, и Ольга сказала, подойдя к отцу:
– Папа, пусть твое рожденье будет всякий день.
– Я бы сам желал этого! – целуя дочь, отвечал Марк Семеныч, и, обратись к mademoiselle Анет, он прибавил с благодарностью: – Вы и их делаете счастливыми.
После чаю они все пошли на террасу, где ожидали выхода Надежды Александровны, которая очень поздно встала и вышла на террасу пить чай за общим столом, что она делала только в торжественные дни. Дети поздравляли ее и целовали у ней руку. Она дала знак mademoiselle Кларе и мисс Бетси, которые заставили детей поочередно читать поздравительные стихи рассеянно слушавшему Марку Семенычу. Он, однако, любезно благодарил гувернанток и поцеловал руку у жены, которая, увидя полевые букеты в вазе, сказала:
– Это что за дрянь?
– Это мы собрали с mademoiselle Анет для папа, – отвечал Эжень.
– Разве вы не могли догадаться и заказать букет садовнику? – строго спросила Надежда Александровна у mademoiselle Анет.
– Я более доволен этими букетами, потому что дети сами их составляли, – отвечал Марк Семеныч.
Надежда Александровна с жалостью взглянула на него и, улыбнувшись, пожала плечами. Помолчав, она сказала:
– Я желала бы, чтоб дети, не обедали сегодня с нами.
– Это отчего? – нахмурив брови, спросил Марк Семеныч.
– Потому что будет очень много гостей.
– Я просил не звать никого и желал этот день провести в семействе.
– Я желала бы знать, когда вы будете довольны, если я что-нибудь сделаю для вас?
– Благодарю тебя за внимание; но ты знаешь, что я не очень люблю такие важные обеды. Я прошу об одном, чтоб дети обедали с нами.
Целое утро Марк Семеныч был занят визитами, Надежда Александровна – туалетом, потому что к ней приехала модистка с бальным платьем. Стали съезжаться гости.
Mademoiselle Анет оделась к столу очень просто. Mademoiselle Клара была наряжена страшно и ходила как кукла, боясь измять свое платье. Мисс Бетси затянулась более обыкновенного, отчего еще сильнее пыхтела; а цвет ее лица до того был красен, что равнялся с пунцовой гвоздикой, которою был убран ее чепчик. Сама хозяйка дома была одета с такою роскошью, что трудно описать. Ее плечи и руки, алебастровой белизны, были открыты; но кружевной вуаль не покидал ее головы, в которой были живые розы. Мари, друг ее, была женщина лет двадцати пяти, очень маленького роста, с лицом очень обыкновенным, но зато с улыбкой до того язвительной, что вся ее фигура делалась замечательною. Она тоже была одета пышно, как и прочие дамы, так что mademoiselle Анет в простом кисейном платье своем бросалась в глаза между шелком и цветами. Мари имела привычку глядеть в лорнет, и mademoiselle Анет не раз чувствовала неловкость от уставленного на нее лорнета.
Гувернантки и дети уже собрались в столовой. Марк Семеныч, войдя в сад, с удивлением спросил лакея:
– Что значит, что я не вижу детских приборов?
– Сама барыня изволили так распорядиться, – отвечал лакей.
В это время все вошли в столовую и было уже поздно перекрывать стол. На лице Марка Семеныча резко выразилось неудовольствие. Все уселись за стол, – дети и гувернантки за особый, стоявший у большого зеркала. Не прошло и пол-обеда, как Тавровский взял свой стул и уселся с детьми подле mademoiselle Анет, с которой он всё время говорил.
Надежда Александровна поминутно поворачивала голову к детскому столу и не раз быстро отворачивалась, потому что mademoiselle Анет, против своего обыкновения, была говорлива.
Дамы, почти все, остались решительно недовольны Тавровским, и Мари, друг хозяйки дома, заметила, что он предпочел стол нянек.
В антрактах Марк Семеныч подходил тоже к детскому столу и говорил шепотом mademoiselle Анет:
– Да, у вас здесь гораздо веселее.
После обеда все пошли в сад. Тавровский принял участие в играх детей. Почти все гости сошлись посмотреть на них, и mademoiselle Анет с надменностью встречала насмешливые взгляды дам и их презрительные улыбки. Гувернантки, как бы сговорясь, отделялись от нее, и она стояла одна, как бы гордясь своим одиночеством. Она решилась бесить всех и даже слегка кокетничала с Тавровским.
Надежда Александровна наконец сказала:
– Mademoiselle Анет, вам пора переодеть детей.
Эта фраза была произнесена в ту самую минуту, как она говорила с Тавровский, и произнесена так, что досада заметно вспыхнула в лице mademoiselle Анет; но она тотчас приняла спокойно-гордую осанку и удалилась с детьми.
Когда смерклось, иллюминовали сад. Зала и другие комнаты были освещены. Кареты не переставали подъезжать.
Дети должны были открыть бал. Mademoiselle Анет одела их с такой тщательностью, с таким вкусом, что даже мисс Бетси изъявила удовольствие, когда дети попарно вошли в залу. Туалет mademoiselle Анет был очень эффектен, несмотря на простоту. Белое газовое платье, голова, убранная незабудками, у лифа такой же букет. На ней не было ни браслет, ни лент, ни кусочка блонд, а между тем она казалась одетою роскошно. Она вошла в залу, окруженная детьми, пестро костюмированными, при звуках музыки. Всё, что было в зале, обратило внимание на нее, и общие похвалы посыпались со всех сторон. Mademoiselle Анет расставила детей, и началась кадриль под аплодисманы гостей. Дети танцевали развязно, выделывая разные трудные па; a mademoiselle Анет гордо смотрела вокруг себя, как бы сознавая сама свою красоту. Она была посредине залы одна, и когда кончилась кадриль, гости стали целовать и осматривать детей. Марк Семеныч подошел к mademoiselle Анет. Голос его был нетверд, и он сказал:
– Я не знаю, как мне благодарить вас.
– Не правда ли, Софи очень мила с мушками и в напудренном парике; а Серж так смешон маркизом, и как натурально он нюхает табак! Посмотрите, как кокетливо смотрит Ольга, – весело говорила mademoiselle Анет, окидывая залу.
Лицо ее приняло такое живое выражение, глаза так блестели, что Марк Семеныч глядел на нее с удивлением и сказал:
– Я вас не узнаю, я поражен!
– Чем? – рассеянно спросила mademoiselle Анет.
– Вы так хороши, вы…
– А-а-а! вы, кажется, намерены благодарить меня комплиментами.
– Это – истина.
– Бальная!
– Что же делать, когда…
– Позвольте вас просить на тур вальса, – подходя к mademoiselle Анет, сказал Тавровский.
Mademoiselle Анет подала руку; но вдруг она остановилась и спросила:
– Мне кажется, мы первые начинаем?
– Так и должно быть: вас все признали царицей бала! – кружась, говорил Тавровский.
– Я уверена, что есть много исключений, и Надежда Александровна…
– Ей же хуже, если она будет не в духе: красота ее требует большого спокойствия.
Они не замечали или не хотели заметить, но никто более не вальсировал. Посадив свою даму, Тавровский подошел к одному молодому человеку и сказал:
– Что же вы не танцуете?
– Да никто не хочет: я к трем подходил.
– Это забавно! они все обиделись! – смеясь, отвечал Тавровский.
В эту минуту его схватил за руку с волнением какой-то юноша очень приятной наружности и умоляющим голосом сказал:
– Ради бога, скажите, с кем вы сейчас вальсировали?
– Это гувернантка дома, mademoiselle Анет.
– Не может быть! Как ее фамилия?
– Ах, боже мой! да разве есть у них фамилии! – подхватила Мари, шедшая мимо, и с своей язвительной улыбкой спросила юношу: – И вас, барон, она пленила?
И, засмеясь, она пошла дальше.
Барон не спускал глаз с mademoiselle Анет, с которой только и танцевал Тавровский. В одной кадрили он сказал ей:
– Вы такой производите эффект, что посмотрите на этого несчастного юношу…
– Где? у дверей?
– Вы, верно, его заметили!
– Чем же он несчастлив?
– Он, увидев вас, сошел с ума.
Mademoiselle Анет засмеялась; но смех ее замер, и она изменилась в лице от следующих слов:
– Право, он помешался: уверяет, будто он вас видел на сцене.
– На какой? – тревожно спросила она.
– На провинциальной.
Mademoiselle Анет вздрогнула, побледнела и с ужасом смотрела кругом.
– Вам начинать, – сказал, делая фигуру, ее кавалер vis-a-vis.[9]
Mademoiselle Анет спохватилась, но не ту фигуру стала делать и сбила всех. Когда она возвратилась на свое место, Тавровский, взяв ее руку, чувствовал через перчатку, что она была холодна; лицо гувернантки было бледно как полотно.
Когда фигура была окончена, Тавровский, нагнувшись к ее стулу, шепнул:
– Что с вами? на вас все смотрят.
– У меня кружится голова.
– Оставим кадриль.
– Нет!
И она продолжала танцевать. Тавровский пытливо глядел то на mademoiselle Анет, то на барона, к которому он подошел по окончании кадрили и сказал:
– Ну что, вы еще уверены, что это она?
– Еще более; и когда она вдруг побледнела, мне так живо она напомнила Десдемону…
Тавровский взял его под руку, и они, разговаривая, удалились в сад, где долго ходили.
Марк Семеныч, по окончании кадрили, подошел к mademoiselle Анет и, задыхаясь, сказал:
– Что с вами? вы бледны… Ваш кавалер так дерзок, что от него всего можно ожидать… Что он сказал вам? О, он поплатится!.. Он не ожидает, что за вас вступятся.
– Право, ничего! – в смущении отвечала mademoiselle Анет.
– Вы скрываете! – стиснув зубы, сказал Марк Семеныч и с горячностью продолжал: – Нет, я не позволю никому оскорблять нашего дома. Я, я…
– Ради бога, не делайте сцены ему! – в испуге сказала Анет.
– А! вы испугались?
– Да, потому что мое положение будет смешно, когда вы потребуете отчета у него в том, в чем он вовсе не виноват. Он может подумать бог знает что обо мне.
– Вы говорите правду?
– Я никогда, кажется, не подала вам повода сомневаться в моих словах.
– Что с вами? вы как будто чего-то испугались, танцуя с Тавровский? – заметила Надежда Александровна, проходя мимо говоривших, и, не дождавшись ответа, ушла.
Mademoiselle Клара тоже подбежала к ней и пугливо, с участием спросила:
– Вам, верно, ma chere Анет, узко платье? Я вам устрою, что не будет заметно, если его расстегнуть.
– Благодарю вас. Мне платье не узко; а у меня, верно, от жару закружилась голова, но теперь уж всё прошло, – отвечала mademoiselle Анет и увидела по этому случаю, до чего за ней все следят.
Она спешила идти танцевать, чтоб прекратить толки, и по-прежнему смотрела спокойно, гордо; румянец появился у ней на щеках. Тавровский ангажировал ее на вальс, давал ей отдохнуть и снова пускался с ней кружиться. Надежда Александровна остановила их, когда они вновь хотели вальсировать, и строго сказала:
– Mademoiselle Анет, вы, кажется, совершенно забыли о детях!
– Они с мисс Бетси.
– Мисс Бетси получает одинаковую плату с вами от меня, и потому…
Mademoiselle Анет быстро оставила Тавровского, сказав ему извинение, и удалилась из залы. Надежда Александровна, торжествуя, глядела ей вслед и улыбалась. Тавровский глядел на нее и сказал:
– Вы любуетесь ею? Не правда ли, какие у ней плечи, руки, талия!
Надежда Александровна быстро повернула голову и устремила сверкающие глаза на Тавровского, который спокойно продолжал:
– Вот это женщина! она не нуждается ни в каком прикрытии своих недостатков, она вся…
– Довольно, довольно! вы наконец выведете меня из терпения! – дрожа, сказала Надежда Александровна.
– Неужели вы ревнуете ваших гувернанток к мужу? – продолжал Тавровский шутливым тоном.
– Поль! – задыхаясь и побледнев, произнесла Надежда Александровна, и, завидя mademoiselle Анет, снова появившуюся в зале, она измерила с ног до головы Тавровского и кинулась к ней навстречу; но Тавровский загородил ей дорогу, взял ее за талию и силою увлек в круг вальсирующих. Они с жаром говорили во всё время, пока танцевали.
К ужину Надежда Александровна приказала детям идти спать. Они стали упрашивать отца, который сказал:
– Надинь, я прошу тебя оставить их для меня; я хочу, чтоб они ужинали со мной.
– Помилуйте! они болтаются между нами, гувернантки вертятся, прыгают.
И Надежда Александровна гневно посмотрела на стоявшую с детьми mademoiselle Анет.
Марк Семеныч воскликнул с упреком:
– Надинь!
– Я вами очень недовольна, mademoiselle Анет, и советую вам вперед более обращать внимание, что вы в доме не гостья, а нянька моих детей! – выйдя из своей гордой роли, говорила Надежда Александровна.
– Надинь! Надежда Александровна! вы забываетесь! – с равною горячностью сказал Марк Семеныч.
– Не я, а ваши гувернантки забываются! – отвечала Надежда Александровна и вышла из комнаты.
Эта сцена происходила в столовой в присутствии лакеев, накрывавших стол, и детей. Марк Семеныч совершенно потерялся; но mademoiselle Анет была покойна, и, взяв детей за руки, она тихо сказала ему:
– Не огорчайтесь! дети пойдут спать.
– Нет! не ходите, дети: подите ко мне.
И Марк Семеныч, перецеловав их всех, сказал им:
– Уважайте и любите mademoiselle Анет: она достойна глубокого уважения за свой кроткий характер. С каждым днем мое удивление к вам увеличивается. Я горжусь, что с первой встречи понял вас…
Ужин был накрыт в разных комнатах: в одной – председала хозяйка дома, а в другой хозяин; дети сидели около него, mademoiselle Анет и Тавровский возле них, а напротив – барон и другие гости, состоящие из детей и гувернанток. К концу ужина Тавровский поднял бокал и громко сказал:
– Барон, не хотите ли выпить за здоровье дамы вашего сердца?
– Извольте!
И барон залпом выпил бокал, смотря на mademoiselle Анет, сохранявшую спокойное выражение лица.
– Кто? за чье здоровье вы пьете? – спросил Марк Семеныч, за детским шумом не слыхав тоста.
– Да вот барон воображает, что здесь есть лицо, очень похожее…
Тавровский говорил протяжно, смотря на mademoiselle Анет, которая страшно изменилась в лице и слегка толкнула локтем Тавровского.
– Ну что же?.. – с любопытством спрашивал Марк Семеныч.
Но Тавровский наклонился под столом, чтоб поднять салфетку свою, и записка очутилась в руках mademoiselle Анет.
– Я поражен сходством одной из здешних дам с одной актрисой, – сказал барон.
– С кем? на кого она похожа? – спросил Марк Семеныч.
Но когда отвечал барон, Тавровский поднял ужасный шум: он уронил свой бокал, отодвинул стул и, извиняясь перед mademoiselle Анет, что испортил ее платье, тер его салфеткой, хотя ничего на нем не было. И весь разговор барона с Марком Семенычем был покрыт говором и шумом, производимым Тавровским. Mademoiselle Анет после ужина побежала в сад и при свете шкаликов прочла следующие две строчки, написанные карандашом:
«Я должен вас видеть. Горничная ваша вам очень предана…»
Mademoiselle Анет пугливо спрятала записку на грудь, потому что mademoiselle Клара подбежала к ней и язвительно сказала:
– Ах, ma chere, что вы здесь делаете? так сыро в саду.
– Я думаю, и для вас также.
– Но о моем здоровье некому хлопотать, – отвечала mademoiselle Клара, и не успела она удалиться, как Марк Семеныч бежал по аллее и озабоченно кричал:
– Mademoiselle Анет! какое безрассудство – после жару идти на сырость!
– Я сейчас уйду.
– Мне надо с вами переговорить.
– Завтра.
– Нет, непременно сегодня.
– Помилуйте, где же! народ кругом, и я должна вести детей спать.
– Я велел это сделать мисс Бетси.
– Марк Семеныч, вы подвергаете меня…
– Да… вы правы, точно; но, боже мой, целую ночь в неизвестности!.. Это ужасно!
– Прощайте! я иду к себе.
– Одно слово! – И Марк Семеныч сделал умоляющий жест.
Mademoiselle Анет убежала бегом, сказав:
– До завтра, до завтра!
Войдя к себе в комнату, она заперлась кругом и свободно вздохнула. Стук в двери, выходившие на двор, заставил ее вздрогнуть. Она дрожащим голосом спросила:
– Кто там?
– Я-с, пришла вас раздеть, – отвечала горничная.
– Не нужно.
– Мне нужно-с…
– Иди спать и оставь меня в покое! – строго закричала mademoiselle Анет; но не успела она окончить фразы, как кто-то тихонько стукнул в дверь другой комнаты.
Голос замер у mademoiselle Анет, и она не знала, на что решиться. Наконец она тихонько подкралась к двери и приложила ухо: тихий стук повторился.
– Кто там? – дрожащим голосом спросила она.
– Это я; узнали ли вы мой голос?
– Что вы здесь делаете? вы хотите погубить меня! – в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
– Отворите дверь! одно слово.
– Нет, нет.
– Для вашей безопасности! умоляю вас.
– Мне всё равно гибнуть! – решительно отвечала mademoiselle Анет.
– Слушайте, mademoiselle Клара всё слышала, что говорил барон: завтра для вас готовится сцена.
Mademoiselle Анет отчаянно вскрикнула и с чувством сказала:
– Благодарю вас! я скажусь больной.
– О нет! напротив, будьте веселы; надо отклонить их подозрение.
– Хорошо.
– Отворите!
– Ради бога, уходите! вы разве не знаете, как за мной следят! – умоляющим голосом сказала mademoiselle Анет.
И долго она оставалась у двери; потом она кинулась к окну, раскрыла его и увидела черную тень, рисовавшуюся в ночном тумане; а вдали бежала женская фигура, и что-то белое на голове довольно ясно отделялось в зелени.
Стук раскрывшегося окна внизу заставил ее вздрогнуть; голос Марка Семеныча послышался в тишине: он уныло напевал романс Десдемоны.
Рассвело, a mademoiselle Анет всё еще не ложилась спать. Эту ночь многие в доме провели беспокойно.
На другое утро бала все долго спали; одна mademoiselle Анет встала в обычный час и вышла с детьми в сад. Она была бледна и задумчива. Происшествия вчерашнего дня так потрясли ее, что она не могла ничего говорить, даже не понимала, о чем ее спрашивали дети, которых наконец упросила оставить ее в покое и заняться чем-нибудь.
– Я буду с вас рисовать портрет! – сказал Эжень, усаживаясь на траву против нее.
– Я – убирать ваши волосы! – подхватила Софи.
– Хорошо, хорошо! – отвечала рассеянно mademoiselle Анет.
Через несколько минут составилась удивительная группа. Mademoiselle Анет, в своем белом утреннем капоте, с распущенными волосами, в которые Софи, стоя на скамейке, вплетала разные травы и цветы; другие дети, окружив mademoiselle Анет, облокотись локтями на ее колени, полные цветов и трав, и подпираясь рукою в щеку, смотрели на работу сестры своей. Эжень не рисовал, а внимательно глядел на склоненную голову mademoiselle Анет и на ее потупленные глаза. Во всей ее фигуре было столько страдания, что это даже пугало ребенка.
Этой группой любовались две особы: Марк Семеныч и Тавровский. Они друг друга не замечали, потому что их разделяли кусты. Марк Семеныч первый приблизился. Mademoiselle Анет сконфузилась, стала собирать волосы; но Марк Семеныч остановил ее, сказав:
– Останьтесь так одну минуту, и вы, дети! Покажи, Эжень, твою работу! – И он взял портфель от сына, сев возле него, и продолжал: – Позвольте ему поправить его ошибки.
– Вот картина, достойная кисти великого художника, – сказал Тавровский, явясь неожиданно из-за кустов посреди глубокой тишины.
Все вздрогнули, a mademoiselle Анет слабо вскрикнула. Марк Семеныч с сердцем заметил:
– Вы всех перепугали и…
– …нарушил такую славную картину. Я завистлив и хочу тоже наслаждаться, как и вы, – сказал Тавровский, усаживаясь с другой стороны Эженя.
Mademoiselle Анет проворно завернула волосы; но их небрежность имела свою прелесть.
– Вы рано встали сегодня! – сказал Марк Семеныч Тавровскому, который отвечал ему:
– Да и вы не поздно.
– Я всегда так встаю.
– И очень понятно.
И они оба замолчали. Mademoiselle Анет встала и объявила детям, что пора идти в детскую. Марк Семеныч и Тавровский последовали за ней. Но каково было общее удивление, когда вдали показалась фигура Надежды Александровны. Все переглянулись, а дети с удивлением восклицали:
– Maman, maman встала!!
Марк Семеныч пошел вперед. Надежда Александровна сухо кивнула ему головой на его приветствие и не подала ему руки. Она прямо шла к mademoiselle Анет, шедшей с Тавровским; и, не отвечая на поклоны, она заносчиво спросила:
– Отчего дети не в классе и не с мисс Бетси?
– Почему они не за классом? я думала, что дети устали после… – начала mademoiselle Анет, но ее перебила Надежда Александровна:
– А вы думаете, что они не устали быть ширмами?
– Надинь! – взяв жену за руку, сказал Марк Семеныч.
– Оставьте! мне надоело!
– Приди в себя! дети! – говорил Марк Семеныч, изменяясь в лице.
Тавровский напевал что-то и рассматривал паутину на кусте.
– Mademoiselle Анет, прошу вас прекратить утренние прогулки с детьми – задыхаясь, сказала Надежда Александровна.
– Дети, посмотрите, как паук наслаждается мучениями бедной мухи! Не правда ли, как он отвратителен? его надо раздавить! – сказал Тавровский.
Надежда Александровна побледнела. С минуту она стояла, как бы пораженная чем-то, – и вдруг она, зарыдав, побежала от аллеи. Странно было видеть эту гордую, насмешливую женщину с повелительными манерами, которая теперь бежала в слезах, как молоденькая девочка.
– Что с ней? – как бы не понимая, что делается вокруг него, пугливо произнес Марк Семеныч.
– Нервный припадок! – покойно отвечал Тавровский.
– Идите скорее к ней! – сказала mademoiselle Анет Марку Семенычу и Тавровскому, а сама быстро пошла с детьми из саду. Сдав детей мисс Бетси, mademoiselle Анет вошла к себе и застала Марка Семеныча совершенно убитого, который при ее появлении в отчаянии воскликнул:
– Друг мой!
– Марк Семеныч, я должна оставить ваш дом! – решительно произнесла mademoiselle Анет.
– Нет, нет, вы этого не сделаете! это невозможно, – с ужасом сказал Марк Семеныч.
– Однако после всего, что я слышала от Надежды Александровны, я разве могу остаться?
– Неужели я в вас ошибся? неужели у вас нет настолько сострадания ко мне? О нет, нет! я не пущу вас из моего дома! я заставлю уважать вас!
– Марк Семеныч! – пугливо вскрикнула mademoiselle Анет, потому что лицо его пылало, слезы текли по его полным щекам; он вдруг упал в креслы, стал рыдать, ломая себе руки. Припадок чувствительности повторился, только еще сильнее, чем в дороге.
Mademoiselle Анет сама плакала, подавая ему воды. Он схватил ее руки и, упав на колени, торжественно сказал:
– Я… я прошу у вас жертвы.
– Что могу я сделать?
– Забудьте всё и простите ей.
– Марк Семеныч…
– Сжальтесь! я начинаю терять рассудок!
И Марк Семеныч пугливо схватил себя за голову. Он полусидел на полу.
– Марк Семеныч! Марк Семеныч! я на всё согласна, придите в себя, – плача, говорила mademoiselle Анет.
Марк Семеныч медленно встал, оправил волосы; пройдясь несколько раз по комнате, он сел на диван и указал на место возле себя mademoiselle Анет, которая молча повиновалась. После некоторого молчания Марк Семеныч мрачно спросил:
– Я вчера еще желал спросить вас, считаете ли вы меня за человека, преданного вам искренно?
– Да!
– Значит, я могу надеяться, что вы будете отвечать мне откровенно?
– Да!.. – не так утвердительно произнесла mademoiselle Анет.
Марк Семеныч тяжело вздохнул, лицо его покрылось бледностью, и он невнятно сказал:
– Вы… вам нравится Тавровский?
Mademoiselle Анет инстинктивно готовилась к такому вопросу, но не могла не покраснеть, услышав его, и молчала, потупив глаза.
– Это Дон-Жуан с холодным сердцем; я много знаю случаев…
– К чему вы мне сделали такой вопрос? разве я подала повод? – гордо перебила его mademoiselle Анет.
– О, сохрани вас боже! – пугливо проговорил Марк Семеныч и, подумав с минуту, продолжал: – Но вы сами сознаетесь, что этот человек имеет столько разных орудий для своих жертв, что трудно не попасть в его сети.
– Я не так молода и неопытна, чтоб не заметить этих сетей, если бы даже они были сотканы из паутины.
– О, не говорите мне этого! Я знал его победы над такими женщинами, которые его ненавидели и… Впрочем, к чему всё это я говорю! вашего слова для меня достаточно. Я покоен: ваша дружба ко мне теперь доказана…
И Марк Семеныч, почтительно пожав руку mademoiselle Анет, вышел из ее комнаты.
Не без страха вошла в столовую mademoiselle Анет и была очень довольна, что хозяйка дома не явилась к столу. Марк Семеныч был весел, но, к удивлению mademoiselle Анет, после обеда, в семь часов, поехал в клуб. Уложив детей спать, mademoiselle Анет возвратилась к себе и нашла на столе записку: она была от Тавровского; вот ее содержание:
«Принимая участие в вашем настоящем положении, я решаюсь известить вас, что есть лицо, способное наделать вам таких оскорблений, которые ничем нельзя загладить. Я беру на себя смелость дать вам совет. Оставьте немедленно этот дом; скажу еще проще: не выходите из своей комнаты ни к чаю, ни к столу… даже если за вами будут присылать. Будьте благоразумны: последуйте моему совету. Если же вы желаете меня видеть и лично услышать причины, почему я решаюсь давать советы, то вы можете меня известить, положив записку на вашу лестницу в сад, на шестой ступеньке внизу» и пр. …
Эта записка привела mademoiselle Анет в совершенное отчаяние. Она долго думала, наконец написала записку и положила на условленное место.
Ночь она провела очень тревожно и рано утром, встав, оделась и вышла через садовую калитку в поле. Тавровский, спрятавшись за кусты, уже ждал ее. Он радостно пошел к ней навстречу и сказал:
– Я очень благодарен вам, что вы имели ко мне несколько доверия и решились…
– Ради бога, скажите, чего я должна ожидать от нее? – поспешно спросила mademoiselle Анет в сильном волнении.
Наружность Тавровского была встревожена, даже мрачна, и он, иронически улыбнувшись, сказал:
– Всего, что только может сделать женщина в порывах необузданного гнева.
– Что мне делать! – в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
– Немедленно оставить этот дом… Я желал вас видеть, потому что хочу вам сообщить…
В это время mademoiselle Анет слабо вскрикнула, указывая на калитку, из которой вышла мужская фигура.
– Боже мой! что со мной будет! – побледнев, произнесла она.
– Идите смело назад. Я вечером буду здесь.
Сказав эти слова, Тавровский скрылся в кустах, а mademoiselle Анет чуть не бегом побежала домой. У калитки она встретила Марка Семеныча, который нисколько не удивился, увидав ее, и сказал:
– Вы, кажется, как и я, вышли подышать чистым утренним воздухом.
– Да, я… – в смущении произнесла mademoiselle Анет.
Марк Семеныч подал ей руку и с участием спросил:
– Что с вами? вы встревожены?
– Я скажу вам откровенно, что сначала испугалась, увидя, что кто-то идет ко мне.
– Бедная, бедная! как вы напуганы! Но я дождусь, что жизнь ваша будет течь тихо и спокойно… О, сколько наслаждения видеть друга своего счастливым и знать, что я один всё это сделал! В этих случаях простителен эгоизм, не правда ли?
Mademoiselle Анет была в таком волнении, что ничего не понимала, что говорил ей Марк Семеныч, и со всем соглашалась.
Она сказалась больной и не выходила к столу и чаю. Вечером она решилась идти опять в поле, но не успела она выйти из калитки сада, как чья-то фигура скользнула по забору и калитка заперлась изнутри. Слезы брызнули из глаз бедной mademoiselle Анет, которая напрасно силилась отворить ее. Прислонясь к забору, она простонала:
– Боже мой, я погибла!
– Не бойтесь: я здесь! – сказал Тавровский.
Mademoiselle Анет радостно кинулась к нему и, рыдая, сказала:
– Меня заперли!
– Спешите же оставить дом: вы видите!
– Куда я денусь?
– У вас есть человек, преданный вам…
Но mademoiselle Анет не слушала Тавровского… Она задрожала: кто-то раскрывал калитку, и скоро она услышала голос Марка Семеныча:
– Mademoiselle Анет! вы здесь? где вы?
– Я здесь! – в волнении отвечала mademoiselle Анет и, пожав руку Тавровскому, шепнула ему:
– Я оставлю завтра же этот дом.
И она пошла навстречу к Марку Семенычу, который с удивлением спросил:
– Что это значит? калитка заперта!
– Вообразите, я только вышла, как кто-то вошел в нее и запер.
– Вы пришли для вашего друга?.. Да, нам надо переговорить с вами! – с чувством пожимая руку mademoiselle Анет, сказал Марк Семеныч.
– Да, я хотела переговорить! – с замешательством сказала mademoiselle Анет и умоляющим голосом продолжала:– Пойдемте домой: за нами следят.
– Вы правы! против вас и так вооружены!
Вбежав к себе, mademoiselle Анет так была взволнована, что не вдруг заметила mademoiselle Клару, углубившуюся в креслах в темном углу.
– Что вы здесь делаете? – с сердцем спросила ее mademoiselle Анет.
– Меня прислала хозяйка дома за вами; я вас жду уже с полчаса. Где это вы были? – улыбаясь, спросила француженка.
– Скажите Надежде Александровне, что я не могу идти к ней… Завтра – когда угодно.
– Хорошо, я скажу ей.
И mademoiselle Клара, иронически улыбаясь, вышла из комнаты.
