Николай Некрасов
Мертвое озеро
– Будьте покойны, положитесь на меня! В память той, с которою вы имеете такое сходство, я готов жертвовать всем!
– Ради бога!.. если только нужны какие-нибудь жертвы… я…
– Успокойтесь: их и тени нет в моем предложении. Но я говорю, что если бы оказалась надобность доказать искренность моих слов…
– Позвольте мне подумать…
– Значит, вы сомневаетесь?
– Нисколько; но я боюсь, захочет ли ваша жена иметь при своих детях женщину, которой она вовсе не знает.
– Боже мой! Как же мы берем в дом француженок и других гувернанток?
– К ним более снисходительны.
– Я занимаюсь воспитанием моих детей и потому смело делаю вам предложение. Оно не очень лестно для вас; зато для меня ваше согласие будет самым приятным доказательством вашей ко мне доверенности и дружбы.
И Марк Семеныч красноречиво доказывал высокую роль воспитательницы.
– Извольте: я согласна, но прошу вас не требовать от меня никаких других обязанностей, как только учить их русскому языку, – сказала путешественница.
– Это самый важный предмет! Я был молод и не вникал сначала в важность воспитания; но как же я потом ужаснулся, заметив, что мои дети выходят не русские, а иностранцы – всех наций. Дочери лучше говорят по-английски, чем по-русски, один сын по-немецки, а старший – чистейший француз. Не правда ли, это непростительно? И я краснею за свою небрежность.
Пожав друг другу руки, они простились очень чувствительно. Путешественница благодарила Марка Семеныча за все его хлопоты и защиту, он же – за ее доверенность к нему. Марк Семеныч поскакал вперед.
У заставы путешественницу встретил лакей, который был послан вперед, и проводил ее в гостиницу, где были приготовлены для нее комнаты. Нумер был взят очень дорогой, так что путешественница заметила лакею, зачем он не взял дешевле.
– Так приказывали Марк Семеныч, – отвечал лакей.
Путешественница с нетерпением ждала Марка Семеныча, который не являлся дня три. Обед, чай, завтрак – всё было сервировано отлично. Экипаж стоял у подъезда, на случай, не пожелает ли она куда-нибудь проехаться. Путешественницу видимо беспокоило, что Марк Семеныч не едет; она хотела уже писать к нему, но отдумала, решась на другой день перебраться в нумер поскромнее.
На четвертый день ее приезда, рано утром, она еще лежала в постели, как кто-то постучался к ней в дверь. Путешественница тотчас догадалась, кто стучится, и, позвонив горничную, велела ей принять гостя в другой комнате. Она не ошиблась: то был Марк Семеныч.
Сделав наскоро утренний туалет, путешественница вышла к гостю, который не скрывал своей радости, что наконец видит ее. Он поцеловал у ней руку и с участьем спрашивал: «Покойно ли ей? хорошо ли? как она провела время?»
– Очень хорошо! благодарю вас; но я одним недовольна, – отвечала путешественница.
– Это чем? вы меня пугаете!
– Слишком дорогой нумер взят по вашему приказанию.
– Полноте! как можно говорить о таком вздоре! – обиженным голосом воскликнул Марк Семеныч.
– Однако я не хочу бросать деньги, – смеясь, отвечала путешественница.
– Да вы и не имеете права; я ваш друг: я вам не позволю на пустяки тратить деньги! – шутливо сказал Марк Семеныч.
– Так я под опекой?
– И очень строгой.
– Скажите, пожалуйста, мой опекун, отчего я вас так давно не видала? – садясь на диван, сказала путешественница не без некоторого кокетства.
Марк Семеныч ничего не отвечал и глядел ей прямо в глаза.
– Что же вы не отвечаете?
– Я… я стараюсь удостовериться, точно ли это сказано искренно.
– Что я вас хотела видеть?
– Да.
– Повторяю, что очень.
Марк Семеныч схватил руку путешественницы и, с жаром поцеловав ее, сказал:
– Я постараюсь заслужить ваше расположение ко мне.
– Я хотела с вами поговорить.
– Я счастлив: я вижу, что вы поняли меня.
Марк Семеныч говорил с чувством и с жаром, а путешественница слушала холодно и не без лукавой улыбки.
– Я переменила свое намерение быть гувернанткой, – сказала она.
Марк Семеныч привскочил на своем месте и, глядя с ужасом на путешественницу, сказал:
– Это невозможно! вы шутите!
– Отчего это вас так поразило?
– Потому… потому что я вижу в этом недоверчивость ко мне с вашей стороны.
– Какой вздор! Я просто боюсь обязанностей гувернантки.
– В моем доме вы будете совершенно свободны.
– Благодарю вас! но я именно боюсь вашего дома.
– Вы меня оскорбляете! чем мог я это заслужить! – с горячностью воскликнул Марк Семеныч.
– Какое же тут оскорбление для вас? Я не решаюсь взять обязанности, для которой не готовилась…
– Что же вы думаете делать?
Путешественница задумалась и потом отвечала:
– Я хотела бы, чтоб вы мне дали этот совет.
– Что могу я сделать! доверчивость ваша ко мне слишком слаба! Я буду просить одного от вас: это не предпринимать никаких мер для средств к жизни без моего ведома. Могу ли я надеяться хоть на это? – сказал Марк Семеныч обиженным голосом.
– Очень! тем более что я вам скажу мои планы… Я хочу ехать в Петербург.
– Как! уехать отсюда! – почти вскрикнул Марк Семеныч и прибавил с сердцем: – Что же вы намерены делать там?
– Право, не знаю… но мне кажется, я…
Путешественница запнулась. Марк Семеныч прервал ее, сказав:
– Впрочем, я, кажется, слишком дерзко поступаю. Я не имею права слишком далеко простирать свое любопытство и советы.
– Отчего? я вам даю полное право, – задумчиво отвечала путешественница.
Лицо Марка Семеныча прояснилось, и он наставительно сказал:
– Если у вас и в Петербурге нет никого близких, к чему бежать отсюда? тем более что здесь у вас есть человек, преданный вам и принимающий живое участие в вашем положении. Разве вы не можете испытать себя на этом поприще и потом уже искать другого? К тому ж я переговорил с своей женой: она очень довольна и ждет вас к себе.
– Как, вы уже сказали обо мне?
– Я всё говорю своей жене: мы очень откровенны.
– Вы ей рассказали о нашей встрече? – поспешно спросила путешественница.
– Нет… я этого не говорил… потому что я не знал, понравится ли это вам. Я не люблю ничем стеснять других. Нет! я сказал моей жене, что желаю иметь детей русских и потому возьму им русскую наставницу.
Путешественница насмешливо слушала Марка Семеныча. Он продолжал:
– Вы видите, что я всё уже обработал. От вас теперь зависит успокоить меня уверенностию, что у моих детей будет такая наставница. Докажите, что у вас есть ко мне хоть маленькая доверенность. Вы свободны всегда оставить наш дом, если обязанность эта вам покажется тяжела. Согласитесь!
– Я готова… но на одном условии.
– Всё, что вам угодно.
– Чтоб, кроме детей, на меня не была возложена обязанность развлекать…
– Болтать по-русски с детьми, гулять с ними, – перебил Марк Семеныч, – вот и всё! Жалованье, может быть, покажется вам ничтожно…
– И должность моя у вас в доме…
– Вы убиваете меня! Я должен наконец высказать то, что я от всех скрываю. Слушайте! Вы заставляете меня прикасаться к моей страшной ране, – в волнении сказал Марк Семеныч.
– Замолчите: я не хочу, я… – пугливо воскликнула путешественница.
– Теперь поздно! слушайте: я люблю мою жену, она женщина добрая, благородная, но… воспитание или, может быть, характер… но она мало занимается детьми. Впрочем, ей и некогда: она живет в свете… Я страдаю жестоко, видя, что дети мои отданы в руки наемщицам.
– Разве я не то же самое буду у вас в доме? – спросила путешественница.
– Вы? о нет, нет! Я буду покоен и счастлив, когда увижу вас около моих детей. Они, я замечаю, тоскуют, что нет около них нежного и любящего человека. О, сделайте их счастливыми; у вас столько теплоты и чувства, что вы замените им многое!
Марк Семеныч говорил долго и очень красноречиво в этом роде, так что путешественница видимо была тронута. Марк Семеныч продолжал:
– Я понимаю, что для всякой женщины эти обязанности тяжелы, тем более в ваши года; но вы, верно, не откажетесь помочь отцу в воспитании детей. Я прошу у вас этого, как благодеяния.
Путешественница согласилась через два дня явиться к жене Марка Семеныча с рекомендательным письмом, которое он ей доставит.
В назначенный день и час путешественница села в наемную карету четверкой, потому что летом семейство Марка Семеныча жило в двадцати верстах от города, в своей деревне. По волнению путешественницы можно было заключить, что новое звание, в которое готовилась она вступить, слишком ее тревожит.
Приехав к богатому дому с разными аристократическими затеями, она вышла на лестницу, которая вся была уставлена цветами. Ее отвели в небольшую гостиную, убранную роскошно. Большие двери с зеркальными стеклами, начинавшимися с самого пола, выходили на огромную террасу, обтянутую полосатым холстом и всю уставленную цветами. Терраса вела в огромный густой сад; вдали виднелся большой луг, по которому бегали дети. На столе у кушетки был приготовлен прибор для кофе из дорогого севрского фарфора.
Через несколько минут в комнату вошла высокая женщина, лет тридцати, очень стройная, несмотря на роскошь плеч. Черты ее лица были строгой правильности. Цвет его был белизны необыкновенной, тонкость кожи поразительная. Глаза у ней были серые, очень строгие и быстрые, опушенные густыми темно-красноватыми ресницами, так что издали они казались черными. Несколько бледных веснушек было на ее лице. Но ни красноватость ее волос, ни бледные веснушки не портили ее красоты, а, напротив, делали ее очень оригинальною. Одета она была по-утреннему: вся в белом; дорогой кружевной вуаль накинут был на ее голове; передние волосы были в папильотках. Она быстро окинула с ног до головы путешественницу, или, лучше сказать, новую гувернантку, которая поклонилась ей с большим достоинством и подала письмо.
– Садитесь, – сказала хозяйка дома и стала читать письмо. Окончив чтение, она смело взглянула в глаза своей гувернантки и сказала: – Очень рада, mademoiselle Анет, что буду иметь вас в доме. Об вас так много пишет madame Андерсон…
И она опять окинула с ног до головы mademoiselle Анет, которая довольно смело вынесла этот обзор.
– Хотите видеть своих будущих учениц и учеников? – спросила хозяйка дома после некоторого молчания.
– Очень рада!
Хозяйка позвонила: вошел лакей, и ему велено было привести детей. Дети вошли через террасу в сопровождении желтой, сухой, вертлявой француженки с талиею в рюмочку. Ее впалые желтые щеки прикрывались взбитыми большими пуклями, как бы из тафты.
Дети, сделав реверанс и расшаркиваясь, поцеловали руку у своей матери, которая гладила кого по щеке, кого по плечу.
Француженка, сделав хозяйке почтительный реверанс, спросила, как ее здоровье, и устремила с жадностью свои черные глаза на mademoiselle Анет.
– Дети, вот вам папа взял еще гувернантку; познакомьтесь с ней, проводите ее в сад, – сказала хозяйка дома.
Дети отрекомендовались новой своей гувернантке и повели ее в сад. Уходя, mademoiselle Анет слышала следующий разговор между хозяйкой дома и француженкой, происходивший вполголоса на французском языке.
– Какой гордый взгляд, какие манеры! как будто она вовсе не гувернантка! – сказала хозяйка дома.
– Ваш муж, верно, недоволен нами?
– Нисколько! Он странный: боится, что дети забудут говорить по-русски.
– Да на что им русский язык? они будут жить в порядочном кругу! – возразила француженка.
– Это его упрямство одно!
Mademoiselle Анет очень скоро подружилась с детьми. Старшую дочь звали Софи: ей было лет десять; меньшую – Ольгой; сына старшего – Эжень, а других двух – Серж и Андре.
Эжень вовсе не походил на одиннадцатилетнего ребенка, а скорее на взрослого юношу: он не бегал, говорил отборными фразами и вообще имел повелительный тон старшего над сестрами и братьями.
В полчаса дети успели всё рассказать своей новой гувернантке – когда встает папа и мама, как зовут их гувернанток: англичанку – мисс Бетси, француженку – mademoiselle Клара, а нянюшку – mademoiselle Шарлот.
Mademoiselle Анет, гуляя по саду с детьми, которые показывали ей редкости его, заметила в нижнем этаже угловых комнат чьи-то глаза, выглядывавшие из-за ширм, стоявших на окнах. Она спросила, чья это комната.
– Это папа, – отвечали дети.
– Он дома?
– Он поздно встает, даже позже мама! – поспешила ответить Софи.
Через несколько минут явился в сад Марк Семеныч. Дети радостно и шумно кинулись к нему: стали вешаться ему на шею, целовать его; даже преждевременно созревший Эжень превратился в ребенка. С минуту Марк Семеныч был весь в детях: он их ласкал, шутил с ними и потом, взяв дочерей на руки, поднес к mademoiselle Анет и сказал:
– Честь имею рекомендовать вам моих резвушек.
Mademoiselle Анет поклонилась Марку Семенычу, приняла из его рук дочерей и, поцеловав каждую, поставила их на землю.
– Любите их, – тихо произнес Марк Семеныч растроганным голосом, собрав в кучу всех детей около mademoiselle Апет, которая тоже растрогалась и с чувством перецеловала их. Эжень весь вспыхнул и как бы обиделся такой фамильярностью.
– Будьте строги к нему, – шепнул Марк Семеныч mademoiselle Анет, указывая на старшего сына. – Они успели его испортить… Дети, дети! – прибавил он громко: – Ну, кто скорее добежит до той скамейки?
Дети с криком пустились вперегонку.
– Как она вас приняла? – спросил Марк Семеныч и, не дождавшись ответа, продолжал: – У ней несколько холоден прием, но в душе она очень добра. Вы были в своей комнате? Я боюсь, не покажется ли вам тесно. Вот ваши окна.
И Марк Семеныч указал на второй этаж над окнами его комнаты.
Дети, запыхавшись, возвратились, крича:
– Папа, Софи, опять Софи добежала!
Софи кинулась к отцу и радостно сказала по-английски:
– Я возле тебя буду обедать сегодня?
– Дети, слушайте: когда вы будете со мной и с mademoiselle Анет, извольте говорить по-русски. Слышите! ни слова на другом языке, – строго произнес Марк Семеныч.
– Maman велит говорить с ней по-французски, – заметил Эжень.
– Прекрасно! значит, следует говорить с ней по-французски, когда она желает.
– Да мне трудно говорить по-русски!
– Учись! Mademoiselle Анет будет так добра, что станет поправлять твои ошибки.
– Зачем нам говорить по-русски, папа? и с кем? у нас все гости говорят по-французски, – заметил Серж.
– Ты русский: значит, должен хорошо говорить по-русски; а не то над тобой будут смеяться: скажут, что ты не русский…
– Мисс Бетси говорит, что по-русски одни мужицкие рожи говорят, – перебил его Андре.
– Вы видите, чему их учат эти иностранки! – с тяжелым вздохом сказал Марк Семеныч.
Mademoiselle Клара, припрыгивая, бежала к ним.
– Вот идет любимица моей жены, – самая хитрая из женщин, каких я только видел. Держите себя осторожнее с нею.
– Я притворюсь, что не понимаю по-французски.
– И прекрасно сделаете!
– Monsieur, ваша жена желает вас видеть, – делая реверанс, сказала по-французски mademoiselle Клара.
– Bonjour, mademoiselle,[5] – отвечал на поклон Марк Семеныч и пошел к террасе, где лежала в креслах особенного устройства хозяйка дома и покачивалась.
Марк Семеныч подошел к жене и поцеловал у ней руку.
– Bonjour, – сказала хозяйка дома, продолжая качаться.
Молчание длилось с минуту.
– Ты дома обедаешь сегодня? – спросила она.
– Дома, Надинь.
– Скажи, пожалуйста, что это за лицо, новая твоя гувернантка?
– А что? не правда ли, она похожа на Веру?
– Не заметила. Она какая-то странная! Ее манеры, голос, взгляд… как будто она что-нибудь важное… Где ты отыскал такую?
– Ты знаешь, что у madame Андерсон пансион и очень часто из ее бывших воспитанниц идут в гувернантки. Я ее просил давно.
– Интересно знать, как жила она, в каком доме, – я уверена, что не на правах гувернантки, – как бы рассуждая сама с собой, говорила Надинь.
Марк Семеныч искоса взглянул на жену, которая продолжала раскачивать креслы.
– Если ты недовольна, ей можно отказать, – заметил Марк Семеныч.
– О нет, пожалуйста! я не вмешиваюсь в эти дела: делай как знаешь. Я так только заметила, что гордая осанка этой женщины или девушки мне показалась смешна. Но она очень недурна всё-таки. Я люблю хорошеньких женщин вокруг себя.
Марк Семеныч молчал, рассматривая цветы, стоявшие на террасе.
– Да, я забыла тебе сказать, что серые лошади мои никуда не годятся. Я хочу вороных.
– Друг мой, давно ли я купил для тебя серых потому, что вороные не нравились тебе?
– Мне это нравится! Вы купите мне хороших серых, а не…
– Но ты знаешь, что просили с меня за двух орловских рысаков, а тебе еще нужна четверка.
– Вы знаете, что я не люблю вмешиваться в ваши дела, – небрежно отвечала Надинь.
– Я тебе бы это советовал, потому что тогда ты, может быть, не была бы так требовательна, тем более что у нас дети.
– Вот ваш припев ко всему! Ну что могут иметь общего с орловскими рысаками дети? ну какое сравнение? – горячась, говорила Надинь.
– Граф Тавровский! – доложил лакей, явясь в дверях террасы.
Надинь в минуту приняла самое беспечное выражение лица, грациозную позу, и, качнув с силою креслы, которые быстро стали качаться, она повернула голову к двери, где стоял Тавровский (тот самый, с которым мы уже знакомы; но тогда он был моложе, в самом расцвете лет). Он раскланялся с хозяйкой и с хозяином дома и сел возле Надинь, которая сказала:
– Что нового?
– Ничего… впрочем, я думаю, это будет ново: я ужасно устал и хочу спать! Представьте, мы вчера скакали верхом вместо жокеев, – отвечал Тавровский.
– Какие фарсы вы всё придумываете! и от этого вы не были на даче у князя? – спросила Надинь.
– Кто же выиграл приз? – спросил в то же время Марк Семеныч.
– Я, – ответил Тавровский.
– Значит, целая ночь прошла в поздравлениях?
– Угадали, и я, как видите, только переменил туалет – на лошадь и к вам!
– Браво! – смеясь, сказал Марк Семеныч.
– Да вы так превратитесь в самом деле в искусного жокея, – тоже смеясь, подхватила Надинь.
– Это кто стоит с mademoiselle Кларой? Неужели мисс Бетси превратилась в такую худенькую и стройную? – заметил Тавровский, глядя на луг, где бегали дети.
Надинь оправила вуаль на своей голове и довольно резко сказала:
– Это новая гувернантка, русская.
– Это что значит? зачем русская? – спросил удивленный Тавровский, смотря на Марка Семеныча, который с досадою отвечал:
– Я надеюсь, что моим детям надо уметь говорить по-русски?
– Mademoiselle Клара, mademoiselle Клара! – кричала Надинь, махая платком.
Француженка подбежала к террасе и раскланялась с Тавровским.
– Позовите детей и… как ее…
– Mademoiselle Анет?
– Да!
Разговор, разумеется, был на французском языке, на котором Надинь и продолжала, обращаясь к Тавровскому:
– Я должна вас предупредить, что эта mademoiselle Анет очень смешная особа; она держит себя, как будто она член нашего семейства.
И Надинь засмеялась.
– Ты привыкла к mademoiselle Кларе и ее манерам, и потому она тебе такой кажется! – с горячностью возразил Марк Семеныч.
Надинь подняла брови, как бы удивленная чем-то; и, улыбаясь иронически, сказала:
– Ты так преследуешь mademoiselle Клару, что я начинаю подозревать, что тебе не удалось приобресть ее расположение.
– Полноте! вы обижаете его! неужели у него такой вкус! – смеясь, сказал Тавровский.
– Шутки ваши слишком странны, Надежда Александровна! Вы очень хорошо знаете, что если бы гувернантка моих детей была и красавица, то и тогда бы я не стал заискивать ее расположение.
– Пуританин! – смеясь, подхватила Надежда Александровна и шепотом произнесла:– Тише: она близко.
Mademoiselle Анет в самом деле имела спокойно-величавую походку, которая при ее выразительно-красивом лице невольно бросалась в глаза, – тем более что возле нее, как угорь, вертелась mademoiselle Клара.
– Какая хорошенькая! поздравляю! Право, приятно иметь такую гувернантку, – шептал Тавровский.
Mademoiselle Анет медленно вошла на ступеньки террасы, пустив вперед детей, которые кинулись с распростертыми объятиями к Тавровскому. Mademoiselle Анет осталась на последней ступеньке, спокойно вынося взгляды сидящих.
Марк Семеныч подал стул mademoiselle Анет. Поблагодарив его, она села.
Надежда Александровна тотчас же встала и пошла в гостиную.
Тавровский, играя с детьми, не сводил глаз с новой гувернантки и шепнул Эженю:
– Ты, я думаю, очень рад, что у вас такая хорошенькая гувернантка?
– Еще бы! у ней отличные руки и уши. Я попробую снять с нее портрет, – важно отвечал Эжень.
– И подари мне.
– Граф! – кричала из гостиной Надежда Александровна.
Тавровский нехотя вошел в гостиную и сел в креслы, возле кушетки, на которой полулежала хозяйка дома. Она спросила язвительно:
– Вы, кажется, тоже были поражены ее надменностью?
– Она очень хороша собой.
– Как это скучно! Я вовсе не об этом хочу говорить, – не без досады перебила его Надежда Александровна.
– Извините!
С минуту длилось молчание. Надежда Александровна сказала:
– Ах, как шумят дети!
– Я скажу, чтоб они шли играть дальше.
– Не беспокойтесь… Mademoiselle Анет!
Mademoiselle Анет явилась в дверях.
– Потрудитесь увести детей в сад, – сказала Надежда Александровна.
Mademoiselle Анет молча пошла.
– Знаете ли, она у меня с утра, а я еще голоса ее не слыхала: она, кажется, боится говорить. Впрочем, у ней, может быть, дурные зубы.
– Посмотрите, какие отличные! вот она улыбнулась! – воскликнул Тавровский.
– Странно! я заметила, что женщины с дурными зубами все очень серьезны.
– Везде есть исключения. Вы так проницательны, что, верно, заметили, какая у ней маленькая ножка.
Надежда Александровна вспыхнула, и невольно ее нога быстро спряталась под платье.
Тавровский подошел к дверям террасы и стал глядеть на луг, где бегали дети, mademoiselle Анет и Марк Семеныч. Надежда Александровна тихонько подкралась к Тавровскому и тоже глядела на луг.
В самом деле, было очень любопытно видеть mademoiselle Анет, которая, отбросив свою гордую осанку, резвилась, как дитя. Она ловко изгибалась, обманывая детей, догонявших ее, и вдруг сделала такое движение, что гребенка выпала у ней из косы, и длинные, густые волосы, ничем не связанные, рассыпались по ее плечам. Она силилась вырваться из рук обрадовавшихся детей, чтоб привести свои волосы в порядок, но они не давали ей этого сделать.
– Какие волосы! как хороша она так! – сказал Тавровский.
Надежда Александровна кусала губы, щурясь, глядя на луг, и отвечала:
– Я держу пари, что эта гребенка упала с расчетом.
– И расчет был верен, потому что она так великолепно-хороша…
– Мне кажется, что она какая-нибудь колдунья. Посмотрите, как разбегался мой муж: хочет показать, что он еще молод! – смеясь принужденно, говорила Надежда Александровна.
– Я пойду тоже бегать! – сказал Тавровский и кинулся с террасы.
– Поль! Поль! – стиснув зубы, кричала ему вслед Надежда Александровна.
Но он не воротился, и лицо ее приняло такое злое выражение, что вся красота ее исчезла. Она кинулась в креслы и с силою стала качаться, потом вскочила, почти бегом пробежала комнату и дернула так сильно за шнурок колокольчика, что кисть осталась в ее руках. Отбросив ее от себя далеко, она сказала отрывисто вошедшему лакею:
– Мисс Бетси!
Через две минуты вошла, или, лучше сказать, вкатилась, толстая англичанка. Огненные ее волосы были взбиты в мелкие пукли; на голове ее был чепчик с лиловыми лентами, но и он не мог скрыть ее жидкой косы и таких жидких волос, что красная кожа на голове просвечивалась. Она была затянута в пестрое платье, и пышная ее талия была открыта.
– Детей за класс! – не отвечая на поклон мисс Бетси, сказала Надежда Александровна и нетерпеливо глядела вслед толстой англичанке. Потом она подошла к зеркалу, оправила вуаль на голове и, приняв спокойное выражение лица, пошла на террасу, мимоходом взяв какую-то книгу. Она уселась в креслы и стала качаться; но покачивание на этот раз было медленно, выражение лица так кротко; ее серые быстрые глаза щурились и наконец закрылись.
В это время Тавровский возвратился к террасе; но голова его была повернута к лугу, где дети плакали, узнав, что им велят идти учиться.
Когда он подошел к ступенькам и увидел дремавшую в креслах Надежду Александровну, он остановился, посмотрел с улыбкой на спящую и повернул назад. Спящая быстро открыла глаза и крикнула:
– Поль!
– Я думал, вы спите…
– Вы куда идете?
– Назад. Я было пришел ходатайствовать за детей.
– Останьтесь! – повелительно произнесла Надежда Александровна.
– Вы, кажется, считаете меня тоже за ребенка? Но вам трудно будет сладить со мной; я очень капризен и…
– Разве это вежливо – убежать и оставить, – горячась, перебила его Надежда Александровна.
Тавровский, смеясь, в свою очередь перебил ее, сказав:
– Мы играли с детьми. Вообразите, я было догнал ее и взял за руку: как она на меня посмотрит… Я сконфузился даже.
– Вы, кажется, слишком много приписываете могуществу ее взгляда; чтоб вас привести в смущение, надо…
Надежда Александровна остановилась и, взяв неожиданно под руку Тавровского, повлекла его к лугу. Подходя к детям, она приняла такой строгий вид, что Марк Семеныч сказал:
– Надинь, ты не сердись; это я виноват.
Но Надинь не слушала его и строго спросила мисс Бетси по-французски:
– Что значит, что дети не уведены?
– Они заигрались! – подхватила mademoiselle Клара.
– Maman, позвольте! – со слезами бормотали дети.
– Надинь, дай им поиграть еще! – сказал Марк Семеныч.
– Вздор! голову мне вскружили своими криками, – отвечала Надежда Александровна и повелительным жестом приказала детям удалиться.
Мисс Бетси и mademoiselle Клара пошли за детьми. Mademoiselle Анет тоже хотела было следовать за ними; но хозяйка дома остановила ее, сказав небрежно:
– Вы теперь им не нужны, можете идти в свою комнату.
Марк Семеныч подхватил любезно:
– Вы, я думаю, устали. Мы, кажется, слишком пользовались вашей добротой. Позвольте, я вас провожу.
– Mademoiselle Клара, mademoiselle Клара! – закричала Надежда Александровна, не выпуская руки Тавровского.
Француженка подбежала к хозяйке дома, которая сказала:
– Прикажите провести ее в ее комнату, – и, обратись к Марку Семенычу, она поманила его к себе.
Он подошел; жена взяла его под руку и, глядя язвительно то тому, то другому в лицо, молча повела их на террасу.
Комнаты, назначенные для новой гувернантки, были очень милы и удобно меблированы. Одна выходила в сад и была перегорожена занавесью, так что из нее вышла спальня и маленькая гостиная. Другая выходила на двор; в ней была уборная. Из каждой комнаты был выход: из одной – на двор, из другой – в сад.
Явилась горничная, очень порядочной наружности, и стала разбирать чемоданы.
Mademoiselle Анет, сев у окна в мягкие креслы, так задумалась, что не замечала Марка Семеныча, стоявшего уже с минуту в дверях и пристально смотревшего на нее.
Mademoiselle Анет, наконец увидя его, быстро встала. Марк Семеныч кинулся к ней, взял ее руку и тихо, с волнением сказал:
– Простите, простите меня!
– Что вы, Марк Семеныч!
– Я виноват: вы…
– Полноте! – с принужденною веселостью перебила его mademoiselle Анет, и, придвигая стул к окну, она сказала: – Садитесь! – но, как бы опомнясь, улыбнулась, положила руку на спинку стула и продолжала: – Я еще не привыкла к своему новому положению; но я скоро совершенно войду в него. Эти комнатки очень миленькие, и я…
– Скажите, может быть, чего-нибудь недостает здесь?
– Нет, здесь всё так удобно!
– Я рад, что хоть комнатой вы довольны.
– Я всем довольна… Ваши дети очень милы.
Марк Семеныч тяжело вздохнул.
Молчание длилось с минуту. Марк Семеныч сказал:
– Для вас избрана горничная очень порядочная; вы можете быть покойны на этот счет.
– Благодарю вас.
– Может быть, вам не нравится, что ваши комнаты очень отдалены от других? Но всё занято, и я думал, что вам здесь будет свободнее.
– Вы очень добры.
– Я, кажется, вас стесняю! – как бы только теперь заметив, что mademoiselle Анет стоит, сказал Марк Семеныч и, раскланиваясь, прибавил: – Мы будем обедать в пять часов en famille[6].
Не успел скрыться Марк Семеныч, как mademoiselle Анет вошла в уборную, думая застать горничную; но ее уже не было. Она подошла к окну и, взглянув в него, услышала топанье лошадей и свист бича. Тавровский сидел впереди в четвероместном шарабане, запряженном серыми лошадьми. Надежда Александровна и mademoiselle Клара усаживались на второе место. Шарабан уже двинулся, как Тавровский повернул голову к дамам, верно желая что-нибудь сказать, и его глаза встретились с глазами mademoiselle Анет. Он почтительно приподнял шляпу, отчего женские головы, как бы через электрический удар, повернулись к окну; но mademoiselle Анет успела скрыться.
Эжень был прислан отцом за mademoiselle Анет, чтоб вести ее в столовую. Комната была большая, освещенная сверху. Огромное зеркало вделано в простенке; с боков были этажерки с вазами и разными редкими сервизами. Громадный буфет занимал почти всю ширину стены столовой. Стол был уже накрыт. Все гувернантки и дети находились в ней. Марк Семеныч встретил новую гувернантку в дверях столовой и, приветливо улыбаясь, сказал:
– Эжень выпросил у меня позволение быть вашим кавалером сегодня. Позволите ли вы ему?
– Мне очень лестно иметь такого кавалера, – отвечала mademoiselle Анет и заметила выразительный взгляд, которым обменялись мисс Бетси и mademoiselle Клара.
Явилась Надежда Александровна, разряженная в пух. Рыжеватые ее пукли были распущены и взбиты, но вуаль не покидал ее головы. Слегка прищурив глаза, она окинула столовую и быстро спросила:
– А где Тавровский?
– Не знаю! – отвечал Марк Семеныч.
Хозяйка нахмурилась и с досадою села за стол; она очень мало ела и вдруг спросила Марка Семеныча:
– Это что значит, что ты на новом месте сидишь сегодня?
– Мне так лучше!
Надежда Александровна обвела глазами весь стол и остановилась на mademoiselle Анет, которая тоже переменила свой туалет и была одета просто, но с большим вкусом. Целый обед новая гувернантка находилась под взглядами хозяйки.
Mademoiselle Анет нечаянно взглянула в зеркало и встретила глаза Марка Семеныча, устремленные на нее. Она невольно вспыхнула, и яркий румянец не сходил с ее щек в продолжение всего обеда. Когда встали из-за стола, хозяйка тотчас удалилась к себе, mademoiselle Клара и мисс Бетси тоже, a mademoiselle Анет повела детей в сад; оттуда она видела Марка Семеныча, сидящего у себя в кабинете у окна с сигарою.
Дети играли до семи часов. Марк Семеныч явился к ним со шляпою, перецеловал всех, раскланялся с mademoiselle Анет и пошел к террасе. Mademoiselle Анет узнала от детей, что Марк Семеныч с незапамятных времен в семь часов уезжал в клуб, не только в городе, но даже и из деревни.
Должность mademoiselle Анет не была весьма трудна. Дети ее ужасно полюбили, потому что она от них ничего не требовала, кроме веселости. Она изобретала им игры, в которых, казалось, иногда сама не менее их принимала участье. Одно было ей неприятно: это пытливые взгляды и тон Надежды Александровны.
Mademoiselle Клара льстила mademoiselle Анет, навязывала ей свои сердечные тайны, коверкая в разговорах русский язык, перемешанный с французскими фразами. Мисс Бетси сохраняла полное равнодушие к mademoiselle Анет. По-русски она с ней ни слова не говорила; но в ее присутствии она еще сильнее пыхтела. Так что mademoiselle Анет никого не нашла в доме, с кем бы могла сблизиться. Одно существо ей очень нравилось: что mademoiselle Шарлот; но она вечно была занята, и притом, кроме немецкого языка, не умела ни на каком говорить, a mademoiselle Анет его очень плохо даже понимала, и они, встречаясь, только дружелюбно улыбались друг другу. Бедная mademoiselle Шарлот была труженица в доме. Она разливала чай не только детям, но и всем гостям. На ее руках был весь гардероб детей, и за всякое упущение в нем Надежда Александровна очень строго взыскивала.
